Во власти страхов

      Росчерк молнии на небесном холсте делит эту ночь на "до" и "после". Для каждого из них. Человеческую девчонку Танахия чует за километр – слишком уж несёт от неё гнилью, противоестественной и странной. Простые смертные тоже воняют, но совсем иначе. Она вся обращается в слух — настоящая адская гончая: девчонка, словно сумасшедшая, болтает с кем-то, хотя с ней рядом точно никого нет. Шорох травы под её ботинками заглушает рокот грома, и Танахия вздрагивает неожиданно для себя. Собраться. Выдохнуть. Сжать в пальцах саблю покрепче. Сегодня всё пойдёт по плану – они убьют Бесобоя и вернут Владыку на трон, как того желал Ярх. Танахия не знает, что план рушится, едва Яна делает первый шаг в её ловушку. Танахия не знает, что в ловушке, по правде, она сама. Дикий оскал озаряет полутьму бетонной коробки: в углу корчится стонущая, с удовольствием выпотрошенная туша. Кровь повсюду. Алыми кляксами раскрашены скучно-серые стены, и воздух здесь густой, удушливый, до тошноты сладкий. — Я мертва, мертва, мертва... На лице у девчонки отражается ужас, рот открыт во всю ширь, руки вскинуты в неловком, резком жесте — последняя попытка защититься. Безмозглое мясо. В один грациозный прыжок Танахия преодолевает расстояние между ними; в один меткий взгляд проникает внутрь чужой головы, захватывая контроль над тщедушным тельцем. Выпавшая из сильных рук сабля гулко ударяется об землю, чтобы через мгновение быть поднятой — тонкими, человеческими. Молния разрезает небосвод снова. Всё вокруг неуловимо меняется: дрожит воздух, рябит пространство, но предвкушение расправы чересчур туманит разум, и Танахия с триумфальной улыбкой несётся вперёд — в пучину боя. Ярх будет ею гордиться. Ни плохое предчувствие, скребущееся изнутри, ни ощущение чего-то неправильного не способны остановить её. Люди — хрупкие и слабые существа, иногда от вторжения демонов им напрочь сносит крышу, и реальность распадается на глазах. С чего бы сейчас переживать об этом?.. Тягучий запах крови бьёт в ноздри, опьяняя, а лязг клинков ласкает слух. На обломках искорёженного металла в неравной схватке схлестнулись бретёры и человек-марионетка — мясо, в котором заперт их Сатана. От него веет мощью, одновременно знакомой с детства всем демонам Дита, внушающей трепет, и какой-то чужой; от него веет гнилью. Руки у Бесобоя увиты татуировками и пронизаны красным – светятся в ночи, источают неизвестную ей магию... Но Танахию фокусами не испугаешь. Пугать — вообще её привилегия. Бесобой только и успевает, что обернуться, когда широкий клинок протыкает его насквозь. Брызги крови смешиваются с каплями дождя, стекая по его торсу и бледным, девичьим ладоням, пропитывая одежду. — Яна... — хрипит он, падая на колени без сил. Танахия злорадно щерится.

***

— Я не хотел его убивать! — у Ярха во взгляде океаны ненависти, и он зол, очень зол. — Танахия, ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА?! Его шипящий голос срывается на рык, а перекошенное от ярости, красивое лицо нависает над ней – в этом дурацком теле Танахия моментально начинает чувствовать себя крошечной и беззащитной. Обида пылает в груди: почему Ярх недоволен? Она ведь уничтожила Бесобоя! Освободила Владыку! Не о том ли он мечтал? Пылают и хищные огоньки десятка глаз за спиной – бретёры обступили её, как врага, готовые в любую секунду наброситься и растерзать, стоит Ярху лишь повести бровью. Её — Танахию Неумолимую, правую руку их командира. От обиды ком застревает в горле, и Танахия, с трудом сглотнув его, непонимающе хмурится: — Как "не хотел"? Но мы же... Фраза обрывается на полуслове. Опустив взгляд туда, куда смотрит Ярх, она громко ахает. Нет, нет, это невозможно! Земля уходит из-под ног, пальцы слабеют: голова Сатаны, отрубленная и истекающая кровью, со смачным чавканьем шлёпнувшись прямо в грязь, скользит и катится уже к ногам Ярха. ...это невозможно. Нереально. Бред собачий! В неверии Танахия пятится, спотыкается об разбросанный тут и там мусор. А Ярх, пнув черепушку своего драгоценного Владыки, как дешёвый мяч, наоборот, наступает – и глаза его горят ярче, чем когда-либо. Горят жаждой её крови... — Ты знаешь его лучше всех. Как думаешь, каким будет его следующий шаг? Глаза горят, горят, горят... Глаз запредельно много. Глаза у Ярха теперь везде: на лице, на теле, в волосах... — Глупый вопрос. Стоп, в волосах?! Треск бьющегося стекла оглушителен. Перед Танахией на осколки распадается реальность, заливая всё алым — цветом Его гнева. — Преданность у бретёров не в почёте. Шею обвивает ледяной холод: сначала кажется, что чьё-то щупальце, но нет – тяжёлые рабские кандалы. Этот же холод ползёт по запястьям: цепи, натянутые от её рук в непроглядную бесконечность, звенят издевательским сопрано. И нечем дышать. Она уже не в теле подружки Бесобоя, а в своём собственном. Именно таким оно было столетия назад — костлявое, обезображенное поцелуями хлыста. Кончики пальцев боязливо касаются лица... Танахия будто ловит удар под дых, когда нащупывает грубые швы, торчащие из кожи. Крик разрывает глотку, но её рот зашит. — Забыла, каково быть дичью, маленькая охотница? Нечто, сотканное из мрака и окружённое бесчисленным количеством щупалец, выползает к островку света, больше не таясь. Нечто, наполовину похожее на Ярха, рывком наклоняется к ней, и боль, острая, внезапная боль, пронзает Танахию целиком: до дрожи, до выгнутого в мучительной судороге позвоночника, до горячих слёз. — Я напомню... У не-Ярха в руках сабля с огромным, заточенным безупречно лезвием. У не-Ярха в глазах – не тех, что перемигиваются между собой и хаотично плавают по его телу, – глубокое разочарование, которого она не заслужила. У не-Ярха в голосе — яд. И Танахия никак не может понять, от чего же ей, всё-таки, больнее.