Понять и согреть

Впервые, за всю его жизнь, Достоевскому и правда было страшно. Внешне это не особенно выражалось. Парень был просто белее мела и зрачки немного сужены, ну ещё сжимал и разжимал нервно кулаки. Ещё его немного знобило и он мерз, немного трясясь. И все это замечал Гоголь, от которого подобное скрыть бывало сложно. Он внимательный черт ко всему, что происходило с брюнетом. Сказывался опыт работы совместно с Фёдором. Гоголь успел выучить все эмоциональные состояния Достоевского и это было не на руку Фёдору, но изменить себя он не мог. — Может, расскажешь, наконец, в чем там дело, ты сам не свой. — Гоголь немного наклонил голову на бок, наблюдая за напряжённым Фёдором, краем глаза. — Выражение лица такое, как если бы умер любимый хомячок… — Всё хорошо… — смотря чётко перед собой, произносит Достоевский. Он говорил с такой интонацией, словно робот, а не человек. — Всё замечательно… — Не вижу. — Лучше, не отвлекайся от дороги. Просто веди машину, молча. — был на этот раз немного раздраженный ответ. — Федя, ты позвонил мне попросил довести тебя до больницы… Сам белый как полотно. Трясешься как при ознобе (на этом месте Федя раздражённо дёрнул плечом, предупреждающе сверкнув аметистовыми глазами, но Гоголю было все равно) Неужели, ты на полном серьезе думаешь, я поверю тому, что все хорошо? — фыркнул Гоголь. — Я не идиот, а только им прикидываюсь… Достоевский рвано выдохнул, показывая свое недовольство непотребным любопытством Николая и его внимательности. Парень чувствовал острое раздражение и вполне мог блондина треснуть, но сдерживался, просто сжимая и разжимая кулаки. Он не любил распространяться перед кем — то о чем — то. Особенно, когда дело касалось его личных дел. Особенно, о любимом человеке, о котором Николаю лучше вообще не знать. Начнутся подколы с его стороны. — Повторяю, тебе это знать не обязательно. Просто довези меня до куда мне надо… Иначе, я дам тебе в глаз… — Ох какой же ты злюка… А я ведь просто задал элементарный вопрос… — Ты просто привязался ко мне с расспросами о том, о чем тебе знать вовсе не обязательно. — Ладно ладно… Гоголь замолк. Достоевский же просто уставился в окно, наблюдая за, проносящимися мимо, домами и практически их не видя. Он думал о своём сосредоточено хмурясь, потому что мысли явно не из светлых и добрых. Достоевский волновался о Чуе. Когда он узнал, что парень в больнице, то сломал то, что в руках держал в этот момент. Достоевский редко когда испытывал какие либо острые эмоции, но в тот момент их было много. Словно целый вулкан взбурлил где-то внутри. Тут тело резко сковала сильная боль в области грудины и Фёдор укусил себя за кисть руки, чтобы не вскрикнуть. Кажется, розы решили прорасти раньше положенного. Их стебли с острыми колючками пробились сквозь плоть парня, принося сильную боль. Парень быстро вытирает алую струйку крови с уголка рта. Не дай Бог Гоголь заметит. Точно же потом не отцепится. " Опять? Но ведь ещё рано. Черт, как же не вовремя то все это.» Достоевский посмотрел на Гоголя. Не заметил ли? Но нет, тот теперь смотрел на дорогу что — то беззаботно насвистывая себе под нос, лихо обгоняя все, встречающиеся, машины по пути. Гоголь любил гонять по ночным дорогам города. Федя подобное не одобрял, но сейчас это было как нельзя кстати, потому что до больницы они добрались в два раза быстрее обычного. — Пойти с тобой? — спрашивает блондин, припарковавшись на парковке возле больницы. — Нет. Можешь ехать домой. А я тут буду. — Обратно то как добераться будешь? — Уже не твои проблемы. — Ладно ладно ладно… Как скажешь, но учти, что я больше не отвечу на твои звонки в таком случае сегодня ночью, потому что буду занят. Особым делом. — Кого уже охмурить то успел? — усмехнулся Достоевский. — Ваню? — Как всегда прав… Именно его. — Пх… Я не удивлён, давайте развлекайтесь. — Крестники не нужны? — Обойдусь… — отозвался Фёдор, выходя из машины и захлопнув за собой дверь. Гоголь пожал плечами мол, ну и фиг с тобой тогда, развернул машину и уехал. Достоевский в это время был на полпути к парадному входу в больницу. Фёдор волновался, немного покусывая губы. Фёдор боялся крепко сжимая кулаки так, что ногти впивались в кожу ладоней и оставляли следы на ней. Вообще, кажется, что только Чуя был способен вызвать у, обычно спокойного и хладнокровного, брюнета столько противоречивых эмоций. Двадцать минут выяснения отношений с персоналом больницы (достаточно вежливые) и Федя уже сидит напротив палаты Чуи Накахары, послушно ожидая когда оттуда выйдут врачи и скажут состояние парня и ему, наконец, можно будет войти туда. Время конечно позднее не для посетителей, но Фёдор умудрился договорится. Причём, не только о том, чтобы навестить Чую, но и остаться ночевать у него в палате, да это не по правилам больницы, но Достоевский прекрасно умеет убеждать. Парень неслышно, бесплотной тенью, скользнул в полутемную палату к Накахаре, подходит к кровати, окинув взглядом парня, тихо вздыхает и садится рядом на стул, взяв руку Чуи в свою. Она была тепленькой и пульс прощупывался, это хорошо. Значит жив. Фёдор чуть морщится, чувствуя как сквозь его плоть наружу рвутся красные розы. Почему именно розы? Неужели из всего большого количества цветов подходят именно эти. Достоевский не особенно любил розы, они для него слишком… Ну слишком яркие, крикливые, слишком ненатуральные, очень похожие на тех девушек, которые красятся и носят вызывающие наряды. Достоевский любит цветы попроще, например васильки. Или вообще ландыши, но раз у него розы, то что с этим может сделать парень? Ничего. Так парень и просидел за этими мыслями пока благополучно не заснул, расслабился, во сне немного сполз со стула, однако, при всем этом, руку Чуи из своей не выпустил.

***

" — Эй Чуя. Ты же не собираешься на тот свет верно? — Смотря с какой целью ты это спросил, Осаму. — Мне любопытно… — Только это? Лёгкая улыбка на таком знакомом и любимом когда то лице. Лёгкое, едва ощутимое, прикосновение чужой ладони к щеке. Накахара, молча приластился к ней. Очень редко когда Дазай проявлял такую нежность. — Чуя, я знаю что вёл себя с тобой просто отвратительно. Но все-таки я хочу чтобы ты был счастлив… Рваный выдох в ответ. — Осаму… — Если ты уйдёшь, то обречешь на смерть одного человека, который очень сильно тебя любит… Хотя особо тебе этого не показывал никогда… — И кто же это если не секрет? — Чуя, ну подумай сам… — с лёгким смешком ответили. — Осаму, ты чокнутый, ты даже попрощаться нормально не можешь… Какой же ты все-таки… — Ммммммм… Да… Увы это так. Прощай, Чуя. — Дазай… — М? — Я тебя не забуду. Никогда. — Хах… Ну, допустим, ты будешь помнить обо мне какое то время, однако, потом ты забудешь меня. Рано или поздно… Лучше не давать обещаний, которые не сможешь выполнить. Мне будет достаточно того, что с тобой все будет хорошо и ты будешь счастлив. Пожалуйста, Чуя. Будь счастлив. Будь просто счастлив. — Я обещаю тебе, что буду счастлив. — Вот и молодец. А, за мной уже пришли… О, Одасаку. Давно не виделись. Мне нужно столько всего тебе рассказать. Прощай Чуя… — Прощай, Дазай… »

***

Чуя резко открыл глаза и уставился в потолок. Равномерный писк аппаратуры, подключённый к парню на минуту сбился, но тут же выровнялся. Парень ощущал, что у него глаза на мокром месте. Было уже раннее утро. Солнечные лучи пробивались сквозь оконное стекло в палату и освещали её мягким светом. А ещё параллельно шёл небольшой дождик. Накахара немного приподнялся, рискуя отключить от себя аппаратуру. Парень чувствовал некоторую тяжесть в районе ног и ему было интересно что это там. Там оказался Фёдор, который сложил на ногах Чуи руки положил на них голову и спал. Чуя немного улыбается, гладит парня по чёрным мягким волосам. Достоевский вздрагивает от прикосновения руки Накахары и открывает глаза. — Чуя? — Извини, разбудил? Убрал руку тут же. Достоевский сел ровно, потянулся, немного хрустнув позвоночником. — Да я не особо то и спал. — Ты что со мной всю ночь торчал? И как тебя отсюда только не выгнали? — Я договорился. Ты же знаешь. Я умею договариваться. — усмехнулся Фёдор. — Сейчас главное не это, а другое. Как твоё самочувствие? — Ну пятьдесят на пятьдесят, если честно… Я словно варёная картошка. — Скорее тогда уж морковка. Чуя просто фыркнул как обиженный котенок. — Опять начинается… — Не опять, а снова. Кстати, как ты умудрился в больницу попасть, скажи на милость? Я чуть инфаркт не получил, когда мне позвонили и сказали, что ты в больнице… Тебе так нравится мотать мои нервы? Тон был недовольный, оно и понятно. Чуя вздыхает, понимая, что Достоевский вполне имеет право злиться на него. Ставя себя на его место, Накахара волновался бы о нем точно так же. — Нет. Федь прости. Просто мы поругались с Дазаем… — Ясно. Следующий на очереди он… Разберусь с ним пока ты тут. — Не надо. — Ты его ещё и защищаешь?! Искреннее возмущение в голосе. Фёдор не понимал кем надо быть, чтобы защищать того, кто издевается и унижает. — Да нет же! Дослушай меня, пожалуйста. Дазай. Он мёртв. Достоевский открыл рот, но потом закрыл обратно. У него не было слов. Впервые, он не знал, что ему сказать. Чуя, молча, уставился в окно, сжимая в кулаках одеяло. Он вспоминал все минуты, проведённые вместе с Осаму. Приятные конечно же. Дазай мог быть милым и нежным когда хотел. Например, один раз, когда Чуя очень уставший пришёл с работы, то Дазай просто молча на руках отнёс его в ванну, отмокать в горячей воде. И был заботливый и внимательный весь вечер. — Мои соболезнования… — наконец произносит Фёдор. — Забей, Федя, просто забей. — отозвался Чуя с горькой усмешкой. — Как скажешь… Тут Фёдор морщиться бледнеет и ухватился за свою грудину. Цветочки нашли не самое подходящее место и время для того, чтобы снова заявить о себе и начать прорастать. Это, конечно же, тут же заметил Чуя. — Что с тобой? — Всё хорошо. — Не лги мне! Покажи, что там у тебя. — Нет. Опять кровь из уголка рта пошла. Плохо дело. — Федя! Было сказано с такой интонацией, что отказывать было просто нельзя. Да Чуя заметил кровь и ему все это очень не понравилось. Фёдор вздыхает, поднимается, запирает дверь потом с неохотой снимает с себя вверх, показывая свое тело Накахаре. Чуя ахнул. Сквозь бледную кожу русского прорастали кроваво — красные бутоны роз. Одновременно и завораживающее и жуткое зрелище. — Как же так… — растерянно спрашивает парень, широко раскрывая свои лазурные глаза. — Федя, это лечится? Ты знаешь, что это за болезнь вообще? — Лечится… — усмехнулся Достоевский. — Только не думаю, что в моем случае это будет излечимо… — Что? Это ещё почему? — тут же заволновался Чуя. — Это ханахаки. — вздохнул Фёдор. — Её ещё называют «Болезнью любви». Обычно появляется у людей, которые влюблены в кого то. Если возлюбленный не отвечает взаимностью, то человек умирает. Его душат цветы, а потом на его могиле прорастают цветы, которыми он цвёл. Обычно, эти цветы символизирует того, в кого человек влюбился… Их можно удалить при случае хирургическим путем, но тогда человек лишается возможности ощущать какие либо чувства вообще. Немногие на такое идут. Никому не хочется быть безэмоциональными машинами. — А в кого так сильно влюблен ты? Если не секрет. Достоевский усмехнулся, поднимая взгляд на Чую. — В тебя. Накахара аж воздухом подавился. Такого ответа он точно не ожидал ну никак. Парень даже растерялся от такого признания. Смутился. Немного покраснел. — В меня? То есть серьёзно в меня? — Как видишь да. Все серьёзнее некуда. Я люблю тебя, Чуя… Грудину сдавило сильнее. Перед глазами аж потемнело. Шум крови отдавался в ушах. Фёдор прикусил губу, чтобы не показать как ему плохо сейчас. Вот он момент истины. Если ему сейчас откажут, то Достоевский просто напросто умрёт прямо здесь и сейчас. Его «Болезнь любви» длится очень долго. Чуя же сидел на кровати, покусывая губки и думая о чем то своём потом выдыхает. — Иди сюда. — Что? Из-за шума в ушах парень плохо слышал да и соображал. — Подойди ко мне я сказал. Достоевский покорно приблизился. Чуя одной рукой хватает русского за руку, заставляя наклониться к себе и целует в губы. Страстный требовательный и очень собственнический поцелуй. От такого у, обычно невозмутимого, Фёдора аж мурашки по телу пробежались. Такого от Накахары он никак не ожидал. Боль в грудине прекратилась. Цветы завяли и осыпались на кровать и пол рядом с кроватью, даруя потрясающее чувство полной свободы и комфорта. Это было самым верным признаком того, что Достоевского тут тоже очень любят. — Чуя. — смог только выдать, потрясенный всеми этими событиями, Достоевский. — Я тоже тебя люблю, Федь… — улыбаеться Накахара. Дождь закончился. Теперь светило солнце. Для них двоих.

***

Чую полностью здорового выписали через месяц. С больницы его забирал Достоевский, который одолжил машину у Гоголя, да последний был не против. — Хочешь на своего впечатление произвести? — Пх… Да какая тебе разница? Фёдору сейчас настроение вообще ничего испортить не могло. Он был слишком рад. — Молчу молчу. — весело произносит Гоголь. Чуя со своими вещами тоже очень счастливый ждал Фёдора возле входа в больницу. Увидел машину Достоевского бешено замахал тому рукой чуть ли не подпрыгивая мол, вот он я! Я тут! ,. Достоевский только усмехнулся подъезжая, остановил машину и не глуша мотора вышел. И его чуть не снесли. — Привет привет. — усмехнулся Фёдор, гладя Чую по рыжим волосам. — Я вижу ты очень счастлив. — Конечно же… Каким мне ещё быть? Грустным? — Грустным точно не надо быть в такой прекрасный день. — Вот именно, я тоже так думаю. — Поехали. Я дома сюрприз тебе приготовил в честь твоей выписки. — Оооооо… Жду недождусь… Чуя прежде чем сесть в машину оглянулся на больницу. И то ли просто блик от солнца то ли ему и правда привиделась довольная моська Осаму за оконным стеклом его бывшей палаты. " Дазай» — Чуя, ты чего замер? Поехали. — А да… Чуя виновато моргнул, улыбаться Фёдору и садится к нему в машину.