Пианист

Piano Dreamers — Love You Like a Love Song

      Был обычный майский день. Я вышел прогуляться до ближайшей кофейни, чтобы взять себе как обычно медовый раф и пару пончиков, но ноги сами понесли меня дальше по улице, хотя синоптики прогнозировали дождь. Я успел пройти только несколько улиц, когда небо решило прорваться дождем, и я поспешил где-нибудь укрыться. Я быстро перепрыгивал через лужи, слегка задевал прохожих плечами и тут же извинялся им вслед, а внутренне почему-то смеялся.       В воздухе пахло дождем, маем и свободой, мне был двадцать один год, а ощущал я себя на все шестнадцать. Я хотел сначала укрыться в магазине французского нижнего белья, но подумал, что мне будет неловко находиться там среди женских моделей. И как назло, на той улице дальше были только такие же заведения, в которых я не хотел укрываться — женский салон красоты, маленький книжный магазинчик (я не хотел намочить книги) и еще пара странных заведений. Внезапно я заметил вывеску одного бара, и перебежав дорогу, оказался там. — Извините, сэр, но мы откроемся только через час, — услышал я женский голос и поднял голову. За барной стойкой, протирая стаканы, стояла рыжеволосая девушка. — Ох, простите, я просто хотел переждать дождь, — робко сказал я, не зная, можно ли двинуться вглубь заведения. В баре царил полумрак, стулья были подняты на столики. Небольшое помещение, стены украшены картинами с женщинами, изогнутыми в причудливых позах — вероятно, танцовщиц. Я осторожно переминался с ноги на ногу, смотря как подо мной образовывается небольшая лужица. Дождь был не очень холодным, но все же рубашка неприятно прилипла к прохладной спине. — Что ж, можете пройти, я здесь сейчас одна, готовлюсь к вечернему открытию, — девушка улыбнулась и указала взглядом на барный стул, я с благодарностью кивнул. — На улице льет как из ведра. — Что же Вы не взяли зонт? — я подошел ближе и прочел на бирке имя «Беверли». Девушка была похожа на сияющее ясное солнце в октябре, и хотя светила ярко, нисколько не грела. Она улыбалась, но глаза оставались серьезными. Я осторожно присел на краешек барного стула, ставя ноги на перекладину, потому что до пола я ими не доставал. Беверли улыбнулась и продолжила протирать стаканы. — Может быть, Вам что-то налить? Кассу я еще не открывала, и не хочу, чтобы директор узнал, что я провела какую-то продажу раньше положенного времени, но… — она обернулась, будто ее кто-то мог подслушать, и понизив голос, добавила, — но Вы можете заплатить мне, я никому не скажу. — Хорошо. И что Вы можете мне предложить? — Воды, — она засмеялась, и я слегка поддержал ее смех. Я обернулся, выглянул в окно — люди на улице бежали по мостовой, стуча каблуками. Я давно уже научился различать разные звуки. Даже в шуме дождя и за закрытой дверью бара я отчетливо различал, как топают толстые каблуки женщины лет за сорок с больными ногами. Как шаркает мужчина в твидовом пальто, черной фетровой шляпе и с широкими усами, как будто он герой старого вестерна. Как царапает асфальт колеса велосипеда, которым управляет трехлетний ребенок… Как катится тележка вслед за бездомным. Я прикрыл глаза, впитывая в себя эти звуки. — Вот, боюсь, что Вы все же замерзли, — Беверли поставила передо мной пластиковый стаканчик с чаем, — насчет денег я пошутила. — Спасибо, — я улыбнулся, беря стакан в руки, — могу я посидеть здесь немного, пока дождь не прекратится? — я указал большим пальцем себе за плечо. — Да, пока можете. Но за это будете должны мне три маленькие услуги, — она хитро подмигнула. — Целых три? — Ага, — стакан протяжно звякнул в оргазме, когда Беверли еще раз протерла его выпуклую часть быстрым, резким движением. — И какие же? — Ваше имя, возможность обращаться «на ты» и какую-нибудь историю, пока я домываю всю эту стеклянную прелесть, — Беверли снова улыбнулась. Она явно шутила и смеялась надо мной, и я решил принять правила ее игры. — Ну, что ж. Меня зовут Эдди, и, конечно, ты можешь обращаться ко мне без всяких «мистер» и «сэр», потому что мы явно ровесники, хотя думаю, что я даже младше, чем ты. А насчет историй… У меня нет никаких историй. — Брось, — Беверли закатила зеленые глаза. Ей на лоб упала короткая кудрявая прядка, и она убрала ее тыльной стороной запястья, — все, кто ходят по барам, имеют истории. — Я случайно сюда зашел. — Все равно. Случайности не случайны, особенно в такую погоду, верно? Ну, или если умеешь, можешь сыграть на пианино, — и девушка кивнула в сторону угла.       Я сначала даже не заметил, что там стояло пиано. Старенькое, потертое. Потом я рассмотрел его ближе. У меня сердце перегнулось пополам, когда я услышал слова про пианино. — Почему ты решила, что я умею играть? — выдавил из себя, сжимая в пальцах стаканчик с остывшим чаем. — Не знаю, — она пожала плечами, — а вдруг? Ты похож на того, кто умеет играть. — Звучит… Как комплимент. — Так ты мне что-нибудь расскажешь?       Я не сразу ответил Беверли. На улице шел дождь, а я в своих мыслях шел с матерью на концерт. Три года назад, хотя, казалось, что прошла целая вечность… И ведь погода была такая же… Небо лило дождевые струи, а я готов был лить слезы, лишь бы не отправляться с матерью на благотворительный концерт. Я хотел провести время со своими друзьями, а не слушать поганую игру на дребезжащем пианино какого-нибудь старого деда. Я был готов и так пожертвовать все свои деньги в любые фонды мира, лишь бы от меня отстали, но моя мать была не та женщина, с которой можно было спорить. И я не рискнул.       Я прикрыл глаза, вспоминая тот день. Тоже весна — но только в самом начале, как подросток в переходный период — с прыщам в виде почек на деревьях, вечно переменчивым настроением — погодой, дождем-слезами по Джастину Биберу. Я еле успевал за широким шагом матери, которой обязательно надо было прийти на концерт раньше всех, занять удобные места и переговорить со всеми своими разведенными (как и она сама) подружками.       Я вспомнил, как выглядел зал. От мыслей, таких сладостных и прекрасных, о том времени, что я провел там после, у меня даже затянуло в низу живота, и я выдохнул сквозь плотно сжатые губы. Вспомнил старую обивку сидений. Запах терпких духов маминых подруг. Как от одной пахло лаком для волос — она была только из парикмахерской, намеревалась познакомиться с кем-то на концерте. Помнил, как блестела лысина какого-то мужчины, сидящего прямо передо мной. — Мам, мне за ним не видно, — прошептал я, но мама меня даже не услышала. Она была полностью вовлечена в разговор, в сотый раз демонстрируя свою щедрость. — Обожаю благотворительные концерты. Это как поставить галочку перед богом в своей жизни — мол, вот, помогала нищим и убогим, ходила на концерты, жертвовала деньги. — А кто вообще сегодня должен выступать? В программке указан какой-то неизвестный человек, — мамина подруга начала обмахиваться вышеупомянутой программкой, и ее наклеенные ресницы были похожи на пауков.       Я снова и снова вспоминал тот зал, те звуки, которые на тот момент не имели для меня никакого значения — где-то скрипнуло сидение, у кого-то зазвонил телефон, кто-то кашлял за сценой. Но он — он научил меня относиться к звукам иначе. Слышать их.       Слушать. Ощущать даже запах. Трогать физически. — У каждого звука своя история. За каждым звуком что-то стоит. Ты можешь услышать просто стук клавиш на клавиатуре компьютера, а я услышу, что это рождается новая история про любовь или смерть. Ты услышишь, как кто-то фальшиво взял ноту на гитаре, а я услышу в этом старания бедного ребенка, который только учится играть на своем первом музыкальном инструменте. Ты услышишь, как в ванной посреди вечеринки кто-то включил воду, а я услышу за этим плач семнадцатилетней красивой девушки, которой разбили сердце. За каждым звуком стоит отдельная история. — А что стоит за звуком твоего голоса? — спросил тогда я. Он выпустил сигаретный пар изо рта и ответил: — Моя любовь к тебе. — Эй, ты заснул? — голос Беверли, за которым тоже скрывалась история — бедное детство, где ее бил отец и она была вынуждена сбежать из дома в пятнадцать, чтобы работать уже три года официанткой в баре — вернул меня к действительности. Я смотрел на старое пианино в углу бара, и явно к нему давно уже никто не прикасался. И я вспомнил его… Хотя слово «вспомнил» здесь не подходит. Я ведь никогда о нем не забывал. — Нет, я… Я просто вспомнил для тебя одну историю, — я повернулся к девушке, и она с интересом приподняла брови. Пальцем показала мне подождать секунду. Она нырнула под барную стойку и достала оттуда бутылку виски и два стакана. Все это с характерным звуком поставила на стол. За этим звуком стояла история о зарождающейся дружбе. Даже если бы мы больше никогда не встретились с ней — в тот день мы были друзьями. Она щелкнула зажигалкой, освещая лицо, которое на пару мгновений окрасилось в цвет ее волос — звук заинтересованности и желания услышать историю. Я улыбнулся, скрипнул стулом по паркету в пятнах от алкоголя, которые уже въелись намертво за столько лет существования этого бара и их не смогло бы вывести ни одно средство. Это был звук интимности, когда я придвинулся к Беверли, чтобы тихо рассказать ей свою историю.       Потому что ее никто не знал. Никто не знал, как три года назад, в маленьком душном концертом зале, рассчитанном на двести с небольшим человек, я услышал музыку. Я шел на благотворительный концерт, чтобы пожертвовать деньги нуждающимся, а в итоге пожертвовал самого себя, свою жизнь, свою любовь одному человеку, который в тот вечер играл Вагнера. Импульсивно, страстно, горячо — как всегда играют Вагнера, но это я узнал намного позже. И я влюбился в него с первой ноты, которая долетела до меня через весь зал. — Ну, и что же ты мне расскажешь? — спросила Беверли, делая глубокую затяжку, и в то мгновение все звуки бара, города, мира стихли, уступая место моему голосу. — Я расскажу тебе историю о пианисте.