О яблонях и яблочках 3

      Октябрь в этом году выдаётся премерзким. Он словно чувствует, реагирует на всё происходящее. Улавливает резонансные волны напряжения, звенящего в воздухе и искрящего попеременной враждой. Вспышками силы, — эфирной и оккультной — с которой рядовые ангелы и демоны впивались друг другу в глотки при первой же возможности.       Это было невыносимо. Отзывалось давлением, тем самым мерзким давлением, которое чувствуется не столько физически, сколько ментально, а оттого становится ещё более невыносимым и ужасным, ведь избавиться от него куда сложнее.       Ева и Джеймс жили именно в таком давлении. Только в помноженном на несколько раз, испытывающем границы гибкости и выносливости детской психики. Словно издевающемся — как много они смогут выдержать ещё, прежде чем она надтреснет, укроется сеткой мелкий трещин, а после и того вовсе проломится и рухнет, разлетевшись тысячей мелких осколков?       Школа-тренировки-школа, бесконечное множество домашних заданий (проклятая математика, кто её только придумал!), снова тренировки, безжалостные учителя — что школьные, что их личные. Беременные отцы, оба страдающие от собственного положения и оба перманентно раздражённые им же, друг другом и, вероятно, старшими детьми. Собственные усталость и безысходность, от которых хочется только сбежать, желательно куда-то дальше, чем на Альфа Центавру...       Это было выше их сил. Выше сил двенадцати- и тринадцатилетнего подростка, коими эти дети и были.       Джеймсу, кажется, легче принимать вызовы внешнего мира. Он закрывается от них за несокрушимой бронёй. Молчит, крепко сжимая кулаки и стискивая зубы, и безропотно терпит все удары.       Учителя говорят, что у него проблемы с историей, а ещё надо подналечь на биологию? Хорошо, он молча слушает их упрёки и скорее машинально отвечает, что всё досдаст и в следующей теме постарается лучше. Плевать при этом, что он лучший в истории и литературе не только на своей параллели, а и, вероятно, даже профильных учителей превосходит — Джеймс не спорит, но проявляет смирение и терпение. Сам не знает, откуда они в нём берутся, но снова и снова повторяет про себя заученную фразу:       «Соглашайся и делай по-своему. Сопротивление бесполезно, но так хоть сохранишь свои нервы».       Марбас рычит чаще обычного и неоправданно строг, когда его ученик в чём-то ошибается? Что ж, вероятно, в этом и вправду его вина, ведь в медицине у него нет права на ошибку, а значит, он должен быть безупречен. Поэтому Джеймс лишь опускает низко голову, когда наставник ворчит из-за очередной мелочи, и терпеливо сносит его недовольство, снова и снова повторяя про себя:       «Крёстному виднее, он знает лучше, и если он обвиняет тебя, значит, ты этого заслуживаешь».       Родители снова ссорятся и срывают свою злость в том числе и на нём? Это нужно просто переждать, они ведь не со зла, им тоже сложно, и Джеймс должен проявить терпение.       Он должен-должен-должен. И он терпит, прячет свои переживания и эмоции, которые сейчас совершенно неуместны и лишни, в себе и молча продолжает делать то, что должен. Неважно при этом, что внутри него разливается усталость и странная пустота... И он с завистью поглядывает на Еву.       Сестра не такая. Сестра совершенно другая. Сестра ничего не держит в себе. Вспыльчивая и решительная, неистовая — она сражается на тренировках с Михаил с иступлённой яростью, словно выплёскивает на неё весь свой гнев, всю свою боль, которые никогда не умела держать в себе.       Она теряет всю концентрацию и снова и снова проигрывает бои практически в самом начале, потому что в ней слишком много гнева, который сгорает одномоментно, а дальше лишь усталость и не проходящая апатия.       И вечный единственный вопрос: зачем?       Еву всё происходящее злит. Давление, которое против её воли обрушивается на неё, её злит. Она не хочет терпеть, не хочет смиряться и молча, как брат, переждать всё в себе тоже не хочет. Да и не может, на самом деле. Джеймс смотрит на неё, выдающую миру своё недовольство, с завистью, в то время как она сама завидует брату не меньше.       Их отношения трещат по швам, и ни один из них не знает, что сделать, чтобы удержать их. Ева вспыльчивая и обидчивая, заводится с пол-оборота — она постоянно злится на брата. Джеймс ведь такой спокойный, тихий, прилежный, умный! Он делает всё по правилам, всё так, как ему говорят. Никогда не возмущается и терпит всё в себе. Не то что неуправляемая Ева!       Джеймс теряется. Он действительно чувствует себя виноватым. Разрывается между двумя краями пропасти, над которой завис: с одной стороны его мягкий и спокойный характер, из-за которого он просто физически не может ввязываться в конфликты; с другой — вина перед сестрой за свою уступчивость и врождённое трудолюбие и усидчивость. Которые у Евы вызывают лишь приступы бесконтрольного раздражения.       И желания, жгучего желания, несмотря ни на что быть отличной от брата. И делать назло, реагируя с диаметральной противоположностью, чем он.       Конечно, в первую очередь это отражается на школьной учёбе.       За свой дерзкий поступок Ева до сих пор была наказана. Пусть папа Кроули пытался освободить её от наказания и даже не раз успел поругаться за это с папой Азирафелем, ангельский родитель остался непреклонен. Ева также проявляла упрямство и в качестве молчаливого бунта сбегала с последних уроков. Правда, делала это так, чтобы никто не узнал, ибо огрести и получить ещё большее наказание не хотела.       Помимо этого, конечно, она до сих пор дулась на папу Азирафеля и не разговаривала с ним. Ну, почти не разговаривала, за редким исключением тех случаев, когда он приходил проверить выполнение домашних заданий и дополнительных заданий по математике. Ева делала их с явной неохотой и часть из них на самом деле игнорировала из принципа. Но каждый раз вмешивался Джеймс, который искренне хотел, чтобы сестра и отец поскорее помирились, а потому вместо неё решал задачи и уравнения, подбрасывая их сестре — благо почерка, несмотря на все различия брата и сестры, были у них очень похожими. — Разве это по правилам, которые ты так обожаешь? — когда Джеймс первый раз принёс Еве решённые задачи из в ярости скомканного и выброшенного в корзину для бумаг листика с задачами, язвительно поинтересовалась Ева. — Совсем не по-ангельски обманывать родителей! — Я наполовину демон, — смешно фыркнул Джеймс. — А ещё знаю, что ты не любишь математику и вряд ли она тебе в жизни пригодится, — он на это лишь терпеливо вздохнул. — Но я хочу, чтобы вы помирились. Поэтому готов немного помочь. — А как же «медвежья услуга»? — развеселившись, продолжила допытываться Ева. — Я ведь как ничего не знала, так ничего знать не буду. — Как будто если бы ты решала их сама, что-то изменилось бы, — хмыкнул брат, и видя, как предупреждающе прищурилась сестра, миролюбиво добавил: — Ты ведь никогда не запоминала то, что было тебе не интересно и не нужно. — Если отец, — поджав губы, подчёркнуто произнесла девочка, — узнает, он накажет и тебя тоже. — Пускай, — мальчик пожал плечами. — Будем как в детстве отбывать наказание вместе, — он улыбнулся, и его жёлто-карие глаза хитро заблестели, отчего Ева не смогла сдержать ответную улыбку.       Таким образом ненавистную ещё и дополнительную математику за сестру решал Джеймс, и Ева, вообще-то, не испытывала ни малейших угрызений совести. Остальные же уроки нехотя, но всё же честно она делала сама. И даже математику, которую задавали в рамках занятия, пыталась осилить самостоятельно. Получалось через раз и не очень, но по крайней мере она пыталась.       Однако Азирафель этого словно не замечал и даже спустя почти месяц после того происшествия всё ещё был неоправданно строг и беспощаден. — Никто не пишет в историческом эссе, что «французы лицемерные ублюдки, которые позволили сжечь Жанну д'Арк, а потом прикрывались её именем, надирая задницы англичанам», — просматривая домашнюю работу дочери, сурово посмотрел на неё ангел, на что та насупилась, вертя в руках карандаш. — Но ведь это правда, — обиженно проворчала та. — Ты сам рассказывал... — Переделай, — прерывая речь Евы, безапелляционно произнёс Азирафель, а после переключил своё внимание на — Сатана её побери — математику. Молчал несколько мгновений, просматривая решение, а после поднял суровый взгляд, глядя на затаившую дыхание Еву. — У тебя ошибка в алгоритме решения и неправильный результат, — вернув тетрадь, безжалостно резюмировал он.       Девочка нахмурилась. Она убила на это грёбаное упражнение несколько часов, чтобы решить его идеально и всё-таки наконец-то помириться с отцом. Там не могло быть ошибок. Просто не могло. — Я решала так же, как говорила на уроке миссис Фокс, — медленно произнесла Ева, чётко отделяя каждое слово. — Я уверена, что решила всё правильно, — она упрямо посмотрела на непреклонного отца. — Но ошибка всё равно есть, — спокойно произнёс он. — Присмотрись внимательней, и ты её увидишь. — Здесь нет ошибки, — продолжая настаивать на своём, Ева крепче сжала в руке карандаш. — Я проверяла несколько раз!       Бесконечно долгую минуту отец и дочь не мигая смотрели друг другу в глаза. — Ты даже не пытаешься, — качая головой, устало произнёс Азирафель, и от этих слов Ева едва не задохнулась от несправедливости и возмущения. Это она-то не пытается?! — Брала бы лучше пример со своего брата.       Ангел встал, собираясь покинуть дочь. Ева ещё крепче сжала кулаки, до крови прикусив щёку. Глаза защипало от слёз несправедливости, и гнев растёкся по венам отравляющей яростью. — Ты вечно мной недоволен! — она прошипела так по-кроулевски, и Азирафель против воли нахмурился, остановившись, источая ледяное спокойствие на грани с первой стадией гнева. — Вечно у меня всё не так, вечно я недостаточно хороша! Вечно Джеймс лучше, умнее, спокойнее, послушнее! А я вся целиком и полностью плохая! — шипение сменилось рычанием, и Ева почувствовала, как закипают, жгут глаза слёзы, и несколько горячих слезинок кислотой обжигают щёки, срываясь с ресниц. Она сжала руки в кулаках ещё сильнее, и карандаш, который она держала, с жалобным треском сломался надвое.       Он разрывает звенящую озоновым предупреждением комнату, и Ева не хочет думать о том, что с такой же лёгкостью в её руке могла сломаться чья-то шея.       Например, её отца, что вечно критикует её и никогда не воспринимает всерьёз.       Ева крупно вздрагивает от чёрных ядовитых мыслей, мелькнувших и тут же исчезнувших в её голове. Сама пугается их, мгновенно усмиряя свой гнев. Нестабильная сила и чистая детская ярость, подавляемая так долго, всё же вырываются отрывочно наружу, и Азирафель тихо охает, сгибаясь пополам. Он морщится, держась за уже немного заметный живот, и Ева видит, как на светлой ткани на спине медленно проступает кровь. — Папа, прости меня! — она в паническом ужасе подскакивает к родителю, обнимая его, и оголённый страх читается в её глазах. Кровь на родительской спине растекается сильнее, отчего пятно съезжает ниже, и Ева, дрожа всем телом, подводит ангела к кровати. — Папа! Джеймс! — сквозь слёзы и дрожь она зовёт второго отца и брата, пытаясь не смотреть на свои окровавленные руки, которыми дотрагивается до влажной ткани.       Первым предсказуемо в комнату влетает Джеймс, широко распахнутыми глазами глядя на заплаканную сестру и бледного отца. Ему, кажется, становится всё понятно без слов, и он мягко выставляет Еву за дверь, отправляя её в ванну мыть руки.       Именно там, растерянную и напуганную, удручённую, сквозь слёзы оттирающую руки едва ли не до собственной крови, дочь и находит Кроули. Он мягко перехватывает покрасневшие запястья и разворачивает Еву к себе.       Её губы дрожат, и она не может сдерживать рыданий. Прячет их на груди отца, сжимая в кулаках ткань его футболки, пока его горячие узкие ладони аккуратно поглаживают дочь по спине. — Я монстр, папа! — всхлипывая, с надрывом шепчет Ева. — Я так разозлилась из-за какой-то глупости, что едва не пожелала папе Азирафелю смерти. Я навредила ему, сделала больно... Я не хотела... Не хотела! — она заходится в очередных рыданиях, и Кроули крепче прижимает ребёнка к себе. Он знает, каково это. Понимает, какой ужас и боль переживает сейчас Ева. — Я не хотела всего этого, — она тянет совсем убито и бесцветно. — Не тогда, когда я могу навредить вам. Особенно сейчас, когда вам и без того непросто... Я не хотела... Не хотела...       Осознание произошедшего убийственно. Оно пронзает каждую клетку тела, и Ева в ужасе вздрагивает, отшатываясь от Кроули. Смотрит на него широко распахнутыми глазами и задыхается от страха, в мгновение ока сдавливающего лёгкие.       Она навредит ему. Навредит им так же, как навредила ангельскому родителю. — Я ведь обещала... — она давится новыми слезами, задыхается от них и сжатых стальными тисками лёгких. — Я обещала, что смогу... Что больше не сделаю больно никому из вас... — отчаяние, безграничное отчаяние на острой грани панического ужаса, грозится сокрушительной волной смыть несчастного ребёнка. — О нет, Ева, — Кроули понимает, чувствует, что происходит с дочерью. Слёзы сильнее текут из её глаз, и она в панике отшатывается сильнее, прижимая к груди руки и мотая головой, когда он делает резкое движение в её сторону. — Я монстр, папа, — шепчет срывающимся голосом. — Я не хочу сделать больно ещё и тебе... Снова... — всхлипывает на грани истерики, и Кроули всё-таки игнорирует её слова.       В пару широких шагов он преодолевает расстояние и прижимает дочь к себе. Та ощутимо вздрагивает в его руках, но родительская хватка лишь становится чуточку сильнее. — Видишь? — демон спрашивает тихо, мягко, но крепко прижимая дочь к себе. — Я в полном порядке, — слегка отстраняется, слабо улыбаясь, заглядывая ребёнку в глаза. — Я ранила папу Азирафеля, — Ева поджимает губу, отводя взгляд; она выглядит так убито в своей вине и раскаянии, что у Кроули против воли болезненно сжимается сердце. — Я ведь пообещала, что больше никогда не наврежу вам. Но я обманщица! Я должна держать свою ярость под контролем, но в тот момент... Он никогда не простит меня. Я ужасная дочь, — она сбивается, путается в словах и мыслях и совсем расстроено прячет лицо в тонких ладонях, и отец вздрагивает против воли. — Это не так, — мягко убирая руки от девичьего лица, демон ласково провёл пальцами по влажным щекам, вытирая слёзы. — Ты не плохая дочь, Ева. Скорее нам с Азирафелем следовало быть лучшими родителями, — он усмехается горько, и прежде чем дочь успевает горячо возразить, продолжает, качая головой: — Думаешь, мы не видим, как вам с Джеймсом сейчас тяжело? Вы всё ещё дети, а мы взвалили на вас столько всего... — Вам тоже сейчас не просто, — шмыгнув носом, пробормотала Ева, опустив взгляд на слегка просматривающийся за свободной футболкой живот отца. — Мы должны быть для вас с папой опорой, а не дополнительным источником проблем... Но я всё порчу... — совсем тихо закончила она, и предательские слёзы снова задрожали в глазах. — Это не так, — Кроули обратно мягко привлёк дочь к себе, баюкая её в своих объятиях. — Мне так жаль, — сжав футболку на отцовской спине, прошептала она. — Так жаль...       Вина топит Еву в себе. Злость и презрение, зарождающаяся ненависть и сомнения — она должна отыгрываться не на мире, а на самой себе. За то, что что бы она ни делала, всё равно всё идёт наперекосяк. Она и вправду не так хороша как Джеймс, очевидно. И с этим стоит смириться, а не злиться и срываться, но...       Она не заметила, как отец завёл её обратно в комнату, укладывая в кровать. Действовала скорее по привычке и машинально, замечая, что осознание себя вновь вернулось к ней, когда она уже лежала в пижаме в темноте комнаты под одеялом.       Сон, однако, долго не шёл к Еве. Она неподвижно лежала в кровати, глядя в тёмный потолок. Внутри была пустота, болезненная, усталая, а перед глазами снова и снова прокручивались события вечера. Она ведь так старается, учится, тренируется... и всё без толку, ведь иначе она бы не сорвалась по такой глупости на собственного отца. Не предала бы обещание, которое не смогла сдержать, и лишь лишний раз подтвердила свою никчёмность.       Перевернувшись набок, девочка уставилась пустым потерянным взглядом в стену. Судорожно выдохнув, закрыла глаза, и малодушная мысль о том, что было бы намного лучше, если бы утром она не проснулась, подначивающим шёпотом засела в голове... ***       Это было странное место. Одновременно светлое и тёмное настолько, что хоть глаз выколи. Здесь не было ничего, будто огромный сплошной вакуум без начала и конца, и вообще каких-либо ограничений пространства.       Это место должно было бы вызывать страх. Но страха не было. Была лишь настороженность перед неизвестностью и какое-то странное азартное предвкушение.       Ева сделала неуверенный шаг вперёд, а потом переглянулась с Джеймсом. Джеймсом, которого совершенно точно не должно было быть здесь. — Это ведь мой сон? — она хотела возмутиться, огрызнуться, обидеться, что брат полез туда, куда его не звали, но вместо этого слова прозвучали вопросительно и отчасти неуверенно, и Джеймс неуютно повёл плечами. — Или мой, — смущённо отозвался он, и Ева удивлённо посмотрела на него.       Становилось непонятней и страннее, и девочка растерянно посмотрела в пространство перед собой. Оно по-прежнему было пустым и одновременно белым и чёрным, без рамок и ограничений и вообще без ничего. — Интересно, на чём мы тогда стоим? — проявляя своё природное любопытство, себе под ноги посмотрел Джеймс, делая широкий шаг вперёд. — Ведь пола здесь нет, но мы не проваливаемся... куда-нибудь. — Потому что вы не хотите проваливаться, — приятный женский голос раздался одновременно отовсюду и из ниоткуда, прозвучав у детей в головах, отчего они синхронно вздрогнули и скорее по привычке переглянулись, ища поддержку друг в друге. А после завертели головами в поисках той, что говорила с ними.       Но пространство по-прежнему было пустынно, и кроме брата и сестры здесь никого не было. И тогда Ева, как старшая, храбрая и воинственная, задала первый вопрос: — Кто ты? — Разве у тебя нет ответа на этот вопрос? — голос без обладателя отозвался с лёгкой хитринкой, и Ева нахмурилась, сама не заметив как встала перед Джеймсом, ограждая его, как в детстве, от потенциальных врагов. — Кто-то, кто пробрался в наш сон... Чьим бы он ни был? — рискнул спросить из-за спины сестры Джеймс, и неизвестная женщина тихо беззлобно рассмеялась. — Ну можно и так сказать, — удовлетворённо отозвался голос. — Хотя вообще-то, скорее, это вы пробрались в Мой дом в своём сне. — Ты здесь живёшь? — осмотревшись по пустым сторонам, скептично уточнила Ева. — Да, — невозмутимо отозвалась невидимая собеседница. — И Я удивлена, что вы решили представить себе его... так. — А как мы должны были себе его представить? — не справляясь с любопытством, снова спросил Джеймс, на что женщина ненадолго задумалась. — Каждый представляет его по-разному, — туманно отозвалась она. — В основном потому, что никто не может определить, как точно выглядит Божественный Чертог. Но вы приблизились очень близко к истине... Разве что пола в нём действительно нет, — в голосе послышались хитрые нотки, и лица детей удивлённо вытянулись. — Так ты... Бог? — на всякий случай уточнила Ева, и Она довольно угукнула. — Вау, — ошарашено протянула девочка, но тут же нахмурилась. — Но папы говорят, что Ты уже давно ни с кем не общалась... — Верно, — легко отозвалась Она. — Я немного расстроена, знаете ли. Палеонтологи так до сих пор и не поняли, что динозавры были шуткой, а Мои старшие дети совершенно неверно истолковали Мой План. — О, — Ева моргнула. — Наверно это веская причина ни с кем не разговаривать, — она понимающе кивнула. — На самом деле не особо, — доверительно откликнулась Бог. — Просто наблюдать за движением механизма интересней, чем постоянно лезть в его работу. Ну знаешь, куда занятней быть в неведении касательно того, куда он тебя приведёт, чем постоянно регулировать его курс. — Так однажды говорил папа Кроули, — согласилась Ева. — Мы были во Франции, папа Азирафель вместе с Джеймсом потерялись в какой-то пекарне, и нам с папой Кроули стало скучно их ждать. И тогда папа сказал своей «Бентли» везти нас куда-нибудь, куда она сама считает нужным... В итоге мы убегали от, почему-то, очень злых испанских пограничников. — Всегда знала, что Кроули лучше других понимает меня, — в этот момент детям показалось, что Она довольно зажмурилась. — Но если Ты не вмешиваешься, — непонимающе посмотрел куда-то в пространство Джеймс. — То почему мы сейчас в Твоём доме?       Она тяжело вздохнула и несколько мгновений молчала, а после произнесла: — Потому что сейчас механизм зашёл в тупик и без Моего толчка не сможет продолжить движение, — дети непонимающе переглянулись друг с другом, и Она продолжила: — Так что всё начнётся, как и много лет до этого, с вопроса. Задайте его, дети, и точно не прогадаете с ним.       На несколько минут брат с сестрой задумались. Вопросов было слишком много, но лишь один в итоге оказался единственно правильным и важным. — Кто мы такие? — его в итоге задаёт Джеймс, и ему кажется, что Она улыбается загадочно, так, как умеет только Она. — Вы — дети Азирафеля и Кроули, — Её голос звучит довольно и, Джеймсу чудится, гордо. — Именно такие, какими Я вас задумывала. — А Ты нас задумывала? — Ева и сама не замечает, как вновь превращается в маленькую любопытную девочку, которая засыпает кучей вопросов родителей. — Разумеется, — с важностью отзывается Она и медлит мгновение. — Ещё лет так шесть тысяч назад задумывала, — лица детей вытягиваются в изумлении, и Она тихо смеётся, наблюдая за ними. — Долго, — Джеймс бормочет себе под нос, впечатлённый, в то время как Она продолжает: — Как вы думаете, почему Я выбрала именно ваших отцов? — Они любят друг друга, — уверенно откликается Ева. — Верно, — в Её голосе слышатся довольные нотки. — Ваши отцы с самого начала были Моими любимцами. Они и ещё трое по двое — с самого Начала они были отличными от других. — Почему? Чем? — не меньше вопросов от сестры задаёт и Джеймс, и Она на это лишь легко ласково улыбается. — Они всегда были другими, — гордость и странная горечь мешаются друг с другом. — Истинно правильными ангелами и истинно неправильными демонами. — Как это? — Ева едва заметно склоняет голову вбок. — Ангелы — существа Света и Порядка. Демоны, которых Я, вообще-то, тоже задумывала, существа Тьмы и Хаоса. Вечный баланс и равновесие — одно не может существовать без другого, иначе Созидание замкнулось бы само в себе, — Она отвечает терпеливо, и многим бы поучиться у Неё этому терпению. — Я знала, что Падение случится, ведь Я дала, на самом деле, свободу выбора каждому своему созданию. Часть Тьмы всегда была заложена в их сердцах, потому что без неё Свет не имеет смысла. Кто-то обернулся к ней и шагнул в неё, кто-то попытался отринуть полностью, а кто-то принял как часть своей сущности, научившись уживаться с ней. — Как папа Азирафель? — медленно начиная понимать, переспросил Джеймс. — Верно, — Она улыбнулась. — Он по-прежнему Мой слуга, несущий Мой свет и благодать, но в то же время он тот, кто мог выполнять искушения вместо своего демона. — Значит ли это, — тоже улавливая ход Её мыслей, сосредоточенно спросила Ева, — что так же, как папа Азирафель принял свою тьму, папа Кроули оставил в себе тот свет, что был у него? — она широко распахнула глаза, глядя куда-то вперёд и вверх. — Верно, — довольно откликнулась Бог. — Свет остался в каждом из тех, кто пал, но так же, как ангелы отринули свою Тьму, демоны отринули свой Свет. Кроме тех, кто сохранили его и приняли как часть самих себя. Это и делает их особенными. Это, на самом деле, и позволяет им быть друг с другом несмотря ни на что так много тысяч лет. И не ведать более близких и преданных друзей; и не ведать более верных и желанных возлюбленных... Даже если некоторые из них до сих пор это отрицают, — хитринка вновь послышалась в Её голосе, и Ева переглянулась с Джеймсом. — Кто они? — спросила девочка. — Кроме наших отцов. — О-о, Я уверена, ты и сама знаешь, — Она слегка прищурилась, и Ева поняла, что действительно знает. — Значит, из-за того, что наши папы... особенные, у них и появились мы? — вскинув брови, поинтересовался Джеймс. — Верно, — Она одобрительно согласилась, и мальчик задал следующий вопрос: — И мы были задуманы тогда же, когда... ну... было Падение? — Именно, — конечно, Она знала, к чему клонит Её юный собеседник, но прерывать его не собиралась. — Но если мы были задуманы Тобой так давно и продуманно, — Джеймс нахмурился непонимающе, глядя куда-то вперёд. — То какова наша роль? В чём наш смысл? — Ребёнок... — он почувствовал ласковое тёплое прикосновение к своим волосам и затаил от него дыхание, чувствуя, как всё естество его заполняет покой и умиротворение. — А ты сам как думаешь? — Джеймс почему-то смутился от этого вопроса, ведь на самом деле у него не было ни одной идеи.       Она смеётся легко и мягко. Слепящим тёплым светом ткётся в единый образ. От него слезятся глаза, и они не могут долго смотреть на Неё, ведь это всё равно, что смотреть прямо на открытое солнце.       (Ева как-то пыталась. Папе Азирафелю потом пришлось звать того немного странного типа, Рафаила, потому что девочка в прямом смысле почти ослепла)       Она подходит к ним скользящей плавной походкой. Кладёт руки им на плечи и опускается между ними. На лице Её, прекрасном, неизменно прекрасном, хоть взгляд и не может надолго задержаться на нём, играет улыбка одновременно тёплая и мягкая и горькая и печальная. — Во всём в этом мире существует баланс, — Она говорит спокойно и неспешно, и дети слушают её внимательно-внимательно. — Я создавала его в равной степени наполненным светом и тьмой, творением и разрушением. И люди стали венцом Моего замысла. Но они слабы. А ангелам и демонам до них нет дела. Почти всем, кроме Моих любимцев, разумеется. Но что они, слабые, могут сделать против легионов собственных собратьев, если возникнет такая необходимость? — голос Её смягчается и сквозит чистейшей нежностью, с которой мать рассказывает о своём ребёнке. — Поэтому людям нужны кто-то, кто смогут их защитить. Те, кто в себе в равной степени несут свет и тьму, соединяя противоположные природы своих родителей в одном. — Значит... Мы — защитники людей? — когда Она приостановилась, заворожено прошептала, переспрашивая, Ева. — Именно, — Она довольно кивнула. — Поэтому вы те, кто стоите над остальными. Над ангелами и демонами, над людьми. Вы их защитники, а потому в ваших силах подавлять и уничтожать всех, кто могут им навредить. — Даже ангелов или демонов? — на сей раз уточнил Джеймс. — Кажется, твоя сестра это доказала, — Она многозначительно посмотрела на Еву, которая мгновенно вспыхнула, пряча лицо в руках. — Я не хотела, — приглушённо пробормотала она с искренним страданием и сожалением в голосе, и Она мягко погладила девочку по светлой голове. — Это нормально, ребёнок, — с пониманием утешила Еву Мать всего и всех. — Ты лишь в самом начале пути, лишь учишься. Иногда те, кого ты любишь, могут страдать от этого, — печаль мелькнула в Её нежном голосе. — Главное, не ужесточиться и не испугаться, а научиться управлять так, чтобы больше никому не навредить.       Ева отняла руки от лица и полными слёз глазами посмотрела на Неё. — Я пытаюсь, правда, пытаюсь. Но у меня не получается? То, что я сделала сегодня... Я ведь почти осознанно... Почти специально... Но я не хотела... — пробормотала невнятно, чувствуя бесконечную вину, и Она мягко привлекла её к себе.       Не было в Ней ни гнева за плохо проявленное старание, ни осуждения за неумение обуздать гнев, ни разочарования, что Она вручила великую силу не способному совладать с ней ребёнку — ничего этого не было в Ней, лишь мягкое сострадание и утешение — Ева и сама себя достаточно наказала за то, что свершилось, и усердие в данном случае могло не пойти на пользу. — В этом не только твоя вина, ребёнок, — с печалью протянула Она, и Ева непонимающе посмотрела на Неё. — Ваши способности пробуждаются в непростое время... — Почему? — приблизившись к Ней ближе, спросил Джеймс. — Почему оно непростое? — Когда-то у меня был любимый сын, — вздохнув, произнесла Она. — Но он восстал, совратив и забрав с собой многих. Он был низвергнут в самое сердце Преисподней. Много столетий прошло с тех пор, но заточение не научило его смирению. Наоборот оно очернило его сердце ещё сильнее и ещё больше, наполнило его ненавистью и желанием всё разрушить. Гордыня по-прежнему застилает его глаза, и он, неразумный ребёнок, считает себя равным Мне.       На несколько минут повисло молчание. Дети ошеломлённо переглянулись друг с другом и посмотрели на Неё, неизменно прекрасную, но бесконечно печальную. — Он считает, что может созидать в противовес Мне. Но злоба и хаос не способны порождать жизнь. Без искры любви все начинания обречены на провал — он так до сих пор этого и не понял... — Но... Он же смог сотворить Адама... — растерянно пробормотал Джеймс. — Я имею в виду, того, который Антихрист... — мальчик в недоумении забавно вскинул рыжие брови. — Он ведь сам полностью родил его... Разве нет? — Адам был частью Моего замысла, — ответила Она. — На самом деле, он всегда был Моей искрой — искрой из того света, что остался в его родителе, которую Я зажгла, отдавая часть Себя. Лишь благодаря этому у Люцифера получилось породить его. Это было Моё благословение, Моё испытание и Моё назидание... Которое он истолковал превратно. — Он снова создал Антихриста и решил родить его? — не совсем понимая, к чему Она клонит, озадачено спросила Ева. — Не совсем, — Она покачала головой. — Ему не нравится то, что Я благословила ваших родителей и вы появились у них. Зависть затмевает его взор, и в противовес Мне он захотел создать что-то своё... Но он выбрал для этого как минимум неудачную пару, — Она странно фыркнула, и до Джеймса медленно начала доходить суть Её слов. — Ты хочешь сказать, — медленно и потрясённо произнёс он, — что наши братья или сёстры, которых сейчас ждут папы, это... попытка Люцифера создать кого-то похожего на нас?! — Брат и сестра, если быть точнее, — чопорно уточнила Она. — Но вообще ты прав: именно так и есть. Волнения среди ангелов и демонов тоже вызваны этим — тем, что Люцифер снова пытается уподобиться Мне. — Но у него ведь ничего не выйдет, правда? — с искренней тревогой спросила Ева, кусая губы и заламывая руки. — Он ведь никак не навредит папам и... их детям? — Это будет зависеть от вас, — Она вздохнула, но серьёзно посмотрела на них. — Он не может созидать и снова лишь воплощает часть Моего плана. Пытается извратить то, что Я задумала, и то, чем Я наградила ваших отцов. Он словно паразит — может прижиться, и тогда задуманное им свершится, и приход этих детей станет великим горем, а может и быть изгнанным так же, как был изгнан Адамом — от вас, от старшей сестры и старшего брата, будут зависеть их судьбы.       Ева встревожено переглянулась с не менее встревоженным Джеймсом. Её слова породили в них ещё больше вопросов, чем они получили ответов, но прежде чем они начали их задавать, Она загадочно улыбнулась. — Не все вопросы должны быть заданы сразу, равно как и не все ответы должны быть найдены мгновенно, — голос Её медленно стал отдаляться, а сияющий тёплый образ таять. — Ведь ночь уже завершилась...