Тотем: Змей, Часть 1 Доказать свою верность

Он не хотел уходить. Он искал тысячу поводов задержаться, лишь бы только продлить то время, которое мог провести с ней вместе. Рена терпеливо улыбалась, но неуклонно теснила его к двери. Из спальни проводила в душ, из душа выгнала на кухню, там после традиционного кофе опять отказалась от его компании, совершенно не двусмысленно поглядывая на часы. — Нейджи, прекрати, пожалуйста. Не теряй лицо еще больше, — она сказала это негромко, но Нейджи подавился на середине фразы, как будто она на него закричала, предварительно запустив ему в голову тарелкой. — О чем ты? — его улыбка была смущенной. — О том, что мне нужен отдых и время подумать. Понимаешь? — она не могла заставить себя посмотреть на него прямо. Стыд редко посещал ее душу, но сейчас у нее внутри как будто вырос кактус. И теперь где-то за грудиной все кололо и мучило. Не так чтобы нестерпимо, но... больно. Он отставил чашку в сторону. Помолчал, обдумывая, и спокойно сказала ей, не тревожась и не боясь опустить взгляд: — Рена, я должен извиниться перед тобой за то, что отчасти принудил тебя к близости. Но мне не стыдно за это, так что мои извинения будут чисто формальные. Благодарить тебя за ночь я тоже не буду — она тебе не нужна, благодарность эта, ведь ты не хуже меня понимаешь, что благодарить за это почти равноценна тому, как если бы я оставил тебе денег. Ты просишь время подумать — хорошо, я дам тебе это время, но не заставляй меня ждать слишком долго. — Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? Я тебе ничем не обязана, а ты ничем не можешь на меня надавить. Он криво усмехнулся. — Спасение твоей жизни не считается? Она вернула ему улыбку еще более кривой. — Будем считать, что я за это уже расплатилась. Натурой, — она с трудом держала на лице выражение безразличия вперемешку с глумливостью. «Прости, Нейджи, но мне придется быть сволочью прямо сейчас, вот так низко и вульгарно, чтобы ты не заподозрил, как сейчас хреново на душе, как хочется просто лечь и не двигаться. Лечь и не двигаться». Нейджи побарабанил пальцами по столешнице и вздохнул, поджимая губы в неодобрительной гримасе. Вздохнул и посмотрел в окно, как будто ничего интереснее в жизни не видел до этого и после. В его голове шумел прибой, ломило виски. И дело было даже не в том, что ночь была бурной и он не успел как следует выспаться, скорее, на него накатило душевное опустошение. Как будто поле после пожара — все выгорело и затихло, и что дальше — не ясно. И то, что было огнем, полетом, жаром, страданием, теперь лишь осыпалось сухим пеплом, пахло горечью и чем-то, что нельзя восстановить. Нейджи не мог понять, что будет дальше. Рена была совершенно права, когда говорила, что последствия его действий уже нельзя будет исправить. Но какие последствия теперь на него обрушатся, он не знал. Оставалось лишь ждать. Он был совершенно уверен, что рано или поздно — а скорее всего, рано — она даст ему исчерпывающий ответ на все его вопросы. — Хорошо. Все равно мы вернемся к этому разговору позже. Рена, пойми, это все случилось не просто так и отмахиваться от этого я не собираюсь. Для меня то, что произошло, очень важно. Поэтому я буду ждать, — в глазах Нейджи не было и тени сомнения. Казалось, что впервые он принимает решение, которое продиктовано не его честью, а его собственным желанием. — Как пожелаешь, — она пожала плечами, все так же избегая его взгляда. Было стыдно до невозможности, практически как никогда в жизни. Да, это все же случилось — она начала сожалеть о своем поступке, даже не пытаясь переложить ответственность на Сестер, хотя они тоже сыграли свою роль. Сестры же сидели тихо и были весьма собой довольны, даже не напоминая о том, что Рена обещала их покормить. Наконец хлопнула дверь, и Рена вздохнула с облегчением. Заварила крепкий кофе, выкурила несколько сигарет и уже подумала было сходить в ванную. В голове не было ни одной толковой или связной мысли. В девушке смешалось все — и досада, что она поддалась влечению, и приятное воспоминание о проведенной ночи, и раздумья о том, что делать дальше с другой головной болью из Сунны… Не стоило забывать и о странном покупателе Сестер. Возможно, сегодня стоило навестить Боке и попытаться выпотрошить из него ответы. Но ее мысли снова и снова съезжали на ночное приключение. Удивительно все это было и невозможно. Вполне возможно, что если бы она сильно захотела, то все это можно было прекратить. Что бы там себе Нейджи ни думал, но насиловать ее в буквальном смысле этого слова он бы точно не стал. А так, красиво поймал ее на минутной растерянности, а там уже и Сестры подключились. И его любовные таланты тоже заставляли задуматься. Вот уж никто бы не подумал, что зацикленный на самосовершенствовании шиноби окажется вполне себе опытным и в более интимном аспекте жизни. Обратив внимание на то, что в ее одежде присутствует элегантный минимализм, Рена нехотя сходила в гардеробную и надела самую поношенную мужскую рубашку, которую нашла. От частых стирок она вылиняла до неопределенного серо-голубого цвета, но зато была мягкая и длинная и доходила до самых колен. Застегивать ее до конца Рене было лень, так что, убедившись, что самое главное прикрыто, она остановилась, а когда выяснила, что застегнула рубашку не на ту пуговицу, лишь махнула рукой и вернулась на кухню, на ходу закатывая слишком длинные рукава. Ополоснув чашку под краном и расплескав кофейную гущу по раковине, Рена поставила ее на полку и села за стол, подперев голову руками. Сил двигаться не было. Это была не банальная физическая усталость, ведь ее выносливости можно было только позавидовать, но в последнее время она стала замечать, что ей чего-то нехватает. Чего-то очень важного, жизненно необходимого. Странная хандра накатывала волнами, от чувства собственной беспомощности начинало тошнить. Провалы в памяти случались все чаще, хотя Рена уже месяц как была чистой — коноплю можно было и не считать. Мелкие случайности происходили все чаще, и каждый раз от ее души будто откалывался кусочек личности. Сегодня утром она наконец-то заметила, что у нее пропала сережка в пупке. Золотое колечко, которое она носила уже пару лет в память об одном очень умелом любовнике, с которым смогла прожить почти две недели. Тогда он лично проколол ее кожу и вдел серьгу. Просто так, не подразумевая вообще ничего особенного, а ей понравилось. И теперь этой серьги не было на месте. В какой момент, когда, почему? Она не знала. И так чего ни коснись. Сестер спрашивать не было смысла, ведь они при всем желании не смогли бы дать ей ответ на все эти странности. Оставалось только надеяться, что в моменты этих провалов она ничего совсем уж непоправимого не натворила. Хотя, даже если и натворила, то жалеть не будет. Было бы о чем жалеть — об обществе, которое ее отрицало, но продолжало пользоваться, или о своей жизни, которую Рена презирала всей душой. Смешно, только что она сама упрекала Нейджи в том, что он не умеет радоваться, и вот пожалуйста, поймала себя на мысли, что дешевый угар и злой кураж не заменяют ей счастья. В душе болело. Ночь с Нейджи лишь растравила старые раны. Как будто у нее что-то отняли, что-то ценное и нужное. Но она не могла понять что. Сказать, что ей было просто тошно, было бы не совсем верно. Все было намного хуже, но более точного слова для определения своего душевного состояния она на тот момент не нашла. «Может, стоит согласиться с тем, что предложил мне Нейджи? В любом случае, это будет забавно... Хотя это же не отменяет тех причудливых отношений, что у меня завязались с Гаарой. М-м-м, а что, если просто дождаться того момента, когда Гаара вернется в Суннагакуре, а потом с чистой совестью еще раз поговорить с Нейджи? Если та дрянь, которую ему подселили в психику, к тому времени не рассосется, то разговор точно состоится. Сестры! — она беззвучно потянулась к сознаниям своих сожительниц. — Что это было?» Но Сестры молчали, то ли не желая отвечать, то ли просто не зная ответа. Что же, они часто так поступали, и их поведение не было для Рены чем-то особо уж удивительным. Она задумалась, пытаясь понять то, что увидела, — с подобными вещами она еще никогда не сталкивалась и, если честно, даже не представляла, что такое возможно в природе вообще. Рена восстановила в памяти картинку и теперь вертела ее и так, и эдак, пытаясь во всех подробностях и рассмотреть мелкие детали. Так что чем больше она размышляла на эту тему, тем больше вопросов возникало. Во-первых, искусственный очаг был внедрен настолько филигранно, что не было пропущено ни одной связи, к которой он крепился. Душа каждого человека не однородна — она больше напоминает море, в котором тут и там возвышаются острова или водовороты. Любовь, привязанность, ненависть, презрение выглядят почти одинаково, а возникают и функционируют вообще идентично. Рена называла такие вещи очагами, потому что перед ее мысленным взором они были пульсирующими энергетическими сгустками, интенсивность свечения которых зависела от силы испытываемых эмоций. Большой шар в оплетке из каналов покоился в «гнезде» в нужном уголке души. «Гнездо» — это нити эмоций и воспоминаний. Например, вот допустим, тебе пять лет и тебя отвели в школу и забрали самым последним, а дети вокруг стояли, тыкали в тебя пальцем и говорили, что твоя мама не придет. Вообще никогда. Вот и будет у тебя тогда милое такое «гнездышко», к которому подведены каналы из «мама никогда не придет», «мама и вправду никогда не придет, потому что я уже остался один», страха, отчаянья и обиды. А внутри всей этой конструкции возникнет со временем очаг — страх потери и неумение никого отпускать от себя. И чем чаще ты обращаешься к этим воспоминаниям, тем жарче разгорается «очаг» и тем толще становятся каналы-воспоминания и каналы-эмоции. Когда Рена натыкалась на очаги, она с легкостью могла разобрать всю подноготную чувства, лишь взглянув на каналы или просто подергав их. Но в ситуации с Нейджи она в тот момент не обратила внимания на подобное несоответствие и теперь прекрасно понимала, что добровольно предлагать опять покопаться в его душе Нейджи не будет. А есть вещи, которые без согласия, пусть даже и условного, не сделаешь. Во-вторых, даже представители Великого Дома Яманака, легендарные мозголомы, лучшие в своем деле, вряд ли справились бы с такой задачей, как бы ни гордились своим талантом. С виду вообще выглядело, что очаг тут был уже очень и очень давно, но против этого кричали тонкие, явно недоразвитые связующие-каналы, которые просто физически не могли его напитать. А он горел. Значит, в него зарядили вполне себе приличный заряд энергии для долгой автономной работы, пока каналы не подключатся естественным путем. Но те каналы, которые были подведены, были подобраны так, что со временем при регулярном обращении к ним очаг мог бы и сформироваться. Но именно чудо любви, которое непостижимо смертным, является одной из самых больших загадок. Как смог этот таинственный мастер совершить такое, ведь никто, даже сам влюбленный, не знает, из каких вещей именно у него возникнет привязанность, страсть, любовь. А у Нейджи под готовый жаркий очаг подогнали «гнездо». Даже подправили его сексуальные предпочтения, просто добавив пару позиций, под которые Рена и подпадала. Более того, очаг был обернут подобием защитной оболочки, которая не давала Нейджи в полную силу изливать свою энергию, но со временем она должна была истаять, и тогда Рене останется только пожалеть Нейджи. Все выглядело очень естественно, так что у Нейджи не могло возникнуть и доли сомнений в том, что он чувствует. Пытаться что-то объяснять? Без толку, он просто с потрясающим упрямством отмахнется от таких заявлений. Потому что он тоже, как и она, знает — такое просто невозможно! В-третьих, даже если ему приживили чужое чувство, то оно бы вызвало мгновенное отторжение. Это все равно что пытаться пришить собачью ногу кому-нибудь на спину. Появилось бы то же неловкое чувство, что она тут как бы не совсем к месту. А у Нейджи вообще было полное восприятие нового очага, как будто это все его, родное. Ну не бывает так! И все-таки, как поступить? Соблазн использовать ситуацию в свою пользу был просто непреодолимым. Внезапное осознание степени принуждения гордого Нейджи давало Рене все основания полагать, что при правильном подходе его можно будет держать очень и очень близко. И ее даже не останавливала мысль о том, как на это могла отреагировать клановая родня. Хьюга были весьма придирчивы в вопросах чистоты своей породы. Бьякуган был тщательно взлелеян Кеккей Генкай и являлся одним из главных достояний Конохи. На Главах клана всегда лежала ответственность за то, чтобы их кровь оставалась сильной, и из-за этого браки внутри клана заключались исключительно после внимательного изучения генетических карт. Внеклановые связи, которые могли принести приплод, запрещались под угрозой наказания. Полукровки могли получить или не получить бьякуган, но в любом случае кровь становилась нечистой, а принять такого метиса в Побочную Ветвь было необходимо. В общем, много проблем для всех. Насколько Рене было известно, Хьюга и сами не торопились заводить интрижки на стороне, относясь к своей личной жизни с должной самодисциплиной. Но ситуация была неординарной. Могло ли это быть провокацией против клана? Возможно, но пока Рена не планировала обзаводиться спиногрызом от кого бы то ни было. Так что покрутить хвостом с Нейджи можно, но осторожно, как только она выпроводит Гаару обратно в Суннагакуре. А потом на нее накатило раскаяние. Каким бы он ни был — самоуверенным, гордым до идиотизма, с комплексом неполноценности, но у него нельзя было отнять той внутренней чистоты, которой не было у самой Рены. Да, это было вполне в ее духе, измарать и извратить все хорошее, до чего она могла дотянуться. Но сейчас, может, пора было остановиться? Ведь, черт побери, она могла остановить хотя бы утреннее приключение. Рена со стоном стукнула лбом об мраморную столешницу. Ощущение ей понравилось, поэтому она приложилась сильнее, а потом еще раз и еще. На каждый удар она цедила сквозь зубы «Дура!». — М-м-м... дорогая, что это за сеанс самобичевания? — внезапно раздался мурлычущий голос за ее спиной. У нее каждый волосок на теле встал по стойке смирно от неожиданности, и она резко обернулась на источник шума. На пороге стоял Орочимару и, склонив голову на бок, наблюдал за происходящим. Через руку у него был перекинут костюм на вешалке, запакованный в пакет с ярлычком из химчистки. — Я и не думал, что ты практикуешь такой экзотический способ самовнушения. Что-то произошло? — любезно поинтересовался он, пересекая кухню и перекидывая костюм через спинку стула. — Я пришел вернуть костюм. Его даже постирали и погладили. — Как любезно с твоей стороны, — совсем не любезно буркнула она. — Не мог бы в следующий раз топать погромче? Надоела мне твоя манера подкрадываться. И вообще, когда ты начнешь стучать в дверь и прекратишь вламываться в мой дом без приглашения? Это по меньшей мере невежливо... — О, милая моя девочка, я не вижу смысла тратить время и силы на «вежливость», особенно с тобой. Ведь ты — самая невоспитанная хамка во всей Конохе. — Орочимару усмехнулся, демонстрируя крупные клыки. «Мало того, что эта тварь ядовитая и с такими зубами, что может прокусить меня насквозь, ему еще надо быть таким ехидным и наглым», — подумала Рена, без удовольствия рассматривая точеное лицо своего гостя. Орочимару потянул носом и сел без приглашения. — Сваришь мне кофе? — С какой стати? — спросила Рена, забрасывая ноги на соседний стул. — Я скажу «пожалуйста». Рена фыркнула, но встала и достала из морозильника кофейные зерна. — Мне с твоего «пожалуйста» ничего не перепадает. — О, меркантильное ты золотце, тогда я как-нибудь тоже тебе что-нибудь сварю. — Орочимару, от тебя можно только отравы дождаться! — Ты хранишь кофе в морозильнике? — приподнял бровь он, с удовольствием рассматривая Рену и переводя разговор на другую тему. — Да, — Рена пока еще дулась на незваного гостя, но не могла скрыть того факта, что ей было лестно его присутствие на кухне. Это же как нужно было отличиться, чтобы к ней на кофе не считал зазорным заскочить сам великий и ужасный, которого ищут уже лет двадцать и все никак найти не в силах. — Зачем? — Так кофе получается ароматнее и вкуснее. Из морозилки в кофемолку, из кофемолки в кофеварку, а оттуда в чашку. Только так и никак иначе. Рена стала молоть зерна в электрической мельничке для кофе, которую купила на этот случай и которая по цвету ужасно хорошо сочеталась с кухней. Уже от запаха свежесмолотых зерен ей стало лучше. Она даже испытала что-то отдаленно напоминающее благодарность к Орочимару, который отвлек ее от грустных мыслей. Он сидел на ее кухне, вытянув скрещенные в лодыжках ноги под стол. Плечи его опирались на спинку стула. — Будь как дома, — сказала она с сарказмом, наблюдая, как великий саннин совершенно по-хозяйски ведет себя в ее доме. Он улыбнулся, абсолютно не испытывая неловкости от своего поведения: — Ты мне расскажешь, как провела последние дни? — Не-а, — она широко зевнула, не отвлекаясь от сакрального действия кофеварения. Он улыбнулся еще шире: — Ну естественно! И что же тебе не дает по-дружески поделиться со мной новостями? Мне, знаешь ли, скучно. Рена поставила две чашки, сахар и настоящие сливки из холодильника на стол, игнорируя его вопросы и легкую провокацию. Кофе пузырился темной пеной почти вровень с краями джезвы. Аромат шел резкий, теплый и такой густой, что хоть на руки наматывай или подвешивай вместо занавесок на окна. — Как тебе сделать кофе? — Как себе. — Никаких личных предпочтений? — Рена не отрывала глаз от поднимающейся шапочки пены. Он покачал головой, не вставая со своего места, но потом, поняв, что его жеста никто не видит, сказал: — Нет. — Хорошо. Рена разлила кофе по чашкам, проигнорировала сахар и сливки, но добавила немного корицы, перца и мускатного ореха и поставила на стол. — Угощайся. Орочимару взял чашку обеими руками, поднес к лицу и глубоко вдохнул поднимающийся пар, подержал его в глубине носа и легких. Прикрыл глаза и выдохнул: — Изумительно... Пригубил, слизнул острым языком пену с верхней губы и улыбнулся. Они сидели друг напротив друга. Глаза у него были цвета гнилой листвы — теплого густого зеленого цвета, который еще так часто умудряется выглядеть холодным. На лице у него было дружелюбное выражение, а взглядом он следил за всем, что делала Рена. Сейчас его глаза были странно теплыми с еще более странно расширенными зрачками, настолько расширенными, что почти круглыми. А в расширенных зрачках Рена знала толк не понаслышке. — Ты что-то принимал? — Угу, — он даже не пытался отвести взгляд, лишь приподнял уголки бледных губ чуть выше. А потом тут же спрятал мимолетную улыбку за краем чашки. — Что? — Опий. Хочешь? — Нет. Для обкуренного опием ты не слишком сонлив, — она отставила чашку и плела косу, предварительно распутав колтуны и расчесав кое-как пряди пальцами. — Потому что меня угостили волшебным напитком богов. Кто тебя научил варить кофе? — Любовник. Орочимару усмехнулся: — У тебя это почти такой же универсальный ответ на все вопросы, как и «пошел в задницу». — Ага, — зевнула Рена, снова берясь за чашку и неторопливо растирая горячую, горько-коричную гущу по небу. Первую за день чашку нормального кофе никогда нельзя пить наспех. Рена потянулась за пепельницей и сигаретами. Орочимару тоже цапнул сигарету из пачки. — Что тебя беспокоит? У тебя под левым глазом кожа собирается в небольшую складочку, когда ты задумываешься над чем-то, что ставит тебя в тупик. — Хм, Орочимару, не думала, что ты успел так хорошо изучить мою мимику, — Рена от неожиданности рассмеялась. — Я наблюдателен, чего и тебе желаю. Так что? Я могу помочь? — Разве что советом, — она пожала плечами. — Видишь ли, недавно я столкнулась с задачей, которой вообще быть не могло. То есть наблюдаемое мною явление буквально противоречит всем принципам, которые я знаю. Это совершенно не возможно! Но задача от моего искреннего недоумения над ее существованием от этого проще не стала. — Вот как. И в какой сфере лежит твоя проблема? — он был внимателен и снисходителен, но Рена даже не пыталась обижаться — если хоть одна тысячная слухов о его знаниях правдива, то он невероятно умен и научно-подкован. — Сфера моего интереса в данный момент заключена в менталистике. Эту задачу мне подкинула психика одной моей жертвы. Видишь ли, я могу в определенных условиях визуализировать душу человека. Так вот, в этой душе я нашла постороннее включение, но оно настолько хорошо вписывалось в душу, что казалось естественным. А это — невозможно! Орочимару по мере ее рассказа явно заинтересовался, и теперь на его лице не было и следа скуки или снисходительности. — Х-м-м... Это и вправду... несколько неожиданно, скажем так. Я в своей практике много работаю с душой, и ты совершенно права — она неделима. Ее невозможно разорвать на кусочки или подшить ей что-то лишнее. Другое дело психика — тут уже просто неограниченный простор для фантазии и экспериментов. И через психику на душу повлиять можно, но только через нее, никак иначе. Ты уверена в своих наблюдениях? — Абсолютно, — Рена даже кивнула несколько раз, с жадным интересом рассматривая Орочимару. Тот задумался, подкурил еще одну сигарету и на несколько минут выпал из реальности, полностью погрузившись в свои мысли. Рена боялась даже дышать, лишь бы не помешать его размышлениям. Наконец сигарета была докурена. Орочимару затушил ее в пепельнице и сложил руки домиком, опирая острый подбородок на переплетенные пальцы. — Увы, я пока ответить тебе на этот вопрос не могу. Но то, что ты мне рассказала, указало на большой пробел в моих знаниях, так что я уделю время этому вопросу. Рена подавила разочарованный вздох. Он улыбнулся. — Не расстраивайся. Если ты наблюдаешь что-то, что до этого момента считала невозможным, пересмотри начальные предпосылки. Мы что-то упускаем, какой-то фрагмент мозаики нам неизвестен. Если ты внесешь уточнения, мне будет легче. — Не внесу. Ладно, закрыли эту тему, — она подкурила новую сигарету. — Изначально ты пришел только ради того, чтобы вернуть мне одолженный костюм? — Не только. Я хотел полюбопытствовать, как ты провела эти дни, — он неторопливо баловался с дымом, пуская кольца. — Мне это интересно. — Замечательно провела — в ресторане, куда ты меня водил, меня отравили, потом пытались выкрасть непонятно кто и зачем, потом я пригрела в своей постели маньяка, изобрела новую технику, от которой толку никакого, а расход чакры — огромный. Затем мне непонятно за что вспороли живот так, что даже самураю завидно станет, хотя нет, догадываюсь, за что, но от этого мне не менее обидно. Из-за этого мучительно сама себя зашивала, извини, но шрамом похвастаться уже не могу. И теперь пью кофе в компании старого наглого хрыча. Как-то так... — Однако! — удивился Орочимару. — Насыщенное у тебя времяпровождение. — А то! — хмыкнула Рена, выглядывая из-за чашки. — Ну а у тебя как дела? — Превосходно, но немного скучно. Пара трупов, пара интриг, пара слабоперспективных рекрутов, в общем — ничего особенного и как всегда. Кто тебя ранил? — на этом вопросе его голос изменился столь резко, что это пугало, пусть тон и оставался обманчиво спокойным. Рена чувствовала себя так, будто кто-то открыл форточку в зимний двор — холодный, резкий, угрожающий ветер скользил кубиком льда по ее коже, собирая шкурку в пупырышки. — Не знаю. И Рена помолилась, чтобы он поверил, она не хотела стравливать двух монстров из-за своей скромной особы. Свои проблемы она привыкла решать самостоятельно. Он снова нахмурился. — Обычно ты не умеешь так хорошо врать. Хотя врешь ты все-таки хорошо, но до меня не дотягиваешь. У тебя на лице все-все написано. — Я не вру. Да и откуда тебе знать, как я умею, а как нет? — и голос ее звучал спокойно, нормально, правдиво. Добрая честная Рена. «Блядь, аж самой смешно», — подумала она, чувствуя, как вдоль позвоночника начинает собираться холодный пот. Орочимару внезапно стал страшным — судя по всему, он аккуратно придавил ее своим Ки. Чуть-чуть придавил, но ей уже стало плохо. — Я могу и сам все узнать, — он облизнулся, и Рена с изумлением оценила размер его языка. — Ого! А член ты тоже так растягивать умеешь? — не удержалась от вопроса она, когда Орочимару с видимым удовольствием кончиком языка отследил свои собственные брови. — Могу, но зачем? — он нисколько не смутился, но облизывать себе брови перестал. — Рена, не шути со мной. Если я что-то спрашиваю, то изволь отвечать, я точно знаю, что тебе не понравятся мои меры дознания, которые я могу применить к тебе. — Орочимару, дед ты неуемный, вперед — используй свои методы, но было бы на что, — она снова уткнулась в чашку. — Отложим пока этот разговор, — он хмурился, несмотря на то, что сидел все в той же расслабленной позе. — Угу. — Расскажи, кто сегодня спал в твоей постели? От тебя пахнет мужчиной. Это… будоражит, — опять ухмылка поверх чашки. Злая и почти обиженная. Забавно. — Я не осуждаю твои нравы, ведь и сам далеко не образец чистоты и непорочности. Но в своих поступках будь осторожнее и не переступи черту. Не стоит меня злить и делить свою постель с неизвестными личностями. Рена очень старалась быть бесстрастной и непроницаемой. А он улыбался своей улыбкой пожирателя канареек. Очень он был собой доволен. А она собой — нет. — Я думаю, что моя интимная жизнь должна мало тебя интересовать, — она медленно-медленно выдыхала через нос, чтобы не начать на него орать и не запустить в эту самодовольную морду чем-нибудь тяжелым. — Но она меня интересует. Я не хочу, чтобы вокруг женщины, которую я выбрал для себя, крутился кто-то еще, — Орочимару или не понимал, что перегибает палку, или же, что более вероятно, просто плевал на ее мнение. — Мнение женщины ты, естественно, спросить не удосужился, — уязвленно спросила Рена, отставляя чашку в сторону. — Каюсь. Старый развратник надеялся, что все-таки предпочтут его. — Старый развратник ошибся, — холодно ответила Рена. — Я никак не могу взять в толк, по какому праву ты предъявляешь на меня права? — По праву сильного, — Орочимару смотрел на нее взглядом демонстративного превосходства. — Это правило в таких случаях не работает, — Рена ответила ему самым презрительным взглядом, на который только была способна. — О-о-о... Тогда у меня для тебя плохие новости, девочка моя. Это правило работает всегда, везде и во всем. — Это у меня для тебя плохие новости! Я тебе не мешок с редькой, который достанется тому, кто раньше на него сядет. Я тебе не достанусь никогда! Ты мне противен, старый мерзкий извращенец-педофил! И перестань назвать меня девочкой, тем более своей! Тьфу! — Но это временно, я полагаю, — его ничуть не смутил гневный порыв собеседницы. Орочимару вообще вел себя очень спокойно, будто просто доносил до нее азбучные истины. — Я подожду и понаблюдаю за тобой, а потом ты изменишь свое мнение. — Неправильно полагаешь. Я хоть и предпочитаю зрелых мужчин, но никак не перезрелых, как в твоем случае. Орочимару опять не обиделся, лишь рассмеялся своим странным смехом, от звуков которого Рене хотелось или бежать от Орочимару без оглядки, или прижаться к его ногам и тереться лицом об его стопы, млея от удовольствия: — Ах, Рена, ты такая наивная, несмотря на всю свою ершистость. Хорошо бы, конечно, завернуть тебя в целлофан и положить на полку в безопасное место и не трогать для большей сохранности этой чистоты, но жизнь — она сложнее. Да и рука у меня не поднимется прятать такое чудо, разве что для себя. Так вот, девочка, ты в силу своего нежного возраста, видимо, не понимаешь, что человек не может противиться силам, которые его превосходят. Я выбрал тебя для себя по целому ряду причин, пусть многие из этих причин тебе явно не понравятся, но сути это не меняет. Ты моя, потому что я так решил. Точка. — Орочимару, ты меня достал, и это уже не смешно. Чего тебе надо от меня? — Девочка моя, у меня на тебя очень далеко идущие планы… — И кто из нас тут наивен? — фыркнула Рена и встала вытряхнуть переполнившуюся пепельницу. — Разумеется, ты. Я все это тебе говорю, потому что мне лень играть с тобой в игру «Хороший добрый я спасает маленькую бедную тебя и забирает с собой в светлое семейное будущее». Я уважаю твой ум и характер, чтобы унижать тебя такими манипуляциями. Я предложил тебе власть — ты не хочешь. Предложил знания — ты опять отказалась. Тогда кто тебе виноват, что я возьму тебя с собой силой? Ты можешь попытаться донести на меня этой старой обезьяне. О чем я говорю, тебе даже далеко ходить не нужно — ведь тебя уже пасет АНБУ и тебе достаточно с визгом выбежать из дома и ткнуть пальцем в злого меня. Но это ничего не изменит, ведь я всегда получаю то, что хочу. Так что пожалей этого несчастного парня, который мне на один зуб. Ты не знаешь подробностей и причин моего нукенинства, но ты даже не представляешь масштабов трагедии для Конохи, когда они потеряли меня. Я здесь родился и вырос, знаю о Конохе все, поэтому, куда бы тебя от меня ни спрятали, — найду тебя. Если будет нужно, я изобью тебя до полусмерти, закатаю в бочку и на собственной спине унесу с собой. Ты — моя. Орочимару смотрел на нее внимательно и серьезно. Он продолжал очаровывать ее, используя свои богатые модуляции, но ее страх становился только сильнее. Может быть, потому, что он с каждой фразой своей темной Ки все больнее прибивал Рену к полу, явно давая понять, кто хозяин положения. Злость закипела в ней, поднимаясь из глубины, разливаясь по спине и рукам. Рену дико подмывало дать ему по морде, и он это прекрасно знал. И ему это нравилось. — У меня сегодня нет настроения острить. Я пока по-хорошему прошу тебя убраться отсюда к чертовой матери. Кофе ты получил, беседу тоже, так что я свой долг гостеприимства выполнила. Уходи. — У некоторых людей есть природный талант смотреть на других сверху вниз. Ты им владеешь в совершенстве. Потому что под твоим мрачным взглядом я забываю, что на голову тебя выше и намного старше. — Уходи, — Рена для наглядности даже показала чашкой, в какую сторону. — Пошел вон, сволочь. — Мне жаль, что ты так упряма, — он вздохнул, но не отступил. — Пошел. Вон. Тварь, — Рена скрипела зубами. — После всего того, что ты мне сейчас наговорил, чтобы больше ноги твоей здесь не было. Убирайся! Осколки чашки еще не успели отзвенеть и осыпаться со стола, как она оказалась распятой на полу с вывернутыми руками. Орочимару смотрел пристально и уже без улыбки. В его взгляде читались и гнев, и удовольствие. Уголки бледных губ чуть подрагивали, будто он с трудом сдерживал улыбку. Рена еще не видела его так близко-близко. Оказывается, вокруг глаз была не краска, как она думала сначала, а вполне себе пигментация. Оказывается, скулы у него были такие острые, что о них можно порезаться. Оказывается, его дыхание пахло чем-то приятным. Оказывается, под его взглядом отказывали ноги и сердце от страха начинало работать с перебоями. — Чего ты хочешь? — спросила Рена как можно спокойнее, не отводя взгляда от его расширенных темных зрачков. Великий саннин не отвечал, лишь улыбался все шире, и потому ей пришлось повторить свой вопрос ровным и тихим голосом. Совсем не испуганным. Нет, ну правда не испуганным. — Чего ты хочешь? — твердо смотреть в глаза сопернику, когда он сидит на твоих бедрах, — не самое легкое на свете занятие, но Рена вроде пока справлялась. Она ощущала взгляд Орочимару почти как если бы он водил пальцем по ее телу. Рену затрясло, и она не могла остановиться. Сила его внимания была столь чудовищно невозможна, что он мог бы при желании медленно разорвать ее тело, просто внимательно глядя на нее. Но он не причинял ей боли, лишь усугублял страх. Она закрыла глаза, пытаясь избавиться от ощущения его внимания, но от этого его взгляд стал лишь еще более ощущаемым. По скулам, по бровям, по губам будто вели холодными мягкими пальцами. Невидимые руки скользнули по шее, растерли пульс на горле, опустились недопустимо низко. Ее сердце билось все быстрее, подгоняемое животным ужасом. Рена слышала, как стучат ее зубы. По полу расползлась и быстро остывала кофейная лужица. «Чашку жалко, — мимолетная мысль коснулась сознания Рена, — такими темпами эти чертовы гости перебьют мне всю посуду в доме». Мысль о посуде была такой неуместной в сложившейся ситуации, что Рена с облегчением почувствовала, как мысли стали немного четче. Она была жива. Она была целой. Да, Орочимару напугал ее до заикания, но объективно он не причинил ей никакого вреда. Значит, ему нужно было что-то, что она ему в мертвом виде дать не могла. Но что? Он упоминал несколько раз, что она ему нужна зачем-то, но трудно представить, что его потребности не выйдут ей потом боком. Мысли Рены завертелись с бешеной скоростью, сменяя одна другую. Сейчас как никогда она ощущала свою неодетость и могущественного шиноби на своем теле. Это пугало и злило, хотя Орочимару никогда не давал ей повода опасаться его как мужчину. Эта беспомощность перед ситуацией и полное отсутствие идей по поводу того, как спастись, доводили ее до исступления. — Какого черта тебе от меня надо? — зарычала Рена, теряя терпение и пытаясь спровоцировать его уже хоть на какое-то действие, чтобы понимать, чего же ждать дальше. Орочимару молчал, но по его губам зазмеилась странная, не предвещающая ничего хорошего улыбка, а в прищуренных глазах появился совсем уж нехороший блеск. Похоже, он ждал от нее каких-то действий или хотя бы обозначения намерений. «Это что, проверка? — Рена задумалась. Ее мысли приняли другое направление. — Вдруг он хочет посмотреть, что я буду делать в такой ситуации?» Рена решила не ждать, куда все это заведет, и, вывернув одну руку, двинула Орочимару в солнечное сплетение со всей силой, что у нее еще осталась после молниеносной регенерации. Орочимару только ухнул и шлепнул ее ладонью по лицу. На его лице все еще не было гнева, лишь любопытство юного натуралиста в тот момент, когда он обрывает жуку лапки. Голова Рены откинулась и довольно сильно приложилась об пол, и куноичи ощутила вкус крови во рту. Перед глазами поплыли цветные пятна. Орочимару снова поймал ее за руку и неторопливо вернул на прежнее место, сжимая все так же крепко, но не причиняя явного дискомфорта. Он едва ее коснулся, но объяснил свою точку зрения. Рена поняла. Если она хочет обмениваться ударами, то ее вполне могут размолотить в кашу. Не с саннином ей тягаться в дружеском обмене оплеухами. — Мать твою, сука змееглазая! Что ты хочешь? — Рена вилась под ним, пытаясь извернуться и спастись, но босые пятки не находили опоры, беспомощно скользя по гладкому паркету. Орочимару придавил ее так основательно, что она при всем своем старании не смогла сдвинуть их тела хоть немного в сторону. Его руки хоть и были изящными и почти женственными, все-таки были куда шире тонких невесомых ладоней Рены, поэтому он без малейшего усилия перехватил оба запястья своей пятерней, освобождая вторую руку и сжимая пальцы как стальные обручи вокруг ее рук. Это было больно, и Рена старалась не издавать беспомощных стонов. Свободной рукой он ухватил ее за подбородок и повернул лицо в сторону, максимально, на грани боли вытянув ее шею. А потом она увидела, как между его бледных губ высунулся язык. Он становился все длиннее, длиннее. Рена попыталась закричать, но Орочимару легко поймал ее крик, зажав рот холодной ладонью. Прикосновение к виску, влага вдоль щеки, вниз к шее. Кончик языка достиг ключицы, обвел мягкую ямку на горле и опять вернулся к ее лицу. А потом он потянул ее лицо в другую сторону и повторил все с начала. В низу живота предательски заныло. Она не понимала, как он этого добивается, но ей нравилось то, что он делал. Это было омерзительно, страшно, непристойно, но тело реагировало совершенно не двусмысленно, и ему даже не мешал животный ужас. Это начало напоминать Рене что-то очень нехорошее. Она смогла и в этот раз вывернуть руку и ударить его по горлу. Он поперхнулся с удивленным видом и втянул прикушенный язык обратно в рот. На лицо Рены упало несколько капель крови, а он опять усмехался, демонстрируя перепачканные кровью зубы. Избитая в котлету — это все равно куда лучше, чем изнасилованная. Разве нет? Он на мгновение застыл и открыл ей свой разум. Как будто открыл запертую дверь. Разум его ударился об внутреннюю защиту Рены, и она забилась в мучительных судорогах, пытаясь избавится от чужого. Его мысли вонзились в ее мозг, как ножи, как сны со стальными кромками. Она чувствовала, как с ее психики слой за слоем обдирается личность, остается лишь животный инстинкт и желание подчиниться ему беспрекословно. Искры разума великого саннина танцевали у нее под черепной крышкой, и там, где они касались, все немело и болело. А ведь Орочимару не давил на нее, лишь дал прикоснуться к его разуму. А для нее это было равнозначно тому, что он заставил ее взяться голыми руками за провода под напряжением. — Убирайся из моей головы, слышишь, сука?! — кричала она. Скорчившись на полу, прижав руки к животу, Рена ловила ртом воздух, сердце колотилось где-то у горла, перекрывая дыхание, из носа текла кровь. Гнев тек через нее, чистый и острый. Он-то и вышиб наружу последние остатки вмешательства Орочимару в ее разум и рассудок. Наверное, Орочимару сам удивился, встретив такое яростное сопротивление, но удивление явно было приятным. Орочимару нависал над Реной, опираясь на руки, и улыбался, улыбался, улыбался. Рена полыхнула на него взглядом — злым, потом испуганным. Орочимару пронесся через ее сознание, как океан через раковину, наполнив и опустошив, вымыв при этом панибратское и несерьезное к нему отношение. Может быть, чтобы ее сломать, ему надо было лишить Рену рассудка, но он мог это сделать, если захотел бы. И ничем Рене себя не защитить. Его слова о его методах принуждения приобрели совсем другой окрас и вес. Теперь она могла воспринимать его не иначе как страшную тварь, которая может сделать с нею все что угодно. В жизни с ней случалось всякое, но даже когда она была в услужении маньяка, который потрошил и насиловал ее почти каждую ночь, Рена не испытывала такого всепоглощающего чувства обреченности перед судьбой. Орочимару был совершенно прав — для нее он стихия, против которой бессмысленно бороться. — М-м-м… мне нравится твой запах. Твои мысли похожи на землянику. На молодую, чуть кислую земляничку, — глаза саннина расширились и блестели, узкие зрачки расползлись почти на всю радужку, делая ее черной. — Ты, урод, слезь с меня! — голос Рены был предательски натянут, и в нем зазвучали панические нотки. Она была напугана таким вторжением — раньше она даже не подозревала, что такое вообще возможно. Наверное, не стоило все время уповать на защиту Сестер и пора было научиться оборонятся самой. По ее щекам текли беспомощные слезы, за которые она себя возненавидела. Орочимару улыбнулся, но и не подумал сделать то, о чем его просили, а наоборот двинул бедрами, недвусмысленно поглаживая напряженной плотью беспомощную Рену. — Милая моя девочка, ты не должна больше никого к себе подпускать. — Это мое дело, и ты мне явно не указ! — гневно выкрикнула Рена, пытаясь вывернуться из цепких рук. — Все-таки послушайся меня — это избавит тебе от лишней боли. А делать тебе больно я не хочу. Не заставляй меня быть грубым… — Грубым? Ты мало что можешь со мной сделать такого, что будет для меня неожиданностью! — пусть это и было ложью, но Рена пыталась удержать хорошую мину при проигранной игре. Она с яростью вырвала из памяти одно из последних охотничьих воспоминаний и небрежно швырнула Орочимару, пока ментальный контакт не прервался. В довесок отправила и одно из самых тяжелых воспоминаний пятилетней давности. Обвисшее в цепях безвольное тело. Кровь темно-красным потоком стекает по груди и впалому животу, застывая комочками в волосах. Она плещет на пол, дождем постукивая и дребезжа как по фольге. На мокрой кости позвоночника отблескивает свет факелов. Ему разорвали горло. Она разорвала. Она растянута на дыбе голая и беспомощная. Кожа вспорота от горла до самого лобка и аккуратно растянута в стороны. На груди она ободрана до костей, а рана присыпана чем-то, что не дает ей истечь кровью. Мышцы живота рассечены, открывая доступ в самые глубины ее тела. Над ней на золотой раме закреплена целая система крючьев на цепочке. Все, что можно было из нее вытащить, не вырывая окончательно, извлекли и развесили на этих крючьях. Нужно отдать должное мастеру — все было сделано так искусно, что у нее были шансы выжить, если все это запихнуть обратно. Отдельного внимания удостоились ее кишки, и теперь она имела прекрасную возможность наблюдать, как ее розовые потроха все так же пульсируют и старательно выполняют свою роль. Ее рот забит рвотой, ее голос все никак не сорвется, хотя горло разрывается от боли. Она кричит. Кричит взахлеб, переходя на визг и вой. Серии визгов срываются в стон и долгий незамолкающий вой. Ее до такой степени накачали чем-то, что сознание трезвое как стеклышко, а боль всепоглощающе феноменальна. На фоне всего этого ей уже все равно, что кто-то продолжает ее раз за разом трахать, разрывая изнутри и спереди, и сзади. Она кричит. Перед ней на той же дыбе растянут мужчина. Она занята тем, что аккуратно извлекает его внутренности и развешивает на золотых крючьях. Получается у нее не очень хорошо, но она старается. На юном личике, забрызганном кровью, мягкая, очень добрая улыбка. Она как раз занялась его кишками, и по неосторожности разрывает об крюк. Кишка выскальзывает из рук и забрызгивает все вокруг кровью и в большей степени дерьмом, но ее это не останавливает. Она все равно аккуратно цепляет кишку на нужное место и начинает вытаскивать очередную петлю из распоротого живота. Он кричит. Этот кусочек памяти произвел большое впечатление на Орочимару, но вовсе не то, на которое Рена рассчитывала. Рот растянулся в кошмарной восторженной улыбке. Его суть оказалась извращена не менее, чем у самой Рены, а как бы и не более. — Горячая девочка, я в тебе не ошибся. И он наконец-то слез с ее тела. Рена как на пружинах отскочила в сторону и, припав на одно колено, заняла защитную стойку и призвала Сестер. Сестры не заставили себя ждать и с охотой обвили ее тело, свешиваясь из рукавов и раскрывая в шипенье пасти. — Не подходи ко мне! — лицо Рены заострилось, глаза стали густо багровые, со зрачками как маковое зернышко. На лице вздувались синюшные веточки вен, превращая ее в не совсем свежего покойника. Она захлебывалась плачем. Орочимару опустился на четвереньки и медленно пополз к ней с непредсказуемой грацией. Увидев его извивающееся в такт каждому движению тело, Рена вздрогнула, а Сестры заинтересованно приподняли головы, совершенно не стесняясь чужого присутствия. Она попятилась. Орочимару полз и полз, волоча по полу длинные волосы, и, не отводя взгляда, смотрел на Рену и на букет змей, которые торчали из-за ее плеч и смотрели на него. На его лице застыло странное выражение голода, тоски и предвкушения. — Не подходи! — Рена попятилась и остановилась только тогда, когда ее спина наткнулась на стену. Дальше деваться было некуда. Под его взглядом путались мысли и через каждую пору просачивался страх. Милый собеседник, который галантно ухаживал в ресторане, или веселый куритель травки исчезли. Теперь перед ней была очень сильная, очень старая и могущественная сущность. И она готова была вот-вот ее поглотить. Орочимару оказался уже совсем близко — Рена могла рассмотреть каждую ресницу, каждую складку на коже, каждую точку в глазах. От него пахло кофе, сигаретным дымом и змеиным логовом. Протянув руку, он попытался коснуться лица Рены. Ее такой исход пугал. Зажмурившись, она сжала сознание в точку и сквозь него, как через линзу, пропустила в сторону приближающего саннина многократно усиленное Ки, все, каким располагала. На миг пелена упала на глаза Рены, затмевая весь мир. Орочимару вскрикнул, прикрывая глаза ладонью, и осел на пол. * * * Мерно тикали часы на стене. Мерно капала вода из крана, звонко разбиваясь об стальную кухонную мойку. Из-за окон доносилось приглушенное птичье пение. Рена подпирала спиной одну стену, а Орочимару — противоположную. Оба тяжело дышали, но отношение к произошедшему у каждого было свое. — Рена… — Что? — Это было потрясающе! Я даже и не думал, что ты настолько необычна. — Мне что-то совсем не нравится твой способ проводить свободное время. Только не говори, что ты задумал все это только ради того, чтобы пошутить, — ее трясло от пережитого, от вытряхнутых воспоминаний, о которых думать не хотелось. — Я пошутил, — он улыбнулся. — Не верю, — Рена подняла голову и прижала ноющий затылок к прохладной стене. — Хорошо, я был серьезен как никогда, — тут же переменил свое мнение Орочимару. — Издеваешься? — Да. — Орочимару, я думаю, что тебе больше не стоит мозолить мне глаза. Я не желаю тебя больше видеть ближе, чем на несколько километров от себя. — Почему? — От тебя несет дохлятиной. И моему любовнику не понравится, что какие-то старые хрычи шастают ко мне в гости без приглашения. Он шумно выдохнул с оттенком рычания. — Ты невыносима! Он явно рассердился. «Отлично. Просто замечательно. Сейчас эта скотина встанет и еще раз меня ментально выебет», — со злостью подумала Рена, но не могла себя заставить даже закрыть глаза. — Никогда больше не вламывайся в мой дом. — А то что? — эти слова были вызовом, злобным и смущенным. Она стояла на коленях рядом с ним, почти дыша ему в лицо. Орочимару не уловил тот момент, когда она переместилась — она просто исчезла в одном месте и появилась рядом. Волшебство. Он напрягся — не понял, как она смогла такое сделать. Возле его головы разом оказалось десять очень сердитых змеиных пастей. Чтобы не заорать, Рене пришлось сделать несколько глубоких вздохов. И сказала она спокойно, тихо и зло: — Если ты еще раз тронешь меня подобным образом, я тебя убью. — Ты попытаешься. Все-таки я тебе еще не по зубам… — он приподнялся и в упор посмотрел в ее глаза. Его лицо было почти прижато к ее. Будто если он вдохнет, Рену к нему притянет, и их губы соприкоснутся. Несколько минут продолжалась эта борьба взглядов и шаткое равновесие. Наконец Рена вздохнула, поднялась на ноги, непроизвольно мазнув по лицу Орочимару подолом рубахи, и предпочла не заметить, как он заинтересованным взглядом погладил стройные ноги, как будто не было жуткой сцены. — Купишь мне новый сервиз, — решила кончить ничьей их маленький междуусобчик Рена. — Куплю, — он легко встал на ноги, будто кто-то потянул за невидимые ниточки. — И Рена, больше не бойся меня. — Я не боюсь, — буркнула она, нервно закуривая и пряча трясущиеся пальцы. — Боишься, что я сделаю с тобой что-то против твоей воли. Так вот, я не люблю принуждать женщин, это не несет никаких положительных впечатлений. Я не скрываю от тебя своей заинтересованности, но если мы когда-нибудь и станем любовниками, то на мое ложе ты взойдешь добровольно. — Учту. — Вот и славно. И еще, я, конечно, часто перехожу черту в своей работе, но то, что ты мне показала, тебе не грозит, — его голос был спокойным, усталым и очень серьезным. Рена не повернулась, поэтому не услышала, как Орочимару бесшумно удалился. Но гнетущая пустота где-то внутри говорила о том, что Орочимару унес с собой какую-то важную часть. Сестры опечалились после его ухода. Правда они суки?