Не по зубам, или демонам вход запрещен!

Лайми приготовила все, что было нужно, аккуратно разложив инструменты на столе. Тут были и маленькие щипчики, и нечто, сильно похожее на скальпель, ватки, растворы, лупа, ещё какие-то приборы — все перекачивало из наборов зельевара и артефактора. Я не знал, что может понадобиться. И сомневался, что вообще что-то понадобится. Пусть и неподтвержденная, но всё-таки реликвия. Значит, за ней должны были ухаживать. Отвлекало только то, что девушка постоянно думала о Илой. Но понять ее было можно — не каждый день встречаешь убийцу. Все надежды разбились в тот момент, как была распахнута коробочка. Появилось предположение, лишь предположение, что прЫнц выловил из реки первый попавшийся камень и принес его нам. Возможно даже, что внутри этого тихонько зарождалась новая жизнь. И я ещё сильнее пожалел, что кто-то захотел нам помочь. Лайми скривилась, метнулась за тряпочными перчатками и только в них снова потянулась к коробочке. «Подожди… Может, нам подстелить под эту штуку хотя бы газетку?» Мое замечание, как оказалось, было вполне дельным. Мы снова сделали паузу, чтобы найти старый академический выпуск (в этом мире газеты назывались просто еженедельниками или ежедневниками, поэтому значение слова «газетка» пришлось пояснить) и в несколько слоев расстелить его на поверхности. По крайней мере, так я не буду волноваться, что испорчу имущество академии. Теперь, когда нечто было извлечено на свет, я мог это разглядеть. Ну то есть как… Это было похоже на помесь волос и водорослей, паутины и грязи. Даже форма не угадывалась, только торчала какая-то нитка — видимо, некогда это служило шнурком, но сейчас источилось и уже казалось частью этого месива. «Вот тебе и кот в мешке, Диппер,» — с досадой подумал я, аккуратно беря скребок в руки.  — Что такое кот в мешке? — Амфис взялась за щепцы, но явно не знала, с какой стороны к этой штуке подступить. «Неприятный подарок. Держи вот тут,» — указал я ей, и дождавшись, когда она всё-таки решится побеспокоить клубок недоразумения, стал пытаться соскрести грязь и… И остальную грязь. Та, будучи засохшей, убиралась без труда. «Оно лежало столько лет в земле… Как он вообще это нашел? Неужели правда принес нам кусок камня?»  — Смотри, — девушка что-то пытается подхватить щипцами. — Трава, вроде. Сухая, кусочками. И… Волосы? Я аккуратно поднял лупу и уставился на очищенные участки, где уже проклевывалось что-то сероватое, с темными пятнами, а вокруг действительно торчали волосы. «Правда. Только они прилипшие. Вот, смотри, — я скальпелем тыкаю в артефакт. — Будто до этого их обваляли в клею.»  — Или в крови. «Сомневаюсь, что за столько веков кровавые следы могли сохраниться,» — обстоятельно замечаю я, продолжая отскребать оставшуюся грязь.  — Откуда же его достали? «Из земли. А может как Смеагол [7] — из реки.»  — Что? «Не важно, забудь.» Мы несколько минут сидели молча, пока я смахивал последние крупицы грязи. Перед нами предстал зуб. Большой, с вырезанной на нем символикой, а широкая часть представляла собой оскаленную пасть с рядом мелких зубов. Красивое украшение, выглядит даже как-то брутально. В моем мире мужчины (да и некоторые женщины тоже) подобные побрякушки носили. Только тут я был уверен, что это настоящая часть какого-то мифического существа, а не кусок деревяшки. Или из чего ещё подобные вещи делали в моем мире?  — Красота. Как думаешь, настоящий? «Ты про материал или суть артефакта?»  — М-м… Пожалуй обо всем и сразу, — девушка взяла филактерию руками и стала вертеть перед лицом, осматривая внимательней. — Я ещё ни разу не видела подобной символики. Это не похоже на эльфийские символы. Не похоже даже на демонические. Как считаешь? Да никак, собственно, не считаю. «В нашем неравенстве присутствовали виверны. Если одна из легенд не врёт, то это зуб дочери короля их народа.»  — Очень похоже. Смотри, тут ещё осталась грязь, которая не даёт рассмотреть лучше! Девушка хватается за скальпель, дёргает рукой с целью очистить амулет на весу, но промахивается, попадая мне по пальцу. Артефакт я, разумеется, выронил.  — Ох, Диппер, прости меня! Я… Я понятия не имею, как это произошло! Она стягивает с моей руки грязную перчатку и осматривает рану. Кровь есть, но ничто не предвещает, что я умру от ее потери. Ранку нужно было промыть. «Пойдем в душевую. Нам ещё зуб отмывать.» Амфис согласно кивает, хватает амулет и направляется на выход. В душевой первым делом я самолично промываю кулон. Просто чтобы других «случайностей» не произошло. За столбняк я не волнуюсь — в этом мире мне вряд ли что-то будет угрожать, пока я не достигну цели. Да и медицина тут в разы лучше, что для них какой-то там столбняк. Лайми продолжает извиняться, но в процесс не лезет. Только внимательно осматривает рану, когда я включаю воду. Кровь уже почти не сочится, болевых ощущений не возникает. Замотаю палец да и дело с концом. Тем более, нужно вернуться в комнату за зубной пастой или растворителем, которые отлично смогли бы восстановить былую белесо-желтоватую цветовую гамму амулета. Он всё ещё оставался серым, с темными пятнами, но грязи уже не было. Однако в комнате Амфис запротестовала и не позволила мне побрякушку отбеливать. Сказала, мол, мы не знаем, что с артефактом станет. Я с ней согласился. Отчасти потому что сомневался, что Филактерия настоящая. А отчасти — потому что даже не подумал, что с ним может что-то статься. Мы перебинтовали палец, а потом принялись искать новый шнурок. Тряпичный или кожаный не нашли, а вот какой-то талисман, бесполезный со слов Лайми, с цепочки сняли, а последнюю приурочили к артефакту. Дело было за малым — понять, что теперь с амулетом делать.  — Может под подушку положить? «И что это даст?»  — Не знаю, я просто предложила первое, что пришло в голову. Класть никуда не стали — просто одели на шею и оставили висеть. Авось чудо и случится. Только меня беспокоил вопрос: допустим, просто допустим такое чудо, что артефакт настоящий. Что же тогда станет с Лайми? Она будет запечатана в нем, как какой-нибудь Джинн в лампе? Или просто исчезнет? А как же тогда существует Диппер? Он привязан к Академии? Или к телу? Может, к убийце? Хотя факт убийства ещё даже доказан не был. Да и обсудить мы это не успели. Получается, Пайнс как и Амфис — видит всех, ходит среди нас, но как дух?  — Что будем делать? — подала голос девушка, усаживаясь на стул перед столом. Я уставился на кучу мусора на еженедельнике. В голове вспыхнула мысль. «Волосы… Вот если бы можно было как-то отследить, кому они принадлежали.»  — Даже королевские маги вряд ли могут быть на такое способны, но… Зачем? «Скажем, просто предположим, что можно было бы попытаться встретить дух Лаввиэль. Ну, теоретически, она же могла быть убита. Если мы узнаем, кому принадлежат волосы, то сможем побывать в месте, где она умерла и…»  — Диппер, ты забываешь одну вещь. Это было сотни лет назад. Если я правильно знаю, то нынешнему королю эльфов… Больше шести сотен лет, может больше семи. Даже королевские маги не скажут точно, чьи это… Локоны. Может, установят, что это женщина. И что им очень много лет. Вот поэтому я любил свой мир. ДНК и генетика — сила. Даже спустя тысячу лет они устанавливают, что кому принадлежит. А тут маги, да ещё королевские, — и те не могут. Так, хорошо. Будем думать обширно. Артефакт, которому больше семи-шести сотен лет, обнаруживается в земле. Вряд ли он валялся у кого-то под ногами. Теорию о том, что его хранили и оберегали, пусть это и легенда, отметаем. Тогда следующее — волосы. Я бы предположил, что артефакт могли выкопать из могилы. Допустим, но, во-первых, там не было бы столько волос. А во-вторых, они прилипшие. Почему? Рабочий вариант — филактерию с Лаввиэль сдернули, не пожалев и пары локонов. Годится. Годится в условиях войны, драки или нападения. Если сдернули, значит, украли. А потом принесли обратно к эльфам? Бред. Если только это не сделал ее соплеменник. История, как известно, наука с додумыванием, а потому проблем переписать ее нет. Но тогда следующий вопрос — если украли свои, значит для чего-то. Но если артефакт в таком состоянии — он не пригодился. Снова несколько вариантов развития. И ведь я так могу вечно размышлять. Так, к чему я пришел? Вряд ли артефакт охранялся как зеница ока. Допускаю, что с прошлого носителя его сдернули. Сдернули для чего-то, но не знали, как использовать, а потому выкинули. И тут возникает главный вопрос: а была ли последним носителем Лаввиэль?  — И что в итоге? — спросила Лайми, сбив меня с потока мыслей. «А то, что нехорошо подслушивать чужие мысли,» — раздражённо отвечаю я, полностью теряя нить размышлений. Мы ничего не знаем — точка. Все это — голые теории. Возможно, рабочие в какой-то степени, но в отношении легенды…  — Я не нарочно, — девушка пожимает плечами, аккуратно, чуть брезгливо, превращает газету с грязью в свёрток, после чего выкидывает в мусорное ведёрко. Над тем, что делать с бархатной коробочкой, мы думаем напряжённо.  — Там были волосы мертвеца… «Ты носишь на себе кулон мертвеца, если тебя это успокоит.» Резонно, поэтому коробочка просто была отряхнута и засунута в комод. «Что ты собираешься делать, если Филактерия окажется настоящей?»  — Не знаю, — Амфис легкомысленно пожимает плечами. — Обустраивать ее? Мы ведь даже не знаем, тот ли это артефакт. Что уж говорить о его работе. «Не боишься?»  — Единственное, чего я боюсь, Диппер, это твари, которая ходит в стенах Академии. Остальное — детский лепет в сравнении с тем, что может ждать нас, — последнее слово она произнесла с нажимом. Мол, тебе бы тоже об этом задуматься. Но я не хотел. Вроде как ленился, полагаясь почему-то на Сайфера. Мне казалось, что уж сегодня точно ничего не случится, а вечером, уже через несколько часов, я просто расскажу ему все, как есть, а проблему он решит сам. Без меня. Без нас, то есть. Однако вечером Билл не пришел. Не появился и к ночи, что заставило нас поволноваться. Точнее, волновалась Лайми за нового своего возлюбленного. Я же почему-то чувствовал себя настолько морально уставшим, что спать мы легли гораздо раньше обычного. Впервые за все это время я видел сон. Передо мной было огромное поле цветущего вереска. Бескрайнее сиреневое море, уходящее в красно-оранжевый закат. Оно было сзади, спереди — везде. В воздухе стоял терпкий сладкий запах, лёгкий ветер трепал слегка отросшие волосы. Я был босиком, в какой-то белой толстовке и черных брюках. В ногу неприятно впивался камень, а потому я посмотрел вниз, отвлекаясь от созерцания самого прекрасного в жизни сна. Ощущения были болезненные, слишком реалистичные, но под поднятой стопой ничего не оказалось — только сухая земля в окружении цветущего рая. Подняв взгляд, я наткнулся глазами на большой камень вдалеке, а на нем заприметил фигуру. Эти детали настолько сильно выбивались из общего плана, что не могли не цеплять внимания. Любопытство взыграло, а я, как кошка, отказывать ему не любил. Каждый шаг щекотал, вереск был похож на сено, иногда кололся, но в общем доставлял вполне приятные ощущения, когда я наступал на него. Я старался смотреть вниз, чтобы ставить ногу на землю, но кустиков было так много, они так плотно друг к другу располагались, что скоро я сдался и просто пошел вперёд, вдыхая чудесный аромат и наслаждаясь лёгкими порывами ветра, которые кидали челку в лицо и холодили открытые участки кожи. Чем ближе я подходил к камню, тем отчётливее видел сидящего на нем человека. Длинные черные волосы, черная же одежда, но пол определить не получалось — фигура расположилась ко мне спиной. Закат красиво ложился на кудри, которые светились черным металлом. Наконец, я добрался до камня, взобрался на него и сел рядом с человеком, тоже уставившись вперёд. От поверхности веяло солнечным теплом, тем самым, которое ощущаешь летом, когда вылезаешь из моря и сидишь на каменном, прогретом солнцем, пляже. Вызывает чувство ностальгии по детству, когда ты радуешься каждому дню, а жизнь кажется такой простой и веселой. Я прикрыл глаза, прислушиваясь к шелесту ветра в цветах. Только он и звук размеренно бьющегося сердца среди тишины и покоя. Хотел бы я остаться в этом сне подольше.  — Что ты видишь? — спрашивает, как оказалось, девушка. Не открывая глаз, я шепчу:  — Верксковое море, закат. Я вижу простор и бесконечность, а ещё свою собеседницу и край камня, на котором сижу. А что видишь ты? — я спросил, потому что думал, что сейчас мы перейдем к какой-нибудь заумной философской теме, в которой обязательно сойдёмся мнениями. Но собеседница насмешливо фыркнула.  — Ты материалист. А я никогда ничего не вижу. Но помню, как все должно выглядеть. Девушка поворачивается ко мне лицом, и я вздрагиваю, заглядывая в черные, как сама ночь, глаза. Радужка, склера — они полностью черные. Лицо ее, некогда хорошенькое, испещрено шрамами. Самые крупные — от лба, через левую бровь и до подбородка, а другой — от щеки и через губы. Они глубокие, розоватые, будто ещё совсем свежие, и совершенно уродливые. Раны были рваные, заросли так, будто их не один раз повторно вскрывали, совершенно забывая залечить. Шрамы же украшают и тонкие, а точнее худощавые, руки. Шея и даже стопы — все исполосовано вдоль и поперек, будто на девушке даже живого места не оставили. Пугающую картину прикрывала одежда — под ней, я был уверен, картина ещё страшнее.  — И как же все до́лжно?  — Это была гористая местность. Здесь располагался самый красивый из всех городов, которые когда-либо существовали. Архитектура, полисадники, площади, мостовые — прекрасно было все до мельчайших деталей, — девушка вытянула вперёд руку, будто указывая на что-то перед собой. — здесь была главная площадь, по которой день и ночь сновали люди, а позади, прямо за нами, была арка, ведущая в королевские сады, а за ними — дворец белого камня. Мы бы сейчас сидели в лучах солнца на мраморных ступенях. А вокруг гремела бы музыка, люди забывались в танце. Последний день этого города — цветочный фестиваль. Сегодня днём здесь произнесли клятву любви с десяток истинных пар — раз и навсегда став самыми счастливыми. Она замолчала. Глаза ее были открыты, но я был уверен, что сейчас она ничего уже не видела. Воспоминания исчезли. Им на смену пришла тоска.  — Что тогда случилось? — задаю вопрос, а сам пытаюсь представить самый прекрасный в мире город. У меня получается посредственно: я вижу широкие улицы, невысокие домики в несколько этажей и с острыми крышами. Я вижу арку, а за ней — королевский сад. Он огромен, пестрит цветами, тут нет охраны — им не от чего защищаться. А сам дворец… Огромный, белокаменный, с башнями и большими разноцветными кристаллами в основании. Он оплетен цветами, почему-то тоже белыми, на тоненьких светло-зеленых вьющихся стебельках. Я стараюсь представить образ более детально, но не могу — не получается.  — Случилось тогда пророчество. Одному из принцев соседней страны сулили гибель от рук моего народа. Но он, как будущий король, не мог рисковать собой, поэтому отправил сюда армию. Страна была буквально стёрта с лица земли, хотя это и случилось много позднее, чем я жила.  — И вы ничего не могли сделать?  — Могли, но не стали. Одна эльфийка предсказала, что у нас не будет шансов. Что через много лет война уничтожит многие государства, потому что правитель нашего врага — злое и очень могущественное существо.  — Получается, пророчество того… Короля не сбылось?  — А как же, — девушка фыркнула. — Пророчества никогда, — слышишь? — никогда не ошибаются. Но им нужно время на исполнение.  — Эта эльфийка… Была Лаввиэль? Ты с ней знакома?  — Она меня не застала, увы. Да я бы и рада познакомиться с прорицателем. Однако если в мое время они были большой редкостью, то сейчас и вовсе перестали существовать. А если и рождается человек с этим поистине чудесным даром, то прячется, проклиная свою судьбу и себя.  — Почему?  — Потому что долго они, как правило, не живут. Мы сидели молча. Я обдумывал услышанное и наблюдал за медленным падением солнца за горизонт. Уже темнело, ещё каких-то пару минут и последний его луч скроется из вида, полноценно уступая место ночному светилу. Серп, впрочем, уже висел в небосводе, но пока какой-то слабый, бледный — дожидался своего момента. Информации было очень много, но вся она будто бы относительная. Была страна — случилась война — перестала быть. Ни имён, ни времён, ни точных событий — я будто услышал детскую сказку перед сном. Можно было, конечно, сделать вывод, что произошло это все примерно семь сотен лет назад, когда ещё жива была Лаввиэль. Но война случилась гораздо позже. А значит, я снова потерян во времени и не располагаю верной информацией. Да, не так я представлял себе отдых.  — А… Вопрос, конечно, неучтивый, но кто ты? — я аккуратно скосил глаза на девушку, но та вообще никак не отреагировала. Ровным голосом сказала:  — Когда ты обречён на бесконечное скитание в пустоте, титулы, твой род и даже имя становятся последним, о чем ты думаешь. Поэтому я уже не помню, кем была до заточения здесь.  — Здесь — это в филактерии?  — Здесь — это здесь. Я закатил глаза. Ну да, логично.  — Получается, ты чего-то здесь дожидаешься?  — Да. Я была прошлым, стала бессмертием. Теперь я — неотъемлемая часть тебя. Ты станешь настоящим и будущим. И что это значит? Кажется, у меня философские глюки от голода, ведь мы с Амфис пропустили не только обед, но и ужин. Да и сладкое, от которого ломился шкаф, на еду похоже совсем не было, поэтому после перекуса желание поесть никуда не ушло. Похоже, теперь от переизбытка глюкозы мне будут сниться вот такие вот сны. Я — настоящее. Да уж, с последними событиями я только настоящим и существую. В будущее даже заглядывать страшно.  — И что это значит? — обиженно бурчу я, видя, как последний луч солнца скрылся за горизонтом.  — Я выполнила свой долг. Теперь твоя очередь нести на своих плечах это бремя, иномирянин. Я не сразу понял, что она сказала, а когда понял… Почему-то даже не удивился. Это же сон, а значит, тут все про всех знают.  — Ты куда-то уходишь?  — Нет, мое время всего лишь подошло к концу. Девушка прикрыла глаза, подняла лицо к небу и глубоко вздохнула воздух, задержав его в лёгких. Выдыхала медленно, смакуя каждую секунду. Будто она уже очень давно находилась без воздуха под водой и вот, наконец, вынырнула на поверхность. На ее губах, испорченных шрамами, впервые появилась настоящая лёгкая улыбка.  — Наконец я смогу отправиться туда, где меня уже очень давно ждут. Это все теперь твое, — не опуская лица, она обвела окружение широким жестом. — Этот маленький мир ограничен исключительно тобой самим. Теперь ты его смотритель.  — Что? В каком смысле? — я изумлённо вздернул брови, абсолютно не понимая, какого черта происходит.  — Смотри внимательно. Сегодня на небосклоне зажжётся новая звезда, — девушка открыла неожиданно обычные, человеческие глаза, уже совсем не черные. Они были живые и будто бы горели огнем, сияя не хуже звёзд, но смотрели печально: вверх, в темноту, в бесконечность. Я поднял лицо к небу, со скепсисом наблюдая, как вокруг месяца проступают маленькие белые точки — звёзды. Их было особенно хорошо видно сейчас, даже лучше, чем в городе. Такое огромное-огромное небо над нами, темное, а в нем яркие звёздочки.  — Вообще-то, звёздная карта — статичное явление, особенно в рамках нашего жизненного отрезка, а поэтому… Я замолчал, понимая, что меня уже никто не слышит. Камень был пуст, моя таинственная собеседница исчезла, оставив после себя только ощущение полной растерянности. На секунду мне показалось, что на звёздной карте появилось новое сияние.