Дело всей жизни

      — Не так уж плохо, — Шэй одобрительно улыбнулся и глянул вниз. — Еще немного потренируешься, и будешь забираться сюда секунд за... десять.       — В племени меня называют кархаконха, ястреб, — пробормотал Коннор. — За то, что я летаю по деревьям, как птица.       — Твой отец так не умеет, — усмехнулся мистер Кормак. — Откуда же ты научился?       — Отец учил меня двигаться на высоте, — подумав, ответил мальчишка. — Но я учился лазать по деревьям еще в детстве и... сложил умения. Раксота меня хвалил, а он очень суров. А Ганадогон немного завидует, я вижу, но сам не старается, хотя мог бы уметь не хуже.       Шэй нахмурился:       — Некоторыми умениями не стоит делиться с каждым. Эти умения мы — я, твой отец и другие — проносим через века. Мистер Кенуэй учил тебя прыжку веры?       Коннор поглядел в утреннее розоватое небо и улыбнулся:       — Моя мать учила меня ему. Она называла это «каренна аквекс», песня орла. Отец был доволен, когда я показал, что умею.       — Интересно, откуда это умела делать твоя мать, — пробормотал Шэй. — Ну что, вниз? Или наперегонки до соседней крыши?       — Давай до соседней, — оживился Коннор. — Там на балконе миссис Дэллоуэй сушит яблоки на зиму. Очень вкусные.       — Кхм, — Шэй постарался сделать суровое лицо, но не мог сдержать улыбки. — Надеюсь, твой отец не в курсе об этом?       — Ты что! — Коннор заулыбался шире. — Я не дурак.       — Тогда готовься, — Шэй принял упор для бега наперегонки. — Разберемся, вкусные или нет!       Все-таки двигался мальчишка еще не слишком умело. Он был быстр, и гибкости ему было не занимать, но — как отметил Шэй — он еще задумывался, хотя дорога должна была быть ему знакома. Этому не место во время погони; тело должно быть тренировано настолько, чтобы оставалась возможность действовать без раздумий. Так что мистер Кормак легко обошел ученика и замер на коньке соседней крыши, а потом и подвинулся, чтобы мальчишка удобно перепрыгнул. И спросил:       — А где яблоки?       — Там, — Коннор махнул рукой вниз. — Теперь тихо-тихо, а то миссис Дэллоуэй услышит и начнет ругаться.       Не вопрос, Шэй двинулся за парнем легче тени, и даже капюшон натянул — привычка сработала.       На широком балконе под золотистым рассветным солнцем и сухим пока осенним ветром стояли широкие подносы с дольками желто-зеленых яблок. Коннор свесился с крыши и сгреб целую пригоршню. Протянул Шэю, а вторую пригоршню затолкал себе в карман.       — А теперь назад, пока она не хватилась! — скомандовал Коннор.       Шэй, уже откусивший кисло-сладкого яблока, едва не подавился, но приказа послушался и едва не смеялся вслух, удирая вслед за мальчишкой. Это было так... просто и весело.       — Ну что, вкусные? — задиристо воскликнул Коннор уже на родном балконе.       — Ничего, — прочавкал Шэй. — Но бывают вкуснее.       — Я тебе потом еще конфеты мистера Беллса принесу, — пообещал Коннор. — Там другая тактика нужна. Сверху не слезть, приходится обходить его лавку со стороны заднего двора, где канава и собачья будка. Это трудно — собака, если что учует, начинает рычать, и мистер Беллс прибегает с палкой. Один раз я немножко замешкался, и он треснул меня по... по спине. Потом такой синяк остался! Но зато он меня не узнал, а я сумел удрать.       — Это тоже по-своему полезно, — пробормотал Шэй. — Обучение тактике, стратегии... Навыки-то полезные, но Хэйтем тебя отделает хуже мистера Беллса, если узнает.       — Отец меня не бьет, — покачал головой Коннор. — Но иногда — лучше бы бил. Он может запретить мне гулять на неделю. И ведь действительно не выпустит! Майкл говорил, что его отчим уже дня через два снимет запрет, а у Бриджит родители и дня не выдерживают, но только не мой! Иногда мне хочется заболеть.       — А что изменится, если ты заболеешь? — не понял Шэй.       — Ну, тогда отец сразу перестает придираться, — горестно вздохнул Коннор. — Сидит рядом, даже книжку может почитать. И рассказывает истории, очень интересные. Я вот иногда думаю, что лучше бы моим отцом был ты, Шэй. Тогда мы бы бегали наперегонки, а мистер Кенуэй приезжал бы на два-три месяца... и пусть бы ругался.       Шэй фыркнул:       — Нельзя так говорить о родном отце. К тому же, я тоже тебе почти отец. Мой отец тоже уходил в море и проводил там по полгода и больше. А я жил с теткой. Она никогда за мной не поспевала, а если все же ловила, то секла розгами. Или чем придется. Давай-ка домой, а то опоздаем к завтраку, и Хэйтем будет ругаться и на тебя, и на меня.       Шэй первым оттолкнулся, приземлившись в стог сена — лето уходило, и в саду как раз велись последние работы. А стоило выскочить на дорожку, как в тот же стог приземлился Коннор, и из сена появилась его лохматая голова с бусиной на косичке. Шэй со смехом подал ему руку и потащил за собой в дом.       Хэйтем уже, конечно, поднялся с постели, и теперь неодобрительно покачивал головой, глядя на встрепанных Шэя и Коннора. Шэй одернул манжеты и сюртук; Коннор вытряхнул солому из волос.       — Хороши, — процедил мистер Кенуэй. — Оба.       — Позанимались перед завтраком, — независимо бросил Шэй.       — Я видел, — безукоризненно вежливо отозвался Хэйтем. — Надо же было проследить, чему вы там учитесь. Не стоит ли мне отправить миссис Дэллоуэй записку с извинениями?       Шэй машинально глянул на Коннора, который за лето сильно вырос. Коннор ответил мрачно-упрямым взглядом.       — Любое обучение проще, если его превратить в игру, — осторожно заметил Шэй, а сам игру вел опасную. — К тому же леди нас не видела, так что заглянуть к ней мог любой из сорванцов, разве мало их тут в округе.       — Немало, — хмыкнул Хэйтем. — А один — великовозрастный — побивает все рекорды. Коннор, сегодня я тебе прощу твою... деятельность, но только потому, что ты находился с мистером Кормаком, который мог бы — и должен был! — пресечь это. Но если хоть раз увижу, что ты делаешь это сам, накажу — и никаких больше поездок за город с твоим луком. Ты меня понял?       — Да, отец, — буркнул мальчишка. — Обещаю, не увидишь.       — Надеюсь, — с достоинством бросил Хэйтем и повернулся к Шэю. — А с вами, мистер Кормак, я бы хотел побеседовать наедине. Мне есть, что вам сказать.       Шэй дернулся. Выражение лица возлюбленного не сулило ничего хорошего. Но удары судьбы он привык встречать грудью, а потому только склонился:       — Буду рад беседе.       Хэйтем даже до кабинета не дошел. Еще в коридоре огляделся по сторонам и подтолкнул Шэя в гостиную. И дверь захлопнул с треском.       — Шэй! — голос Хэйтема прозвучал очень... неприятно. — Я даже не знаю, что тебе на это сказать! Пропал на полтора года, письма присылал... Просто слов нет! Раз в месяц записка, за которую словно собаки дрались! А теперь появился как снег на голову, и первое, за что взялся — учить моего сына воровать! Ну что мне с тобой делать?       — Хэйтем! — Шэй тоже удержаться не смог. — Я же всё тебе вчера рассказал! Я не мог писать чаще. И так вырывал время и возможность хоть как-то отправить письмо. Ассасины запузырили эту чертову Шкатулку в лондонскую опиумокурильню, и охота была похожа на прогулку по болоту со змеями. Я оказался среди таких личностей, что после них пираты Карибского бассейна покажутся галантными и любезными кавалерами!       — О, — Хэйтем язвительно улыбнулся. — Крепкий алкоголь, не обремененные моралью дамы, сладкие пары опиума?..       — Что ты... Что вы несете, мистер Кенуэй?! — мистер Кормак изумленно распахнул глаза. — Вчера вы меня этим не упрекали.       — Вчера я выслушал отчет как магистр Ордена, — сухо бросил Хэйтем. — А сегодня говорю тебе, что я думаю о твоих приключениях.       Шэй почувствовал, что ему слишком жарко, и раздраженно расстегнулся, а потом и потянул с плеч сюртук. Ткань поддаваться не желала, он раздраженно шипел. И только отбросив тряпку на кресло, выпрямился и громко и твердо произнес:       — Алкоголь, который в ходу в таких заведениях, пить и даже нюхать не рекомендуется. Он опасен для здоровья одним своим существованием. Дамы... А точнее, шлюхи, потому что при всем моем уважении к вам дамами это назвать нельзя, таковы, что разделить с ними постель опасно не меньше. А опиум... Тамплиеру, за которым охотятся ассасины, терять рассудок не рекомендуется, это чревато возможностью тихо уплыть по Темзе в сторону Северного моря.       — Вот как? — Хэйтем с сомнением его осмотрел. — И чем же ты там занимался?       — Работал под прикрытием, — буркнул Шэй. — Я появился в Лондоне бродяга бродягой. Ты бы видел тот шарф, что я подобрал на причале... Наверное, какой-нибудь нищий оставил — а я подобрал! Из оружия у меня были только скрытые клинки и метательные ножи — не может же бродяга разгуливать с саблей или пистолетами. Жил я в гостинице «Шахматная доска» под именем пирата Джея Ло. Это оправдывало то, что я был вынужден ходить и оглядываться. В гостинице водились клопы... И из-за этого я выглядел, как будто болен чем-то нехорошим. Когда я вернулся на «Морриган» — а надо сказать, что я удирал, потому что за мной гнались — Гист меня не узнал и чуть не пристрелил. А потом... Отец Понимания меня поймет! Мне казалось, что я оказался в королевских условиях. Кровать! Еда без червей! Ром! Приличные люди вокруг!       Хэйтем передернулся и несколько брезгливо отметил:       — Если бы все это я услышал вчера, не позволил бы себе... лечь с тобой в постель.       — Можешь не беспокоиться, — Шэй отмахнулся. — В первом же порту я обратился к доктору, и тот определил у меня только истощение и экзему от постоянных укусов, которая легко прошла от какой-то мази. И от того, что меня перестали кусать, конечно. Пока плыли до Америки, немного отъелся, а вчера наконец-то отмылся в горячей воде.       — А Шкатулка опять уплыла, — горько вздохнул Хэйтем. — Так что твои жертвы были абсолютно напрасны.       — Не напрасны, — возразил Шэй. — В Лондоне мне удалось уничтожить немало ассасинов — и при этом тихо, потому что господину Джею Ло негодяй ласкар, который держит гостиницу «Шахматная доска», охотно помогал прятать трупы. А Шкатулка пересекла Ла-Манш, и, стало быть, теперь во Франции. Надеюсь, она в Париже. В роскошных покоях танцовщицы с Монмартра.       Хэйтем раздраженно отступил к окну и уставился в сад, игнорируя возмущенные взгляды.       — Вот и отправляйся, — презрительно бросил он. — Понимаю, после тех дам, с которыми тебе пришлось иметь дело в последний год, душа и тело тянутся к чему-то прекрасному. Нет никакой нужды задерживаться здесь, да и дело Ордена требует. Так что как магистр Ордена я...       — Хэйтем, — Шэй понял, что еще немного — и тот действительно отдаст приказ выдвигаться из Нью-Йорка. И сдержит слово, потому что всегда его держит: если сказал сыну, что не выпустит из дома, значит, не выпустит; если прикажет отправляться и биться за Шкатулку до последнего, то... — Хэйтем, я вовсе не это хотел сказать. Я приехал к тебе.       Он подошел, обнял за напряженное плечо и чувствовал, насколько оно каменное. Хэйтем молчал, и Шэй продолжил:       — Я обязательно поеду во Францию и найду эту чертову Шкатулку, будь она хоть у танцовщицы, хоть у старого еврейского ростовщика. Хотя ничего не скажу, так хотелось бы — для разнообразия — поработать где-нибудь в приличных кругах, без всей этой грязи... Но дело есть дело, а для души и тела, как ты выразился, я приезжаю сюда.       Плечо под ладонью немного расслабилось, и Хэйтем скрипуче произнес:       — Мистер Кормак, хотя бы иногда думайте перед тем, как говорите что-либо.       — Не могу, — Шэй уткнулся носом в длинный хвост, перевязанный лентой, и в котором, как он отметил, появились первые серебристые нити. — Пока я на задании, я постоянно думаю о том, что сказать, что сделать и куда двигаться дальше. Когда я с тобой... Мне просто не хочется помнить об этом.       Мистер Кенуэй сильным движением оттолкнулся от подоконника, развернулся, но Шэй подтолкнул его обратно, зажимая у гардины. Провел скулой по идеально выбритой щеке (сам-то, конечно, побриться не успел, выбегая с Коннором на утреннюю прогулку), коснулся губами губ. Не целовал пока, потому что вдруг вспомнилось:       — Когда-то я целовал тебя под омелой. Полтора года назад, на Рождество.       — Глупая традиция, — отозвался Хэйтем. — И это было... безрассудно — целоваться, когда мой сын умчался за пирогом. Ты говорил, шабли — легкое вино, а сам набрался до той степени, что полез ко мне с поцелуями.       — Я не набрался, — возразил Шэй. — Просто хотел. Традиция же.       Если Хэйтем и думал что-то еще насчет нахальства и безрассудства мистера Кормака, он этого не высказал. Поцеловал сам — и Шэй не мог поручиться, что любовник не делает это только потому, что так правильно — завершить интимный момент поцелуем. Но уже через пару мгновений думать Шэй перестал, как и всегда рядом с Хэйтемом. Потому что для этого и существует кто-то близкий — чтобы быть с ним и знать, что все хорошо.       И уже после, когда Хэйтем тяжело выдохнул куда-то в шею, Шэй вдруг услышал:       — Не вздумай отращивать бороду, капитан. Я этого не перенесу.       — Я просто не успел побриться, — фыркнул Шэй.       Хэйтем отстранился, привел себя в порядок — и вдруг улыбнулся. Шэю эта улыбка показалась немного зловещей. Неужели до сих пор не простил забега по крышам и воровства яблок?       — Какие у тебя планы на день? — осведомился Хэйтем.       — Никаких, — Шэй пожал плечами. — Надеялся провести день с тобой. И следующий. И потом, пока не уеду.       — Отлично, — отметил мистер Кенуэй, и это тоже прозвучало недобро. — Ты умеешь стрелять из лука?       Вопрос был настолько неожиданным, что Шэй даже перестал искать возможность поближе подобраться к любовнику. Несколько опешил и брякнул:       — Никогда не пробовал. Пару раз стрелял из арбалета.       — Это совершенно не то, — отрезал Хэйтем. — Значит, поедешь с нами. Я обещал Коннору, что в субботу мы поедем с ним в лес. Я учу его стрелять из пистолета, а он меня — из лука. И ты не отвертишься.       Шэй не сразу сообразил, что это ему дает или что несет, однако по привычке попытался выкрутиться:       — Боюсь, мне лук Коннора не подойдет. Нет смысла учиться на детском.       — Конечно, не подойдет, и смысла учиться на детском нет, — удивительно спокойно проговорил Хэйтем и нанес неожиданный удар. — Но у меня теперь есть индейский лук, который в племени ганьягэха сделали под мой рост. Тебе тоже сгодится. Не одному же мне мучиться?       — А ехать обязательно? — ляпнул Шэй.       — Я обещал это Коннору еще на прошлых выходных, когда знать не знал, что ты появишься, — отрезал мистер Кенуэй. — Так что поедем.       Шэй наконец осмыслил все сказанное, и глаза его блеснули:       — Поеду! Очень хочу посмотреть на тебя с луком.       Хэйтем одарил его таким взглядом, от которого у слуг начиналась неконтролируемая икота, а у солдат дрожали колени:       — Я тоже на тебя погляжу. Все полезнее, чем яблоки таскать у приличной леди.       — Кстати, вкусные яблоки, — вспомнил Шэй и полез в карман. — Хочешь?       — Давай, — Хэйтем вздохнул. — Иди собирайся. И побрейся, наконец!                            Поросшая травой дорога становилась все шире и как будто чище. С каждой милей лес становился все светлей, и Шэй — даже как-то неожиданно для себя — обнаружил, что впереди уже виднеются первые неказистые домики нью-йоркских предместий. Казалось бы, еще совсем недавно вокруг был густой и небезопасный лес, а спустя неполный час — уже почти город.       Шэй осадил разогнавшегося коня и дождался, пока Хэйтем нагонит. Конь у мистера Кенуэя был отличный — крепкий, тонконогий и сильный, но Хэйтем вез в седле уже подросшего сына, и полуторная тяжесть не позволяла жеребцу идти легче и быстрей.       — Кажется, поездка была не напрасной, — громко проговорил Шэй, когда Пегас Хэйтема почти поравнялся с ним, отставая буквально на полкорпуса. — По крайней мере, для меня.       — Ты здорово стреляешь, — тут же отозвался Коннор. — Но лук держишь неправильно.       — Я старался, — фыркнул Шэй. — Не все и не всегда получается с первого раза.       — Ты тоже делаешь успехи, Коннор, — заметил мистер Кенуэй. — Но, кажется, отдача тебе еще... тяжеловата.       — С пистолетом охотиться нечестно, — нахмурился мальчишка. — Это не дает зверю шанса.       — Ты так говоришь, потому что мы охотились на зайчиков и лисичек, — возразил Шэй. — А если против тебя будет стая волков...       Коннор призадумался, а потом со вздохом признал:       — Наверное. Наши охотники приносят шкуры и рога вапити. И волков тоже. И медведей.       — Рога? — Шэй не удержался, фыркнул.       — Рога медведей, наверное, очень ценный товар, — позволил себе улыбку Хэйтем. — Редкий.       Коннор насупился было, но почти сразу рассмеялся — вслед за отцом и Шэем.       — А что ты скажешь про меня? — мистер Кенуэй обратился к сыну мягко.       — Ты уже хорошо стреляешь, отец, — сразу посерьезнел мальчишка. — Если ты сам добудешь рога вапити — онакара, то я привезу тебе ахшара, ремень для лука. Это даст тебе право называться охотником. Только нужно, чтобы рога ты добыл с помощью лука, а не пистолета. У нас пистолеты называют огненной палкой и не очень уважают.       — А пора бы начать уважать, — задумчиво бросил Шэй. — Похоже, мистер Кенуэй, у нас теперь нет права не выбраться в лес за рогами. Вапити, волка или медведя — все равно.       — Может быть, — проворчал Хэйтем. — Не скажу, что мне очень хочется обладать ахшара... Как-то сорок лет без него обходился... Но ты прав, Шэй, выбора у меня нет.       — А еще я хочу, чтобы Шэй показал мне, как он прячется, — звонко потребовал мальчишка. — Он все не так делает, как ты, отец. Можно?       — Можно, — кивнул Шэй. — Но уже не сегодня.       — Почему? — Коннор сразу скис.       — Потому что это сейчас ты бодр и крутишься в седле, — с легким раздражением бросил Хэйтем. — А когда приедем, поймешь, что устал, и будешь засыпать на ходу.       На смену мягкой земле под копытами коней пришел песок, а потом показалась и широкая мощеная дорога. Теперь уже поездка не казалась загородной прогулкой: конские копыта выбивали дробь, в воздухе потянулся запах дыма из труб — солнце уже катилось за горизонт, и фермеры спешили приготовить ужин, пока не стемнело, а где-то в отдалении раздавался и звонкий барабан британских солдат.       По городу ехали почти молча. На дороге попадалось все больше людей, все больше приходилось лавировать, и вести разговоры стало неудобно. Коннор и впрямь начал клевать носом от мерного покачивания.       — Что скажешь насчет прогулки перед сном? — понизив голос, предложил Шэй, когда удалось поравняться. — Мы могли бы зайти в таверну, выпить хорошего вина.       — Я не любитель, Шэй, ты же знаешь... — Хэйтем покосился на сына и подтянул его, ибо тот уже свешивался на конскую шею. — Но... Посмотрим. Возможно.       До дома оставалось всего ничего. Окна загорались уютным желтым светом, под козырьками и в руках нечастых прохожих зажигались фонари. В саду Кенуэй-холла было темно, и Хэйтем, спрыгнув с седла и доверив поводья выбредшему навстречу старому Фрэнку, подхватил на руки придремавшего Коннора.       — А теперь будет отказываться ужинать и умываться, — меланхолично бросил Хэйтем в темноту. — Хотя еще полчаса назад рвался с тобой на тренировку.       — Для него просто слишком много впечатлений, — вступился Шэй за мальчишку. — Все это необязательно. Поест, когда захочет. Пусть сначала выспится.       — Когда Коннор подрастет, я буду знать, что всему скверному он выучился от тебя, — независимо произнес Хэйтем, но в голосе его сквозили смешливо-нежные нотки. — Заходи в дом. Уложим Коннора и можем немного прогуляться.       В доме было тепло и уютно. Шэй рассеянно подумал о том, что никто из слуг не вышел встречать, однако было не до того — мистер Кенуэй бережно растолкал сына и строго и внятно произнес:       — Нужно раздеться. Давай я помогу тебе снять плащ.       — Угу, — сонно кивнул Коннор, безропотно выпутываясь из плаща.       — И сапоги.       — Угу... — он наклонился было, чтобы распустить шнуровку на индейских сапожках, как вдруг на верхней площадке показалась Лиззи.       Девушка была как будто немного удивлена или даже встревожена.       — Мистер Кенуэй, — она присела в привычном полупоклоне, — вас ждет посетитель. Ваш друг, мистер Ли. Я говорила ему, что поздно, что он может оставить записку и что он может не ждать, но он и слышать не захотел. Потребовал виски и ждет вас в гостиной, сэр.       Шэй нахмурился. Что за дело может требовать немедленного присутствия Чарльза в доме магистра Ордена? Ничего хорошего Шэй не ожидал... Но хотя бы перестал с подозрением глядеть на то, что рядом с Хэйтемом крутится этот неопрятный тип.       Хэйтем тоже нахмурился, и на его лице явственно читалась досада. Очевидно, он уже действительно настроился на неспешную прогулку, хорошее вино и — вполне вероятно — приятный досуг в постели, однако его планы были нарушены. А Хэйтем очень не любил нарушенных планов.       Но ярче всего среагировал Коннор. Только что Шэй видел мальчишку, у которого пальцы заплетаются, даже чтобы шнурки развязать... И тут Коннор резко распрямился, распахнул блестящие глаза и скорчил такую суровую мордашку, что стал почти копией такого же недовольного Хэйтема.       — Что он тут делает? — неприязненно произнес Коннор и, было видно, не боялся даже отцовского гнева. — Нечего ему тут делать.       — Видимо, какой-то срочный вопрос, требующий моего решения, — сдержанно ответил Хэйтем. — Отправляйся спать, Коннор. Лиззи, подай ему теплого молока прямо в постель.       — Не пойду, — мигом набычился ребенок. — Я тоже хочу знать, зачем он пришел. И если это касается ганьягэха, я должен это услышать.       Глаза Хэйтема гневно блеснули, а взгляд столкнулся с таким же упрямым и непреклонным взглядом Радунхагейду. Шэй поспешил вмешаться:       — Я схожу с мистером Кенуэем и, обещаю, выведаю все, зачем пришел Чарльз Ли. И если это касается твоего народа, расскажу тебе.       Коннор явно заколебался. Нежелание вызвать недовольство отца, легкое недоверие к старшим и — самое главное — явная охота улечься спать прямо тут, на коврике, поочередно промелькнули на его лице, и он неуверенно согласился:       — Хорошо. Ты дал слово.       Шэй весомо кивнул, прикрывая глаза в качестве согласия, и Коннор позволил Лиззи себя увести. Грязные сапоги он так и не снял, прошлепал как есть, но Хэйтем даже спорить не стал.       — Кажется, приятный вечер отменяется, — не без горечи вздохнул Хэйтем. — Идем, послушаем, что скажет Чарльз.       Направляясь к гостиной, Шэй думал, что это слишком невовремя. Он рано поднялся, бегал по крышам, много времени провел в седле, почти целый день носился по деревьям в лесу, а потом еще дорога домой... Не лучшее состояние, чтобы очертя голову бросаться в новый бой. Но выбора нет.       Мистер Ли и впрямь был в гостиной — прогуливался вдоль стены, на которой висели два морских пейзажа, внимательно их разглядывал и то и дело прикладывался с стакану с виски. На столе стояла бутылка бурбона и бутылка содовой, но если бурбон и был разбавлен содовой, то по цвету этого заметно не было.       — А, Кенуэй, — он явно обрадовался, когда увидел хозяина дома. — Добрый вечер, мистер Кормак. Не буду спрашивать, как дела со Шкатулкой.       — Это не твоя область деятельности, Чарльз, — ровно подтвердил Хэйтем. — Уже довольно поздно, так что у нас... у меня нет ни времени, ни желания вести светские беседы. Что-то случилось? О чем ты хотел рассказать так срочно?       — Да, да, верно, — Чарльз сразу настроился на другой лад и стал каким-то задумчивым, рассеянным, словно сам не очень представлял, что именно желает рассказать. — Может быть, вы выпьете?       — Благодарю за предложение, — с едва заметным сарказмом откликнулся мистер Кенуэй. — А что, разговор предстоит долгий?       Чарльз вздохнул и уселся на диван:       — Не знаю. Зависит от твоей осведомленности.       Хэйтем раздраженно взял из бюро еще два стакана и, разливая бурбон, негромко пробормотал:       — Виски? После целого дня в седле? На пустой желудок? Отличная идея. Держи, Шэй.       Шэй подавил усмешку и уселся напротив гостя, в кресло. Хэйтем опустился во второе, и теперь со стороны могло показаться, что Чарльза ожидает допрос по всем правилам Ордена. Отчасти так и было.       Мистер Ли пригубил еще, крепко задумался и неуверенно произнес:       — С Британией отношения напряженные.       И замолчал. Мистер Кенуэй подождал немного, продолжения не дождался и с уже явно различимым сарказмом приподнял бровь:       — Да что ты говоришь?       Чарльз глянул хмуро, но заговорил дальше:       — Столько всего накрутилось... Начну, пожалуй, с британского Парламента. Там с июня по июль приняли ряд законов, не очень приятных для колоний. За это надо благодарить лорда Тауншенда, который благополучно почил четвертого сентября, да примет Господь его душу, от неизвестной науке лихорадки.       — Имя у лихорадки есть? — хмыкнул Хэйтем.       — Наверное, есть, но об этом стоит спросить Отца Понимания или магистра британского Ордена, — с неудовольствием бросил мистер Ли. — Не перебивай, Хэйтем, и так трудно все это рассказать.       Шэй видел, что тот собирается возразить, и воздел руку, призывая к молчанию. Так хотелось надеяться, что удастся с этим разобраться до ночи и хотя бы немного воплотить мечты в жизнь!       Хэйтем послушался, а Чарльз опять приложился к стакану и продолжал:       — Законы Тауншенда, разумеется, многим пришлись не по вкусу. Если отбросить канцелярщину и всякие расчеты, то получается, что колонии должны будут покупать чай, стекло, краску, бумагу и многое другое как минимум на четверть дороже той цены, по которой их же покупает Британия. Ост-Индская компания получила свои сорок тысяч фунтов стерлингов, Британия получает товар по номиналу, контрабандисты — особенно голландские — получили возможность неплохо заработать, и только Америка в дураках. Конечно, это не понравилось местному самоуправлению, а еще меньше понравилось колонистам. И совсем не понравилось местному населению, но от них как раз сейчас меньше всего проблем.       — Так... — Хэйтем побарабанил пальцами по колену. Кажется, он начал что-то понимать.       Шэй пока не понимал ничего. Последнее время он несколько отошел от дел колониального Ордена, гоняясь за Шкатулкой Предтеч, и новости узнавал, в основном, из газет. Разумеется, его знания позволяли делать больше выводов, чем обывателям, но в общем и целом политическую обстановку он несколько упустил.       Чарльз грузно поерзал на диване и довольно жалко улыбнулся:       — Народ начинает волноваться, на таможнях — сущий ад. Стреляют — и, надо сказать, попадают. Но дело не только в этом.       Мистер Кенуэй недовольно поморщился:       — Я не шейх, а ты не Шехерезада, Чарльз. Докладывай, в чем именно сегодня возникла проблема.       — Как ты знаешь, я веду обширную переписку с английской ложей Ордена, Хэйтем, — мистер Ли заглянул в стакан. — Поскольку как раз это — моя область деятельности. Эта война — а вернее, бесконечная неразбериха — начинает выходить из-под контроля. И сегодня... Сегодня британский Орден отказался предоставить мне необходимые сведения. Это катастрофа, Хэйтем! Мы не можем себе позволить враждовать, когда на кону... Полмира на кону!       Шэй нахмурился. Что-то такое мелькало в подсознании... Что-то такое, что никак не удавалось ухватить. То ли видел что-то такое, то ли слышал... Но не придал значения, не обратил должного внимания. Это было неприятно.       — Полагаю, пришла пора тебе взяться за это, Хэйтем, — припечатал Чарльз. — Ты — магистр. И наплевать на то, что у вас там было десять лет назад!       Шэй несколько напрягся. Что такого случилось десять лет назад? Тогда он только вошел в Орден, и с Хэйтемом у них были еще не те отношения, чтобы делиться чем-то личным. Но ведь и потом Хэйтем ничего такого не рассказывал... Видимо, не настолько это было важно?       Шэй ожидал, что возлюбленный с издевкой сообщит, что уладит дело, но тот, напротив, поднялся, заложил руки за спину и довольно нервно зашагал по комнате.       — Не думаю, что это хорошая идея, — произнес он мрачно. — Мистер Армитедж, нынешний британский магистр... Он был близок с Берчем, и он... Не простил. Но я не верю, что он бы стал из-за нашей с ним личной вражды препятствовать общему делу. Здесь есть что-то еще.       — Да, есть, — хмуро отозвался Чарльз. — И это тоже связано с тобой. Точнее....э-э-э... почти с тобой. Дело в том, что недавно преступный мир Лондона всколыхнулся. И не только преступный. Множество ассасинов были убиты — в том числе те, за кем давно следили и кого даже надеялись взять живыми. Баланс был нарушен, а английский Орден — общество очень сдержанное и закрытое. Не знаешь ли ты, кто за этим стоит?       Шэй опустил взгляд. У него было множество разрозненных данных, но картинка не складывалась. Чего-то не хватало, какого-то кусочка мозаики.       — Знаю, — Хэйтем был бледен, несмотря на то, что пил — и пил крепкое. — Но ты сказал не всё.       — Да, — окончательно помрачнел Чарльз. — Погиб тамплиер. И дело даже не в том, что он был из высшего круга. Дело в том, что его работа была крайне ценна, поскольку он больше пяти лет потратил, чтобы внедриться в Братство. И был убит. Другим тамплиером.       Шэй почувствовал, что пальцы слабеют. Он вспомнил.       Поздний вечер, грязная мостовая, задворки за Темзой, куда не суются полицейские и где не поймать кэб. Тяжелый липкий туман, запах опиума, крепкого пойла и гниющих помоев. Пустые ящики, развалины дровяного сарая, жидкий свет далекого масляного фонаря — здесь не было даже керосинового освещения. И шесть теней, взявшихся словно из ниоткуда. Шэй был настороже, услышал их еще тогда, когда до нападения было довольно времени. Они не издавали звуков — не шелестели плащи, не раздавалось шагов. Было достаточно чужого дыхания и обостренного чувства опасности. Справиться со всеми одновременно Шэй бы не смог, но старые привычные методы его не подводили — и обычно ассасины не были готовы к тому, что против них применят их же тактики. На охотников за ним Шэй напал первым, прикрывшись маской посреди облака дыма из дымовой шашки, и перерезал всех. А ведь один из них пытался что-то сказать — ровно до тех пор, пока из рассеченной скрытым клинком шеи не вырвался веер кровавых брызг, а изо рта не хлынула кровь. Шэй еще хотел обыскать его, но не успел — пришлось уходить...       Он убил тамплиера.       Шэй хрипло перевел дыхание, хотя найти себе оправдания не мог. Знал, конечно, что «внедриться в Братство» — означает работать в Братстве, иначе никто тебе не поверит. Знал и то, что поступил правильно — а как он еще мог поступить, когда ассасины нападают толпой? Но все это не отменяло того, что от его руки погиб соратник и что он разрушил планы английских тамплиеров.       Чарльз Ли оглядел собеседников и закончил:       — Британский Орден... больше не доверяет нам. Ты, Хэйтем, когда-то убил их магистра. Твой... лучший друг — одного из самых нужных Ордену людей. «Морриган» видели в лондонских доках. У Армитеджа есть все причины для подобного поведения.       Шэй настолько погряз в сожалениях, что едва не пропустил тот самый кусочек мозаики. То, с чего все это, должно быть, началось.       — Хэйтем, — голос все еще хрипел, — ты убил... магистра? Зачем?!       И, встретившись с жестким взглядом серо-стальных глаз, услышал ответ:       — Он убил моего отца и сломал жизнь моей сестре.       Мистер Ли прервал это противостояние взглядов, растянувшееся на мириады мгновений.       — Это все, несомненно, печально, но об этом вы поговорите наедине. Нам нужно решить, что делать сейчас. Сведения о том, что Тауншенд умер, достигли Америки. Вот-вот местные самоуправления восстанут против его законов. А мы не знаем и не можем знать, что происходит в Британии прямо сейчас. На помощь британского Ордена рассчитывать не приходится.       Хэйтем резко вскинул голову и четко проговорил:       — Я напишу Армитеджу. Дам все необходимые пояснения. Извинюсь.       Шэй изумленно уставился на возлюбленного. Хэйтем готов... извиниться?!       Чарльз неуверенно заметил:       — Он может захотеть, чтобы ты выдал ему виновника гибели того парня. И чтобы виновник послужил на благо Ордена своей жизнью. Око за око, сам знаешь.       — Шэя я им не отдам, — с холодной яростью бросил Хэйтем.       — О-о-о... — Чарльз вскинул руки, да так, что несколько капель золотистого бурбона плеснули ему на манжет. — Мое дело — сторона. Я тебе, магистр, доложился, а дальше ты уж сам решай. Я, если что, готов, как ты знаешь. Всегда.       Коротко попрощались. Чарльз Ли не слишком уверенной походкой — видно, долго ждал наедине с бурбоном — удалился, а Хэйтем упал в кресло. И так мучительно поглядел на бутылку...       Шэй встал и наплюхал любовнику виски до краев. Тот никогда так не пил, а сейчас приложился от души. Шэй и сам хлебнул залпом. Перспективы не радовали.       — Скажи сразу, что я могу сделать? — хмуро бросил Шэй. — Мне нужно поехать в Лондон, встретиться с ними?       — Нет, — Хэйтем покачал головой. — Я тебя ни в чем не виню. Они бы тебя убили. И тот тамплиер ничего бы не смог сделать для сохранения твоей жизни, да и не стал бы — он ведь работал под прикрытием. А даже если бы у него была возможность... он мог и действительно хотеть тебя убить. О твоем прошлом только ленивому не известно, а в Лондоне вполне могут быть родственники и друзья тех членов Ордена, которых ты прикончил еще будучи ассасином. Но одно я тебе скажу точно: пока я не решу дело с британским Орденом, ты сидишь здесь. Никакой Европы, никакой Франции, никакого Парижа, никаких танцовщиц. Это приказ.       Шэй вздохнул:       — Я действительно сожалею. Мне не хотелось убить собрата.       Хэйтем неожиданно цинично поморщился:       — Хватит, не накручивай себя. Будто впервые тамплиеров убиваешь.       Шэй поперхнулся воздухом и торопливо отпил, чтобы прогнать неприятное чувство в груди. И возразить-то нечего!       — Я отправлю письмо еще сегодня, — твердо заявил мистер Кенуэй. — Сейчас. Тогда оно покинет Нью-Йорк с первыми судами.       — Хэйтем, — неуверенно окликнул его Шэй. — Это не лучшая идея. Ты все-таки пил. А ели мы еще днем. Ты можешь... не слишком точно выразить свои мысли.       — Как раз сейчас — лучшая идея, — возразил Хэйтем. — Если я составлю письмо так, как я это обычно делаю, Армитедж только удостоверится в том, что у меня есть скрытые мотивы. Но у меня их нет. Личное — это личное, а на Орден я всегда работал добросовестно.       Шэй кивнул. Это ему было понятно. И он рискнул задать вопрос — понял, что если не сейчас, то никогда. Один раз он уже спросил об этом, после убийства Адевале, но тогда Хэйтем довольно резко дал понять, что обсуждать слова Адевале о его отце он не желает.       — Что стало с твоим отцом?       — Он был ассасином, — коротко бросил Хэйтем и продолжил отрывисто. — Ты ведь знал об этом?       — Знал, — неловко кивнул Шэй. — Гист сказал, давно. Я в то время еще даже не был тамплиером.       Мистер Кенуэй приподнял бровь, и Шэй пояснил:       — Гист тогда был пьян.       Хэйтем сокрушенно покачал головой, потом отпил еще и продолжил:       — Я долго не знал правды. Эдвард Кенуэй... не был хорошим человеком, но я любил его. Как отца. И я бы, возможно, смог поверить в то, что у Берча не было иного выбора, но он... Он продал мою сестру... в рабство, так скажем. Лишил ее чести и права на жизнь.       Грубое ругательство сорвалось с губ мистера Кормака абсолютно непроизвольно, он был слишком поражен сказанным, но Хэйтем не сказал ему на это ни слова — только качал головой и продолжал пить. И Шэй, откашлявшись, выдал то единственное, что думал сейчас:       — Тебе не слишком повезло: отец ассасин, и я... с таким же прошлым.       Мистер Кенуэй горько и язвительно усмехнулся:       — Если бы наша жизнь пошла иначе, то, возможно, ты и я встретились бы где-нибудь... Как ассасины. Называли бы друг друга соратниками по Братству. Меня ведь к этому готовили.       — Может быть, — Шэй даже фыркнул, и осторожно осведомился: — Ты... расскажешь мне потом? Когда полегче станет?       — Уже не станет, — отрезал Хэйтем. — Посмотрим, не знаю. Мне тяжело об этом рассказывать.       — А почему Чарльз знает обо всем этом, а я — нет?       Хэйтем долго молчал, а потом ответил негромко:       — Чарльз знает о событиях, но о моей боли он не знает ни черта. Тебе бы я не мог говорить об этом так, как ему — только о фактах.       — Я понимаю, — кивнул Шэй, и предпочел пока больше не расспрашивать. — Скажи, то, что происходит... Это действительно настолько плохо?       Хэйтем втянул воздух носом и слегка улыбнулся:       — Не думаю, что настолько, как ты думаешь. Я почти уверен, что мне удастся наладить отношения с британской ложей. Возможно, не сразу, но... Раньше мы могли просто не общаться, но в нынешней обстановке это необходимо, Армитедж не может этого не понимать. Нам нужно сгладить острый момент сейчас, а дальше будет проще.       Шэй кивнул, чувствуя себя несколько неуверенно. Он привык отвечать за свои слова и поступки сам, и ему не хотелось прятаться в Америке до выяснения отношений между магистрами. Но сделать он ничего не мог.       — Ступай, Шэй, — Хэйтем поднялся с кресла. — Я напишу письмо и приду. Надеюсь, ты не будешь требовать, чтобы я сегодня... тебе соответствовал?       — Да я собираюсь напиться в стаксель, — хмыкнул Шэй. — Уже начал, и до этого состояния осталось недолго. Приходи, я буду ждать, если не свалюсь раньше.                            В доме давно погасли все огни, кроме одного — и его отблески Шэй видел на балконе по правую руку от окна. Но вот наконец погас и этот огонек, и дом погрузился в полную темноту.       Какое-то время еще раздавались шаги — очевидно, Хэйтем спускался вниз, чтобы отправить кого-то из охраны с письмом в порт, а потом шаги раздались под дверью.       Шэй сидел на раме, удерживаясь на всякий случай босой пяткой об крюк для фонаря, курил трубку и глядел на то, как свет луны красиво отражается в листве. Осень уже наступала на Нью-Йорк, но здесь, на сороковых градусах северной широты, деревья еще почти не начинали желтеть. Днем они шелестели потемневшими — малахит, а не изумруд — листьями, а ночью отражали свет и выглядели почти серебряными. Если, конечно, ночь была лунная.       Серебристый дым от трубки тянулся в парк, в сторону запада, и растворялся в такой же серебристой листве. Еще под боком у Шэя стояла бутылка. Уже не бурбона, бурбон закончился, но мистер Кормак даже не озаботился тем, чтобы прочитать на этикетке, что же он пьет. Что-то крепкое — и то хорошо, хотя с настоящим ромом, конечно, не сравнить.       Дверь распахнулась неслышно. Шэй даже не повернулся. И услышал то ли сердитый, то ли удовлетворенный голос Хэйтема — тот говорил вроде бы строго, но в его голосе сквозило удивительное для такого момента облегчение:       — Сидишь, ассасин?       Шэй пьяно фыркнул:       — Сижу, да направит меня Отец Понимания.       — В такой позе только ассасины могут с удобством сидеть, — вздохнул Хэйтем, запер дверь на ключ и прошел по комнате к окну. — И куришь. Шэй, ты ведь давно уже обеспеченный человек, так почему ты не можешь курить хороший дорогой табак? Опять вся комната этим зельем провоняет.       — У меня ф-л-с-фское настроение, — пояснил мистер Кормак.       — Да я вижу, — кивнул мистер Кенуэй. — Когда у тебя философ-фское настроение, ты всегда сидишь орлом. Шел бы ты в кровать, Шэй. Или опять начнешь меня домогаться?       — Не, — Шэй помотал головой. — Не хочу больше в челюсть.       Хэйтем подошел ближе, отнял бутылку и скомандовал:       — Затуши эту дрянь.       Шэй вдохнул дым напоследок, но бутылку у него отняли, а рисковать с огнем он не стал, а потому смачно плюнул на тлеющий табак. Трубка зашипела и потухла.       — У тебя отвратительные манеры, — брезгливо поморщился Хэйтем и потянул за руку. — Слезай, а то свалишься еще.       — Иду, — Шэй вздохнул, спрыгнул с рамы и хотел было затворить окно — под утро будет нежарко, но Хэйтем возразил:       — Нет. Должно же это выветриться.       Шэй ощутил, что его провожают в постель... слишком заботливо. Вовсе незачем так обнимать, тут всего несколько шагов.       — Кажется, сейчас ты меня домогаешься? — развязно улыбнулся он. — Я думал, ты придешь мрачный, суровый и хмурый. Почему не так?       Хэйтем даже замер, а потом выдохнул:       — Потому что эта история наконец-то получила продолжение. Я оставил ее незавершенной, но она никуда не ушла. Я должен дать пояснения, я должен сказать всё, что... написал в этом письме. И... Да, Шэй.       — Что — да? — не понял тот.       — Да, домогаюсь, — с тяжелым вздохом закончил Хэйтем.       Шэй только и успел, что смутно подумать, что холодно быть не должно.