Песнь сирены

<~ ꍏꌗ꓄ꋪꀤꀸ ~>

      Мгновение я думаю о том, что то, что довелось услышать моим ушам — гораздо более немыслимое, нежели осознание того, что вместо хвоста у меня теперь ноги.       Я нахожу в себе силы вырвать ладони из мягких тёплых старческих рук, хоть и делаю это порывисто, удивлённо. Вскидываю голову и впиваюсь в старушку глазами.       — Нет… Это невозможно… Просто невозможно!       — Что я говорила тебе о принятии, Астрид?       Нефритовые глаза Коббер глядят весьма спокойно, что заставляет меня немного прийти в себя перед тем, как опять вспыхнуть.       — О чём ты вообще? Я не понимаю даже того, как подобная мысль могла возникнуть в твоей голове!       — Не в моей, Астрид. А в её.       Коббер поворачивает голову на человека. Тяжело дыша, я опять скачу по обоим взглядам. Не стоит упоминать о тонне вопросов, успевших зародиться за все эти десять секунд и которые я держу в своей голове. Загадочная для меня старушка печально улыбается, и это со временем заставляет перестать меня метаться по койке и немного усмирить желание вскочить и перевернуть всё вверх дном. Мы с сестрой наблюдаем за тем, как она хватает деревянный атрибут у стены и направляет его на мелкий песок. Начинает водить заточенным концом по зыбучей поверхности, выводя знакомые нам знаки.       — Просто прочти, — просит Коббер.       И я, позволив себе ещё пару секунд поглядеть в её родные глаза с немой мольбой о том, чтобы она призналась в шутке, с замиранием сердца опускаю взгляд и начинаю читать.       Это случилось очень много лет назад. Я была несколько старше вас.       Всё в этой деревне, было почти также, как и сейчас, только без драконов. Стоик — вождь — был ещё ребёнком. Главенствовал его отец. А вот мой отец занимался торговлей рыбы, соотвественно, часто выходил в море. Со временем он стал брать меня с собой. Однажды ночью, когда все спали, я поднялась на странный звук, что доносился откуда-то с борта.       Тогда я впервые встретила его.       Все у нас, разумеется, знали о сиренах. Но их боялись гораздо меньше. Было гораздо меньше нападений. Как будто и не было той войны, что идёт сейчас.       В это момент я ощущаю, как внутри что-то обрывается, а в горле образовывается ком. Ведь я знаю причину, по которой всё так произошло. Прежде, чем успеть расплакаться, я делаю усилие и продолжаю читать.       Я испугалась, хотела позвать отца, но… Отчего-то не сделала этого. Я поняла, что он не хочет убивать меня. Может, он меня околдовал, но… Но и заставлять меня плыть вслед за собой он не хотел. В глазах его я разглядела что-то такое живое, светлое и человечное, это заставило меня окончательно перестать бояться. И заинтересоваться происходящим. Тем, что он — морской житель — не стал причинять мне вред.       Я думала, что больше никогда не увижу его, хотя очень хотела. Когда мы вернулись домой, я где-то с месяц ходила поникшей. Все спрашивали, в чем дело, а я не могла дать ответ.       Но всё изменилось, когда однажды ночью я услышала знакомые звуки со стороны воды. Не слишком мелодичные для песни, но слишком прекрасные для простого человека. Это был он. Отец вашей матери.       Какая-то часть меня готовится вскочить и заорать о том, что знахарка сошла с ума, но другая заставляет не шевелиться и пытаться дальше осознать суть текста, которого касаются глаза.       Я не заметила, как влюбилась в него. Он приплывал почти каждую ночь. Я нашла место на нашем скалистом берегу и спускалась туда. Со временем я стала понимать его, а он меня. Он научил меня своему письму. А ещё он откуда-то немного знал человеческий язык. Вы его тоже знаете, наверное, вас ему обучают.       Мы изучали друг друга, но ни разу он не заставил меня чувствовать опасность. Из-за него я полностью поменяла отношение к сиренам. Я очень хотела, чтобы люди тоже сделали это, но, каждый день слушая их истории о том, какие «эти морские твари» плохие, я не могла поставить его под угрозу.       Но однажды всё изменилось, и угроза пришла сама.       Отец вернулся домой как-то днём и сообщил, что разорен, поэтому у него нет другого выхода. Он сказал, что я должна выйти замуж за человека, чьё состояние нас спасёт. То был почти мой сверстник, я знала его с детства. Любимец всего острова. Он был одним из самых многообещающих охотников на сирен. В качестве свадебного подарка он преподнёс мне трофей. Отец подвёл меня к причалу, куда только что с охоты прибыл мой «жених». В сетях его я разглядела едва живое существо… Это был ваш дедушка.       Я теряю возможность дышать уже тогда, когда дочитываю до конца, но затем она дописывает ещё одно краткое предложение, и я готовлюсь задохнуться.       Он на моих глазах лишил его жизни.       Я не сдерживаю поражённый вдох, и знахарка со слезами на глазах вместе с Коббер оборачиваются на меня. Сестра обнимает меня, но я не могу шевельнуться и продолжаю пялиться в одну точку.       Я не знаю, как не упала тогда на колени. Передо мной застыла улыбка, которую послал мне Арис перед смертью. Он увидел меня и грустно улыбнулся, на мгновение перестав сопротивляться моему жениху. Это была его последняя эмоция.       — Арис? Так его звали? — резко спрашиваю я.       Она поднимает на меня печальные глаза и кивает.       — Красивое. Очень красивое имя. Но я всё ещё с трудом понимаю, как всё это возможно…       — Да… — Коббер сжимает мою ладонь. — Я тоже. Но если это расскажет нам больше о маме, то мы должны всё знать.       Я киваю, и Готти вновь обращает взгляд к песку, стирая старые и принимаясь за новые предложения.       Я не могла говорить, не могла думать. Мне стало плохо, и меня отвели к знахарке. Я перенервничала — сообщила она, а потом добавила, что мне это вредно, ведь я ношу внутри себя ребёнка. Сложно было в это поверить. Смерть Ариса и факт того, что у нас будет сын или дочь, что такое вообще возможно, а ещё то, что нужно как-то сообщить об этом отцу, давили на меня со всех сторон, заставляя плакать днями и ночами. Я старалась держаться хотя бы в присутствии людей, которых стала избегать.       Меня никто не спросил, и через месяц я уже стояла у алтаря. Мы переехали к убийце Ариса. Мне пришлось позволить ему касаться себя, чтобы он не узнал о том, кого именно я ношу под сердцем. Вскоре он с радостью обьявил отцу о том, что я беременна.       Каждый раз, когда он касался меня своими грязными лапами, я думала о том, что именно они погубили мою любовь и меня вместе с ней… Но я терпела, говорила себе, что должна жить ради своего дитя. Нашего дитя.       Убийца Ариса очень ждал этого ребёнка, а меня трясло от приближения дня, в который он должен был появиться на свет. Я любила уже его только за то, что он являлся частичкой Ариса, но я боялась того, каким увидят его люди. Что, если он будет как Арис? Что сотворят с ним жители деревни? Я просыпалась от кошмаров, в которых наблюдала, как убийца Ариса душит моё дитя.       Этот день настал. Я знала, что всё случится, ещё за несколько часов. Я не могла находиться в доме монстра, с которым жила все эти месяцы, а потому вышла на улицу. Я пошла к берегу. Было темно, небо сияло звёздами. И я услышала что-то, что заставило меня вздрогнуть и на мгновение поверить в то, что Арис жив. Но это не был он, а ему подобные. Со своим огромным животом я с трудом спустилась к ним. Они сказали, что знают обо всём произошедшем. Сперва мне стало страшно, но потом, когда женщина с глазами Ариса сказала, что желает меня защитить, мне вдруг показалось, что они все мне роднее, чем отец.       Они сказали, что легенды о детях сирен и людей были лишь легендами до того, как Арис рассказал им обо мне. Он сказал, что чувствует, что у него будет ребёнок. И боится того, что сделают люди с его частичкой и со мной, если его не будет рядом. Они узнали о его смерти и ждали, когда я услышу их зов. Хотя, думаю, что это Аллена услышала его, когда подросла внутри меня. Она и привела меня к морю.       Сирены сказали, что, если ребёнок родится не таким, как я, его нужно будет принести к морю. Я не хотела думать о том, что будет, случись такое. Ведь это означало, что мне нужно будет отказаться от последнего кусочка Ариса.       Дитя родилось не таким, как я. Знахарка была единственной, кто знала мой секрет. Я обучалась у неё лечебному делу и травам с детства, и мне казалось, что она ни за что не выдаст мой секрет. И была права.       Отец с моим «мужем», к счастью, был тогда на охоте. Поэтому никто не караулил меня у входа в хижину. Знахарка замотала подобие хвоста малышки в ткань, и я со слезами на глазах спустилась к морю. Родные Ариса забрали её. Я смогла только попросить их называть её Алленой. Так звали ту самую знахарку, что, можно сказать, спасла меня. Они согласились и уплыли. С тех пор я её не видела. Я рада, что они сдержали слово. Я поняла это, когда вы в названом мною имени узнали маму. Хоть что-то от меня у неё было.       Палка в её руках дрожит, и я возвращаюсь в реальность.       — Это всё правда? Я не могу поверить… Вы знали нашу мать… Нептун, да она была рождена вами! Вы… Вы…       По моим щекам стекает вода, и я чувствую, как мир внутри переворачивается. Коббер аккуратно поворачивает мое лицо на себя и указательным пальцем вытирает мои слёзы.       — Вчера, когда я узнала об этом, у меня было такое же состояние. Но подумай сама. Если эта история реальна, то это очень многое объясняет! Все говорили нам, что дары Нептуна — всего лишь легенды, что их происхождение связано лишь с природой, а не с богами. Голос, конечно, у нас есть, но он был всегда, да, и водой вы с Ванн управляете, но адаптация — ерунда, красивая добавка. К тому же, в истории совсем не описывались подобные случаи. Но сейчас мы с тобой тут, среди людей.       Моя голова идёт кругом, а слова сестры лишь ускоряют её ход.       — Вот почему мы можем превращаться, Астрид! Вот почему другие не могли! В наших жилах течёт людская кровь! Может, третий дар Нептуна вообще отец выдумал, потому что не смог объяснить нам и народу то, что его жена была рождена человеком…       — А если он не знал о маме? Ты знаешь, как он относится к людям…       — А ты знаешь, после чего он стал к ним так относиться. Это всё из-за её смерти! Может, и война началась после того, как её убили! Он никогда нам об этом не говорил!..       Я опускаю голову и вцепляюсь пальцами в край койки.       — Говорил. Он всегда говорил мне больше, чем вам. Я ведь займу его место.       Она останавливает на мне вопросительные глаза, и я пытаюсь сфокусировать на ней взгляд.       — Он сказал, что долго терпел их охоту на нас. Но её смерть стала последней каплей. Её смерть разожгла в нём огонь, который не угасает до сих пор. Огонь ненависти к людям. Он сказал, что я должна хладно убивать их и не задумываться ни о чём. Сказал, что я должна обучить вас охоте. Он завещал мне ненависть к людям и хотел, чтобы я распространяла её.       Но почему, почему же я здесь, на острове, среди людей нахожу не только безжалостных убийц, но и таких, как Иккинг? Не безжалостных и не способных увеличивать лишь смерти?       — Что же вы сказали людям? Своему мужу и отцу?..       Я вижу, что она уже не в силах продолжать. Накатившие воспоминания готовы свалить её с ног, и мы с Коббер чуть ли не подхватываем её, помогаем сесть. Коббер, всё ещё придерживая её за локоть, отвечает на мой вопрос:       — Она сказала, что ребёнок умер при родах. Но муж заявил, что не сможет терпеть такого позора и всем обьявил, что только что родившую дурёху-жену вместе с ребёнком понесло на водную прогулку, во время которой им встретились сирены. Они утащили ребёнка, а она чудом спаслась. С тех пор муж стал её сторониться, а она, можно сказать, жила в доме Аллены. Отец вскоре умер, а муж как-то раз не вернулся с охоты. Но ей было уже все равно. Она закрылась ото всех, а когда Аллена умерла, она заняла её место и стала главной знахаркой на острове.       — Это ужасно…       Женщина, с мгновенье поглядев на меня, вдруг старается улыбнуться и тянется к палке, с трудом и коряво царапая пару фраз.       Но это в прошлом. Сейчас Один дал мне узнать в вас дочерей Аллены, и вы со мной. А все благодаря этому родимому пятну. Я сразу заподозрила, когда увидела вас, но уверенность придало мне именно пятно. Оно и у Аллены было. Я разглядела его на маленькой ручке.       — Она говорила нам, что это наш четвёртый дар Нептуна…       Какой она была? Прошу, расскажите мне.       Мы с сестрой переглядываемся.       — Самой лучшей! — с улыбкой выпаливает она. — Я помню её волосы, такие же, как мои. Но больше всех нас может сказать Астрид.       Они обе обращают на меня глаза. Во взгляде Готти я различаю такую надежду и такое горе, что мне начинает казаться, будто она думает, что слова могут заставить её увидеть дочь. И я не имею права лишить её этой надежды.       — Она была чудесной. Её голос был точно музыка. Мне кажется, я узнаю в вас её улыбку. Странно, но я заметила это только сейчас. Я думаю, она знала о своём происхождении. Помню, она всё рассказывала сказку, в которой сирена полюбила человека. Наверное, это было неспроста. Однажды она рассказала бы нам правду, когда мы подросли бы. Может, даже вместе с отцом. Ведь тогда и впрямь не было той войны, что идет сейчас. Сирены могли убить только из острой необходимости и только если то были злые корабли. Кажется, так называли корабли тех, кого вы именуете пиратами. Мама сохраняла в папе то, что он сокрыл теперь внутри: сущность сирен — мирных морских существ. А с ней он расцветал.       Из уст Готти в первый раз раздаётся звук. Тихий всхлип. Мои руки сами тянутся к ней.       — С детства отец внушал нам, что война шла всегда. Но, похоже, это неправда…       На минуту мы забываем про окружающий мир. Я никогда не думала о родителях своих родителей. Знала только предыдущего Властителя — папиного отца, а вот о маминой стороне отчего-то никогда не помышляла. И вот я тут, на людском острове, узнаю о своей семье в один вечер больше, чем за всю жизнь.       Мы с Коббер обнимаем маленькую старую несчастную женщину, нашу бабушку, и растворяемся во времени. Я и представить не могу, какую боль она смогла пережить. Бедная она. Бедный дедушка…       Арис. Очень красивое имя.       Она отрывается от нас и опять хватается за палку.       Расскажите о сёстрах. Какие они?       Я не сдерживаю улыбку и немного вымотано выдыхаю, готовясь начать рассказ и потирая колени руками.       — Нас пятеро. Я — самая старшая. Коббер — вторая. Она больше всех похожа на маму, как говорит отец. Помимо нас есть ещё Ванн, Скум и Рэн. Они все чудесные. Ванн, как и я, управляет водой. Она очень спокойная и рассудительная. Я иногда думаю, что ей роль правителя подойдёт больше, чем мне… Скум. Она вся боевая. Любит охоту на черепах. Только у нас с ней светлые волосы, как и у отца в прошлом. Рэн… Она самая младшая. Любознательная и очень красивая. Она такая маленькая. Такая беззащитная.       Тут улыбка моя начинает гаснуть.       — И мы оставили её совсем одну, когда попали в сети. Мы втроём поплыли на охоту, но вернулась она одна. Мне страшно за то, что мог сделать отец. Надеюсь, сестры сейчас все вместе и защищают друг друга.       Ваш отец — Властитель моря?       — Да. И никто не знает, что ему может прийти в голову. Но то, что он очень вспыльчив, что гнев отключает его сознание — факт. Нам нужно возвращаться. Отец застыдил бы меня за то, что я ни разу не попыталась. Но, с другой стороны, он упрекнул бы меня, если бы я кинулась убегать от шестерки вооружённых человек, учитывая то, что путь к морю тоже заполонён людьми. А иных ситуаций пока не представлялось. И Коббер тогда была без сознания.       Готти вдруг вскакивает с решительным выражением лица.       Значит, вам нужно срочно уходить отсюда.       Я с нервным смешком развожу руками.       — Знали бы вы, сколько вариантов побега я уже перебрала в голове! Но люди повсюду, а вода далеко. К тому же, вокруг скалы. А мы не можем ведать, что будет, если окажемся в море. Хотя я думаю, что отец точно должен будет почувствовать наше присутствие…       Готти смыкает брови на переносице, и я вспоминаю, как её лицо было таким же, когда она общалась с одноногим и одноруким светловолосым викингом.       Я помогу вам.       — Что?.. — поражено выдыхает Коббер. — Но как?       — И что вы скажете людям?       То, что я читаю в её глазах, подтверждается на песке.       Это уже не ваши заботы.       — Что они могут с вами сделать? Я знаю, как они относятся к сиренам, особенно некоторые из них. Если они узнают, что вы нам помогли, то быть беде. Мы не можем бросить вас. Тем более после того, что узнали!       А сестёр вы бросить можете?       Я вскакиваю с места и начинаю ходить туда-сюда, забывая, что снаружи вообще-то есть люди и мне вообще-то не следует шуметь. Мысль, что всё это подстроили викинги, что это уловка, пропала ещё тогда, когда я заглянула в глаза Готти, повествующей об Арисе. А потому я и не задумываюсь, что, по сути, обсуждаю с человеком наш побег. Пока я пытаюсь успокоиться, на песке появляются новые слова.       Я своё уже отжила. После ухода Аллены я жила с мыслью, что мне уже нечего терять. Но теперь у меня есть вы. И я не могу допустить, чтобы какой-нибудь Гнилец ночью опять устроил бунт и в результате добился своего. Вы должны убираться.       Забавно, что она, кажется, думает, что в море нам будет гарантирована полная безопасность. Вряд ли отец встретит нас объятиями и забудет всё, как страшный сон.       Но, рассуждая об этом, я думаю не только о себе. На самом деле, я ещё не знаю, что скажу отцу, когда увижу его, не знаю, как объясню наше отсутствие. Я ни в коем случае не хочу покрывать рыбаков, которые нас поймали. Но и предать вот так Готти я не могу.       — Ты должна знать, что мы не в силах представить реакцию отца. Даже если я скажу ему, что нас поймали какие-то конкретные выдуманные люди, он, вполне вероятно, затопит всё окружение в отместку. А плыть отсюда до его дворца не так уж далеко в масштабах моря. Я попробую его переубедить, но…       Я не могу допустить, чтобы пострадали те, кто оказались дочерьми моей дочери. Мы не позволим плохого. Вы уйдёте, а, если начнётся буря, это учуют драконы. К тому же, сильный шторм не должен начаться в миг. Да и дворец, как ты сказала, не рядом. Всё будет хорошо. Прошу, спасите моих внучек…       Ради того, чтобы печаль покинула её лицо, я киваю и попутно пытаюсь убедить себя в том, что описанный ею расклад дел возможен.       — Как мы сбежим?       Она тут же расслабляется.       — Они нас, кстати, слышат? — шепотом вопрошает сестра, указывая на дверь, но Готти отрицательно мотает головой.       Нужно всё тщательно продумать.       — Да. Они не знают, что Коббер пришла в себя. А если и узнают — вряд ли согласятся поместить её в мою клетку. Так что это вариант сразу отпадает. Как бежать отсюда — тоже не совсем понятно: стражники, я уверена, не отходят и на метр от хижины.       Мгновение проходит в тишине.       — Но, если вокруг и впрямь куча людей, как ты и сказала, лучшего момента для побега, чем этот, нам не найти, — замечает сестра.       — Хорошо. Но как нам избавиться от тех, что за дверью?       В памяти всплывает образ «тех» — сумасшедшей брюнетки и Иккинга. Они так и стоят там? Что они там делают вдвоём?..       Я тут же отмахиваюсь от посторонних мыслей.       Я займусь этим, — на этот раз почерк на редкость резкий, такой, что я на секунду холодею от отчаянья, которое движет Готти, — и это можно устроить прямо сейчас. Нельзя медлить. Ложись, Коббер. И свяжи сестру.       Мы обе плохо понимаем происходящее, но почему-то беспрекословно выполняем её приказы. Коббер, покончив с узлом на моих руках, неуверенно ложится на койку, а я следую глазами за знахаркой.       — Что вы хотите сделать?..       Ответа я не удостаиваюсь, а за одно ощущаю укол в сердце, когда вижу, как Готти шагает к двери. Я тут же кратко оборачиваюсь на сестру, которая успевает зажмуриться, и мысль об уловке, к моему стыду, мелькает вновь.       Готти концом палки два раза бьёт по деревянной поверхности, и она спустя долю секунды распахивается. Иккинг показывается на пороге, тут же беспокойным взглядом обводя помещение. Весьма интересное выражение закрадывается на его лицо, когда он видит мою растерянность.       — Что такое? — мгновенно спрашивает он.       Думаю, ему заметны перемены в Готти: лицо, порывистость действий, резкость. Но я не виню её: наверное, я выгляжу также странно. Женщина обращается к песку, начиная чертить руны, но я даже не смотрю на них: не могу помыслить об их содержании. Я просто замираю в ожидании того, к чему приведут решения знахарки, которой мы полностью доверились всего за один вечер.       Где-то за дверью я вижу знакомый женский силуэт на фоне занявшегося заката. Она пытается вглядеться во внутренность дома, но я не могу среагировать даже на это. Я просто стою и жду, стараясь заслонить собой Коббер и мысленно пытаясь продумать, как можно будет защищаться в случае чего.       — Что? — вопросительный тон Иккинга, поднявшего глаза на Готти, тоже колет мою грудь. — Зачем они тебе так вдруг?       Слова на песке.       — Ладно! Я схожу, а Хедер побудет тут.       Он уже разворачивается, чтобы покинуть хижину, но женщина легко бьёт его по шее палкой, заставляя издать вопросительно-болезненный звук, прижать руку к повреждённого участку и с недоумением обернуться.       — Что? Неужели нужно так много ягод, что я один не унесу?       Готти твёрдо кивает.       В этот момент мне кажется, что он сейчас согласится, и они с Хедер уйдут. Уже закат, это нам на руку. Готти развяжет меня, Коббер встанет. Мы попрощаемся с той, которую обрели и которую больше не увидим, и выйдем. Если это не окажется засадой, мы пойдём к морю.       Нет, мы побежим. Так быстро, что ноги заболят. С Нептуньей помощью доберемся до обрыва. Выберем более пологий склон и спустимся к воде. Может, отыщем то самое место, на котором встречались Арис и Готти. Наши Арис и Готти.       Мы прыгнем в море. Превратимся или нет, но через пару часов, я уверена, за нами точно приплывут стражи Властителя. Может, даже сёстры. И я наконец-то их всех увижу.       Неважно, что сделает отец, зато мы все будем вместе.       Да, я убежу его в том, что надо думать не о том, что мы пропали, а о том, что мы вернулись. И вообще, я рассуждаю так, словно он ждёт нас. Может, он вообще уже короновал Ванн и забыл о своих старших дочерях.       Гадания бессмысленны. Будь, что будет. Пусть он сделает больно мне, пусть только не трогает сестёр. Я ему не позволю. Я вернусь и всё решу.       И забуду всё, как сон. Не страшный и не значимый. Просто сон.       Забуду то, как нас поймали люди, забуду то, как они нас держали. Забуду их. Забуду Хедер. Забуду того, кто ранил Коббер. Забуду тех одинаковых двоих, один из которых даже на миг показался мне не таким плохим.       Забуду Иккинга и то, что он заставил меня испытать.       А если, став Властительницей, я забуду и о Готти, и о том, что не все люди живут мыслью лишь о нашем убийстве, и стану как отец всех без разбору уничтожать?..       В моей голове мелькает шатен, окружённый собственной кровью, что кругами расплывается по морской глади вокруг него.       Нет. Я не буду такой. И вообще, сейчас нужно думать не об этом.       Иккинг. Я смотрю на эти лохматые волосы, в которые недавно зарывалась пальцами, и на выражение его лица, пытающееся вникнуть в смысл начертанных на песке слов. Наверное, я больше его никогда не увижу, а он и не мыслит об этом.       Он будет вспоминать обо мне?       — Нет, — вдруг произносит он, и что-то внутри меня обрывается, заставляет поднять глаза на него. — Мы так не можем, Готти. Нельзя оставлять тебя одну с сиренами. К тому же, уже темнеет. Утром я пришлю к тебе людей, и они соберут всё нужное. Может, к завтрашнему дню у тебя ещё что-то закончится.       Такой растерянной, как в этот момент, я не могла представить себе Готти раньше. Она словно видит, как морской лев пожирает бедную молодую сирену, и ничего не может с этим сделать. Она неотрывно смотрит на Иккинга, что шагает прямо ко мне.       — Я надеюсь, что вы закончили, потому что нам пора.       Никто из нас не может пошевелиться. Я уже во всю планирую действия по возвращению домой, как вдруг Иккинг разрывает все эти мысли, и я слежу за тем, как он тянет меня за собой, обратно, в клетку. Я успеваю только обернуться на Готти, которая словно готовится расплакаться. Кажется, она думает, что если мы не уйдём сейчас, то не уйдём никогда.       В моём сознании сохраняется ужас, заполонивший её выцветшие глаза, и я опять покидаю их с Коббер, не способная сопротивляться даже той детской силе, с которой человек тянет меня прочь от родных.