I
Шли дни, недели, месяцы. Жизнь текла своим чередом. Старые раны заросли, появилась надежда на светлое будущее, но тут... Каторга. Это слово омрачило тот летний день, когда оно было произнесено в стенах Петропавловской крепости. Оно со всей своей огромной силой полоснуло ножом по только заросшим ранам. Оно разбило вдребезги все надежды на светлое будущее. «Я не хочу в это верить!» — в отчаянии думала графиня Татьяна. Но уверовать пришлось. Теперь она разлучена с тем, кого любила, с тем, кому верила, с тем, кто подарил ей столько счастья. Всё рушилось на глазах, оставляя только пыль воспоминаний. Пьер окончательно разочаровался в себе. Он боялся представить, как поведёт себя Татьяна, узнав об этом. Она ведь так его любит, и он её любит, но теперь ему казалось, что он просто не заслуживает её любви. А Дашенька... Теперь он не увидит, как она растёт и меняется, как она посетит свой первый в жизни бал, как она найдёт того, с кем захочет связать свою судьбу. Всё это пройдёт теперь мимо него. Дашеньке никто ничего не говорил об этом, но она прекрасно чувствовала — что-то не так. Её мать стала часто грустить, бабушка и дедушка тоже. Все они вечером тихо разговаривали о чём-то, и часто после таких разговоров маменька была со слезами на глазах. Но Дашенька как всегда была по-детски беззаботна и веселила весь дом. Петербург после объявления приговора обсуждал одно — жён, поехавших вслед за сосланными мужьями. «Княгиня Трубецкая отправляется в Сибирь за мужем! — доносилось из каждого угла. — Поговаривают, княгиня Волконская в Сибирь собирается ехать, а ведь у неё маленький сын!» и прочее, прочее, прочее. Подобные новости задевали графиню Татьяну. «Я давала перед Богом клятву быть с Пьером и в горе, и в радости, — думала она по ночам. — Значит, я должна следовать за ним. Но Дашенька...» И графиня мучила себя рассуждениями, пока, обессилевшая, не ложилась спать, шепча в исступлении: «И в горе, и в радости... И в горе, и в радости... И в горе...» Только её голова касалась подушки, как графиня представляла себе какой-нибудь салон, где говорили о последней новости: «А графиня Безухова за мужем на каторгу побежала! А ведь у неё дочь лет восьми!»II
Генерал, генеральша и графиня сидели в гостиной и оживлённо разговаривали. — Танечка, как же это? — в волнении тараторила генеральша Мейер. — Ты хочешь в Сибирь с Пьером? Графиня молча кивнула. — Я... я... Господи, что с нами будет? — не унималась генеральша. — Антоша, mon cher! Ты слышишь, что она говорит? — Татьяна, — заговорил генерал, прокашлявшись, — разве ты готова всё оставить и заживо в гроб лечь? От слов «в гроб лечь» генеральша слегка вздрогнула и трижды перекрестилась. — Готова, — ответила тихо графиня. — Я должна быть с ним. — Таня! Ты правда так его любишь? — дрогнувшим голосом спросила генеральша. — Да подумай, куда ты едешь? В Сибирь! Это тебе не юг! Это холод, это каторжники, это... — генерал думал, чем ещё испугать дочь, а генеральша на каждое его слово кивала головой. — Это непроходимая тайга, это дикие животные на каждом шагу! Да не они страшны, а люди! Злющие! Обманут, ограбят, загубят — и поминай как звали! Здесь живёшь как у Христа за пазухой, а там-то — ни пряничков, ни бараночек не будет! Морген фри — нос утри! На протяжении всей речи отца графиня Татьяна не отводила от него своего твёрдого взгляда. — О Дарье подумай, Таня! — произнесла генеральша. Повисла немая пауза. Генерал и генеральша смотрели на дочь, она смотрела на них. Набрав в грудь воздуху, графиня Татьяна заговорила: — Я знаю, что мне будет нелегко. Я прекрасно понимаю, как далёк и труден этот путь. Но я не могу иначе. Я клялась перед Богом, что всегда буду с Пьером — и в горе, и в радости. Он несчастлив, и я должна быть рядом с ним. У Дашеньки есть вы, а у Пьера там никого нет. Я нужна ему. Я люблю его, я очень крепко его люблю и... Хоть в омут за ним брошусь. Генерал бросился вон из гостиной, генеральша побежала за ним. Графиня Татьяна осталась одна. За окном бушевала вьюга так, что стёкла аж дрожали. Прямо как тогда, год назад, той ночью, когда жизнь Татьяниной семьи направилась в новое русло. Графиня подошла к окну и посмотрела в него. Ветер разгонял снежные хлопья и грозно выл: «У-у-у-у-у!» «Ну хоть ты меня не осуждай!» — крикнула она и села обратно на диван. Генерал и генеральша торопливо вошли в кабинет генерала и заперлись в нём. Генерал старался не смотреть на супругу, чтобы она не увидела слёз, вызванных словами дочери. Он любил её огромной отцовской любовью и мысль о том, что дочь может просто так взять и уехать в холодную дикую Сибирь, приводила его в ужас. Но генерал понимал, что его дочь уже давно выросла, что она сама хозяйка своей судьбы. Ни он, ни его жена не могут ей запретить делать то, что она считает нужным. Генеральша испытывала такой же страх, как и генерал. Её голова шла кругом. Она передумала уже множество мыслей и не знала, за что схватиться. — Антоша, что с ней будет? Что с нами будет? — говорила генеральша. — Господи, да за что же напасть-то такая?! Генерал сел за стол и закрыл глаза в раздумьях. Думал ли генерал тогда, на Бородинском сражении, что этот неуклюжий «наш барин», как прозвали его солдаты, станет мужем его дочери? Нет. Проникся он им тогда бесспорно. Но то, что Татьяна может стать графиней Безуховой, генералу и в голову не приходило. И всё же лучше мужа для Татьяны он и придумать не мог. Ведь они рядом друг с другом казались такими счастливыми. Но кто ж знал, что зайдёт это всё так далеко? Никто. — Она ведь правда его любит, — задумчиво проговорил генерал. — Марья Павловна, она правда его любит. — Ох, Антон Карлович, думаешь, я этого не вижу? Материнское сердце не обманешь! Она ещё девушкой полюбила его до безумия, я это сразу увидела. Но... Она же себя загубит! Отчаянье генеральши достигло пика. Ей стало понятно — муж встанет на сторону дочери. И перечить генеральша не сможет. —Ну где она, эта Сибирь? У чёрта на куличиках! — говорила она вся в слезах. — Как Таня там жить будет? А Дашенька? Ей-то каково без матери будет? Генерал подошёл к жене, обнял её и ответил: — Она ведь уже взрослая женщина, Мари. И мы ли вправе за неё решать? — Отпустишь? — Мне кажется, нам некуда деваться. Она ведь его любит. Клялась... Нечего делать. Пусть съездит, а через год вернётся. — Целый год! Что за этот год произойти с ней может?! — Как и за любой другой, что угодно. — Делай, как знаешь. Я ничего против не скажу. Генерал поцеловал супругу в волосы. Она немного смутилась, словно юная девица. Генерал хотел спросить: «А побежала бы ты за мной?» — но не стал. Генерал и генеральша вошли в гостиную и сели рядом с графиней Татьяной. Она уставилась на них в ожидании. Что они ей скажут? А что, если не отпустят? «Умру, но уеду», — подумала графиня и сидела, держа эту мысль в голове. — Вот что, Татьяна, — сказал генерал, — ты уже не маленькая девочка. Сама решаешь, как тебе поступать. Если всё-таки захочешь уехать, мы противиться не будем, поможем, чем сможем. Но чтоб вернулась через год! Графиня упала на колени перед родителями и начала поочерёдно целовать им руки, приговаривая: — Благодарю вас, тысячу раз благодарю! Графиня Татьяна почувствовала, как каждая клетка её тела трепещет. Но этот трепет совмещался со страхом неизвестности: что будет там, в Сибири? «Неважно, неважно, всё неважно. Главное, что я буду с Пьером», — внушала она себе.III
Вихрь событий подхватил графиню Татьяну и быстро нёс её на своих крыльях. Казалось бы, совсем недавно она целовала руки отпустившим её родителям, а теперь через два дня она покинет свой отчий дом и прыгнет в неизвестность. Графиня очень волновалась, но осталось одно... Дашенька. Графиня ведь так и не объяснила дочери, что она уедет и нескоро вернётся. Всё время откладывала это на потом, но теперь откладывать больше некуда. И сегодня она должна ей сказать. Графиня вошла в детскую, где Дашенька и m-me Durand читали книжку на французском. Графиня попросила гувернантку выйти. — Маменька, вы что-то хотите мне сказать? — спросила Дашенька после ухода гувернантки. — Да, Дашенька, — ответила она со вздохом. — Мне нужно уехать. Уехать далеко и надолго. К сожалению, я не могу взять тебя с собой, и ты останешься с бабушкой и дедушкой. — А куда вы едете? Погодите, маменька, не отвечайте, я сама всё знаю! На лице графини появилась улыбка. — И что же ты знаешь? — Вы за папенькой отправляетесь, правда? — сказала Дашенька, схватила мать за руку и уставилась на неё своими большими глазками. — Боже мой, откуда? — Я догадалась, маменька! — Какой ты всё-таки чудесный ребёнок, Дашенька, — графиня Татьяна прижала дочь к себе. — Мне правда очень жаль тебя оставлять. — Матушка, моя любимая матушка! Поезжайте! Я буду себя хорошо вести и буду слушаться бабушку с дедушкой! А вы поезжайте. Только вернитесь, пожалуйста, поскорее. И батюшку не забудьте. Ну или я к вам приеду. Только я по вам очень скучать буду. Дашенька спряталась в материнской груди и тихонько заплакала. Графиня Татьяна не удержалась и начала плакать вместе с дочерью. — Я тоже буду по тебе скучать, котёнок мой, — шептала сквозь плач графиня. — Прости меня, пожалуйста, и не грусти. — Я не буду грустить, не буду. И вы тоже не грустите. — Дашенька, Дашенька, где же мне ещё такого друга, как ты, найти? Дашенька ещё крепче обняла графиню Татьяну и стала целовать её. Девочка воображала свою мать какой-то сказочной волшебницей, которой нужно помочь доброму и смелому герою — её отцу. И меньше всего Дашеньке хотелось мешать матери. Графиня Татьяна сжимала дочь в своих объятиях, как тогда, когда Дашенька была совсем крошкой. Как же томительно было ожидание её появления на свет. Графиня тогда постоянно говорила мужу, что ей не терпится взглянуть на этого ребёнка, растущего у неё под сердцем, что она уже его любит. Как в ней всё замирало, когда она чувствовала, как ребёнок движется в ней. В такие моменты она любила подзывать Пьера и прикладывать его руку к своему животу, чтобы супруг разделил эту радость с ней. Она помнила, как стонала от боли со счастливой улыбкой на губах, когда слышала первый крик дочери, как тогда всё вокруг словно померкло, и не было ничего, кроме этого детского крика. Как она взяла её на руки в первый раз и не могла поверить, что этот маленький комочек так долго жил в ней и теперь пришёл в этот мир. И вот этот комочек рос, превратился в милую умную девочку и вскоре превратится в прекрасную девушку. — Девочка моя, ну хватит плакать, — ласково говорила графиня Татьяна, вытирая слезинки со щёчек Дашеньки. — Не будешь плакать ты — не буду плакать я. — А не будете плакать вы — не буду я, — отвечала Дашенька, заикаясь. — Тогда давай успокаиваться вместе. Дашенька бросилась целовать графиню и обнимать её за шею. — Какое же ты чудо расчудесное, Дашенька, — сказала графиня Татьяна, целуя дочь в ответ.IV
Погода была удивительно прекрасной. Яркое солнце блестело на голубом небе, стоял лёгкий мороз, снег, искрясь, приятно хрустел под ногами. Графиня Татьяна, прикрывая глаза от солнца рукой, смотрела на дом. Дом, ставший свидетелем её взросления, её первой влюблённости, её переживаний. Дом, знакомый ей до боли. Нескоро теперь они увидятся. Нескоро теперь она пройдётся по родным улицам Петербурга. Нескоро она встретит своих близких. И всё ради одного близкого, ради Пьера. Генеральша сжимала в руках икону Богородицы и благословляла дочь. Генеральша плакала, причитала и до сих пор не могла принять того, что её Танечка отправляется в Сибирь. Вот будто вчера молодая Марья Павловна разглядывала свою новорождённую доченьку, такую маленькую, а сегодня на неё смотрит статная графиня Татьяна. И кто знает, когда она ещё на неё посмотрит. — Простите меня, матушка, если что не так, — говорила графиня, целуя руки матери. Сердце генеральши сжалось от боли. — Христом богом прошу, доченька, береги себя! — ответила она и обняла дочь. — Я за тебя денно и нощно молиться буду! Графиня и генеральша обнимались и целовались долго. Глаза графини покраснели. Ей было стыдно перед матерью и жаль её. Ей было перед всеми стыдно и всех жаль, словно она не оправдала чьих-то надежд. — Ну-ну, обними отца, — тихо скомандовала генеральша и отпустила Татьяну. — Батюшка, и вы меня за всё простите, — сказала она и тоже поцеловала его руку. Генерал прижал графиню к себе и гладил её голову. — Правильно матушка говорит, Таня, береги себя, — произнёс он. — Мамочка! — крикнула навзрыд Дашенька и бросилась к графине. Графиня встала перед ней на колени и обвила её своими руками. Перед дочерью ей было больше всего стыдно. — Возвращайтесь поскорее, мамочка! — плакала Дашенька. Графиня Татьяна прижала к её лбу свои губы. По её щеке пробежала одинокая слеза. — Прости меня, Дашенька, пожалуйста, за всё прости! Матушка, батюшка, уж позаботьтесь о ней! — Я буду очень-очень-очень скучать! — Я понимаю, ангел мой, я всё понимаю. Мне тоже будет тебя не хватать. Графиня Татьяна обхватила её личико руками, посмотрела в её заплаканные глаза и поцеловала их. Сколько она не оправдывалась перед своей совестью, что о Дашеньке позаботятся родители, всё равно чувство вины и стыда не покидало её. Но такое же чувство вины и стыда графиня ощущала, когда думала о Пьере, о его одиночестве в сибирских землях и это чувство оказывалось сильнее. Графиня оставила на щеках Дашеньки последние поцелуи, приласкала её и отпустила к генеральше. Дашенька прижалась к бабушке и смотрела на карету, в которую дедушка усаживал её мать. Девочка попыталась улыбнуться сквозь слёзы и помахала матери рукой. Графиня Татьяна улыбнулась и помахала в ответ. Карета тронулась. — Храни её Господь, — произнесла генеральша, когда карета скрылась за поворотом. Графиня Татьяна глядела в окошко кареты на ясное петербургское небо. Чувство вины и стыда улеглось куда-то на дно её головы. Теперь она ощущала, как в её венах закипает кровь от предвкушения чего-то нового и неизвестного. Это приятное ощущение разлилось по её телу, и разум словно очистился. «Мой жребий брошен», — подумала графиня и слабо улыбнулась.V
Графиня Татьяна не заметила, как быстро пролетел её путь из Петербурга в Иркутск. Только, кажется, морозный Иркутск не желал отпускать её. Графиня уже сбилась со счёту, сколько недель её тут держат. Ожидание изматывало её, как и тоска по мужу и семье. Графиня Татьяна вошла в дом губернатора Цейдлера. Её переполняла злость, и ей нужно было куда-то эту злость деть. — Сейчас, ваше сиятельство, сейчас доложим, сейчас-сейчас, — суетился вокруг графини слуга, чем ещё больше злил и утомлял её. — Вот, пожалуйста, проходите, сейчас доложим. Графиня Татьяна вошла в кабинет губернатора. Тут её взгляд упал на чёрно-белого кота, гулявшего по кабинету. С самого детства графиня любила кошек, находила их очень милыми животными и редко могла удержаться от соблазна приласкать какую-нибудь кошечку. Она подозвала к себе кота. Тот подошёл к ней, и графиня, улыбаясь, гладила его. Одна из дверей распахнулась, и в кабинет прошёл губернатор. Графиня подскочила, будто она просто стояла и ждала его, а не ластилась к коту. — Милостивый государь, сколько я могу ещё ждать? — начала она. — Когда уже я смогу увидеть своего мужа? Я терпелива, но моему терпению пришёл конец! Губернатор медленно прошёл к своему столу, сел за него и подозвал слугу. Суетливый слуга дал губернатору какую-то бумагу и тот отдал её графине. Графиня Татьяна принялась читать. Каждое новое слово заставляло её пальцы леденеть от ужаса. Жена ссыльно-каторжного. Отказ от всех прав, привилегий, имущества. Невозможность покинуть место ссылки. Рождённые в ссылке дети станут крепостными. Эта бумага отделяет её от Пьера. Осталось только подписать. И лишиться всего. — Подумайте, графиня, от чего вы отказывайтесь, — спокойно и тихо заговорил губернатор. — Зря вы мучили себя и своих родных. Они по вас скучают. Возвращайтесь. В глазах графини Татьяны стояли слёзы. — Ничего не зря, милостивый государь, — с трудом ответила графиня, взяла перо, обмакнула его в чернила и поставила на бумаге подпись. — Всё. Будьте добры, распорядитесь о лошадях. Губернатор посмотрел на Татьяну, робко опустившую голову, тяжко вздохнул и приложил пальцы к переносице. Повисла напряжённая тишина. За дверью раздавались мычания немой старухи. Тикали часы. Эти звуки казались громче, чем обычно. — Знаете, сколько до вас женщин побежали за мужьями, как и вы? — заговорил губернатор. — И скольких я мучил, скольких я нарочно задерживал? Вы не знаете. Вы не знаете, как меня мучила моя совесть. Но таков приказ — я не мог поступить по-другому. Екатерине Трубецкой я сказал, что дальше она пойдёт с конвоем в кандалах. Представьте, она согласилась и на это! Сколько прекрасных женщин я встретил и каждую из них тиранил. И вы не стали исключением. Вас я больше задерживать не смею. Я дам лошадей. Храни вас Бог. — Милостивый государь, благодарю вас! — произнесла Татьяна, подняв свои красные от слёз глаза. — Вы даже не представляете, как я вам благодарна! Она вспомнила, как в Петропавловской крепости гордо смотрела на коменданта и графа Орлова. Но на губернатора она не могла смотреть так. Она не могла думать о нём так, как она думала о коменданте и Орлове. Губернатор был выше их. Намного выше. — Вы очень добрый человек! Простите, если я обходилась с вами дурно. Поверьте, я даже не могла подумать, что вы такой! — говорила Татьяна. Татьяна стояла на крыльце дома губернатора и смотрела вдаль. Всё теперь осталось там, в прошлом. Не будет больше балов, светских вечеров, визитов. Но это интересовало её меньше всего. Татьяна думала о Дашеньке. Мысль о ней заставляла её сердце обливаться кровью. Больше никогда она не увидит своего маленького ангела, свою радость и гордость. Больше не расскажет ей сказок на ночь, не приласкает, не сыграет с ней «такую милую песенку». Не увидит, как она взрослеет. Не увидит её мужа и детей. Татьяне только остаётся замаливать свои грехи и надеяться, что дочь её поймёт и простит. Ей вспомнилось, как однажды вечером она с мужем о чём-то очень долго разговаривала. В это время в комнату вбежала Дашенька, не желавшая ложиться спать, пока не лягут родители. — Я пыталась, барыня, но ни в какую не хочет! — жаловалась нянька, вошедшая за девочкой. — Ступай, Настасья, ступай, пусть она с нами побудет, — отправила её Татьяна. Обрадованная Дашенька села к отцу на колени и слушала их беседу. Скорее всего, она ничего не понимала в их разговоре, отчего так скоро и незаметно уснула. И в этот момент Татьяна так залюбовалась дочерью, прижавшейся к Пьеру и тихонько сопевшей. Тёмные кудряшки волос обрамляли её пухленькие розовые щёчки, красивые губки слегка приоткрылись, ручки лежали под головкой — вся она была такой прекрасной и невинной. — Мне иногда не верится, что именно я виновата в существовании такой прелести на этом свете, — говорила Татьяна, не переставая разглядывать Дашеньку. — Она ведь так на тебя похожа, — ответил ей Пьер. — Такая красавица и умница. — Мне кажется, я не такой была, — смущалась Татьяна. — Она намного лучше, чем я. Татьяна взяла в руки медальон, висевший у неё на шее. Ей его когда-то на именины подарил муж, и она берегла этот подарок как зеницу ока. Татьяна раскрыла его. На одной половинке был миниатюрный портрет Дашеньки, а на другой — Пьера — самых любимых Татьяниных людей. Она прижала медальон к губам и по её щекам побежали горячие потоки слёз.VI
Всего ничего отделяло Татьяну от Пьера. Скоро, скоро всё кончится и они будут вместе. Она верила, что её приезд обрадует его. А вдвоём они хоть горы свернут. — Эх, сударыня, вот говорят Сибирь страшная, — рассказывал ямщик Татьяне, пока они ездили по селу. — А вы гляньте, какая природа! Какие ели, вот есть у вас в Петербурге такие ели? Морозы! Ну и что? Они даже полезные! И чего именно в Сибирь ссылают? — Нравится тебе здесь жить, Прохор? — спросила Татьяна. — А чего не нравится? Конечно, нравится, здесь тихо да мирно. Ну каторжники, а они и не страшные. Воры и разбойники везде есть. А, вообще, жив —и слава Богу! Жизни нужно радоваться, радоваться, что можешь видеть это небо, эти деревья, эти снега. И благодарить Бога за это. — Как ты, Прохор, мне одного человека напоминаешь. Я этого человека лично не знала, но точно знаю, что он хороший человек. — Вот спасибочко, сударыня. А что за человек-то такой? — Ой, а что это там? — спросила Татьяна, указывая на какие-то ворота. — Это? Так там каторжные у нас работают! Шахта вроде какая, но я точно не знаю. — Каторжные? Останови, Прохор, пожалуйста. Ямщик притормозил лошадей и помог Татьяне слезть с повозки. Татьяна побежала к тем воротам в предвкушении встречи с мужем. Она ничего не замечала и бежала так быстро, но её остановил часовой: — Стой! Ходить не велено! — Извините, — быстро залепетала Татьяна, которой не терпелось увидеть Пьера, — не здесь ли граф Безухов содержится? — Граф! У нас тут не графы, не князья, а каторжники! — Прошу вас, поймите отчаяние несчастной женщины! Я несколько тысяч вёрст проехала, я бросила свою семью и друзей, чтобы увидеть горячо любимого мужа! Я стала никем, и всё для того, чтобы хотя бы одним глазком поглядеть на него. Татьяна сбросила с руки перчатку, сняла золотое кольцо с пальца и умоляюще посмотрела на часового. — Это самое ценное, что у меня осталось, — сказала она. Часовой опешил. Его поразил её взгляд. Взгляд отчаянной, обречённой, любящей и сильной женщины. Такого взгляда он никогда ещё не видел. Часовой будто сам пережил всё, что пережила она. Тоску по любимому мужу, слёзную разлуку с близкими, постоянные сомнения, осуждения, страх и огромное чувство любви. Только любовь вела её дальше, только из-за любви она сейчас стоит, смотрит с мольбой в глазах и сжимает в пальцах кольцо. — Умоляю вас, — прошептала Татьяна, ближе протягивая кольцо. — Уберите, — ответил часовой, отодвинул от себя её руку и дал ей фонарь. — Бегите, бегите скорее! Осчастливленная Татьяна схватила фонарь и вбежала в шахту. Она не бежала — летела. Ей было жарко, грудь сдавливали духота и гнилой запах. Но она бежала всё дальше и дальше, редко останавливаясь, чтобы отдышаться. Как она боялась той встречи в Петропавловской крепости! Но теперь она ничего не боится. Ей всё равно, какой Пьер её встретит. Лишь бы увидеть его. Она бросила всё, и страх незнаком ей теперь. Где-то вдалеке послышались мужские голоса, удары железа о камень и глухой звон цепей. Эти звуки заставили Татьяну бежать ещё быстрее. Они становились всё ближе и ближе. Тонкая стена отделяла её от Пьера и совсем скоро эта стена падёт. Сердце Татьяны разрывалось от нетерпения. И тут она увидела группу нескольких мужчин. Среди них она быстро отыскала крупную фигуру супруга. — Пьер, — позвала Татьяна его. Он обернулся к ней. С её губ сорвалось «ах!», из глаз закапали слёзы, а руки прижались к груди. — Танечка? — удивился Пьер. Она тут же подбежала к нему. — Господи, родной мой, как ты переменился, — сказала Татьяна, заключая его в своих объятиях и вглядываясь в его обросшее лицо. — А глаза всё те же. Пьер до сих пор не мог поверить, что перед ним стоит его жена. Но это была она, а не кто-то другой. Она принесла с собой то тепло, которого так не хватало Пьеру здесь. Тепло родного дома. Тепло её любви. Он, сжимаемый в её руках, чувствовал, как в нём разгораются новые силы, новые надежды. И всё в ней, всё в её тепле, всё в её руках. Татьяна плакала на плече мужа. Неужели она обнимает его! Неужели пройден тот долгий путь, по которому она шла только ради него! Нет, путь ещё не пройден. Этот путь ещё только начат. Но теперь они встали на этот путь вдвоём и будут идти по нему вместе. Они будут друг другу поддержкой и опорой. Они будут друг для друга помощью и утешением. «И если весь мир отвернётся от тебя, то я отвернусь от всего мира,»— думали они, глядя друг на друга. Чувство любви, никогда не перестававшее в них гореть, разгорелось с новой силой. И это чувство любви они будут нести дальше. И так до самого конца.