Пауки и мухи

Мелани увидела Нэнси на следующий же день в школе. Та плелась по коридору почему-то одна, согнувшись и опустив голову, будто её вели на невидимой цепи. Когда они поравнялись, за цепь дёрнули. Нэнси откинула голову — и сжалась. Смотрела на Мелани вытаращенными глазами и не моргала, казалось, даже перестала дышать, пока семь широких шагов не обезопасили их друг от друга. Мелани была уверена, чувствовала спиной: Нэнси не сдвинулась с места, пока она не скрылась за поворотом. Добить Фрэнсис сейчас было бы так легко. Просто подойти и толкнуть со спины, и она растечётся, как лужица, и больше не сможет встать. Взять конец цепи, обмотать вокруг шеи, даже затягивать бы не пришлось — она бы рухнула под невидимой тяжестью, а голова бы противоестественно подогнулась, как кончик сгоревшей спички. Мелани осознавала это так же чётко, как и то, что не имеет никакого желания прикладывать к этому руку. Не было ни злости, ни жажды мести. «Все видят, как ты дотлеваешь, Нэнси, но никто не будет тушить фитиль», — мысленно ответила Мелани на просьбу-вызов в глазах Фрэнсис, когда пересеклась с ней взглядом. «Все всегда всё видят». Из женского туалета вышел растрёпанный Артур Кеннет ван дер Уолл, на ходу зачёсывая волосы. «Что он там забыл?» Судя по отвратительнейшей довольной ухмылке, либо какой-то бедолага «отрабатывал» то, что задолжал Артуру, либо… «Нет. НедумайНедумайНедумай». Кто-то явно поменялся с Мелани телами, это ей совершенно не подчинялось. Внутри всё вспыхнуло, и она рванула на себя любезно подставленную ручку ни в чем не повинной двери. «Джекпот, мать твою». Пенни-чёрт-её-дери-Грант. Мелани не могла сбежать от Пенни в своей голове, не то, что развернуться и уйти, когда в паре метров от неё стояла Пенни вполне себе реальная, которую можно потрогать, можно окликнуть, заставить обернуться, оторваться наконец от своих идеальных блондинистых волос, не требующих дополнительной укладки, посмотреть в глаза и ответить, что вообще, чёрт возьми, происходит. Мысленную Пенни можно было перебить тем, как странно шевелится верхняя губа у миссис Роджерс, бородавкой поварихи Марты, заглушить старыми попсовыми песенками; закрыть перед ней все двери и часами караулить шаги; схватить себя за плечи и трясти головой что есть мочи, пока все миниатюрные Пенни не повыпадут из ушей. Но сейчас, находясь в пределах одной комнаты, Мелани казалось, что они гораздо ближе, чем были в пределах одной головы. «Ты всё себе придумала. Всё было только у тебя в голове». На тысячу миниатюрных Пенни, конечно же, в сознании мисс Грант не было места ни для одной копии Мелани, даже старой и чёрно-белой, которую можно было бы свернуть три раза и положить в карман. «Тебе нечего дать ей взамен». Сколько она уже стоит здесь? Минуту? Две? А Пенни даже бровью не повела, не обернулась ни на хлопок двери, ни на чужое прерывистое дыхание. И от этого подчёркнутого игнорирования закипала внутри кровь и вытягивались жилы. Надо было догнать и попросить Фрэнсис ударить сильнее, чтобы мисс совершенство раз и навсегда вылетела у неё из головы. Пенни держала помаду своими аккуратными пальчиками и восполняла урон, нанесённый вражескими губами ван дер Уолла. Мелани смотрела на неё и видела, как со спины подходит Артур и прижимает её к раковине. Мелани смотрела на её волосы и видела, как он варварски зарывается в них руками и портит кукольную прилежность. Мелани смотрела на её губы и видела, как он грубо подминает их своими, стирает старательно проведённые границы, как оставляет следы на шее и ключицах, как от грубых движений расползаются красные пятна на бледной коже, как ему нравится давить посильнее, чтобы, даже когда он ушёл, она ощущала, что он держит её в своих руках. И она, похоже, не была против. — Разве трахаться в туалете не для простолюдинов? — выскочили ошпаренные слова. Пенни медленно повернула голову, посмотрела на неё из-за плеча и резко развернулась. — Кто это сделал? — голос прозвучал ровно. Мелани не сразу поняла вопрос. В тот вечер, после незабываемой встречи с Фрэнсис, она вернулась домой и не обнаружила Энни. Нашла в холодильнике замороженный кусок чего-то и приложила к носу. Пульсирующая боль отдавалась в голове, пока не была обездвижена холодом. От ворочаний во сне узелок с кровью в носу лопнул, и синяки расплескались под глаза. Дышать стало трудно, сломанный нос стонал при каждом вдохе, что его продолжают использовать, но Мелани даже нравилось: её неприязнь к запаху этого города наконец обрела физическое воплощение. — Не твои проблемы, — выплюнула Мелани. Лицо Пенни нисколько не изменилось. Слова вспыхнули и обгорели, стоило им вырваться изо рта, так и не долетев до её ушей. Мелани не узнавала её. Вернее, она не узнавала в ней ту Пенни Грант, какую знала последнюю неделю, за какую хотела разбить Артуру лицо и с какой ворвалась требовать объяснения. С этой Пенни требовать было нечего: отполированная фарфоровая маска с неживыми глазами. С неодушевлённых вещей ничего не требуют. Неживая Пенни сымитировала изгиб брови и направилась к выходу. Мелани испугалась, что, если её сейчас выпустить, та Пенни, её Пенни внутри этой оболочки исчезнет, навсегда растворится, стоит перешагнуть порог. — Я не могу выкинуть это из головы, — пока мысли толкались в панике, правда легко и беспрепятственно вышла на свет. Это сработало. Пенни внутри пока была в безопасности. — Ты не можешь просто так уйти, — голос Мелани дрогнул, и она сглотнула, чтобы отбросить жалостливые нотки. Пенни снаружи обернулась и потянула за нужные ниточки — уголки губ расползлись в издевательской усмешке. Мелани смотрела, как виртуозно кукла Пенни обращается с человеческим механизмом, и злилась, что кто-то смеет распоряжаться её телом. Хотелось шагнуть к ней навстречу и толкнуть со всей силы, чтобы неловко подогнулись коленки, и она упала спиной на кафельный пол. Никакой, даже самой очеловеченной кукле не выдержать такого падения. Мелани бы тоже упала на пол и, не задумываясь, расчистила бы руками груду осколков, чтобы найти под ними настоящую Пенни. Мелани обязательно так сделала бы, если бы какой-то посторонний голос, точь-в-точь как её собственный, не перебивал. «А будет ли что искать?» — Гав-гав, — Пенни-кукла пропела её голосом. — Чего? — Гав-гав-гав, — приблизилась. — Я ошиблась. Как же я ошиблась, моя дорогая Мелани, — обошла со спины, — ты тоже собака. Такая же, как и Нэнси. Ещё один цепной пёс, — прошептала над ухом. Каждое слово слетало с её рта прямиком Мелани на шею. Растягивалось, обхватывало, и свободный конец возвращался хозяйке в руки. От вороха взметнувшихся ругательств голова потяжелела и наклонилась. Мелани открыла рот, но не смогла выбрать окончательно, варианты множились и застревали в горле — сквозь вмиг возведённую стену вырвался только всхлип. Пенни-кукла потянула за связку слов и заставила её поднять голову. Мелани смотрела на неё и чувствовала, как слёзы начинают щипать глаза, но запретила себе опускать взгляд или зажмуриваться. Стиснула зубы так, что свело челюсть; дыхание было рваным и частым. Мелани смотрела на неё и пыталась уговорить сердце биться медленнее, отправила ему на подмогу маленькую Мелани, чтобы та попрыгала на нём, побила ногами, стиснула в руках, порвала, покусала, расцарапала — что угодно, лишь бы унять непослушный, глупый орган. Но что могла одна Мелани против тысячи миниатюрных Пенни? Разве просто Мелани хоть когда-либо было достаточно? — Успокойся, — мерный голос прозвучал тише, Пенни придвинулась к ней и оказалась прямо под лампой. Ослепительно-белый свет сиял прямо над её головой, и Мелани не могла понять, было это чем-то издевательским или божественным. — Я не хотела, чтобы всё получилось так. Мне жаль, — Мелани слушала её и чувствовала, как миниатюрные Пенни повинуются голосу и успокаивают сердце. — Жаль? Тебе жаль? И это всё? — слёзы больше не разъедали глаза и не сушили горло, она на миг задумалась, что должна была бы злиться, что даже предатель-организм подчиняется королеве Грант, но почему-то осталась довольна этой мыслью. — Послушай, тебе может показаться, что ты влюблена в меня, но это не так. Всего неделю назад ты прекрасно обходилась без моего участия, — подошла ещё ближе. — Ты не собака, Мэл, мне не стоило этого говорить. Тебя невозможно приручить, ты самостоятельный человек, не зависящий от меня, ты ничего не должна мне. Ты будешь жить, как раньше. Ничего не изменилось, — она говорила, и Мелани заметила, как сквозь слои фарфоровой маски, под слепящим светом, становятся видны все её трещинки. Оболочка истончалась, и прежняя Пенни, живая Пенни проступала всё сильнее. — Мелани, ты… — расстояние между ними было в толщину бумажного листа, который хотелось надорвать. Мелани боялась пошевелиться, боялась, что воспалённое сознание подкинуло ей кость в виде мисс Грант и, стоит неровно вздохнуть, реальность тут же пойдёт рябью, а сама она очнётся во вчерашнем дне на кафельном полу, объятая огнём внутри и снаружи, вдыхая отравленный Фрэнсис воздух. И не было почему-то ни одной причины сомневаться, что Пенни стала бы её последней фантазией. Желание прикоснуться обжигало кончики пальцев, и она испугалась, что Грант может расплавиться под её руками. Мелани не заметила, как поднялась на носочки. Опомнилась, когда обнаружила голубые глаза прямо напротив. Не упала, не отшатнулась — ноги будто приморозили к полу. Сократить расстояние стало смертельно важным. Она набрала полную грудь воздуха и… и точно споткнулась бы, если бы не ледяная магия Грант. Среди всего смрада этого города, сочащегося изо всех щелей, преследовавшего её, куда бы она ни пошла, она впервые уловила что-то ещё: запах не примешался, не слился с общей вонью, а мягко, но настойчиво пробился в нос. Мелани так давно не различала запахов, что не могла его описать, но понимала совершенно ясно: так не могло пахнуть ничего, принадлежащее этому городу. Так пахнет только что-то приятное. Мелани вдохнула ещё раз и поняла, что может разложить его по оттенкам: какая-то искусственная сладость, притворяющаяся естественной, свежесть, ненавязчивая, летучая и кое-что ещё, прячущееся под вуалью других запахов. Самое родное и привычное, такое… Такое подходящее Пенни Грант — чистота. Абсолютное, казалось бы, отсутствие, прозрачность, при этом совокупность всего идеального, баланс, высшая точка. Одним словом, совершенство. Запах, благодаря которому мерещилось, что мисс Грант везде и нигде одновременно. Мелани вздохнула третий раз и поняла, что больше ничего, кроме мисс Грант, не видит, не слышит и не чувствует. — Попроси, — Пенни смотрела на неё из-под полуопущенных ресниц. — Что? — прохрипела Мелани. — Просто попроси, — Пенни приоткрыла рот. Мелани потянулась к ней. Весь мир сузился меж тонких полураскрытых губ. Стоит Грант сделать одно движение — и хрупкое мироощущение Беленкофф раскрошится ко всем чертям. — Я дала тебе слово, помнишь? Просто скажи это, Мелани. Чары Пенни усилились и сковали всё тело: Мелани смогла только испуганно расширить глаза. Попыталась напрячь горло — тщетно — холод взял голосовые связки в заложники и перекрыл выход. Она чувствовала, как звуки стремятся вырваться и ударяются о баррикады. — Попроси меня, — Пенни наклонила голову набок и подалась чуть вперёд, как при поцелуе; с кончика её носа спрыгнул маленький электрический разряд и укусил Мелани за щеку. Пошевелить рукой не удалось: тело отказалось подчиняться. В борьбе с влиянием Грант у Мелани не осталось союзников. — Проси, — прошептала Пенни. Мелани проглотила просьбу целиком, поймав ниточку букв прямо из её рта. — Ну попроси, — Пенни подхватила губами разделявший их воздух. На миг показалось, что больше никакой преграды не существует. Хотелось подорваться и убежать или прижаться к ней — всё, что угодно, лишь бы не стоять, замороженной, не имея возможности пошевелиться. Мелани не понимала, почему её крики внутри не слышны снаружи. Звуки в горле собирались вместе и таранили баррикадную стену — каждый из них разбивался вдребезги. Она чувствовала, как под горлом копятся остатки падших, но не могла сглотнуть. — Проси же! — приказала Грант и отпрянула. Мелани пыталась объясниться взглядом, но Пенни решила сосредоточиться на слухе и осталась слепа ко всему невербальному. Тело-предатель окончательно обрело самостоятельность — её начало трясти. Она — глупая пойманная рыба — открывала рот и беззвучно хватала воздух, силясь хоть что-нибудь произнести. Рыбаки ждали, когда она дойдёт до грани и затрепыхается, враз начнёт говорить или по-рыбьему помолится о спасении. Мелани смотрела на своего рыбака и злилась, что беспомощно болтается на крючке. Плавниками теперь не прикрыться. «Тебе нужно, чтобы все вокруг тебя были жалкими». С твёрдым намерением она внутренне напряглась, чтобы силой мышц вытолкнуть из себя слова, как выдавливают из тюбика зубную пасту, но вытекла только невнятная кашица из застрявших звуков. От обиды и злости защипало в глазах и в носу, ком из невыговоренного разбух в горле, нижняя губа дёрнулась и задрожала. Мысленно Мелани просила, умоляла, проклинала, но на самовольное тело ничего не действовало. Как она может достучаться до Грант, если собственный организм отказывается выходить на связь? Или это справедливое отмщение за все годы, когда она сама к нему не прислушивалась? Смоченный слезами вздох наружу вырвался всхлипом. Стало трудно дышать. Всхлипы полнились и вылетали один за другим, и она почувствовала, что задыхается. Пенни снова приблизилась к ней и протяжно выдохнула прямо в открытый рот — искусственное дыхание без касаний — Мелани поглотила всё до последней капли. Вторичный, переработанный Грант воздух казался потрясающе свежим, запросто сломал барьер внутри и наполнил лёгкие. Конечности начали оттаивать. — Ска-жи э-то, — по слогам произнесла Пенни, не сводя с неё глаз. Пенни говорила. Её губы шевелились. До Мелани донёсся смысл, но она не смогла сказать ничего в ответ. Человечек внутри побежал к руинам и начал складывать развалившиеся буквы вместе, но они не хотели держаться, расклеивались и расползались. Первый слог грубо втыкался в последний, и лишний кусок для крепления середины некрасиво торчал, как у двух насильно соединённых паззлов, — слова по звучанию выходили странные и инородные, как из детского придуманного языка. В итоге он схватил ворох разных звуков, надеясь, что в полёте чудесным образом они выстроятся в нужном порядке, и побежал к выходу. Когда человечек уже собирался выбросить улов со рта, Мелани вдруг посмотрела на Пенни и поняла, что не заметила, как та отстранилась. Сколько времени она заново училась разговаривать? Как можно выглядеть такой разочарованной и безразличной одновременно?! Мисс Грант направилась к выходу, и от её движения звуки выпали у человечка из рук и разлетелись по полу. Она переступила порог не обернувшись. Все несказанные слова потеряли ценность и бесшумно вывались. Мелани осталась погребённой в их пыли. «Чтоб тебя!» «Мелани Грант», — вспомнились недавние слова кого-то из одноклассников. Она тогда долго примеряла это имя, пыталась произнести на разных языках, приукрасить другим акцентом, раз за разом прокручивая в голове. В какой-то момент даже подумалось, как естественно это звучит: через десяток повторений слова срослись и друг без друга казались оторванными и неполноценными. «Какая же ты идиотка». «Мелани Грант» звучит так же, как «горжусь своей матерью» и «у меня всё хорошо». Как-то чужеродно и нереально, как из параллельной вселенной, альтернативного мира, на детском придуманном языке. Не соответствует действительности, безосновательно, такого не скажешь вслух. «Мелани Грант» звучит так же безнадёжно, как «я люблю тебя», и не имеет никакого права на жизнь.

***

Пришкольный стадион встретил её, как и всегда, молчаливо и равнодушно. А её это устроило более чем. Осенью мертвеющие листья бросались с высоты и устилали резиновое поле хрустящими трупиками; по пути сюда Мелани успела раздавить пару тоненьких хребтов. Казалось, стадион был не против стать последним пристанищем для них, так что, когда Мелани легла сверху на сухую подушку из павших до неё, ему не было никакого дела. Осень, листья умирают и падают. Одним больше, одним меньше — не имеет значения. Мелани посмотрела наверх и сжалась в ожидании огромного ботинка, принадлежащего кому-то куда большему, чем она сама, который не заметит, как придавит её к земле с ворохом листьев. Хрусть. Не хотелось бы только прилипнуть к подошве и протащиться по городу хрен знает сколько, размазываясь по асфальту, оставляя на ступеньках следы, пока дома её не счистят жесткой щёткой и не спустят в канализацию. Она чувствовала себя преданной и обманутой всем Миром, не городом, хотя Мир, по большому счёту, никогда и ничего ей не обещал. Сквозь запутанные кроны деревьев проглядывалось воспалённое небо. Набухшее, болезненно жёлтое, с редкими красными прожилками, оно, казалось, еле сдерживалось, чтобы не рухнуть на землю и не растечься, как не самое свежее яйцо. Если бы Мелани умела ставить диагнозы, она бы сказала, что у него желтуха. У неё тоже когда-то была. Сзади, за забором, что-то шевельнулось, и Мир внезапно обрёл посланника и голос: — Я надеялась, что найду тебя здесь. Не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кого выбрала вселенная, при всей сопутствующей Мелани удаче. — Не оправдать твои надежды, судя по всему, нельзя по законам мироздания. — Ты имеешь право злиться. — Я не злюсь. Мне всё равно. — Пусть так. Мелани, — позвала Грант после непродолжительной паузы, — Мелани, повернись ко мне. Пожалуйста. Даже собственное имя из её уст звучало, как нечто постороннее, не подходящее. Ме-ла-ни — она произносила его так плавно, тягуче, почти по слогам, словно пытаясь распробовать, перекатывала буквы во рту изворотливым языком. Мелани поморщилась, представив, каким для Пенни может быть её имя на вкус. Она резко встала и развернулась: — Я хочу знать. — Что именно? — Пенни, казалось, невозможно было застать врасплох. Мелани подошла к сетчатому забору почти вплотную. Свитые железные прутья поделили Грант на десятки маленьких ромбиков — трещины, прежде заметные только под ярким светом, теперь можно было потрогать. Она заставила себя смотреть прямо в глаза: хотела запечатлеть момент, когда мисс совершенство рассыплется на кубики, как выстроенная башенка. — Почему ты такая сука? — надломился трескучий голос. Пенни ещё пару секунд молча смотрела на неё, будто не услышала вопрос, а потом вдруг засмеялась. Захохотала, разразилась смехом, так же внезапно и громко, как попадает молния в сухое дерево. Мелани нахмурилась и решила, что, должно быть, вылетев изо рта, буквы перемешались в какую-то бессмыслицу. А смех был такой сильный, что Пенни не могла удержать его в себе: согнулась, прижала руки к животу и упала на колени. Она смеялась уже так долго и сложилась так неестественно, что у Мелани, глядя на всё это, свело живот. Когда она наконец поднялась и смахнула скопившиеся слёзы, фарфоровая маска в некоторых местах лопнула, обнажив все щербинки и сколы. Но такой, уязвимой и полуразрушенной, похожей на винтажную куклу, пострадавшей от небрежного обращения, она казалась Мелани ещё прекраснее. «Её ничто не может испортить». — Извини. Меня никогда об этом не спрашивали, — мягко улыбнулась. Над правым уголком наметилась ещё одна трещинка, — прямо. А спросить, как оказалось, стоило: Грант рассказала о своём становлении с начальной школы до сегодняшнего дня спокойно и отстранённо, будто всё происходило и не с ней вовсе, будто описанные события прошли мимо и лишь слегка задели плечом. Мелани могла бы понять, найти первопричину и смотать в клубок по ниточке обстоятельств, чтобы в конце концов оказаться здесь, на заднем дворе школы. Но она не слушала. Она смотрела на оживившуюся с освобождением Пенни, на её осмелевшие жесты, на ужимки, в которых поубавилось кукольности, на расползающиеся трещины. Смотрела, перестав дышать, готовая вскочить в нужный момент, чтобы чересчур вольные движения руки или головы не стали причиной тотального раскола. Пенни говорила что-то о зависимости от внимания, о более эффективных способах привлечения и о принципах социальных отношений. О роли Фрэнсис и Артура, о том, как в четырнадцать устроила похороны моральным устоям в палисаднике перед домом без прощальных речей и ненужных слёз, о том, как этот дом стал резиденцией, о том, кто и по чьему повелению начал звать её не иначе, как совершенством. — Ты красивая. Могла бы выбрать способ полегче, — хмыкнула Мелани, когда Грант наконец выдохнула и опустила руки. — Внешние данные не являются достижением. Ради них я ничего не сделала, моей заслуги в этом нет, — Пенни пожала плечами. — Но ты же этим пользуешься. — Естественно, я же не дура. Это приятное преимущество. — В вашем мире знают, что, если заменять слова на синонимы, по существу ничего не изменится? — В нашем мире главное — убедить себя. Веришь ты — верят все, так это работает. Они замолчали, и Мелани почувствовала, как вопрос, колючей пружиной сидевший в животе, начал рваться наружу. — Что теперь? — выпрыгнул, стоило ей открыть рот. — Сформулируй свой вопрос конкретнее, ты же умеешь, — откинулась назад, зацепившись руками за сетку. — С нами, — решимость выскользнула вместе с вопросом, оставив Мелани расплачиваться. — Ничего не изменилось, Мелани. Тебе кажется, что ты влюблена в меня, но это не так, — сложила руки на груди. — Если ты пытаешься построить надуманную реальность, то это не значит, что все так делают, — слова Грант больно отозвались внутри. Захотелось кольнуть в ответ. Пенни свела брови. — Предположим. Но даже если так, с чего ты взяла, что мне есть, чем тебе ответить? Сказанное наотмашь ударило по лицу. Мелани схватилась за первое, что попалось под руку: — А зачем тогда ты пришла? Пенни — хороший стратег. Хорошие стратеги, импровизируя, часто паникуют и выдают что-то нежизнеспособное: — Я проходила мимо. — Ну и прошла бы дальше. Зачем подошла? — Хотела поздороваться. — Приветствую, леди Грант, — отвесила саркастический поклон. На месте решимости разгорелась двусторонняя упрямая злость: на неё и на себя. Какого чёрта?! Почему пару часов назад она обмякала в объятиях проклятого ван дер Уолла, использующего её как очередной способ продемонстрировать свою «состоятельность», а с Мелани, для которой она правда что-то значит, с Мелани, готовой собирать её по осколкам, она обращается как с ложным воспоминанием, пытается забыть и откреститься: «это всё дурной сон». Чушь! И что Мелани, чёрт возьми, за тряпка?! Не собака, жалкий, побитый щенок, стоящий перед ней на задних лапках и умоляющий взять себя в добрые руки. С каких пор тысячи миниатюрных Пенни перехотелось выгонять из головы?! Мелани чувствовала себя так, будто старается запрыгнуть в уходящий поезд, и поезд этот можно было остановить, только поддев рельсы колким словцом или воткнув поперёк доказательства. — Кажется, у вас проблемы с кратковременной памятью: вы сказали, что надеялись найти меня здесь, стало быть, пришли сюда специально. — Я солгала. — Тогда или сейчас? Повисла победная тишина. Хотелось добить, оглушить, растрясти, чтобы она очнулась, прозрела и наконец поняла, насколько сильно она нужна Мелани и насколько же сильно нуждается в ней сама: — Передай Фрэнсис, что ни черта у неё вышло. Одного раза было мало: я просто так тебя не отдам. В следующий раз пусть бьёт сильнее, — слова выплёвывались по одному и тяжело падали под ноги. Надо было отдышаться. Пенни несколько мгновений смотрела на неё не мигая. А потом взяла и просунула обе руки через заборную сетку. …Прутики были прочные, но тоненькие, гладкие, не царапались и не рвали одежду. Забор выглядел внушительным: опоясывал всю школьную территорию и возвышался над Мелани на три головы. Вот так посмотришь — прямо-таки неприступная стена, отстраняет тебя от внешнего мира, обступает со всех сторон и загоняет в угол. Мелани подумала, что совсем не удивилась бы, если бы сейчас решётки поползли вверх и срослись куполом, выдавив надувшийся желток неба, чтобы тот просочился сквозь дырки и смешал в кашу мёртвые листья. А моргнёшь — и уже просто рыболовная сетка, мягкая, податливая, свалится, того и гляди, если сильно потянешь; и, главное, кого поймали — тебя или тех, снаружи, — непонятно. Мелани казалось это очень логичным: подбирать сеть под размер улова. Для рыбок маленьких, юрких следовало отдавать предпочтение сетям в мелкую клетку, а таких, как она, мутировавших, прямоходящих, нужно ловить на воздухе, в прочные железные сети, чтобы они, сколько ни бились, не вырвались. Таких, как Пенни, хищных, очеловеченных, надо ловить на живца: насадить того на крючок, оставить в доступном месте и ждать. Только лучше быть осторожным, чтобы она не сорвалась. Лучше не оставлять их наедине. Лучше не подпускать их слишком близко. Лучше… Руки Пенни так легко проскользнули, что, казалось, ей под силу распутать кованные сети над головой и в голове Мелани и выпустить обратно в океан… Схватила её за щёки и притянула к себе, сжала в ладонях так сильно, будто намеревалась раскрошить челюсть. Мелани дёрнулась, попыталась отцепить руки от лица, но ничего не вышло. Пенни придвинулась и коснулась её кончиком носа. Мелани подняла глаза и была парализована такой близостью. «СЕЙЧАС?» Резко и точно пробило осознание: их взгляды пересеклись за секунду до того, как это сделают губы. Сердце сначала замерло, а затем забилось так быстро, словно пытается проломить рёберные тиски. Обездвиженная колючим пристальным взглядом, Мелани не заметила, как губы накрыло что-то мягкое и чужое. И в тот же миг кто-то будто вытащил из плеч каркасные ниточки, и руки-плети, не в силах сопротивляться, безвольно повисли вдоль тела. Не разрывая зрительного контакта, Грант зажала нижнюю губу Мелани и провела по ней холодным языком. Прищурилась, наблюдая за реакцией, а потом одним выдохом разлепила ей настороженные губы, проникла внутрь и закрыла глаза. Следующий удар сердца растягивается в вечность: мир вокруг состаривается на глазах. Предостерегающий забор ветшает и рушится под властью времени, умерщвлённые листья истлевают в труху, а земля дрожит, грозится разверзнуться прямо под ногами и провалить их в небытие. Когда не спасётся ничто, когда реальность одряхнет и облетит струпьями, им останется только держаться друг за друга изо всех сил, как за уцелевшие, уместившиеся в одного человека обломки бывшего мира. Мелани втягивает носом воздух, и вездесущий запах мисс Грант тоже застревает в вечности; сознание рассыпается в клочья. Язык Пенни скользил по зубам, оглаживал нёбо и атаковал собственный; Мелани чувствовала, будто пустила змею себе в рот и ждала закономерного конца, но препятствовать не хотелось. Она решила стать змееловом и тоже просунула руки сквозь сетку, обвила вокруг талии Грант и притянула к себе. Долговязые руки пришлось укладывать в два оборота, Мелани боялась переборщить и случайно проломить изношенную оболочку. Но когда послышался подозрительный треск, она сжала её так крепко, как только могла, чтобы удержать от расщепления. У Грант, кажется, отнялись ноги и вся сила уместилась в руках: челюсть свело под её пальцами. Мелани приоткрыла рот, позволяя углубить поцелуй, и тоже закрыла глаза. Темнота развязала язык и руки. Чем глубже заходили исследования, тем круче сжималась пружина внизу живота; короткие электрические разряды кусали пальцы. Поцелуй был долгий и выматывающий: недостающий воздух Пенни тянула из Мелани — словно у неё для этого была специальная трубочка — лёгкие послушно отдавали ей живительный кислород. Мелани нащупала маленькие трещинки у неё во рту — и каждую аккуратно загладила языком. Процесс распада пошёл изнутри — Мелани вслепую пыталась реконструировать оболочку: подбирала каждый отвалившийся кусочек и приклеивала, куда могла дотянуться. Изнуряюще-монотонный поцелуй стал тягучим и вязким. Ошибиться, не разобравшись в сложном механизме, было страшно, но ещё страшнее было оставлять её полуразрушенной. Когда Грант наконец отстранилась, Мелани перестала дышать: боялась, что её старания оказались губительными (а что она когда-либо делала хорошо?), и малейшее движение любой из мимических ниточек спровоцирует фатальный раскол. Пенни Грант рассыплется быстро и безвозвратно, не кубиками, а в пыль, чтобы не подлежать восстановлению. Но этого не произошло — Пенни смотрела на неё и улыбалась. Широко и искренне, так, что морщинки сложились вокруг глаз, улыбалась реставрированным ею, Мелани, ртом. И в тот миг, когда груз упал с плеч с томившимся выдохом, она вдруг поняла, что больше не может вдохнуть. Дыхательные пути обратились в удавов, которые проглотили воздух и удерживали внутри своих змеиных тел. Подняла на Пенни расширившиеся глаза, и та поняла без слов: взяла Мелани за запястье одной рукой, а второй — продирижировала её дыхательной системой, восстанавливая работу, и все органы, как по волшебству, подчинились и продолжили концерт. Излечившееся пронзительно-голубое небо сияло своей чистотой и праздновало выздоровление. Мелани, в тысячный раз за вечер взглянув Грант прямо в глаза, поймала себя на мысли, что не видит разницы в цвете. Между ними — зияющая чернотой пропасть, расползающаяся с каждым неровным шагом. Ноги скользят по камешкам из социальных различий, и те — и гранитные, и золотые — скатываются и подкармливают её. Между ними — просто заборная сетка, быстрым шагом обойти за семь минут. Ромбики ровные, большие, так и просят просунуть через них руку…

***

Они лежали рядом на покрывале из отживших листьев, и мисс Грант, что удивительно, не волновалась о чистоте своего платья. Волновалась она только о том, не холодно ли Мелани здесь лежать. — Что сказала бы миссис Беленкофф, узнай она, что ты предпочитаешь девочек? — устроилась Пенни на её плече. — Не девочек. Тебя. Пенни приподнялась на локтях и заглянула ей в глаза: — Не хочу разочаровывать, но я тоже… — Я предпочла бы тебя, даже будь ты парнем, деревом или рыбой. — Серьёзное, хоть и не совсем законное заявление, — Пенни кивнула и легла обратно. — Хорошо, что сказала бы миссис Беленкофф, если бы узнала, что ты предпочла меня? Мелани размышляла над ответом и кусала губы. — Что я вся в своего папашу, раз повелась на блондинистую шлюху. Грант рассмеялась — и смех её подкинул кучу сваленных листьев. Они лежали рядом и смотрели на абсолютно здоровое небо. Мелани нерешительно вытащила руку из-под головы и попыталась отыскать ладонь Пенни наощупь. Пошарила в нескольких местах по земле и хотела уже стыдливо прятать обратно под голову, как ладошка, очевидно, совершенно случайно подставленная, нашлась. У Пенни оказались предусмотрительно цепкие пальцы. Сердце сжало и отпустило; по венам заструилось покалывающее тепло. Это как ты вручаешь другому заряженный пистолет, наставляешь на себя, расставляешь руки и кричишь: «Стреляй!» А он бросается к тебе на грудь, прикрывает собой и прижимается всем телом. И слышишь ты бесперебойный стук напуганного сердца, а выстрел — нет.

***

Выстрел был. Выстрел был, просто Мелани, оглушённая своим глупым счастьем, не услышала его и продолжила таскаться трупом. А остальные — услышали. Потому выстроились вдоль стен на следующий день, когда она шла по коридору, чтобы наблюдать одиночное восстание мертвецов. Смотрели на дырку во лбу, сверлили косыми взглядами так, что чуть не проделали рядом вторую, чуяли гнилостный запах и шевелили губами в немом вопросе: «Зачем это, ты, Беленкофф, пришла в школу? И труп-то из тебя неправильный, ты разве не знала, что трупы лежат в земле, трупам вставать не положено?» Все только смотрели. Никто не подошёл, не подвёл к зеркалу, не показал на след от пули пальцем, не сказал на ушко, не объяснил. А Мелани и не знала, что умерла, не знала, что мёртвая. Мёртвые-то, они, своего запаха не замечают. Нет у них обоняния — отмерло. Так Мелани и гадала, в чём причина молчания, пока не встретила Пенни. Не встретила Пенни Грант в объятиях ван дер Уолла. Они стояли между шкафчиками; толпа сначала скрывала их, но любезно расступилась, когда Мелани проходила мимо, и явила ей благословенную парочку. Рот Пенни целовал мерзкого Артура, руки покорно лежали на его плечах, но глаза — как всегда открытые — смотрели точно на Мелани. И в тот же миг пуля снова пробила центр лба. Вылетела насквозь и с треском врезалась во что-то металлическое позади. Только в этот раз Мелани почувствовала. По очереди взрывалась каждая клеточка тела, внутренности захлёбывались и тонули, ошмётки сознания разносило ударной волной. «Однозалповый на М6 — убила». В ногах ещё теплилась жизнь — они понесли её прочь от Пенни, пули и коридора. Занесли в первую попавшуюся каморку, приказав безвольным рукам собраться и открыть дверь. Там уже прятались другие беженцы — Джесси и Фрэдди — целовались за старой шваброй. Друг с другом и добровольно, как положено прикрыв глаза. «Глаза закрывают влюблённым и мертвецам», — подумала Мелани, бесшумно покидая кладовку. Стало быть, мисс Грант живее всех живых и всех влюблённых. Она не помнила, как оказалась у злосчастного туалета, сознание посмертно замигало, лишь когда заметило Фрэнсис. Мелани замерла. Руки тряслись, ноги послушно ждали, в голове подсчитывались силы для последнего боя — их не было. А Фрэнсис вдруг посмотрела на неё, жалостливо-понимающе, и уступила дорогу. «Никто не будет тушить фитиль», — читалось в её взгляде. «Все всё видят», — мысленно подтвердила Мелани. Когда закрылась дверь туалета, она услышала глухой удар, как пакет, наполненный водой, с высоты лопается об асфальт, — похоже, Нэнси тоже не выдержала и таки растеклась. Вода на мёртвом лице не ощущалась совсем, но руки упорно продолжали брызгаться. Позади хлопнула дверь — было наплевать, выйди из неё хоть сам дьявол. Кто же будет добивать мёртвого?! Но дьявол не вышел — только Тилли, что нарочито громко вздохнула и подошла к Мелани. — Да-а, Пенни, конечно, та ещё сучка, но даже для неё это слишком, — ехидно улыбалось отражение Ферингло в зеркале. — Мне похуй, — собственный голос показался чужим и сдавленным, еле выползшим из-под внутренних завалов. — Нет, я не понимаю этого. Всё равно что поставить тарелку перед голодающим и наблюдать, как он корчится от заворота кишок. — Съебись отсюда, — начавшаяся агония разожгла остатки сил — руки вцепились в край раковины. — Ну зачем ты так, Беленкофф, я же не как все, посмеяться, я пожалеть тебя хотела… — Я сказала тебе съебаться! — ярость развернула её и заставила замахнуться. А потом в голове что-то щелкнуло — изображение пропало — и летящую прямо к лицу Тилли руку Мелани поймать не успела. — Твою мать, ты, что, совсем больная?! — вопила та, прижав к пострадавшей щеке ладонь. — Тебе это с рук не сойдёт! Пенни не оставит этого просто так, поняла?! — Да мне похуй, ты слышала?! — с криком слетели последние предохранительные крючки. Внутренняя лавина нашла выход наружу. — Похуй! На тебя, и на твою Пенни, и на всех вас! Хоть перетрахайтесь там все! — зудела обожжённая глотка. Растерявшаяся Тилли онемела и зашагала к двери — Мелани провожать не стала. Опустошённые внутренности ныли, пальцы дрожали и соскальзывали с края, а хотелось почему-то смеяться. Она согнулась и попыталась вытошнить его, подталкивая мышцами пресса. Живот болезненно скрутило: органы сжались, боясь быть выплюнутыми. В горле что-то застряло — она разогнулась и выкашляла смех сухими комьями. Смыла холодной водой. Отдышалась, посмотрела на себя в зеркало — и не узнала. «В этом городе не только мухи отвратительно глупые».