Парень держал телефон в руке, уже как двадцать минут пялясь в экран и стараясь собраться с мыслями, чтобы справиться с собой.
Внутри него происходила борьба между паническим страхом и желанием написать это гребаное сообщение.
Дело в том, что он давно потерял свои навыки в общении с людьми. Он даже не мог представить, что захочет с кем-то общаться после всех тех школьных издевательств, после огромного количества неприятных столкновений с людьми.
Школа — это гадское место, но для этого парня оно было двойным адом: каждый день учителя вызывали его к доске и твердили, что он никчёмный, у него нет будущего, считая деньги его матери, и все это на глазах у одноклассников.
Вы можете себе представить как это тяжело? Как тяжело оставаться равнодушным? Как тяжело не плакать? Не сломаться? Но он лишь мог впиваться в свою тонкую кисть короткими ногтями и не ослаблять хватку, пока не почувствует, как кожа не выдерживает, проигрывая тупым ногтям и выпуская капли крови из ран.
Но это происходит не сразу: сначала ты держишься. Ты борешься с этой огромной стихией, которая накрывает тебя с головой, не давая вдохнуть. Ты отчаянно плывёшь вверх, на свет, в сторону спасения, чувствуя, как лёгкие мучительно ноют, как с каждой секундой становится все тяжелее и тяжелее. И ты чувствуешь, что у тебя больше нет воздуха, а над тобой пяти метровый слой воды. Что ты сделаешь, когда почувствуешь это? Не думай об этом — ты захлебнешься и умрешь. Это будет так быстро и так медленно одновременно: твои лёгкие будут гореть, позволяя воде заполнить их; твое сердце остановится, но мозг… он умрет последним; он запомнит мрак, пугающую пустоту, которая будет повсюду; твои глаза закроются и мозг запомнит даже это, отключаясь навсегда.
Эмерсон Барретт пережил эту стадию. Стадию отключения навсегда. Он так думал. Ведь в его воде были акулы, которые дали понять ему, что он умрет и у него нет других вариантов. Кто же стал этими акулами? Его одноклассники, которые унижали Барретта за то, что он на самом деле был другим, говоря что тот сошел с ума. У него совершенно не было друзей с начальной школы. Поэтому он даже не кричал. Он смирился, чувствуя, как его плоть прокусывают, а кости ломаются, а потом от него отрывают кусок. У тебя есть три варианта смерти: ты задохнешься, умрешь от болевого шока или же от потери крови.
Неизвестно, что выбрал Эмерсон, но одно ясно точно — он был мертв. И прямо сейчас разум снова начал видеть картинку, а сердце снова начало биться. Ему нужно было снова плыть. Снова бороться, и он боялся.
Эмерсон не трогал телефон несколько дней, ведь он боялся его из-за того, что именно эта вещь заставляла разум просыпаться, а сердце биться, пробуждая желание бороться. Или же это был не телефон? Но спустя неделю игнорирования этого чувства он стал бороться, всё-таки отправляя сообщение и сразу же откидывая телефон куда-то в сторону.
Ответ пришел не сразу, ведь человек, которому было адресовано сообщение, прямо сейчас стоял за прилавком, мило и фальшиво улыбаясь очередным клиентам, у которых к слову со вкусом в музыке явные проблемы. Как только магазинчик опустел, оставляя получателя в одиночестве, он достал телефон который завибрировал, оповещая о сообщении еще пятнадцать минут назад. Как только его глаза прочитали отправителя, бровь взлетела, а пальцы начали печатать ответ.
Эмерсон:
Привет
Привет?
Как только телефон Эмерсона подал признаки жизни, он сразу же схватил его, тут же отвечая.
Как дела?
У тебя что нет людей, с которыми ты мог бы пообщаться?
О… прости…
За что?
За то что написал тебе…
Ты всё-таки странный.
А ты всё-таки заёба
Взаимно.
Взаимно
***
Ремингтон понимал, что после той встречи он не сможет больше так часто торчать под окнами, которые уже казались родными, ведь это уже будет слишком подозрительно. Поэтому теперь он наблюдал за Барреттом намного реже, но были свои плюсы. Например, Эмерсон сам ему писал, что немного сбивало с толку. Почему он пишет ему? Человеку которого совершенно не знает.
Но сейчас это не имеет особо значения. Потому что я пишу вам для того, чтобы рассказать о еще одном дне, который отпечатался в памяти Ремингтона Лейта очень даже хорошо, вызывая новую волну сомнений вперемешку с чем-то еще.
График Ремингтона был очень даже удобным, ведь он работал два дня и отдыхал столько же. Раньше он уделял каждые выходные Эмерсону, но теперь он не мог позволить себе такое удовольствие, не сейчас. Посетителей к вечеру было достаточно мало, поэтому Ремингтон развалился на своем почетном месте поудобнее, включая свою музыку, а в руке он держал кружку с уже подостывшим кофе. Взгляд был направлен на телефон, который мирно лежал как назло прямо перед лицом Лейта. Он не отвечал на сообщения от Эмерсона сутки, потому что его утомили эти диалоги ни о чем. Но почему-то прямо сейчас у него появилось желание написать или получить сообщение от Барретта. Рука потянулась к телефону, открывая нужный диалог и сразу же после этого набирая глупое сообщение. Глаза пробежались по только что напечатанному тексту, отчего Лейт нахмурился, стирая сообщение и снова откладывая телефон на этот раз подальше от себя.
«Что ты делаешь?» — пронеслось где-то в мыслях у Лейта, а ответа, конечно же, не последовало.
Еще час Рем потратил в никуда, медленно попивая остывший кофе, который к слову был дико противным, но Лейт не замечал даже этого из-за количества мыслей в его голове. Иногда тишина бывает страшной. Она может сводить с ума, заставляя вспоминать неприятные или неловкие моменты, может заставить думать о настоящем или будущем.
А может заставить думать о парне с длинными волнистыми волосами, а после заставить разбираться в себе.
Sometimes quiet is violent
I find it hard to hide it
Иногда тишина — это насилие,
И мне сложно это утаить
Такую громкую тишину нарушил тихий звон колокольчиков, свидетельствующий о том, что кто-то пришел под конец рабочего дня. Лейт не сразу перевел взгляд с уже пустой кружки на того, кто зашел в магазин, но все же ему пришлось это сделать, когда посетитель неловко прокашлялся привлекая к себе внимание. Конечно же, мы знаем, кто это был.
Перед парнем с карими глазами стоял худощавый шестнадцатилетний чудак всё в той же огромной старой темной шляпе, на полях которой были дырки и на удивление они совершенно не портили общую картину, привлекая и даже дополняя этот странноватый образ. На шее была тёмная ленточка, от которой взгляд переходил ниже на практически полностью открытую грудь. Вообще, удивляло то, что нельзя было увидеть все тело парнишки, ведь на нем была чёрная майка без рукавов с огромным вырезом буквально до пупка, а снизу она была разодрана в большое количество дырок, и моль здесь явно не причём. Поверх майки красовалась лёгкая, явно женская блузка персикового цвета, которой тоже пришлось пережить натиски ножниц: она была разрезана вначале рукава, из-за чего оголяла мужское плечо, и внизу, смешиваясь с черным «лохмотьем»; чёрные на этот раз кожаные скинни и почему-то совершенно голые ступни. Барретт и правда был босиком, что не могло вызвать удивление у Ремингтона где-то глубоко внутри. Блондин сразу же отреагировал на Эмерсона, оживляясь:
— Ммм, крутая блузка, Эмерсон, — Лейт изучал эффектный образ парня, пробегаясь глазами по каждому доступному миллиметру, после чего возвращаясь к зелёным глазам и довольному выражению лица.
— И тебе привет и спасибо, Реми. Забрал из шкафа матери и разорвал, — Барретт на самом деле был доволен комплиментом, но вот ухмыльнулся он с какой-то долей грусти, проходя вглубь магазинчика как и в первый раз, разглядывая пластинки с другими вещицами, подходящими под тематику магазина.
— Звучит круто. Что твоя мама такого сделал, что ты решил так жестоко обойтись с ее блузкой? — на лице Лейта красовалась ухмылка, потому что тот явно был доволен тем, что сделал Эмерсон.
— Ничего интересного. По-моему, так смотрится лучше, нет? — Барретт развёл руки в стороны, медленно прокручиваясь между стендами с многочисленным количеством дисков, как бы пытаясь показать всю красоту своего внешнего вида, получая в ответ лишь безразличный взгляд и очередную ухмылку на лице Ремингтона, который решил выйти из «крепости» защищавшей его от покупателей.
— Не думаю, что ты пришел сюда, чтобы показать мне себя, — с этими словами Ремингтон разместился на кассовом прилавке, закинув ногу на ногу и продолжая наблюдать за Барреттом, который теперь уже стоял в метре от него, скрестив руки на груди.
— Ах, да. Я решил заглянуть к тебе. По-моему, очень символично, как в прошлый раз пятнадцать минут до закрытия понедельник и эта пластинка с Nickelback снова смотрит на меня, — Барретт повернул голову в сторону той самой пластинки, которую никто так и не купил, оставляя пылиться, — плюс, мы давненько не виделись, — Эмерсон снова вернулся к Ремингтону, переводя взгляд на него.
— Неужели ты успел по мне соскучиться? — насмешливо проговорил Рем, смотря на Барретта сверху вниз.
— Мечтай.
Повисло неловкое молчание, в котором Ремингтон самодовольно улыбался, смотря на смутившегося и при этом раздраженного Эмерсона, все так же сверху вниз. А сам Барретт старался смотреть на все, что угодно, кроме как Лейта, потому что прямо сейчас паренёк чувствовал себя мелким рядом с Ремом, который, казалось бы, не собирался сбавлять обороты, нагло рассматривая бедного мальчишку и заглядывая тому буквально в душу, считывая все его эмоции и мысли, отчего Барретт покрылся мелкими мурашками, все еще пытаясь игнорировать Лейта.
Они оба знали, что Ремингтон был прав, вот почему Эмерсон чувствовал себя таким слабым и маленьким, сходя с ума от этих больших выразительных карих глаз, которые будто бы кричали «мы знаем о тебе все», и наглой улыбки.
— Хорошо, — Ремингтон спрыгнул со стойки, возвращаясь к кассе, — осталось пять минут до закрытия, так что… — фраза оборвалась, оставаясь недосказанной из-за неожиданно заговорившего Эмерсона.
— Я хочу ее купить, — низкий бархатный голос Барретта звучал уверенно. А Ремингтон лишь поднял на него взгляд, полный непонимания, который Эмерсон смог прочитать сразу же, поворачиваясь к нужному стенду с виниловыми пластинками. Тонкие пальцы потянулись к нужной, аккуратно доставая ту из кучи других пластинок. Получив то, что хотел, шляпник повернулся обратно к Ремингтону, который все так же ничего не понимал, — пластинка Nickelback, — с улыбкой проговорил Эмерсон, наконец сократив расстояние между ними и протягивая свою скорую покупку Лейту.
— Зачем? У тебя же даже нет проигрывателя и вроде как ты в прошлый раз говорил, что это пустая трата денег, разве нет? — бровь Лейта взлетела вверх. Парень продолжал искать подвох в этом странном и одновременно тупом желании Барретта, но руки все-таки приняли пластинку в красивой упаковке, пока не собираясь пробивать товар.
Улыбка Эмерсона снова превратилась в ухмылку и он лишь пожал плечами, снова превращая все в загадку.
«Боже да ты заебал. Можно хотя бы не сейчас превращать все в сраную головоломку»
Лейт продолжал смотреть на Шляпника, только теперь к вопросительному выражению лица добавилось раздражение. Ремингтон продолжал ждать чего-то ещё, не собираясь пробивать товар.
— Три минуты, Реми.
«Пошел нахуй, Эми»
И все же это «Реми отрезвило». Из-за Эмерсона реакция на такое сокращение начинала притупляться, теперь вызывая лишь боль и внутренние спазмы. Лейт нахмурился, через себя пробивая эту несчастную пластинку и называя сумму.
— Ого. Не думал, что пластинки снова начнут так цениться, — Барретт достал ровно столько, сколько назвал Ремингтон, получая в ответ сухое «спасибо за покупку».
— До скорой встречи, — Эмерсон все еще улыбался, подмигнув Лейту. Даже не собираясь наблюдать за реакцией того на этот странный жест, он направился к выходу, вальяжно проходя мимо все тех же полок и стендов. Наконец колокольчики зазвенели, а Барретт остановился в двери, поднимая вверх приобретённый винил, — в напоминание о тебе, Реми — дверь захлопнулась, вызывая новую волну уже начинающих бесить звуков колокольчиков.
Ремингтон стоял как вкопанный, переваривая все то, что успело только что произойти. В голове отчётливо отдавалось
«в напоминание о тебе, Реми», разносясь эхом по всему разуму и затрагивая каждую клетку мозга, каждый нерв. Весь этот месяц превращался в отдельный невыносимый кошмар, главным героем которого был увы Ремингтон, а Барретт выступал в роли той самой твари, от которой Лейту не убежать и не спрятаться, как бы тот не хотел. Он запутался в туннелях, в лабиринтах, которые сам же и построил. Казалось бы, Ремингтон спрятался от своего личного кошмара, но ценой того, что заблудился в собственной темноте, пропитанной грязью с большим количеством поворотов и развилок. И при таком раскладе стать едой становится более заманчивым предложением, чем бесконечная темнота, из которой не найти выхода.
***
Ремингтон шёл нахмурившись, все еще размышляя о том, что вытворил Эмерсон. Это картинка никак не вылезала из головы. Он даже не замечал, как по дороге наступал в лужи, прохожих, которых он задевал, дождь, который с новой силой начал лить, из-за чего Лейт промок буквально насквозь. Но наконец дверь его квартиры, перед которой он уже стоял и открывал несчастный замок. Все это осталось пропущенным вырезанным кадром. Как и тот момент, когда его глаза закрылись, поглощая разум в темноту.
***
Объясни
Объяснить что?
Что вчера было, не?
А что вчера было, Реми?
Иди нахер придурок. Я тебе не Реми, хватит меня так называть.
Лейт откинул телефон, недовольно морщась в попытках отогнать от себя наступающий гнев. Но вскоре ему пришлось вернуться к телефону, который вновь напомнил о себе, а точнее о человеке по ту сторону экрана.
Спасибо, конечно, за приглашение, но я откажусь.
А на счет такого прекрасного сокращения я не понимаю, что тебе в нем не нравится.
Это все так же не твое дело.
Тогда то, что было вчера, тоже не твое дело
Иди нахуй
Как скажешь Реми;)
Придурок
Заёба
Ненавижу тебя
Тогда я тебя люблю
Что?
Ничего. Мечтай красотка
Не пиши мне больше придурок
Ок
Ок
Барретт на самом деле больше не писал теперь, что удивило Лейта, потому что он не думал, что тот так среагирует на его сообщение, но удивление это длилось недолго. А именно до того момента, пока его телефон не начал безостановочно вибрировать, двигаясь по кровати.
— Да?
— Ну привет, — раздался голос с того конца и любой бы смог услышать то, что человек, который сказал эту короткую фразу, улыбался.
— Скажи мне, ты в натуре идиот или что? — Ремингтон закипал и злился на поведение Барретта, который в свою очередь хихикнул, слушая недовольные «бурчания» Ремингтона, при этом подражая Лейту и произнося низкие «бубубу» в трубку.
— Ну ты же сказал мне не писать, поэтому я решил позвонить.
— Боже, ты начинаешь меня всерьёз бесить.
— Сочту за комплимент, но хочу напомнить в этой тусовке заеба ты.
— Уже поздно, тебе придётся идти. Ты сегодня какой-то странный, мы что, поменялись ролями? Обычно ты спокойный и отстранённый. Тяжёлый день?
— Нет, просто ты на меня так влияешь, — это фраза имела двойное дно, и как только Лейт произнёс это, он провалился на второе дно, настоящее дно, сразу же мотая головой в разные стороны. У него будет время подумать над этим, но чуть позже, не сейчас.
Они беспечно разговаривали, смеясь и дразня друг друга. Барретт так и не объяснил. Он просто дурачился, уходя от вопроса любыми глупыми способами, давая понять Лейту, что его допросы бессмысленны и он не получит ответы, потому что Эмерсону нравилось оставаться загадкой: ему нравилась эта атмосфера, он не хотел выходить из нее, потому что не знал, сможет ли дышать в другой среде. Он на самом деле походил на пришельца с другой планеты и ему нравилось оставаться «чужим» для Ремингтона и всех людей, вплоть до родной матери.
— Выйди на балкон, — приказал Барретт с того конца, стоя на балконе и снова рассматривая звезды.
— Тебе повезло, что у меня есть балкон, — Ремингтон послушно встал с кровати и открыл дверь на балкон, тут же впустив прохладный свежий воздух в маленькую квартирку и в свои лёгкие. Кровь уже начала прогонять этот воздух по венам, пропуская его в мозг. — Ну и что я должен увидеть? — уже стоя на балконе, произнёс Лейт.
— Не знаю. Что ты чувствуешь?
— Я чувствую что мне холодно.
— Я тоже. Мне холодно и темно, но тут есть звезды.
«О нет опять»
На самом деле Лейт любил эти рассказы и странные фразы Барретта, к которым он уже успел привыкнуть.
— Конечно было бы странно, если бы их тут не было.
— Однажды я приходил в детский дом, с целью подарить детям улыбки. Я учил их рисовать и читал им книгу. И когда я подошёл к одной маленькой крохотной девочке, которая рисовала бабочку, я спросил
«какой цвет ты хочешь?» На что она мне ответила
«черный». Я тогда возразил и сказал, что есть яркие маркеры, почему ты выбираешь черный. Это был ее любимый цвет, и тогда я спросил почему. И знаешь что она мне ответила? — Барретт не собирался останавливаться, потому что это, конечно же, был риторический вопрос, — она сказала, что видит в чёрном свет. Черный дарит ей надежду на что-то хорошее. Она говорила, что в плохом всегда есть что-то светлое, так же как в чёрном небе есть маленькие звезды. И знаешь… В тот момент я похолодел от шока и даже заплакал. После нее я стал каждый день смотреть на ночное небо, вспоминая ее слова. Она отличалась от тех детей, я увидел в ней свое отражение и это так странно.
И снова внутри Ремингтона что-то перевернулось, что-то тяжёлое и лёгкое одновременно,
— Ты помогал детям… Знаешь, я всё-таки никогда не устану от этих твоих душевных рассказов. Я даже начинаю входить во вкус.
— Блять, ты опять все сломал.
— Что я сломал?
— Атмосферу.
— Прости.
— Почему ты так мало говоришь?
— Я думаю о многом, но говорю мало. И в этом есть свои плюсы. Как сказал один странный человек, в этой тусовке говоришь ты, а я лишь только молчу и думаю, — Ремингтон усмехнулся, представляя как прямо сейчас Барретт закатил глаза.
— Конечно. Но иногда мне хочется слышать то, о чем думаешь ты.
— Поверь, если ты начнёшь это слышать, ты сойдешь с ума, поэтому я предпочту сходить с ума в одиночестве.
— Считай меня своим персональным одиночеством.
— Хорошо.
— Хорошо.
