[Эта глава будет почти в два раза больше, чем остальные]
— ...ты уверен, что крики раздавались отсюда? — внезапно донеслось из коридора. «Вот дерьмо, они обратили на звуки внимание...» — немец сразу ощетинился, напрягся, сощуренными глазами всматриваясь в дверь. Шаги приближались. — «Что они сделают, если увидят, что она уже обратилась? Надо защитить её любой ценой, пока она не ещё не может даже передвигаться.». Дверь приоткрылась, но внутрь никто не зашёл, США встал на пороге, всматриваясь во мрак комнаты. Японская Империя испуганно сжалась, цепляясь за его руки, задышала быстрее. Ей было страшно, действительно страшно, даже сильнее, чем когда она впервые увидела изменённое тело союзника. Нацистская Германия, приобнял её, поморщился от исходящего от двери света, но не отвернулся. Штаты повысил тон. — Эй, сраный мутант, кого ты там загрыз?! А, shit... Тут только один вариант, почему же я сразу не вспомнил. Странно, я думал, что ты сразу её сожрёшь, помучить решил? Чёрт, только зря сюда пёрся! Ну, в любом случае, скоро я вернусь, есть у нас на тебя кое-какие планы. Дверь смачно хлопнула. Несколько секунд немец успокаивался и приходил в себя, он уже приготовился к сопротивлению, но, внезапно, оказалось, что в помещении достаточно темно, чтобы Америка ничего не разглядел. Теперь можно было расслабиться, он повернулся к девушке, осторожно разжал челюсть, чтобы высвободить руку. Империя вздрогнула, поняла, что всё ещё кусает его, поспешно втянула клыки в десну. Парень освободился, потёр окровавленное, слегка пожёванное запястье, не обращая внимания на кровь, снова повернулся к ЯИ. — Всё закончилось. Ты обратилась полностью. Лучше пока немного подожди, ты всё ещё не до конца пришла в норму, пройдёт некоторое время, прежде чем ты приспособишься — Прости... Твоя рука... Я... — Забудь, через пару минут всё равно всё пройдёт. — нацист пожал плечами. Она обеспокоенно посмотрела на глубокую, рваную рану, заметив это, он спрятал руку за спину, чтобы не смущать её лишний раз. — Куда важнее, как себя чувствуешь ты? — Я не хочу думать об этом. Мне очень страшно, когда я пытаюсь осознать, что происходит... Моё тело оно... Нет... Я не верю в это! Империя закрыла лицо руками, её плечи мелко задрожали. Глаза намокли, потекли слёзы. То, что случилось с ней сейчас, казалось страшным сном. Нереалистичным и очень жутким. Потеря человеческого облика пугала больше всего, она теперь даже не знала, чем является. В мыслях подобное казалось ей не самой плохой перспективой, но реальность оказалась жёстче и куда болезненнее. Тёплые руки обвили талию, к спине прижалась чужая грудная клетка, дыхание парня коснулось уха. Он прижал её к себе, несколько минут просто молча держал, терпеливо ожидая, пока она немного успокоится. — Знаешь... Моё обращение длилось около суток. — союзница вздрогнула, затихла, ожидая, пока он продолжит рассказывать. — Я удивлён, что у тебя оно прошло в разы быстрее, честно говоря, ты не выдержала бы дольше нескольких часов. Ты ранимая, а твоё тело довольно хрупкое, поэтому я не был уверен, сможешь ли ты пережить болевой шок. Не смотри на меня так, это вовсе не оскорбление. Я волновался. — Сутки... Это же очень долго. — она вытерла глаза рукой, судорожно вздохнула, окончательно успокаиваясь. Немец помрачнел, кивнул, смотря куда-то в пустоту. — Ты думал, что у меня будет так же? — Я очень боялся этого. Но твоё обращение пошло так быстро, что я с самого начала понял, что моей истории ты не повторишь. В конце концов, постороннего вмешательства в твоём случае тоже не было. — он крепче обнял, уткнулся лбом возле шеи, продолжил говорить немного осипшим голосом: — Больше ничего подобного не будет, боль закончилась, ты в безопасности. Я защищу тебя любой ценой, даже если при этом сам буду умирать, истекая кровью. Больше всего я боюсь остаться без тебя... Я сойду с ума в одиночестве... — Рейх... — она завела руку за голову, на ощупь нашла его лицо, провела по носу, щеке, виску, погладила. Нацист подвинулся, чтобы ей было удобнее дотягиваться, прикрыл глаза, принимая ласку. — Только благодаря тебе я всё ещё не сошла с ума здесь. Ты нужен мне не меньше, чем я тебе. Можешь... Рассказать о том, что именно с тобой случилось при обращении? Мне почему-то кажется, что это тяготит тебя, возможно если я выслушаю тебе станет легче? — Это очень неприятная история, не думаю, что тебе она понравится... — неуверенно произнёс союзник, притянул её за плечи ближе к себе, так, что теперь она корпусом полностью опиралась на него. Просунув руки под её локтями начал медленно застёгивать четыре верхние пуговицы, с которыми азиатка так и не успела справиться самостоятельно. — Не важно, я готова выслушать тебя, какой бы ни была твоя история. — она чувствовала, что он колеблется, поэтому решила надавить, не слишком грубо, но настойчиво. Положила сверху на его руки свои ладони, немного придавила их, прервав на середине движения, прижав к своей груди. Нацистская Германия почувствовал под ладонями мягкую, примявшуюся от прикосновения кожу, смутился, замер, боясь причинить союзнице дискомфорт. — Ведь тогда я лучше смогу понять тебя, понять, что ты пережил, и то, что происходит у тебя внутри. К тому же, тебе самому должно стать легче, если ты поделишься, а не будешь держать всё в себе. Если, конечно, ты доверяешь мне. — Хорошо... — он вымученно вздохнул, чувствуя, как испуг и напряжённое ожидание опасности проходят под давлением неловкости и желания поластиться. Она с искренней радостью хихикнула, наивно полагая, что он не заметил очевидной попытки заставить его растеряться и на всё согласиться. Очевидной, но от этого не менее удачной... — Я расскажу, но только потому, что тебе интересно. Не то чтобы я хотел пожаловаться или что-то вроде того... — Даже таким как ты бывает очень больно, поэтому не говори так, будто твои страдания ничего не стоят. Она запрокинула голову, снова посмотрела ему в зрачки. В памяти невольно всплыл момент, когда она так же пронзительно смотрела на него в прошлый раз и от этого стало немного не по себе. Не сдержавшись, немец коротко чмокнул её в носик, заставив резко дёрнуться от неожиданности и поспешно принять прежнее положение, её ладони дрогнули и опустились, снова освободив его пальцы, после чего парень с невозмутимым видом продолжил застёгивать оставшиеся пуговицы. Японская Империя притихла, она не ожидала от него такого внезапно нежного и милого действия, от чего эффект оказался сильнее, чем мог бы быть. Тепло собралось в области груди и живота, вызывая странное волнение, сейчас девушка очень чётко заметила это непривычное ощущение. Рейх тоже заметил её реакцию, но только посмеялся про себя, поставив счёт один: один. Поправил воротник, обнял её под грудью, положив голову на плечо, удовлетворяя потребность пообжиматься. — Я согласен рассказать, но только если ты потом разрешишь мне помацать твой хвост и попытаешься принять своё новое тело без отрицания и истерики. Я знаю, что это будет сложно, но чем быстрее ты справишься, тем легче тебе будет. — Не напоминай... — горько простонала девушка, затылком ткнувшись ему в шею, немного подумав, добавила: — Хвост можешь трогать в любой момент, только вот, зачем?.. — Хочу убедиться, что нет повреждений. К тому же, первые несколько часов пластинки брони будут довольно мягкими и чувствительными, прежде чем немного затвердеют, ты очень уязвима в этот промежуток времени. Я хотел бы снизить риски до минимума и постараться сделать так, чтобы ты получила как можно меньше неприятных ощущений. — Понятно... — Империя теперь говорила ещё на тон тише, едва не шепча. «И всё-таки она действительно милая в такие моменты, хотя и пытается всё время казаться серьёзной и опасной.» — Нацистская Германия коснулся губами её макушки, не в силах сопротивляться внезапно возникшей потребности проявить внимание. — «И всё равно я вижу то, насколько она уязвима, и как отчаянно пытается это скрыть. Поэтому я ещё сильнее хочу защитить её.». — Так... Я уже согласилась... Так что начинай, я внимательно слушаю. — Хорошо...***
Немец был связан, лежал на операционном столе и смотрел в пустоту. Война проиграна. Это конец. СССР будто бы специально довольно грубо воткнул шприц, заставив пленного поморщиться. США стоял рядом и пока что просто с интересом наблюдал. Насколько смог понять парень, едва отошедший от наркоза, они обсуждали генную модификацию, какой-то неиспробованный препарат, так что вряд ли стоило ждать чего-то хорошего и то, что его не убили сразу же на месте, возможно было не так уж и здорово. Первый тревожный звоночек прозвенел, когда по телу внезапно пробежала болезненная дрожь. Нацист напрягся. — Что вы со мной сделали?! — Заткнись, будешь орать — запихну в глотку кляп. — Союз бесцеремонно ткнул его, с крайне недовольным видом рассматривая что-то на экране подключенного аппарата, повернулся к напарнику. — США, у него слишком быстрое сердцебиение. Мне кажется, что что-то пошло не так. — В любом случае, сейчас и увидим, — Штаты беззаботно пожал плечами, — ах, точно. Чтобы нагляднее было видно, как это сработает, надо нанести ему несколько ран... — Прекрасно, дай сюда. — коммунист выхватил из руки мужчины ножик, который он вынул и игриво крутил в ладони, проигнорировав недовольный оклик приблизился к подопытному. — Куда бы лучше... Ну, да хоть бы сюда. Рейх сдавленно прошипел, почувствовав обжигающее прикосновение лезвия, прочертившее полосу вдоль его груди, с треском разрезая ткань. Что-то тёплое слегка щекоча потекло по коже, рубашка пропиталась горячей кровью, потяжелела. На этом Союз не остановился, он порезал предплечья, живот, голени и остановился только когда Штаты положил руку ему на плечо. — Хватит, а то ты убьёшь его раньше, чем я успею испытать препарат. — Мы успеем. Не начинай тут. — США в ответ недовольно цыкнул. — Это уже надоедает мне. В любом случае, давай, вводи ещё дозу, в прошлый раз ты совсем мало вколол. — Зато если бы у него началась аллергия, мы бы сразу заметили. Далее повисла угрюмая тишина, атмосфера была довольно гнетущей. Немец невольно дёрнулся, почувствовав, как игла вошла под кожу, но на этот раз не издал ни звука, сохраняя остатки очень сильно подмоченной гордости. Он понимал, за что к нему такая ненависть, но нисколько не сожалел, даже наоборот. Желание убивать только росло. Второй спазм пробежал сразу через несколько секунд, он невольно вздрогнул, с ужасом чувствуя, что дышать становится тяжело. Громкий, надрывный крик заставил обоих экспериментаторов отвлечься от приборов и переключить всё внимание на подопытного. Всё ещё связанный, он извивался на своём месте, в истерическом припадке, не обращая внимания на повреждения, которые сам себе наносил. Первым среагировал Союз, за пару секунд вытащил ещё какую-то ампулу, поспешно вколол препарат. Совсем скоро нацист затих, отключился, погрузившись в темноту. Очнулся как в бреду, с первых же секунд почувствовал сильнейшую тошноту, похоже, последствия интоксикации. И снова боль. Звон в ушах мешал расслышать крики, но похоже, что СССР с США ненашутку разругались. Чавкающий звук рвущейся плоти единственный прозвучал очень чётко и громко, парень закричал, срывая голосовые связки, он чувствовал, как ломаются кости ног. Мышцы, напряжённые до предела, так и остались в напряжённом состоянии, новый спазм схватил тело. Ему грубо пропихнули что-то в рот, намереваясь заткнуть, от чего Рейх едва не задохнулся, но немного затих. — ЧЁРТ, ВСЁ СОВСЕМ НЕ ПО ПЛАНУ! — САМ ВИЖУ! ЗАТКНИСЬ И СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ! — И ЧТО Я ПО-ТВОЕМУ ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ?! — ВСЁ, ХВАТИТ ОРАТЬ! Отношения потом выясним. — СССР набрал в шприц анестетика, ввёл подопытному. Тот около минуты ещё извивался и снова затих. — А он не откинется от такого количества препаратов? — Если бы я этого не сделал, он бы точно подох. Когда он в отключке все процессы останавливаются, это странно. Надо скорее разобраться, что происходит и подобрать противоядие, если, конечно, ещё не поздно. В следующий раз немец очнулся уже не связанный, на полу в довольно просторной, светлой комнате. Он мутным взглядом окинул пространство вокруг, согнулся в рвотном позыве. Раны тут же отозвались жжением, кислый желудочный сок оставил неприятный привкус на языке. «Что происходит... Где я?..» — подняв глаза парень заметил двух наблюдателей, стоящих за толстым стеклом. Они о чём-то переговаривались. Ещё один приступ тошноты заставил его согнуться. — «Чем меня накачали?.. В таком темпе я свой желудок выблюю... Как же дурно...». Он попытался встать, вдруг снова почувствовал ноги. Острая боль заставила его ничком упасть на пол, судорожно открывать рот, пытаясь вдохнуть. Ноги были странно деформированы и кости пониже колена, похоже, мелко раздроблены. Анестетик ещё не до конца выветрился, поэтому после нескольких минут неподвижности боль немного утихла. Всё тело взмокло от пота. Тем не менее, облегчение было недолгим, совсем скоро приступ повторился. Немец почувствовал жжение всего тела ниже таза, закричал, не в силах стерпеть это. Конечности начали деформироваться, совсем скоро ткань штанов была натянута до предела, начала рваться. Плоть вздулась, но Нацистская Германия этого не видел. Перед глазами встала красная пелена, сердце бешено колотилось в ушах, рот открыт в безмолвном крике, дышать удаётся с трудом. В висках стучит только одна мысль: «Хочу умереть.». Снова темнота. В следующий раз он пришёл в себя уже без одежды, избавиться от которой ему помог кто-то из наблюдателей, но было поздно, так как ткань уже передавила и повредила кожу в нескольких местах. Сейчас на месте ног был странный, шевелящийся нарост большого размера, порванный в нескольких местах и протекающий густой кровью. Рейх взвыл, почувствовав жжение во внутренних органах. Что-то в его теле необратимо менялось. Его снова вырвало, на этот раз кровью, которой он отхаркивался ещё несколько минут, выводя из лёгких. Невольные слёзы текли по щекам, взгляд был пустым и стеклянным, всё мысли уступили место звенящей боли. Около двадцати минут без остановки длилась агония. Сказывалась инъекция, которая должна была замедлить процесс, что, впрочем, и произошло. Глаза резко залило кровью и немец ослеп. С этого момента он уже перестал понимать, когда он в сознании, а когда в глубоком бреду, вместе со зрением исчезла последняя возможность цепляться за реальность. Он то проваливался в зыбкое бессознание, то резко приходил в себя, как в лихорадке продолжая в агонии извиваться всем телом, ещё сильнее усугубляя ситуацию. Когда хвост, наконец, сформировался окончательно и расправился, парень замер. Боль быстро прошла, но шум из головы уходить не собирался. Раздались шаги, по бокам кто-то засуетился, его подняли и куда-то понесли. — Наконец... Уже сутки прошли, я начал думать, что это никогда не закончится. Эй, ты жив вообще? — немец не слышал голоса, находясь в полуобморочном состоянии. — Жив, дышит ещё. Странно, что после такого он смог выжить. — Чёрт, как бы мы ни старались, похоже, что побочный эффект совсем не безобидный. Сегодня я всё утро провёл в лаборатории, пока ты за ним наблюдал, сделать с этим ничего нельзя, если я пытаюсь повлиять на состав, оно утрачивает все свойства. — Похоже, что мы с тобой открыли немного не то, что планировали, а зелье для превращения в чудовищ, — Штаты рассмеялся, — в любом случае, желаемого мы добились, видишь, порезы, которые ты ему сделал, полностью зажили. — Пожалуй... Надо взять немного генетического материала для изучения. Когда лезвие коснулось плеча, Нацистская Германия даже не моргнул, продолжая пустым взглядом смотреть в потолок. По сравнению с тем, что он пережил, эта боль не значила ничего. — Что?! Рана затягивается! Смотри, она затягивается! — А вот это уже интересно. В операционную его, посмотрим, на что способна такая регенерация.***
—... несколько дней после этого я не двигался вообще. Не знаю, с чем это связано, но я пришёл в себя только через неделю, а до этого просто залипал в пустоту. Примерно тогда же впервые поел, но первое время моё тело отказывалось принимать еду. Двигаться тоже было очень тяжело, я научился передвигаться только спустя два дня тренировок. Знаешь, до встречи с тобой я вообще не разговаривал, даже забыл, как звучит мой голос. — Прости... — Японская Империя сжимала двумя руками его ладонь, непроизвольно прижала к груди, так, что теперь Нацистская Германия чувствовал её учащённое сердцебиение. На протяжении всего рассказа союзница очень остро реагировала на подробности, постоянно стискивая тонкими пальцами его руку. — Я даже представить не могла, насколько тяжело тебе пришлось. — Говорил же, история тебе не понравится. — немец не пытался отстраниться или оттолкнуть, хоть и чувствовал некоторый дискомфорт от того, что его жалеют. Это было последним, чего он хотел бы в этой ситуации.