<~ ꍏꌗ꓄ꋪꀤꀸ ~>
В прямом смысле молниеносное движение, кажется, выпад, совмещённый с выкидыванием руки, своим звуком прекращает воцарившуюся тишину. Я, вздрогнув, резко поднимаю глаза и вдыхаю. Отразив огонь факелов, мелькает лезвие. Падают три безжизненных тела. Задирака тяжело дышит. Я вижу его спину; стоявшие за ним берсерки валятся как один, брызжа свежей кровью. Я замираю от неожиданности и ужаса, но парень, каким-то образом одним ударом сразивший троих, привлекает внимание на себя. — Хан… на… Хан… Он падает, падает на колени к её телу. Подхватывает её, пытается перевернуть, чтобы видеть лицо. Все стоят, замерев; никто не дышит. Я, не заметив того сама, делаю шажок в сторону, и теперь вся картина видится мне в полной мере. — Ханна! Ханна… Он бережно кладёт её к себе на колени так, чтобы иметь возможность обхватить затылок, приподнять голову. Смотрит на неё, щурясь от подступающих слез, изгибая брови. — Ханна… — вновь произносит он голосом человека, у которого кончается воздух. Я прикрываю рот руками. Его слёзы падают на неё ещё до того, как он видит капли крови на её щеке, её окровавленный подбородок и шею. Вся эта кровавая катавасия переходит в огромную полосу распоротой кожи и слоёв дермы. Я вижу всё это, невольно приближаясь к Задираке и Ханне на его руках. Он, наконец, издаёт звук. Всхлипы прорываются наружу из его разорванной в клочья души. Он судорожно прижимает тело девушки к себе, как будто старается вжать её в себя, слиться с ней. Отдать ей свою жизнь. Сбоку происходит какое-то движение, и я возвращаюсь в реальность, вспоминаю, где я и что произошло. Я поворачиваю голову; Забияка медленно, пошатываясь, и очень неуверенно приближается к брату. Видно, что она хочет коснуться его, подойти, обнять. Но она не может. Ещё не время. По её щеке катится слеза. Я вдруг и сама ощущаю влагу на лице, а, пройдясь по коже пальцами, смахиваю соленую каплю. Я всегда радовалась солёной воде… Но не сейчас. Округа медленно оживает. Теперь я слышу уже и движение за решёткой — мелкие шажки людей — и наших воинов. Они из каменных статуй перерождаются в сгорбленные силуэты, медленно подплывающие к плачущему своему собрату. Все понимают: сейчас ему не помочь, лучше вообще его сейчас не трогать. Зато можно направить свои силы в иное русло. То, ради которого мы здесь очутились. Раздаётся глухой грохот: один из викингов, решивший не тратить время на поиск ключей, сбивает замок решётки внушительным камнем, близким по размерам к валуну. Я тут же обращаю глаза к подступившим к выходу из клетки пленникам; они все, кажется, из последних сил стоящие на ногах, простирают руки к такой близкой сейчас свободе, в какую, должно быть, уже не особо верят. Я пытаюсь выцепить среди всех этих пыльных истощавших лиц самое нужное, самое мною желанное. Но всё никак не могу. Затем я опять слышу голос, от которого сжимается сердце. — Почему… Ханна… Я оборачиваюсь и обнаруживаю, что стою совсем рядом с безутешным Задиракой. Стою так, что на меня смотрят его затылок и лицо Ханны, чьё тело безвольно повисло в крепких объятьях викинга, с закрытыми глазами и каплями крови на щеке. Истощённое, с синяками под глазами. Неимоверно бледное, но ещё с едва заметным проблеском румянца. И всё же теперь неживое. Только я успеваю вглядеться в неё, как краем глаза замечаю: на меня снизу-вверх смотрит Задирака. Его раскрасневшиеся глаза пятнами сияют на белом лице. Мой взгляд фокусируется на нём. Он словно хочет что-то сказать, но не может. Я опять забываю о том, что помимо него и Ханны есть кто-то ещё. Я должна что-то сказать. — Мне жаль, Задирака, — говорить оказывается труднее, чем предполагалось, да ещё и вода вновь подкатывает к глазам, — мне жаль… Его трясущаяся рука тянется к моей. Заметно, как сложно ему это даётся. Его трясущиеся пальцы задевают мои, и в его глазах отражается какая-то новая эмоция. То, что больше не исходит от Ханны. Наверное, он хотел бы, чтобы мы с ней поменялись местами. Он всё бы за это отдал. Раздаётся уже непривычный шум шагов, и мы все резко оборачиваемся. И, хоть оторвать глаза от Задираки оказывается сложно, все резко оборачиваются. Я тут же хватаюсь за рукоять секиры, закреплённой на поясе, но затем сразу её отпускаю. Иккинг возглавляет вереницу викингов, просочившихся к нам. Осторожно оглядевшись, он даёт знак, и все опускают оружие. Осматриваются, но Иккинг делает это куда более быстро и встревоженно. Он цепляется глазами за моё лицо и словно выдыхает. Но затем глядит за моё плечо, и черты его меняются, хмуро искажаются. Иккинг делает несколько шагов вперёд, заглядывая за меня. Поражённый взгляд выдаёт осознание, должно быть, в миг ударившее по викингу. Его кто-то окликает, и он с трудом отрывает глаза от Задираки. Начинается что-то вроде суматохи: все окончательно приходят в движение, освобождают пленных, обнимают их, расспрашивают обо всём, осматривают чужие раны, плачут над погибшими. Я слышу их всех, но не могу слушать. Смотрю на мертвую Ханну и умираю вслед за ней… — Астрид! Иккинг касается моего плеча, я поднимаю глаза и встречаюсь с его. — С тобой всё в порядке? Я так хочу ответить… но слова застревают где-то в горле. Выходит какое-то дрожащее движение головой на подобии кивка. — Ты ещё не нашла сестру? В голове что-то щёлкает, и я вновь начинаю видеть.<~ ꃅꀤꉓꉓꀎᖘ ~>
Она, прежде словно в каком-то дурмане, не способная двигаться и даже шевелиться, молниеносно пробуждается и кидается к клеткам. Точнее, к одной продолговатой. Мне хочется броситься следом, к народу, но я слышу, как плачет Задирака, и ноги, налившиеся свинцом, не могут сдвинуться с места. Он никогда не плакал. Я и не думал, что он умеет. С Ханной я никогда не был особо близок, но всегда, когда встречал её у Готти или в лазарете, видел перед собой одного из самых солнечных и приветливых людей на свете. Новость об их с Задиракой будущем ребёнке была словно луч света в тёмном царстве. И вот теперь она, Ханна, безвольно обвисла на его окропленных горькими слезами и свежей кровью руках с перерезанным горлом… — Коббер… Я поднимаю голову, и это выходит быстрее, чем могло бы, из-за дрожащего голоса Астрид. Она приближается, всё больше отдаляясь от клеток, еле-еле переставляя ноги. Я сразу начинаю двигаться в её сторону, и когда мы оказываемся рядом, она почти падает. Я едва успеваю подхватить её. Она слабо обхватывает мою шею своими тонкими холодными руками. — Коббер, её нигде нет, я везде посмотрела, Коббер… — тараторит она, бегая глазами где-то за моей спиной, потом поднимает их на меня, опускает вновь и так по кругу. На секунду я думаю: вдруг у неё горячка? А я и не знаю, что делать. Кто-то окликает меня. Я оборачиваюсь, вижу Эйрика — одного из возглавляющих нашу небольшую армию олуховцев человека. Его серьёзное лицо помогает сосредоточиться и мне. — Какие у вас потери? — Семь человек. Ваши? — Шесть. Немного непривычно отвечать ему, ощущая на себе кольцо рук Астрид, но положение позволяет это игнорировать. — Как ситуация с пленными? — Все изранены и измучены, истощены. Сейчас мы сопоставляем всех, кто здесь находится, со списком пропавших. Пока отсутствуют двое и… Он осекается, опуская глаза на Ханну на коленях Задираки. Поднимает уже не такой стойкий и твёрдый, как прежде, взгляд на меня, а затем и на Астрид, почти повисшую на мне. Я прижимаю её крепче и решаю, что гораздо большую помощь могу оказать сейчас ей своими действиями, чем Эйрику пояснительными взглядами. Теми, что кричат: всё плохо.<~ ꍏꌗ꓄ꋪꀤꀸ ~>
Его большая ладонь ложится на мою щеку. Я прямо чувствую, как её тепло закачивает в меня жизнь. — Ты меня слышишь, Астрид? — его беспокойный голос сочится сквозь пелену, покрывшую мои уши. Коббер… Где моя Коббер?.. — Помоги мне найти её! Её нигде, нигде нет… — Помогу, конечно я тебе помогу, Астрид! — его глаза бегают за моим уворачивающимся взглядом. Он говорит что-то ещё, но я не слышу, ведь снова принимаюсь искать сестру среди выползающих из клетки людей. Как будто что-то изменилось, как будто теперь она там есть. Не знаю, сколько проходит времени: я утыкаюсь в плечо Иккинга и не желаю от него отрываться, задыхаясь в потоке собственных слёз. Ему, наверное, надо идти помогать своим людям, но если я отпущу его — точно упаду. Я слышу голос. Он прорывается сквозь пелену безысходности, окутавшую меня, и я не сразу понимаю, что он звучит в реальности. Отрываюсь от Иккинга, поднимаю голову, щурюсь, силясь понять, верны ли мои догадки об источнике звука. Иккинг тоже поднимает голову. Это делают все. Взгляды сосредотачиваются наверху, там, где, как никто не успел заметить, есть какой-то проход вглубь здания. Лестница к нему настолько узка, что слилась с каменной стеной. Он стоит, смотрит сверху-вниз, властно обводя округу глазами. Он высится над всеми нами точно акула над косяком мальков. И его безумный оскал идеально вписывается в картину. — Я знал, что ты вернёшься, Иккинг, — произносит он, — но не понимал, чего же ты медлишь. Теперь всё стало ясно. Ты тщательно подготовился для мести. Кажется, сперва не только я, но и все не могут шевелиться. Просто забывают, как. Затем Иккинг порывается в сторону, отчего я двигаюсь вместе с ним. — Сгинуть тебе в объятьях Хель… — вырывается у Иккинга, и я, будучи прижатой к нему, ощущаю, как опускается его грудь. — Не надо зложеланий, вождь, — он выставляет руку вперёд в предупреждающем жесте, — ты и так разнёс мой остров, сделал всё, чего желал, чтобы напомнить мне о том, как я убил твоего отца. — Он будет отомщён лишь в случае твоей смерти! А то, что стало с этим островом — необходимость для спасения… Ты погубил десятки жизней! — он невольно бросает взгляд на Задираку. — И ты никогда не сможешь искупить свою вину. Он на пару мгновений замирает, ищет что-то на грязной окровавленной земле, а затем произносит с особым пылом: — Куда тебе бежать? Ты остался один! А если нет — скоро останешься… Тебя разорвут в клочья все, чьи души ты ранил!.. Дагур не нервничает; он полностью спокоен. Уже не улыбается, даже немного грустен. Впрочем, Иккинг предупреждал: любая его эмоция — игра. — Осталась ещё одна израненная, но всё же живая душа. Моё сердце леденеет. Хоть мы и стоим с Иккингом неимоверно близко, я точно вижу и знаю: Дагур переводит глаза с шатена на меня. — Здесь ведь нет твоей сестры, — он слегка приподнимает брови, — верно?