Тридцать градусов в тени

      — Еще одну зачистку в южном округе произвела группа спецназа совместно с силами местной полиции. Ликвидирован известный криминальный деятель Дорохин, в узких кругах больше известный как Крюк. Напоминаем, что… Рита щелкнула пультом, голос диктора захлебнулся, экран погас. Вот все и закончилось. Скоро вернется Кот… Багира опустилась на табуретку, прислонилась затылком к стене, забыв про остывающий чай. Она ничего не знала, не понимала. Как ей держаться с Васькой, как спокойно смотреть ему в глаза, о чем с ним говорить… Все так безумно запуталось… Она просто устала, безумно устала — цепь тяжелых кровавых событий вымотала до невозможности, а страх за своих ребят довершил дело — и, так совершенно по-женски ища защиту и опору, она не смогла оттолкнуть Ионова, не смогла ему сопротивляться. Но будущее… Какое будущее их ждет? Какое вообще у них может быть общее будущее? Она ничего не сможет дать ему взамен его горячей и нежной преданности. Так имеет ли она право держать его? Дверной звонок разразился трелью. Рита неохотно пошла открывать, недоумевая, кого это принесло на ночь глядя — гостей она в принципе не ждала. Тем более так поздно. На пороге стоял Кот. Багира растерянно отступила в сторону, пропуская его в квартиру. А сердце так страшно и по-девичьи глупо зашлось… Он, кажется, еще сильнее вытянулся, еще заметнее раздался в плечах, еще больше загорел, еще строже смотрел — но, увидев ее, весь как-то просиял, словно внутри вспыхнула лампочка.       — Не стал ждать вертолета. Сразу гражданским. Очень соскучился, — выговорил отрывисто, не сводя с нее горящего взгляда.       — Васька… Вернулся, — только и смогла выдохнуть Рита, жадно изучая глазами его лицо — безумно родное, сильно загоревшее, обветренное и какое-то совсем строгое, заметно посуровевшее. Он первым обнял ее. Багира уткнулась носом ему в шею, не понимая, почему вдруг захотелось расплакаться.       — Я же обещал, что вернусь, — шепнул Кот, осторожно касаясь ладонью ее спины. И что-то такое было в этом бережном жесте, что все сжалось в груди. — Кстати, у меня для тебя подарок, — и улыбнулся легче, проще, знакомо-ласково.       — Что это? — Рита вопросительно уставилась на коробку, только сейчас замеченную на тумбочке у входа. Ионов ловко поддел картонную крышку — заботливо укутанный бумагой, внутри лежал фарфор.       — Новый сервиз. Как обещал, — с улыбкой ответил Кот.       — Васька, ты в своем репертуаре, — усмехнулась Рита и вновь прижалась к его плечу. Ионов ничего не ответил, привычно целуя ее в висок. Багира закрыла глаза, не в силах усмирить сумасшедший стук сердца. Странное это оказалось ощущение — снова, как будто и не было никакого прошлого, ощутить себя совсем девчонкой… Но не это было самое главное. В истерзанную душу медленно возвращался долгожданный покой.

***

Он был удивительно, пронзительно, трепетно нежен — хотя после долгой разлуки мог быть нетерпеливым, бесцеремонным, напористым. Но когда он прикасался к ней, каждое движение оказывалось пропитано чем-то невероятным, необъяснимым, чему вряд ли нашлось бы определение. Есть вещи, для которых еще не придумали слов — а если и придумают, вряд ли они окажутся идеальными, точными, правильными. Они почти не говорили этой ночью. Ничего о кровавом, жутком, жестоком, ничего о страхах, смертях, утратах. Не сейчас. Не стоило тащить это все в их тихую пристань, когда не существовало ничего важнее — важнее того, что они вместе, рядом. Хотя он понимал, как плохо и больно ей было наедине с их общим горем; хотя она знала, как трудно ему пришлось в веренице жестких решений и новых потерь… А сейчас, аккуратно прижимая ее к своей груди, он позволил себе не думать о том, что прошло. Об отгоревших боях, о залитых кровью горах, о пулях, свистевших над головой, о взрывах, раскалывавших небо, даже об ушедших товарищах… Он вернулся. Как обещал. Выжил. Несмотря ни на что. Да разве могло быть иначе? Если она надеялась, боялась, тревожилась и ждала. Если — хоть немного, хоть совсем чуть-чуть — он нужен ей. А значит, надо подниматься снова и снова, биться опять и опять, превозмогать боль, идти до победного. Под выжигающим солнцем неизменно, неотступно, на уровне инстинкта помнить одно: там, в отсыревшем, бессолнечном, залитом дождями Питере есть она. Что еще нужно, чтобы вернуться? Что придавало ему такую безумную силу? Это невероятное, не знающее границ, лихорадочно-трепетное чувство к ней? Или она сама, долгие годы бывшая ему ориентиром, маяком, тем светом, к которому стремится душа? Важно одно: без нее он никогда не стал бы тем, кем стал в итоге. День ото дня становиться лучше, смелее, сильнее. День ото дня открывать в себе что-то, о чем даже не подозревал; совершать что-то, на что никогда бы не осмелился прежде. И совсем не из-за глупого желания покрасоваться, произвести впечатление, чего-то добиться, как могло быть с какой-нибудь сопливой девчонкой… Нет, совсем не поэтому — а потому, что рядом с ней иначе не получалось. Рядом с ней хотелось быть лучше. Такая уж она есть — их Багира… Он не знал, о чем она думала, тихонько скользя кончиками пальцев по его груди. Прикасаясь к новым шрамам, рассматривая свежие едва заметные царапины, чуть хмурясь, выдыхая беззвучно. Могла бы что-то укоризненно проворчать о том, что он совершенно не бережется; могла сказать: «Я тут с ума схожу от волнения, а ты все под пули лезешь»… Но она ничего не говорила. Задумчивая, мягкая, тихая, лишь невесомо дотрагивалась до очередной выбоинки от огнестрела — «Рит, ну это совсем ерунда»; а когда он перехватил ее руку, осторожно целуя, только улыбнулась уголками губ — и Кот прочитал в ее взгляде насмешливо-ласковое «мальчишка». Но сейчас это ничуть не задело. Ведь то, что происходило теперь между ними, оказалось во много раз интимнее, чем любая мимолетная страсть. То, что происходило между ними, давно уже вышло за пределы отношений в привычном их понимании. Давно — задолго до того, как они перешли черту…