Маркинс. Сборник.

      Успех в поднятом восстании принёс Маркусу как долгожданную свободу, разделённую с сотней тысяч других андроидов, так и немало трудностей, одна из которых — круглосуточная слежка.       Да-да, прямо как во всех этих избитых шутках про личных агентов ФБР, подглядывающих за каждым через веб-камеру! Правда, шутки в этом было мало.       Бюро не могло обойтись одним лишь подслушивающим жучком, беспроводным микрофоном или камерой, ведь Маркус — опасный террорист, угрожающий всему человечеству! ФБР потребовало у него полный контроль, подразумевающий доступ ко всем антеннам, GPS, а также оптическим и слуховым блокам, чтобы ни один сигнал, ни один звук или движение двухсотого не осталось незамеченным. Ущемление личного пространства? Оно самое. Впрочем, Маркус мог возразить, но не стал, чтобы завоевать доверие государственных служб. В конце концов, ему нечего скрывать. И, конечно же, по иронии судьбы (или из принципов начальства) на наблюдение за лидером девиантов был назначен агент Ричард Джон Перкинс, проигравший тому однажды и теперь обречённый видеть Маркуса не только в ночных кошмарах, но ещё и в одном из окон своего рабочего монитора. В одном, потому что от остальных обязанностей его не отлучили, хоть и заполнение еженедельных отчётов в несколько десятков страниц — дело не из лёгких.       Однако, Перкинс молча повиновался, ибо обожал свою работу, а потому терпел, ведь характером Маркус выдался явно в обоих Манфредов.       Наглый, горделивый и проказливый, он знал, как вывести агента из себя. Череда подлых шуточек началась у двухсотого в спальне, когда, находясь перед зеркалом в одних только брюках, он случайно вспомнил, что за ним следят. Разноцветные глаза скользнули по собственным формам, взглядом очерчивая смуглую шею, на которой шаловливо играл бьющий сверху свет люстры, присыпанные золотистыми веснушками плечи, рельефные, но не перекаченные руки. Нарочито медленно взор сполз на обнажённый торс, на котором до сих пор виднелись следы ноябрьской революции: небрежно запаянные пулевые дыры, ставшие уродливыми шрамами, мелкие порезы, скин на которых не затянулся, неглубокие вмятины. Маркус гордится ими, поэтому оставил; поэтому сейчас подолгу всматривался в каждый изъян на своём теле, чтобы повспоминать, а заодно и побесить дядьку на другом конце линии, наблюдающего за ним через его же глаза. Он усмехнулся себе под нос, представляя, как тот чертыхается, отворачиваясь, и заливается краской от яростного возмущения. Взгляд поднялся, обратившись к лицу в отражении: округлому, но оттого не менее мужественному, с забавным, приплюснутым носиком, причудливыми созвездиями под яркими, чарующими глазами, и пухлыми, идеально гладкими губами, содрогнувшимися в клыкастом оскале. Наверное, это был первый раз, когда Маркус задержался на своём отражении дольше, чем на пару секунд. Он любовался, приходя к осознанию, что красив, и завершил осмотр игривым подмигиванием себе же, а точнее своему зрителю.       На одной выходке, конечно, ничего не закончилось. С каждым разом Маркус позволял себе всё больше, так что, помимо уже полного раздевания и бесстыдного рассматривания себя в зеркале, он вкидывал в воздух закодированные сообщения с каким-нибудь дурацким содержанием вроде волчьих цитат — «Не важно кто, важно кто» — тем самым заставляя своих наблюдателей их расшифровывать. Кто знает, может, то были послания союзникам для подготовки к террористической атаке! Причём каждый раз язык шифрования меняется, так что федералам, и Перкинсу в особенности, приходится ещё попотеть, чтобы разгадать ребусы.       Помимо этого, Маркус мог подолгу пялиться в одну точку, вызывая немало подозрений, а также ходить козьими тропами во время прогулок, вырисовывая буквы на навигаторе с помощью улиц и перекрёстков. Так, однажды, его маршрут сложился в красноречивое «send nudes», чем сам двухсотый был безмерно горд.       А Перкинс, в общем-то, был не против. Да, проказы Маркуса безбожно действовали на нервы. Каждый зашифрованный сигнал приходилось разбирать чуть ли не вручную, по буквам, в результате убеждаясь в очередной шутке, а в отчёте так и указывая: «специфичное чувство юмора, ситуация под контролем». И он ругался, ворча себе под нос, когда Маркус выделывал новые фокусы. Однако, что-то в этих фокусах было чарующее. Возможно, Ричард — мазохист, а может ребячества лидера девиантов раскрывали того с другой, «живой» стороны. Ведь он каждый раз так весело смеялся, когда рассказывал кому-то о своих гениальных проделках; так лукаво улыбался самому себе в зеркале, пока в глазах уже горел новый план, не говоря уже о рассматривании собственного отражения во время переодеваний. И Перкинс любовался вместе с ним, хотя поначалу даже не понимал, почему. Смахивал всё на профессионализм, мол, так ведь нужно, а потом стал всё чаще замечать проступающий на лбу пот, горящее румяном лицо и подрагивающие колени, крепко стиснутые вместе под столом.       И понял, что влюбился.