Не в этой жизни!

Бэкхён знает каково это — остаться выброшенной кошкой. На душе отвратительно скребется, а во рту мерзкий привкус, который никак ни проглотить, ни сплюнуть. Ветер обжигающими лентами оплетал открытую кожу рук, хотя по ощущениям это были полноценные хлысты из грубой кожи, что раздирают на клочки. Он брел по улицам и даже не обращал внимание на то, что иногда врезался в людей, пока некоторые покрывали его вслед матом. Сколько он прошел, Бэкхён не ручался ответить, потому что он не следил, да и, признаться, совершенно не думал об этом. Ноги просто шли вперед по тротуарам, через пешеходные переходы и какой-то парк, закончившийся слишком быстро. Окружение не интересовало, продрогшее от утренней температуры тело чувствовалось пустым и абсолютно чужим. Быть может там, за дверью, оказалось забытым не только нечто важное для душевного равновесия, но и собственное тело? Неужели возможно в такой срок забыть прежнее спокойствие и окунуться в море противной до тошноты дрожи и зябкого омерзения? Бэк очнулся лишь около знакомой остановки, заметив ярко-желтый постер с слишком улыбчивой актрисой. Фальшиво… «Мерзко… — подумал Бэкхён, поднимаясь в автобус, чтобы доехать до своего дома. — Но я разве лучше?» Отвлечься не получалось, чем голову ни забивай. Бэк пытался думать обо всем: о скорых парах и проекте, который успел выполнить раньше срока, ругался на себя за спешность, потому что теперь вряд ли сможет найти себе достойное отвлечение на ночь, и поганые мысли заполонят голову роем назойливых мух с ядом на лапках, так что осядут, и Бён уже не сможет позабыть о боли; думал и о Минсоке, его отношениях с Каем, и о самом владельце клуба, пытаясь для себя решить: была ли та кофточка слишком вычурной или же он слишком придирается; даже о книге вспомнил, заброшенной две недели назад. Но каждая тема так или иначе возвращала его к Чанёлю… Лабиринт, где на каждом новом повороте маленькие тонкие ножечки делают на тебе по надрезу, заставляя кровь течь, раны гореть пламенем, но не убивают. Запретный плод сладок, а теперь для Бёна именно Чанёль стал этим плодом, и образы прошедших часов с мужчиной заполнили все пространство внутри парня. У него ведь действительно значимого ничего не осталось. Совершенно! Он знает о мужчине только его имя, даже фамилия осталась для него загадкой… Где находилась его квартира? Да и квартира ли мужчины то была? Из посеревших воспоминаний осталась только пустота. Мысль вызвала болезненную усмешку, ведь квартира казалась настолько же холодной, как и сам Бэкхён сейчас, впечатление, что ей пользовались только в одних и тех же ситуациях отдалось резким зудящим пощипыванием в носу и обжигающими от обиды слезами. Бэк успел зло вытереть их костяшками пальцев, пока те не проскользили по щекам. Где? Почему? Как? Виски болели от напряжения — вопросы без ответов давили изнутри и тошнота подкатывала к горлу. Открытое окно и свежий воздух никак не спасали из той дыры, в которую успел погрузиться Бэк. «Нас связывает только Минсок, хотя я не представляю, какие их двоих связывают отношения. Возможно, Ким спал с Чанёлем? Но он был довольно приветлив к нему, когда увидел, не казалось, что между ними был уговор больше никогда не вспоминать друг о друге… — икры ног слегка побаливают, говоря об усталости, но Бён игнорирует лифт, устало перебирая ногами, поднимаясь по ступенькам на восьмой этаж. — Не думаю, что они проходили подобное… Возможно они просто знакомые, оба знающие этого Кая. Да и не важно это. У меня остается только один вариант — клуб. Хах, а я ведь всегда был против подобных заведений. Поплатился за глупость и наивность? Очень похоже на то…» Бэкхён смотрел на себя через зеркало в темном коридоре своей маленькой квартирки и не понимал: как этот высокий, статный, привлекательный мужчина вообще что-то нашел в нем? Спутанные волосы, осунувшийся стан и опустевшие глаза, больше похожие на те стекляшки в глазницах фарфоровых кукол, бездушно напоминающих тебе о нереальности и отсутствии жизни, смятая одежда быть может и не была таковой еще вчера вечером, но никак не прибавляла парню красоты, коей он в себе никогда, вообще-то, не замечал. Он заторможено сделал два шага в сторону комнаты и без сил упал на пол, точно ноги подкосились на месте. На него накатила лавина сдерживаемых всю дорогу эмоций. Те клокотали внутри и выплескивались наружу короткими мощными порывами. Он начал плакать, подрагивая всем телом и сжимая руки с холодными пальцами около своего лица, точно в попытке сдержать удар по себе. Капли солеными ручейками скатывались по щекам и беззвучно падали на край футболки. Бэкхён совершенно не понимал, как и когда успел замерзнуть, пока добирался до своего дома, но его трясло совсем не от холода, хоть мурашки с ног до головы покрывали тонкую бледную кожу. Контраст сносящих в разные стороны мыслей не укладывался ни в какие рамки, даже самые широкие, в нем сейчас кипело столько всего, сколько казалось просто не могло бы поместиться в его теле. Тяжело, мерзко… Была злость, на себя для начала, — глупость, наивность никого еще не приводили к чему-нибудь хорошему, — потом уже на дурацкое правило Чанёля. Кто вообще придумал такие законы? Как можно кого-либо забыть?! Возможно ли? Каждый раз возвращаясь к этому вопросу хотелось вернуться и заглянуть мужчине в глаза. Надеялся ли Бэк увидеть там подтверждение своим сомнениям? Наверно. Как и любой, кто отказывается принимать правдивую болезненную реальность. Жаль, было невозможно. Отвращение к себе, самоистязание разрушающими мыслями о том, что он же и загнал себя в эту ловушку, следом — обида на отца, знаете, такая, что кислит получше чистого лимонного сока; обида совершенно детская и такая неоправданная, что от нее возникало лишь чистое бешенство, вводившее в отчаяние. Бён ненавидел такое понятие и слова — жалость — просто не выносил, но теперь он понимал, что жалок, что он — самый яркий пример жалкого человека. Его душило собственными слезами, которые никак не могли остановиться, время для него застыло, он думал, что плачет всего несколько минут, хотя прошло уже более часа часа, как он сидит на полу и пытается оставить своими короткими ногтями следы на пластиковом паркете. Сил подняться не было. Его подкосило собственное решение — несомненно, но куда сильнее его раздавила надежда на нечто большее. Когда эта ничтожно маленькая искорка успела поселиться глубоко в душе? Когда та сумела окрепнуть настолько, что теперь собственным тлением доставляет такую боль? Зачем Бэкхён поверил в то самое, чистое и светлое, почудившееся ему в эту ночь? Возможно ответ на этот вопрос дал бы ему причину оставить прошлое там, где ему и место, но у него не было ни малейшего намека на ответ. Эта ласка и нежность… Бэкхён отказывался верить, что все это было не только для него, что Чанёль вел себя так с каждым. Отказывался принимать за правду, что эти прикосновения были наиграны или же были столь будоражащими с любым. Иначе Чанёль бы уже давно перестал ловить мальчиков в клубах и при необходимость покупал бы себе элитных шлюх, в конце концов! Ведь Бён такой не один! Не одному ему так сносит голову от нежности! Чанёль бы точно натыкался в клубе на тех, кто жаждал бы не только его внимания, но и его денег, так что думать, якобы мужчина вел себя подобным, по-настоящему вероломным, образом всегда — было верхом глупости. Жаль, что подобные выводы ни на грамм не успокаивали. Пересчет приблизительного количества тех, с кем мужчина успел переспать, выводил на новый поток истерического смеха сквозь слезы. Это вновь и вновь придавливало его к полу собственного коридора, не давая ни капли сил, ни желания встать на ноги. Когда дошло до отрицания холодного жгучего изнутри и кровоточащего снаружи, на разбитых о косяк двери костяшках не было живого места. У Бэкхёна появилась злость, она, злодейка, смогла заглушить прежние чувства, и казалось вселила желание забыть. Он твердил себе по-кругу «забудь-забудь-забудь», это стало его мантрой, подобием священной заповеди. Затерявшаяся пачка давно забытых одним из приятелей сигарет была невероятно кстати. Бён забрался на узкий подоконник и, смотря на серое небо за тонким пластиковым окном выпускал дым в открытую форточку сквозь закусанные до крови дрожащие губы. Смотря на утекающий легкий дым, из-за которого легкие стягивало в спазме, Бэкхён возвращался на кухню: темнота, спокойствие, оголенные плечи и длинные пальцы, держащие фильтр, тогда Бэку казалось это зрелище завораживающим, теперь же разъедающим последние крупицы еще горящей в затаенном уголке души надежды. Его глаза были красными и это придавало парню совершенно ненормальный вид. Держать себя в руках было невозможно, да и как в таком состоянии можно было подумать о чем-то столь смешном? Руки никак не успокаивались — тремор только набирал обороты. Тело медленно, но верно покрывалось испариной. Было отчетливо ясно, что его телом завладел жар, организм кричал, что не выдерживает таких крутых перемен, таких эмоциональных перегрузов. Бэкхён же с заплывшим разумом вглядывался в совершенно непонятную точку, где-то далеко за пределами квартиры, медленно смаргивая, растягивая засохшие дорожки соли на щеках, поток пустых, однотипных размышлений нужно было прекращать — капельки наушников очень удачно попались на глаза. Музыку потяжелее и забыться в раскате битов и электрогитары, пусть дрожь пробирает тело, пусть мурашки завладевают каждой клеточкой кожи, лишь бы причиной было не случившееся сегодня ночью. Одеяло закрывало тело с головой, темнота приятно окутывала, забирая парня вместе с усталостью в мир грез. Он надеялся, что сможет оглохнуть от происходящего в собственной голове, что в снах не будет той пустой квартиры и холодного взгляда еще ночью таких теплых глаз. Что угодно, только не он.

. . .

Как на зло, после пробуждения лучше не стало. Хотя удивляться Бэкхёну было нечему, температура и легкая лихорадка была ожидаема, горло слегка саднило, кости ломило, а в голове все равно ничего полезного — только сон. Именно такой, какой видеть не хотелось, лучше бы он исчез из памяти навсегда, но он его волновал. Настолько, что кости словно ломало сильнее, если парень пытался отогнать его от себя. Там он был с Чанёлем… Они гуляли по темной улице, которую освещали гирлянды с незатейливыми фигурками и фонарики. Город готовился к новому году, а с неба падали легкие хлопья снега. Там Бэкхён держал мужчину за руку, переплетая свои холодные пальцы с теплыми пальцами мужчины, и робко ему улыбался, пряча счастливые глаза под своей темно-каштановой челкой, Чанёль же смотрел на него нежно, поправлял шарф, стряхивал с макушки крупные снежинки и дарил сладкие томные поцелуи, от которых сердце застывало в груди на пару секунд, а потом вновь заходилось в небывалом темпе, и было так тепло-тепло просто от того, что они были рядом. В этой сказке он был счастлив, там Бэк улыбался, не боялся залиться счастливым заразительным смехом, показать каждую свою эмоцию переполненную любовью, а Чан просто был с ним и для него, но открыв глаза… Все вернулось туда, где должно было быть. Бэкхён скулил, плача без слез, от отчаяния и поселившейся тоски по тому, чего никогда не было. В горле застрял ком, а глаза щипало с невыносимой силой. Ни кричать, ни бить стены уже не хотелось. Ему было просто больно до физических ощущений в груди, и Бэк был готов поклясться, что из нее вытаскивали остатки его души и сердца, которые уже были не способны нормально работать. Им владели эмоции, а ведь он говорил себе, что больше никогда не позволит им собой управлять. Дышать было трудно, каждая новая порция поступала рывками — те были горячее раскаленного железа. Телефон давно сел, музыка больше не отделяла его от потока одинаково страшных мыслей. Дотянувшись до тумбочки у кровати, Бён достал блистер со снотворным, которое принимал только в крайних случаях, когда ему никак не удавалось сомкнуть глаз, и умудрился проглотить сразу три не запивая. В комнате было холодно от открытого весь прошлый день и ночь окна, а Бэкхён горел с каждой секундой все сильнее и ярче, пока его не укутала темнота. Спасительная и приятная.

. . .

Открыв глаза на следующий день в районе обеда, Бэк чувствовал лишь пустоту. Словно за время его сна, буря внутри не просто улеглась, а удавилась на ближайшей веревке, смиренно принимая свою верную кончину. Пустота же жила теперь везде: в голове, мыслях, желудке. Из-за последнего Бён с горем напополам поднялся с кровати, слегка разминая затекшие от лежания мышцы, потягиваясь на сколько возможно и похрустывая суставами. Ему было по-прежнему плохо, но уже безразлично?.. Ощущения самого себя были столь смутными и нечеткими, будто он пытался различить тончайшую резьбу с закрытыми глазами и через пластиковый пакет. Голова отказывалась соображать, а на душе было так тихо, и ничего не колыхалось даже от мысли о нем. Глотая из горлышка до этого не открытый питьевой йогурт со вкусом клубники, Бэкхён увидел в пиале, куда из карманов выгребал мелочь, брошенную перед клубом карточку, ту самую, куда приходила его небольшая стипендия и где теперь лежат треклятые два миллиона. Возможно, все дело было именно в недостатке сил, тело просто пыталось выжить и пустило все оставшиеся силы на выполнение жизненно необходимых действий, а теперь? В мозгу что-то перемкнуло, за две секунды глаза до этого пустые и отрешенные от всего людского наполнились злостью. Один вид этой вшивой карты привел Бэкхёна в бешенство. Он был на грани и едва не вырвал себе клок своих же волос, вцепившись столь сильно, будто так сможет выдернуть приносившие боль воспоминания. Бэкхён выбежал в ванную, чудом не лишаясь равновесия, задевая все еще ослабевшими ногами порожек, умылся ледяной водой и вновь вгляделся в свое отражение. Его вид был настолько плох, так омерзителен со своими тусклыми глазами, темными кругами и осунувшимся лицом, волосы грязные и всклоченные торчали во все стороны, губы едва-едва отличались легкой розоватостью и были искусаны, от такого захотелось разбить зеркало, показывающее результат его собственных решений, но искать себе дополнительных проблем парень не хотел. Эти крупицы здравомыслия все еще держали его на плаву. «Я и без того в самой заднице, куда еще больше?» — совершенно безэмоционально думал Бён. Решив привести себя в хоть какой-нибудь порядок Бэкхён открыл шкафчик у зеркала. С верхней полки, куда редко заглядываешь, вывалился небольшой тканевый мешочек вместе с непонятным кремом и запасным станком для бритья. Бэк прекрасно помнил, что в этом мешочке лежат купленные еще в старшей школе простые сережки из медицинского сплава, для которых Бэкхён хотел проколоть себе уши, но так и не сложилось — руки не дошли. А еще там был пластиковый одноразовый пистолетик, чтобы сделать прокол самому. Одно ко второму и отдать все в руки не особо адекватного сейчас человека и вот — одноразовый пистолетик благодаря небывалой ловкости рук прокалывает ухо дважды и два гвоздика теперь красуются на краснеющей мочке. Бэкхён чувствует себя за эти несколько минут самым живым и по-настоящему всемогущим. Уши пылают от такого вандализма над нежной кожей, кровь буквально пульсирует в местах прокола, но у Бэка горят глаза, совсем как у сумасшедшего, но на фоне того потухшего взгляда парень выглядит живее всех живых. Ему вроде бы все равно, но здравый смысл, что еще остался где-то в закромах, спешит подкинуть идею. Уцепиться за нее — означает выбраться из этого круга пожирания самого себя. Идти необходимо. Идти нужно стремительно и не оглядываясь. Поэтому, сменив футболку на толстовку с капюшоном и натянув кеды, Бэкхён выходит из квартиры, захватив с собой карточку и пустой рюкзак. Первый пункт — аптека: купить антисептик, заживляющую мазь и вату. Не отходя далеко, буквально устроившись на низком подоконнике, Бэкхён выливает антисептик сначала на свои пальцы, потом смачивает ватку и протирает проколы — щиплет, но приятно, однозначно достаточно для того, чтобы откинуть в очередной раз проедающие череп мысли, — затем нанести мазь, а за одно и смазать разбитые костяшки. Второй пункт — банк и терминал, чтобы снять деньги. В первом он снимает шестьсот десять тысяч вон, во втором остальные триста девяносто. Закинув все приобретенное и обналиченное в рюкзак, Бэкхён спешит в место, что ему назвали еще чуть больше недели назад, куда он должен принести деньги. Вряд ли те люди думали, что парень реально отдаст долг, Бэк и сам не думал, что ему придется идти туда с деньгами, но парень запомнил адрес, возможно, потому что тот находился недалеко от его прошлого дома. В этот день он сбросил с себя одну часть того, что волновало, мужчины были в некотором шоке, когда Бён-младший заявился к ним, скинул деньги и сказал забыть к нему дорогу, потому что отец не имеет к нему никакого более отношения. Жаль было от того, что это была малая часть и на душе все еще непомерной ношей оседал тяжелый пепел, дышать было все еще трудно, но четкая жирная галочка напротив пункта «покончить с долгом» занимала важное место и отвлекала, словно неоновая вывеска, от самоистязания. Вместо последнего пришло пока что едва ощутимое желание забрать свое, что именно «свое» пока было не ясно, но рассматривая более трезвым взглядом всю ситуацию, Бэкхён бодро вскидывает подбородок и идет вперед. У него есть четкая мысль, что делать дальше.

. . .

Утром, встав раньше будильника, отложенного на половину девятого, позавтракав почти подгоревшим омлетом из двух яиц и влив в себя чашку кофе с молоком, специально купленным для хорошего утра, Бэкхён заявляется в парикмахерскую, чтобы стереть со всех зеркал того, кто по-глупости вручил Чанёлю свое не предназначенное для такого обращения сердце. Созерцание точной работы мастера и ощущение легкого пощипывания на своей голове, доставляет ему позабытое за предыдущие дни удовольствие. В удобном кресле перед большим зеркалом в пол Бэк рассматривает себя: миллиметр за миллиметром зарисовывая глупого мальчишку новым образом, собирающимся в его голове. Он расслабляется и даже связывает несколько внятных предложений в ответ на вопросы милой женщины, чьи ловкие пальцы красят, стригут и укладывают все еще мягкие пряди. Парикмахерша не лезет с расспросами об усталом виде, о покрасневшем ухе, специально аккуратнее орудуя кисточкой, пока прокрашивает корни, как и не выражает никаких видимых эмоций, которые говорили бы сами за себя. И Бэкхён крайне благодарен за подобную тактичность. Время в салоне пролетает незаметно. Пока Бэкхён всматривается в собственное отражение и пробует разные выражения лица, мягко покачивая головой, как будто примеряет шляпку и сомневается в выборе, мысленно он находится совсем не тут, а куда глубже, выбивая из неуверенной части себя тяжелые болезненные стоны, приковывая на прочные цепи в самом дальнем и темном углу подсознания. Позволить слабому и неуклюжему себе взять это тело под контроль и все испортить еще раз? Не в этой жизни и не с этим Бён Бэкхёном! Несколько часов в торговом центре придирчиво осматривая вешалки и полки, присматривая себе ту одежду, какую оценивал в модных журналах и интернет-каталогах. Раньше, тот, другой Бён, ни за что не позволил бы себе приобрести нечто подобное. Не было необходимости красоваться перед кем-то, тратить на это деньги, но каждый раз, надевая классные вещи в примерочной, Бэкхён чувствовал себя столь уверенным, что боялся отвести взгляд и потеряться в собственных ощущениях, одолевавших его с головой. Теперь бояться было некому, а вешалки перебираются быстрыми пальцами, чтобы затем оказаться уже не на полках в зале, а в пакетах, которые Бён собирается занести домой, а после с расправленными плечами и поднятой головой украсить ими себя, без единой мысли о том, что подобное носить такому как он — не положено. Скидывая в прихожей пакеты с одеждой и косметикой, которой ранее почти, за исключением подводки, не пользовался, он ощущает некую легкость, кружащую мимолетной слабостью на кончиках пальцев, та помогает скрыть свежие раны и окончательно переступить себя. Отдернув шторы, пусть солнце уже спряталось за горизонт, Бэкхён вдыхает полную грудь прохладного воздуха, прикрывая глаза. Длинные пальцы сжимают край подоконника, а на губах расцветает предвкушающая улыбка. — Ты сделаешь все, как того заслуживаешь, я знаю, — уверенно говорит себе Бён, приходя к единственному верному варианту дальнейших действий.

. . .

Больше нет того нелюдимого гения второго курса факультета компьютерного программирования, тенью передвигающегося по коридорам университета, скрыв свое лицо за плотной тканью очередной черной толстовки и ее капюшона; нет ленивой походки со сгорбленной спиной и тихими шуршащими шагами. Бён Бэкхён оставил того старого Бэкхёна, закрывая прошлым вечером глаза, выедая его краской для волос и выкидывая потрепанную одежду в мусорку. По коридору уверенно идет пепельный блондин в большом молочном бомбере поверх белой майки, свободные штаны с длинным ремнем, свободно болтающимся с правой стороны, тяжелые ботинки, гулко соприкасающиеся с полом университетского коридора. За спиной черный, в цвет ремню, рюкзак с множеством застежек-карабинов. Этот почти полностью молочно-бежевый образ с вставками черного мог смотреться легким, но уверенный взгляд подчеркнутый дымчатыми тенями уничтожает и пленяет каждого, кто пытается заглянуть в кофейные глаза. Бэкхён одним своим появлением поднимает бурю возгласов вокруг себя. Никто поначалу и не понял, кто этот парень, осознать, что перед ними темный «принц» второго курса КП было едва возможно, у блондина совершенно другая аура, какой скромный парень, скрывающий взгляд под капюшоном вряд ли обладал. Девушки пускают слюнки, стоя в стороне и оглядываясь на проходящего мимо Бёна, парни недоумевают, сдерживая зарождающееся возмущение и злость, даже те, кому всегда подобное казалось скучным, не могли не взглянуть на преобразившегося Бэкхёна с удивлением. Но Бэка это совершенно не волнует, он продолжает уверенно идти к расписанию, чтобы узнать, в какой аудитории сможет найти так необходимого для его плана Минсока. Бэкхёнов взгляд пугающе холоден. — Твою мать! — первое, что вырывается из Кима, когда Бэкхён приветствует его около аудитории. Глаза Минсока увеличились раза в два, пробегаясь не мигающим взглядом по блондину с ног до головы. — Бэкхён, это, блять, реально ты? — Так плох? — с издевкой усмехается Бэкхён, от чего одна из девчонок, выходившая за Кимом, едва ли не падает в обморок. — Тебе давно пора было взять себя в руки, друг! — хлопает Бэка по плечу парень и отводит в сторону, чтоб рассмотреть все преображение с максимальным углом обзора. — Сегодня мы точно должны это отметить! Просто поверить не могу! Кто бы знал, что стоит приложить немного желания и усилий и наш любитель толстовок окажется покорителем сердец, — все продолжает причитать Минсок, поднимая руки Бэкхёна, прокручивая парня из стороны в сторону и едва ли не заглядывая тому в рот. — Так, мой прекрасный! Как насчет того, чтоб снова пойти в клуб к Чонину, а? Не могу не похвастаться тобой перед ним, умрет же от неожиданности! И только попробуй уйти и ничего мне не сказать, как в тот раз! — Конечно! — живо отвечает Бэкхён и почти не лукавит со своей радостью, правда причина вовсе не Чонин, но истинных мотивов знать Киму не обязательно. — Я не сбегу, так что вечером мы идем хвастаться. — Отлично! — Минсок широко улыбается, оставляя вместо глаз две щелочки, что выглядит умилительно, осталось только в ладошки похлопать и вот она — настоящая мечта педофила. — Я жду тебя у выхода после пятой пары, сойдет? Зайдем перед этим в кафе, перекусим, а то у Нини будет не до того. — Да, — на лице Бэкхёна расплывается довольная ухмылка. — Превосходно…