Ни вдохнуть, ни умереть

Только приехав в город, Дана уже задумалась о том, чтобы тут же уехать, только разобраться с единственным делом. Он ей отчаянно не нравился — маленький, одинокий, слишком тесный из-за неприветливости его улиц и слишком пугающе просторный одновременно из-за пустоты окружающих его степей. «Дражайший Бурах, коллега, как же Вы тут живете?» — подумала Данковская поначалу, шагая по улицам в предрассветный час. Звук ее шагов звучал оглушительно громко в тишине замершего города, и все казалось, что из каждого окна на нее смотрят глаза, смотрят недобро. Это место возненавидела Дану с того самого момента, как ее нога коснулась камня станционной платформы, и она вскоре смогла ответить ему искренней взаимностью. Или же это была болезненная любовь, коченеющее объятие умирающего? Он цепко вцепился в Дану, опаляя своим зловонным лихорадочным горячим дыханием ее лицо, и явно хотел бы утащить бакалавру с собой под землю, к остальным мертвецам, потому что в то же утро после ночи, когда она приехала, Данковской было суждено узнать, что ее коллега уже больше не живет в этом ужасном городе. Это звучало бы не так ужасно, если бы не значило, что он умер как раз тогда, когда ученая приехала в город. Как и цель ее путешествия. Дане все еще хочется что-нибудь разорвать, разбить, закричать, когда она вспоминает, что вместо распростертых объятий Каины встретили ее трауром глубоким и искренним. На задворках ее сознания суетилась мысль, догадка о том, что могло случиться, но Данковской отчаянно не хотелось верить в нее. Может, прими она эту мысль за возможную, ее мир не рухнул бы так неожиданно и болезненно, как это произошло, когда Георгий сообщил о том, что Симон умер, и притом болезненно, скорее всего убит. В тот момент ловушка захлопнулась. Судьба словно приманила Дану сюда надеждой, возможностью того, что ее изыскания вовсе не напрасны и ученая близка к тому, чтобы достичь результатов, которые перевернут мир с ног на голову. Подманила, а потом перед тем, как Данковская почти догнала свою столь желанную и горячо искомую приманку, тут же выдернула из ее рук, накрыв затем стеклянным куполом в этом богом забытом месте. И нет тут ни щели, ни маленькой дырочки, чтобы вдохнуть воздуха. Дана приняла это за издевательство. Непозволительное, конечно же к ней. Как так могло выйти? Вовсе не могло! И она была готова впиться собственными руками в горло того, кто позволил себе так обойтись с ней, и душить, душить, душить до тех пор, пока глаза этого наглеца перестанут быть живыми и тело не похолодеет в руках ученой. Она давала клятву Гиппократа, и впервые в жизни была так искренне готова ее нарушить. Потому она с такой готовностью согласилась помочь с поимкой этого преступника. Потому она подавила отвращение к мокрым улицам, плешивым деревьям и тому, каким город уже ощущался мертвым. И чем дальше Дана шла, чем сильнее пачкались ее сапоги в здешней грязи, тем скорее хотелось со всем этим покончить. Чем больше она слушала вязкие речи Ольгимского, бессвязные и туманные Катерины, резкие и безапелляционные Александра, ветвистые и нескончаемые Юлии, наглые и высокомерные Марии, безликие и несчастные любого из тех, кто бродят по улицам, тем сильнее сердце опутывали сомнения в том, что она сможет найти того, кто разрушил все ее надежды. И каждую речь связывало имя дочери покойного Исидора. Что, на ней свет клином сошелся? Сам Бурах может только пару раз, вскользь, в своих письмах упоминал ее. И несмотря на слова Сабурова, или любого, кто, как пчела пыльцу, разносил слух о том, что именно ее рук дело убийства обоих почтенных стариков, Дане в это смутно верилось. И не зря. Потому что сыночек Ольгимского раскрыл глаза Данковской на то, кто был тем, кого она уже в душе поклялась уничтожить. И ей не удастся его коснуться, только если она сама хочет последовать в сырую землю этой проклятой степи за ним. «Только не это, только не это, быть не может!» — зло проносилось в ее голове, когда Влад поведал ученой о том, что Исидор был болен тяжело и неизлечимо, опасно и заразно, и Симона погубила, скорее всего эта самая хворь. Кулаки сжимались болезненно сильно, челюсти сжимались до скрипа зубов, и Дане хотелось бы обвинить Влада во всех грехах этого мира и назвать его тем, кто приносит вести хуже, чем конец этого мира, но гнев этот смягчался тем, что бакалавра понимала, что если Ольгимский в чем и виновен, то в том, что раскрыл ей глаза на происходящее раньше, чем дело приняло необратимый характер. Воздух давил здесь сильнее, чем где либо еще, где Данковская бывала. Тяжелый, густой, он казался осязаемым, и единственное, чего хотелось — отмахнуться от него. Дыхание быстро сбивалось, Дана чувствовала, как ее лицо стало мокрым от пота, что еще немного — и он польется прямо в глаза, пока неслась обратно к Каиным, где надеялась найти некоего Рубина, который должен был заниматься телом покойного. И ох, лучше бы он все еще не прикасался к нему. Иначе они обречены. Каждый по отдельности, и все вместе, и городу уже не будет казаться мертвым. Он будет таковым по сути своей. Данковскую не волновало, что она захлопнула дверь так, что картина на стене дрогнула. Ее не беспокоило и то, что на чистом полу Виктора после нее оставались грязные следы. Только достигнув своей цели, увидев в проходной комнате огромного мрачного человека, который, предположительно, должен был быть тем, кто так нужен Дане, ее сердце заколотилось так быстро, как только оно может. — Станислав, — сказала она громко, надеясь, что это и вправду Рубин. Больше же тут никого нет. Ее голос звучал хрипло, горло болело, так его сушило, и Данковская все не могла надышаться. Ей повезло, мужчина тут же обернулся на свое имя, и прежде чем он успел что-то сказать, бакалавра продолжила, — я очень надеюсь, что вы и пальцем не тронули тело Симона, потому что иначе мы все мертвы, коллега. Она ухмыльнулась мрачно, понимая, что, скорее всего, они и так обречены, если учесть то количество людей, которое обошел Симон перед смертью. — С чего вы так решили? — сказал Рубин, прищуриваясь. Его голос был тверд и громок, как звук от падения огромного камня в горах. Он обернулся к Дане всем телом. Его стойка была схожа с армейской: ноги на ширине плеч, руки за спиной. Много солдат ей довелось повидать в Столице. Но это лирика, думалось ученой. Она облокотилась об стол, горбясь, невесело глядя на Станислава. — С того, мой коллега, — сказала бакалавра, но была вынуждена прерваться, чтобы сделать еще один вдох, и облизнуть уже болезненно сухие губы, — что покойный принял свою смерть от болезни. Может, чума, может, оспа, холера, да даже английский пот, но и в одном, и в другом, и третьем, и четвертом случае мы все, черт возьми, обречены.