guilty/преступный

Какой же ты, Эмерсон Барретт?

Время тянулось невыносимо долго. Лейт лежал на траве, которая приятно щекотала участки открытой кожи. В июле всегда было дико жарко, но сегодня всё было иначе: приятный прохладный ветер бил в лицо, пробираясь под одежду Ремингтона. Сейчас торчащие во все стороны волосы стали светлыми. Не так давно парень перекрасился спустя столько времени в блонд. Не спрашивайте почему, это останется тайной для всех. Лейт лежал на холме, который находился неподалёку от дома Стефани. С него всегда открывался вид на большой дом и прекрасный зимний сад. Но сейчас Ремингтон наблюдал за облаками, что начинали медленно менять цвет, смешивая голубой с нежно-розовым. На протяжении всего дня Лейт наблюдал за до жути ленивым соней по имени Эмерсон Барретт, у которого утро начиналось во втором часу дня. Наверное, некрасиво подглядывать, но Лейт делал это уже третий месяц поэтому вся неловкость уже давно прошла, и он лишь с интересом наблюдал, как этот парень играл в приставку, иногда бурно реагируя на свои ошибки. Ремингтон не мог слышать, но он видел как тот вскакивал или подлетал, скорее всего, ругаясь себе под нос, и это выглядело очень забавно. А еще было забавно то, что Эмерсон носил шляпу даже дома. Он отличался от остальных своей загадочной натурой, и это бесило Ремингтона, ведь он хорошо мог прочитать любого человека за несколько часов наблюдений или разговоров. А здесь Лейт наблюдал уже неделю, и все еще не мог сказать что-то плохое об Эмерсоне. Но если бы речь зашла об этом парне, Рем бы точно ответил так: Эмерсон Барретт просто любитель подольше поспать, еще он любит часто пожрать, оставаясь при этом неимоверно худым. Хотя нет. Он не любит пожрать, ибо в его жизни существует два состояния: он либо жрёт без остановки два дня подряд, либо совершенно ничего не ест долгое время. Эмерсон любит порядок: вы и представить не сможете, как сильно, хотя на его столе наблюдалась творческая хламина ввиде собранной со всей комнаты канцелярии. Он любил послушать музыку, поиграть в приставку, а еще у него была привычка порисовать. Он мог сесть за свой стол, и никто его больше не увидит и не услышит, потому что он ушёл в мир искусства. А если он рисует, то либо тратит на это всю ночь и день или вполне мог потратить всю свою жизнь, либо через час рвёт и метает, отправляя все свои художества в помойное ведро. Сейчас же Эмерсон рисовал, и именно это стало причиной того, что Ремингтон смог позволить себе наблюдать за чем-то еще. К вечеру воздух становился приятным, отчего появилось желание вдохнуть как можно больше, заполнить лёгкие на максимум, а после выдохнуть, расслабляясь и закрывая глаза. Ремингтон провалился в это состояние, утонул в успокаивающем небе и перестал слушать и замечать все остальное. Это всегда так приятно, когда разум, мысли и чувства резко пропадали, разрешая отдохнуть, побыть исключительно с собой. И именно поэтому ты иногда не замечал, что ты давно не с собой, что вокруг существовали люди, что время остановилось лишь у тебя, а вот у Эмерсона Барретта все шло полным ходом. Этот парень успел порвать свое творение: он часто начинал ругать и ненавидеть себя, когда у него что-то получалось не так, как хотелось бы ему. Игра в приставку лишь наколяла обстановку, разжигая негативные эмоции, и это стало причиной того, что Барретт решил выбраться из дома. Он не стал переодеваться и просто спустился по лестнице, крикнув маме, что уходит прогуляться, в следующую секунду надевая свои непонятные туфли, которые отставали от моды неизвестно насколько веков. Рейчел никогда не возражала, поэтому пожелала сыну хорошо провести время, получая в ответ хлопок входной двери, свидетельствующий о том, что ее сын ушел. Take on me, take me on I'll be gone In a day or two – дай мне шанс, прими мой вызов. ведь через пару дней меня уже не будет. Барретт еще издалека увидел парня, разглядывающего облака Парень пришёл в себя лишь после того, как почувствовал, что рядом с ним кто-то рухнул. — Если честно признаться, я не ожидал тебя здесь увидеть, Реми, — на лице Барретта появилась ухмылка, перерастающая в улыбку, в то время как взгляд зелёных глаз оценивающе прошёлся по лежащему рядом телу. Лейту даже не пришлось переводить взгляд с неба на того самого незнакомца, заставившего его прийти в себя, ведь этот приятно низкий бархатный голос он мог узнать из сотни других. Брови сами по себе сдвинулись к переносице, а сердце пропустило удар. В мыслях парень проклинал себя за то, что так сильно погрузился в себя, перестав контролировать ситуацию.

контролируй. себя. контролируй. себя.

— Если я буду называть тебя «мистер неожиданность», то это будет честная месть за «Реми»? — Лейт произносил это с полным равнодушием в голосе, полностью скрывая неприязнь и раздражение, которые неожиданно появились, стирая ещё минуту назад полное спокойствие, успевшее впитаться в разум парня и резко покинуть его. — Почему же тебе не нравится такое сокращение твоего имени? — Барретт совершенно не ожидал такого ответа, а бровь сама по себе взлетела, выражая непонимание, однако где-то внутри проснулся интерес. — Не имеет значения, забудь, — Лейт всё-таки удосужился перевести взгляд на неожиданно нагрянувшего собеседника, делая для себя вывод о том, что тот точно не смог ничего нарисовать, — к слову, а ты здесь какими судьбами? — Ремингтон понимал, что, если он сейчас не сменит тему и не сыграет "дурочку", всё закончится очень плохо, поэтому светловолосый стал демонстрировать свои актёрские навыки, которым пришлось учиться еще на приёмах у психологов. — Я здесь живу, — обыденным тоном проговорил Барретт, пожимая плечами. В голове появилось желание лечь рядом, что и сделал Эмерсон. Теперь он мог так же с лёгкостью наблюдать за облаками, которые успели сменить краски на более яркие и выразительные оттенки, вызывая у Шляпника, но уже без шляпы, потому что та покоилась на груди, вздох. — Небо сегодня довольно прекрасно. Начиная с рассвета и до самой темноты. — Ремингтон думал, что Барретт закончит на этом, и уже готовился дать ответ, но тот продолжил говорить спокойно, монотонно, буквально под ухом Лейта. — Не понимаю, почему люди восхищаются только закатом и рассветом? Небо всегда прекрасно. В любое время. Вы восхищаетесь только зарождением и смертью, но не целой жизнью. Каждый день над нами живет новое небо. Не бывает похожих. Не бывает хуже или лучше. Их жизнь всегда неповторима и уникальна. Никто не сможет это повторить. Никогда. Такие слова заставили на самом деле задуматься, всё-таки этот Барретт был дико странным и разговорчивым, что одновременно бесило и радовало, вызывая у Ремингтона диссонанс с самим с собой. — Я думаю, это правильно. Восхищаться яркими моментами из жизни, разве нет? — Жизнь и есть один яркий момент. Мы ведь как то самое небо. Если случилось начало, наступит и конец. Небу дается всего день. Нам же намного больше. Кто-то сокращает это время, кто-то его просто обрывает, а кто-то и вовсе живет и не ценит его. И это неправильно. — Ты странный, — на лице светловолосого появилась кривая улыбка. — Взаимно, — отрезал Барретт, больше не обращая никакого внимания на Ремингтона, которому, казалось бы, не было до этого никакого дела. Какое-то время эти двое лежали в полной тишине, слушая отдалённые звуки проезжающих машин и все такого же приятного ветра. Солнце медленно уходило за горизонт, погружая Лос-Анджелес во мрак. Первые фонари, освещающие дорогу, включились, заставляя Барретта снова заговорить так же размеренно и абсолютно безэмоционально: — Уходя от нас, солнце зажигает фонари, обесценивая лунный свет и звезды, — Эмерсон был похож на героя какой-то сказки. Даже его реплики были странными, такими загадочными и в какой-то степени детскими, но после них хотелось впасть в раздумья на всю оставшуюся жизнь. Такие бессмысленные диалоги заставляли забыть о ненависти и неприязни, погружая в раздумья и создавая загадочную атмосферу, которая была приятна Ремингтону, и, конечно же, Эмерсону, ведь тот жил в ней, и она была привычной ему средой. Этот парень излучал загадочность и таинственность лишь своим видом, но это не приходило по вкусу его ровесникам, именно поэтому он проводил дни за игрой в приставку и рисованием. Этот человек разрешил уйти себе в свой мир, не задумываясь и не боясь последствий. В голове Ремингтона заиграла приятная мелодия, и он не удержался, набирая воздух в лёгкие, чтобы выпустить и превратить его в слова:

— With your feet on the air and your head on the ground Try this trick and spin it! Yeahh! Your head will collapse, but there is nothing in it And you'll ask yourself? Where is my mind?

Когда твои ноги зависли в воздухе, а твоя голова уткнулась в землю. Попробуй исхитриться и повернуть её. Твоя голова взорвется, Но в ней ничего нет. И ты спросишь себя: Где мой разум? На самом деле Лейт просто не знал, как ответить этому парню, но мозг выдал ему песню. Прикрыв глаза, он растягивал слова, добавляя приятной хрипоты в это длинное «Yeah». В голове звучали звуки гитары и ударных, а в реальности лишь высокий мелодичный голос Лейта и Эмерсон, который тут же сел, отбивая нужный ритм у себя на коленях. Все стихло в секунду, и на лицах у обоих появилась улыбка. Ремингтон снова открыл глаза, выходя из любимого им состояния. Звезды, белый месяц и приятная тишина — все вернулось на свои места. Лейт повторил за Эмерсоном, принимая сидячее положение. — У тебя круто получается, — тихо проговорил Барретт, поворачивая голову в сторону Лейта: глаза внимательно рассматривали профиль парня. — У Pixies есть хорошие треки, но я не люблю вокал, — Эми усмехнулся своим же словам, продолжая смотреть на Ремингтона, который, казалось бы, стал копировать все действия шляпника, тоже поворачивая голову в сторону длинноволосого и пробегаясь глазами по каждому сантиметру его лица: брови, которые нельзя было увидеть полностью, ведь те были спрятаны за кудрявыми волосами, что лезли в лицо, нос с горбинкой и розовые губы, которые выглядели достаточно необычно из-за того, что верхняя губа была дико тонкой по сравнению с нижней; выразительные скулы и малахитовые глаза, что были подведены снизу красными тенями. — На удивление, я с тобой согласен, — фыркнул Лейт, прокручивая первую фразу Эмерсона, — хорошо получается петь? — уточнил Ремингтон, продолжая так же внимательно смотреть на своего «приятеля», отчего теперь эта внимательность превратилась в игру гляделки. — Именно. А еще тебе идет этот новый цвет, — Эмерсон отвел взгляд, теперь уже плавно махнув в сторону взъерошенных во все стороны волос. — Спасибо. А тебе идет отсутствие шляпы, — Лейт все так же копировал Эмерсона, закатив глаза на моменте, когда тот сделал ему своеобразный комплимент, наигранно кидая ответную фразу. Барретт хмыкнул, снова улыбаясь в своем привычном стиле, который смахивал на улыбку злого гения из комиксов, что придумал очередной гениальный план, но все мы знаем наперёд, что этот план провалится: — Ну ты и заеба, — Эмерсон толкнул Лейта в плечо, чего тот не ожидал и успел лишь сменить выражение лица на удивление, чуть пошатнувшись. Барретт лишь тихо засмеялся, запуская руку в свои волосы и убирая те назад. — Взаимно, — широко улыбаясь, проговорил Рем, стараясь изобразить тот тон, с которым ранее эту фразу произносил Барретт. В конечном итоге, он не удержался и тихо засмеялся вместе с Эмерсоном. Это было впервые за долгое время, когда Ремингтон на самом деле смеялся, а не играл, что удивляло и заставляло того внутренне напрячься. Снова тишина. Рука с тонкими длинными пальцами потянулась в карман, доставая красную пачку сигарет, кажется marlboro, и от туда же старую зажигалку, которая досталась Лейту от отца. Он нашел ее в один из тех страшных дней из его детства, в той самой маленькой комнате, которая стала ему защитой. Ремингтон заправлял ее бензином, если та переставала выполнять свои функции. Он любил эту зажигалку за две вещи: во-первых, она принадлежала его отцу, во-вторых, это была зажигалка zippo с гравировкой в виде цитаты из одной старой песни группы «The rolling stones». Именно от этой зажигалки пошла вся эта заинтересованность и любовь к музыке и рок-группам. Ремингтон достал сигарету, после зажимая ее между двумя пальцами, и наконец в ход пошла та самая зажигалка, и в ту же секунду кончик сигареты светился, отдавая красным. Лейт затянулся, разрешая никотину заполнить лёгкие, после чего демонстративно запрокинул голову, открывая вид на свою шею и кадык, выпуская дым из рта. Ремингтон знал, что в такие моменты выглядел достаточно хорошо. Возможно, в этот момент Эмерсон поймал себя на этой мысли. — Будешь? — Лейт протянул тлеющую сигарету Эмерсону, получая лишь слабый кивок. Пальцы Барретта неумело обхватили сигарету, поднося ту к губам. Эми несильно затянулся, тут же чувствуя неприятное обжигающее чувство внутри. Мозг тут же среагировал, вызывая кашель. Ремингтон ухмыльнулся, отмечая для себя факт того, что Барретт, оказывается, божий одуванчик. — Ты что, никогда не курил и не попадал в плохие компании? Я удивлён твоей невинности, — Ремингтон перехватил сигарету из руки парня. Тот наконец откашлялся, жадно вдыхая воздух. — Мне всего семнадцать лет. И мне никогда не казалось это интересным. — Барретт пожал плечами, выражая полное равнодушие в голосе. — А мне девятнадцать исполнилось. Ну, что еще будешь? — Ремингтон покрутил сигаретой перед лицом Эмерсона, поднося в итоге ту прямо к чужим губам. Барретт поморщился, пробуя снова затянуться, однако от никотина голова начинала болеть, что показалось тому странным, ведь он всегда знал, что люди курят для того, чтобы расслабиться. Вторая попытка тоже была несомненно неудачной и неприятной, что можно было увидеть по лицу Эмерсона и приступам кашля, который сначала тот пытался сдержать, что вызвало очередную ухмылку на лице Лейта. Он будто бы получал удовольствие от такой картины, будто ему нравилось мучить бедного несовершеннолетнего мальчика, который воспринимал это совершенно по-другому. Приятно наблюдать за тем, как человек, которого ты ненавидишь, добровольно дает тебе медленно убивать себя. Время тянулось одновременно до невозможности медленно и дико быстро. Лейт видел все будто в замедленном действии: каждая мелочь с этого вечера детально отпечаталась в его голове. Он помнил, как Барретт пытался курить и в конечном итоге добился того чего хотел. Дурацкая цель была достигнута, и он стал пародировать Ремингтона, подражать его манере, чуть опрокинув голову, выдыхать клубки ядовитого дыма. Смеяться и слушать, смотреть и говорить. Лейт помнил этот внимательный взгляд зеленоватых глаз с красными тенями, которые смешивались с тёмными и таким же черным карандашом. Улыбка, которая уже начинала надоедать. Он не помнил до жути тупых разговоров, но помнил, как Эмерсон, опустив взгляд, попросил его номер. Он не помнил, почему не отказался и охотно записал его тому в телефон. Ремингтон запомнил непонятную привычку скачков в настроении и поведении Барретта. Он мог говорить что-то дико странное, а мог нести бред и обзываться. Он определённо был странным. — Еще увидимся, Реми. Если не вживую, то хотя бы вмертвую, — Барретт ухмыльнулся, смотря уже на затылок Ремингтона, который торопился на последний автобус. — В этом мире возможно все, Эмерсон. — Лейт обернулся в последний раз, кидая свой взгляд на Барретта, голова которого торчала из той самой калитки, того самого дома с зимним садом. Снова тихо. Тогда вы могли бы услышать хлопок тяжёлой железной двери и отдаляющиеся шаги, переходящие на бег.

***

Ремингтон остановился, пытаясь отдышаться. Рука легла на бок, который уже начинал колоть от таких физических нагрузок. Парень согнулся от боли, наблюдая за тем, как последний автобус отдаляется. Если бы Лейт не выругался, это был бы не он. "— Молодец, ты проебал последний автобус, идиот», — констатировал он у себя в голове. Еще два часа ушло на то, чтобы дойти до дома. Прогулки по темным улицам не пугали Ремингтона, но он и не относился к этому хорошо. Иногда мимо проезжали машины хоть как-то показывающие, что люди еще не вымерли. Два часа Лейт шёл, не смотря вперед. Сейчас он пилил взглядом свои громоздкие ботинки, которые никак не подходили под такую погоду. Мысли снова забили больную голову, не давая покоя. Через добрых два часа он стоял перед дверью, пытаясь найти в себе силы, чтобы хотя бы открыть её. Еще через минут двадцать он смог снять с себя обувь и наконец позволить себе устало рухнуть на кровать. Последние две вещи, о которых подумал Ремингтон перед тем, как заснуть, так это: он съел за сегодня один бутерброд; Эмерсон Барретт самая первая вещь, которую он ненавидит.