Тотем: Змей, Часть 1 Доказать свою верность

«Шелковая красавица» была не самым престижным заведением Конохи, но при этом ее все равно облюбовали торговцы средней руки за чистоту, уют и какое-то сверхъестественное для Конохи гостеприимство. Цены были приемлемыми для многих, даже несмотря на то, что до торговой гильдии, а значит, и до резиденции Хокаге пройтись было всего ничего, почти центр, а вот пойди ж ты. В ней было мало от казённого гостеприимства гостиницы, где тебе улыбнутся и постелют за деньги, и много от четвероюродного внучатого дедушки по материнской линии, который тебя сроду не видел, но почему-то очень рад принять под своей крышей. Простое деревянное строение втиснулось между многоэтажным общежитием для генинов-сирот и торговым рядом. Несмотря на раннее утро, жизнь возле гостиницы уже кипела — как раз подошел очередной торговый обоз. Рена задержалась на углу улицы, впадая в созерцательное спокойствие, наблюдая за простыми людьми, не обремененными тревогами шиноби, но озабоченными своими житейскими делами. Грузчики и погонщики, загорелые, усталые, с лоснящимися потом плечами, щедро припудренные грубой дорожной пылью разгружали деревянные ящики, какие-то корзины и горшки. Чуткий нос Рены уловил запахи масел, сливок и трав. А вот и хозяин обоза — в отличие от большинства торговцев, этот мало чем выделялся среди своих работников, такой же просто одетый, загорелый и потно-пропыленный с дороги. Работая с ними на равных, он разве что раздавал указания и щеголял широким кожаным поясом, густо обвешанным многочисленными кошельками, мешочками и инструментами. Рена смотрела на него, не думая, лишь наблюдая за работой мускулов, за движением капель пота на его висках. Интересно, откуда они пришли? О чем думают, о чем мечтают, на что уповают? Кто их ждет дома? Какой смертью умрут? Торговец передал из рук в руки очередной ящик и, недовольно хмурясь, отвесил несильную затрещину халтурящему подмастерью. — Доброе утро. Рена напряглась — увлекшись наблюдением за квартирующимся обозом, она совершенно забыла о контроле окружающего пространства и поплатилась тем, что кто-то подкрался к ней совершенно не замеченным. Недовольно скривившись, она дернулась было к подсумку, но спохватилась, что совершенно безоружна. Ну конечно, из дома ее увели практически голой, а гостеприимный Данзо спасибо что хоть дал чем наготу прикрыть. Когда она шла охотиться, то была в каком-то измененном состоянии сознания и напрочь забыла, что ушла из Конохи буквально с голыми руками, что не помешало ей загрызть человека. «Хотели бы напасть, уже бы вспороли мне горло», — подумала она и с усилием расслабилась, отводя руку от все равно пустых карманов. Она повернулась и посмотрела на человека, который ее окликнул. Он был одет как грузчик, с грубым лицом и обветренным лицом. Мимика у него была развязная, движения размашисты, но вот голос спокойный и тихий. «Ну конечно, хенге». — Рена Ибогами? — Да. Вы — мой иръёнин? — нейтрально спросила она. — Да, — ответил мужчина, — вы позволите мне выполнить мою работу? — Пообещала вашему нанимателю, так что… — Рена пожала плечами, — не смею вам перечить. — Хорошо, — он кивнул, продолжая лицом играть что-то похабно-веселое, — вы тогда поселяйтесь, и я сразу же подойду. Буду вам благодарен, если вы сразу попросите слуг вас не беспокоить. — Как скажете. Я поселилась в седьмом номере. Когда я в нем буду, то открою окно и вытащу занавеску на улицу. Мужчина развернулся и, высказав что-то грубое недовольным голосом, ссутулился, сунул руки в карманы и разболтанной походкой ушел в торговый ряд. Рена чувствовала себя совершенно разбитой. А еще вонючей, грязной и неопрятной. Хотелось отмыться от всей той грязи, в которой она так щедро извалялась за последние сутки. Она неторопливо пересекла улицу и зашла в гостиницу, игнорируя подозрительные взгляды прислуги. Оно и понятно — пропахшая прогорклой кровью, грязная и всклокоченная, она мало была похожа на постояльца, а вот на бродяжку — вполне. Однако слуга за стойкой регистрации ее узнал и, натянув на лицо дежурную улыбку, поклонился, даже взглядом не выдавая свое отношение к виду Рены, прекрасно осведомленный, что она — шиноби после «трудной работы». — Доброе утро, уважаемая гостья. — Доброе утро, — вежливо ответила Рена, — я иду отдыхать и прошу меня не беспокоить. Завтракать я не буду, спущусь, быть может, к обеду. — Хорошо. Выселение у нас на закате. Я скажу служанкам, чтобы мимо вашей комнаты они ходили потише. — Спасибо. К вечеру я точно съеду. — Приятного отдыха, уважаемая гостья. Рена торопливо пересекла обеденный зал и поднялась по лестнице на второй этаж, где и располагались номера. Длинный коридор с десятком дверей был еще пуст, что не могло ее не радовать. Отыскав свой номер, она зашла в небольшую комнатку, сразу же заперев дверь на задвижку и ключ. Комната была буквально на четыре татами, пустая, но свежая и чистая, с тонким запахом влажного бамбука от пола. В углу была дверь в небольшую душевую комнату, рядом с ней небольшой комод для вещей, окно с бамбуковой шторой и, собственно, все. Разувшись, Рена поморщилась, разглядев грязь между пальцами. Брезгливо поджимая стопы, чтобы как можно меньше оставлять следов на чистом полу, она в два шага добралась до окна, которое так удачно выходило на соседскую стену, и распахнула его, вытащив занавеску на улицу, как и обещала. Третьим шагом она подобралась к душу, стремясь как можно скорее смыть с себя хотя бы материальную часть нечистот. Присланный Орочимару врач точно не будет против, если сможет выполнить свою работу с чистым пациентом, так что подождет. В душевой нашелся кусок дешевого мыла, но сейчас Рене было не до капризов, так что забравшись под холодную воду, она с остервенением отмывалась от воспоминаний, грязи, боли и своей охоты. Волосы были такими грязными, что стояли колом, и ей пришлось долго выпутывать из колтунов спекшуюся кровь, иногда выдирая целые пряди там, где не могли уже помочь мыло и вода. Грязные серые хлопья пены и обрывки волос благополучно уносились потоком воды в широкий сток без решеток. Наконец-то с мытьем было покончено, и Рена замерла, стоя под струями воды и стараясь отключить голову. Сводило лицо от желания плакать, но она чувствовала, что стоит только выпустить хоть одну предательскую слезу, как ее понесет по грязному стоку в истерику, и она будет биться головой об этот веселый голубенький кафель, пока не размозжит себе череп в кашу. В дверь постучали. — Вы в порядке? Рена встряхнулась. «Я оплачу это. Но не сейчас». — Я сейчас выхожу. Выключив воду, она вышла из душа и завернулась в небольшое полотенце. Грязную одежду брезгливо задвинула в угол душевой. От мысли, что ей придется ее снова надевать, прежде чем она сможет добраться домой, ее тошнило. Выйдя из душа, она увидела в номере уже другого человека, отличного от того, с кем говорила на улице. Его лицо было прикрыто фарфоровой маской зайца, а волосы полностью скрыты косынкой. Одежда была бесформенная и непримечательная. А вот руки оказались небольшими и аккуратными, хоть и со следами тренировок и боев, но явно не потерявшие гибкость и точность хирурга. — Как мне к вам обращаться? — Рена поклонилась с необходимой вежливостью. С тем, кто будет тебя лечить, ссориться никогда не стоило. — Как хотите, мое имя не имеет значения. Иръёнин ушел в ванную мыть руки. Рена тем временем села на футон и попыталась максимально подобрать волосы на макушку, чтобы они не мешали. Она как раз заканчивала, когда он вернулся. Опустившись рядом с ней на колени, он вытащил из небольшой нательной печати свиток и уже из него распечатал набор инструментов в футляре, коробку с какими-то склянками и еще какие-то сугубо медицинского назначения вещи. — Мне нужно вас полностью осмотреть и, если вы не возражаете, то набрать кое-какие пробы, о которых просило известное вам лицо. И, — он помялся, — мне нужно, чтобы вы разделись. Рена бесстрастно встала и сняла полотенце. — Замечательно, что вы понимаете медицинскую необходимость, — рука иръёнина дернулась к лицу, будто он хотел что-то поправить, — ложитесь, пожалуйста, на спину и постарайтесь расслабиться. Я постараюсь закончить как можно быстрее. Рена послушно легла на спину и расслабилась, отдаваясь медитации, пока над ней опять работал иръёнин. Честно говоря, ей было все равно, что и как он делает. Она устала. Устала. И сама не заметила, как задремала. Когда ее разбудили, то, судя по пятнам света на бамбуковой шторе, времени прошло достаточно много. — Я закончил, — мужчина снова упаковывал в свой свиток инструменты и коробку с банками и пробирками. Рена села и накинула на плечи тонкое одеяло, скрывая наготу из соображений приличия. — Долго вы. Который час? — Около десяти, — ответил шиноби, быстро бросив взгляд на окно, — ваше тело пострадало куда сильнее, чем казалось на первый взгляд. Хоть вам и оказывали помощь, но я счел необходимым тоже вами заняться. Да и забор образцов тоже потребовал времени. Рена прислушалась к себе. Да, ей определенно стало лучше, но совсем хорошо ей станет только когда регенерация снова выйдет на свой обычный уровень. — Спасибо. Иръёнин кивнул и вытащил из кармана еще один свиток, протягивая его своей пациентке. — Тут сменная одежда и обувь, чтобы вам было в чем дойти домой. Я подумал, что вам это может понадобиться. Рена протянула руку и сжала небольшой рулон с голубым обрезом бумаги в руке. Подняв глаза на своего благодетеля, она очень глубоко поклонилась. Слова застряли в горле. Такая мимолетная забота тронула ее куда больше, чем то, что он несколько часов ее лечил. — Благодарите сами знаете кого. — Спасибо, — Рена не разгибалась, все так же сохраняя позу полной покорности. Одеяло сползло, обнажая тонкую шею с острыми позвонками и расцвеченные татуировками плечи. Клубки змей каскадами сбегали под ткань куда-то ниже. Иръёнин смотрел на нее и не двигался, но понять, о чем он думает, было невозможно. Пауза все тянулась, Рена не двигалась, иръёнин молчал. Наконец он опять дернулся, пытаясь поправить что-то на лице, но лишь царапнул маску. Хмыкнув, он сказал: — Я советую вам поспать, потом поесть поплотнее и вообще отдыхать хотя бы пару дней. Но это на ваше усмотрение. Всего доброго. Не дожидаясь ответа, он сложил печати и с тихим хлопком исчез. Рена легла, вытянувшись на чистой простыне, и прижала к груди свиток, будто это была самая большая ценность. Заснула она легко, крепко и — как же ей повезло — без сновидений. * * * — Ну что, как дела? — Орочимару повернулся к Кабуто, который стоял на одном колене и готовился к докладу. Поморщившись, сказал: — Да встань ты, не до формальностей. Кабуто встал, поправил очки и приступил к докладу. — Жизни ничего не угрожает, прогноз благополучный. На данный момент у нее сильное энергетическое истощение, вызванное ускоренной регенерацией. Невероятное количество продуктов распада, будто у нее был тяжелый некроз, но его следов нет. Думаю, это следствие низкоквалифицированной помощи в отделе дознания. Скорее всего там на лечение тратили ее телесную чакру, что привело к патологическому каскаду с полиорганной недостаточностью. Из-за ускорения метаболизма перегрузили печень продуктами распада тканей, в результате острый гепатит средней тяжести. Я его уже компенсировал. Из-за неправильно подобранных нейролептиков пострадали почки. Тоже компенсировано. Стресс-индуцированный миокардит, пришлось добавить нейролептиков, но более мягкого действия. Много проблем с органами малого таза, видимо, ее пытали с помощью груши, но все разрывы ушиты явно другими специалистами и качественно, так что при правильной реабилитации с учетом ее физиологии проблем быть не должно. Следов инфицирования нет. Все раны чистые. Множественные переломы костей пальцев, вправлены и срощены, но нагрузки исключены. Следы побоев, порки, но влияние на состояние несущественное. Психическое истощение, реакции на собеседника замедленные, но психоза нет, продуктивно контактна, социально адаптирована, не агрессивна, просьбы выполняла без споров. На этом все. Орочимару задумчиво постучал пальцем по губе, размышляя и оценивая услышанное. Отчет его порадовал тем, что состояние Рены оказалось не критичным, но вот оставлять ее одну в это время ему ой как не хотелось. Слишком удобный момент оказать на нее значительное влияние, пока ее психологические защиты уничтожены, идет процесс разрушения авторитетов и скорее всего начнется синтез новой личности на переломанной о фрустрацию старой. Черт, хоть разорвись. — Что с образцами? — Она позволила взять все, что нужно. Я обратным призывом уже отправил все это в Отогакуре, там все должны законсервировать до вашего возвращения. — Почему не сам занялся? — Образцы изменились, чакроанализ показал атипичное поведение материалов. Я не решился тратить их на временной базе из-за недостаточного оснащения лаборатории. — Хорошо, — Орочимару призвал змею и отдал ей какие-то распоряжения, потом снова сконцентрировался на Кабуто, — что еще добавишь? — Ее реакция на произошедшие сильно отличается от нормальной. Для человека, который менее суток назад перенес жесткий допрос у Ибики, она мало того, что адекватна, так еще я бы сказал, что стала нормальнее по сравнению с тем, что я наблюдал ранее. Конструктивное поведение, спокойная, уравновешенная, сильно отличается от того, что я видел при первом знакомстве. — Так и должно быть, — рассеянно ответил Орочимару и отправил куда-то еще одну змею, — Кабуто, я хочу, чтобы ты занялся подготовкой эвакуации еще одного человека. — Учихи? — Нет, мы должны забрать Рену. Будет славная заварушка, и под прикрытием всего происходящего умыкнуть ее будет куда проще. Но это не отменяет того, что ее плотно пасет как АНБУ, так и Корень, поэтому я хочу, чтобы ты максимально сосредоточился на этой задаче. Это важно. — Вы уверены, что она согласится уйти? — Кабуто удивился. — Она не похожа на того, кто готов стать нукенином, даже с учетом того, что произошло. Возможно, мне придется учесть ее активное сопротивление. Орочимару опустил голову и прикрыл лицо волосами, как бывало с ним в минуты глубокой задумчивости. — Я постараюсь расшатать ее верность Конохе, чтобы в назначенный час она не смогла остаться, но все равно подумай о том, как быстро ее можно вывести из строя. — Вы позволите задать вопрос? — иръёнин не мог упустить возможности расспросить своего сенсея и повелителя, пока он был настроен отвечать. — Да, спрашивай. — Я понимаю, почему вы ею интересуюсь, догадываюсь, какую ценность для ваших исследований представляет ее физиология. Но почему она так для вас важна? — Ты еще не понял? — Орочимару зубасто усмехнулся. — Ты меня удивляешь. Тогда давай ты порассуждаешь сам, а я послушаю. Кабуто задумался, начиная складывать строчку за строчкой все, что он успел разузнать за это время о неожиданной страсти санинна. Раньше он об этом так глубоко не задумывался, будучи полностью сосредоточенным на текущих задачах, но сегодняшняя работа над Ибогами заставила его снова вернуться к этим мыслям. — Да, изначально я думал, что девочка полностью бесполезна — безродный генин, получившая фамилию через удочерение, без наследственных геккей генкай или тайных клановых знаний. Но ее тело необычно. — «Необычно», это если очень сильно преуменьшить, — Орочимару прошел через свой кабинет в небольшой тайной базе недалеко от границы Леса Смерти и жестом пригласил Кабуто следовать за собой, — я голоден, пойдем, составишь мне компанию, потом продолжим разговор. Пройдя по темному коридору, Орочимару открыл простую деревянную дверь и вошел в кухню, совмещенную со столовой. Там как раз работала Таюя, готовя обед для господина и своих коллег по цеху. — Орочимару-сама, — она уронила чашку, но успела поймать ее почти у самого пола, — простите, я еще не закончила и обед не готов. — Тогда завари нам чаю и принеси в кабинет. Развернувшись, Орочимару вернулся к себе, сел за стол и уставился на застывшего у дверей Кабуто, который так и прошелся за ним хвостиком. — Ладно, обед отменяется, садись. Кабуто не стал спорить. Хоть он и не выносил, когда по отношению к Орочимару кто-то позволял себе фамильярность, да и сам о таком помыслить тоже не мог, но прямой приказ был однозначен. Значит, придется постараться расслабиться, а потом забыть о том, что он себе позволял, оставаясь наедине. — Продолжай. — Еще у вас с ней какое-то странное генетическое совпадение, похожее на близкородственное, но не только через вашу человеческую часть, — Кабуто припомнил один из самых неоднозначных анализов, который он только проводил по прямому поручению Орочимару. — Ты провел повторное сравнение ее генома с моим? — Орочимару откинулся на стуле и сложил руки на животе. — Почему сразу не доложил? — Еще не все законченно, так что рано судить, однако… — он замялся, подбирая слова. — Ты раньше не был таким нерешительным, когда докладывал мне результаты исследований, — удивленно поднял брови санинн. — При первом сравнении ваше совпадение было около трех процентов, но каждый ваш близкий контакт с последующим забором проб выдает повышающийся коэффициент отношений. Орочимару оперся на локти и нахмурился. — Какой результат на последней пробе? В дверь кабинета постучали, и Кабуто молча ждал, пока Таюя сервирует на небольшом столике чай. — Когда обед будет готов — сразу меня позови, а пока свободна, — отпустил ее Орочимару, примериваясь к бутерброду, тарелку с которыми девушка додумалась захватить. Как только за ней закрылась дверь, Кабуто ответил: — Последний раз был уже на уровне двадцати процентов, а это уже практически равносильно тому, что она ваша племянница. Сегодняшние пробы еще нужно будет обработать. — Мда-а, — задумчиво протянул Орочимару, думая о том, как повлияет на результат секс, на который он, в принципе, рассчитывал, — интересная мимикрия, но я понятия не имею, с чем это связано. Кабуто аккуратно налил и себе чаю, но пить пока не торопился — ожидал, пока остынет. Орочимару торопливо проглотил бутерброд и взялся за следующий. — Я потом еще сам это перепроверю, но с феноменом генетического подражания я еще не сталкивался. Что по второй ее ипостаси? — Вы имеете в виду геном рептилий? Орочимару закатил глаза, его всегда раздражало, когда Кабуто был неуместно педантичен. — Пока что без изменений. Он уникален и крайне сложен, я не знаю, сколько даже у вас уйдет времени на то, чтобы его разобрать. Но для меня не понятно то, что ее версия генома как бы старше вашего, будто змеи в ее теле были прародительницами тех, что отдали часть своего ДНК уже вам. Орочимару с легкой грустью отодвинул от себя опустевшую тарелку и налил себе чаю. — Ты же понимаешь, что я до сих пор не разобрался со своим собственным происхождением, а тут внезапно находится еще один человек, который может указать мне путь домой. Я единственный человек в Стране Огня, не говоря уже о самой Конохе, у которого есть генетический код змей. Могилы моих родителей пусты, и я так и не смог выяснить, кто они и откуда. Тел их я уже не найду, куда их дел Хирузен, знает только он сам. — Так из-за этого она важна для вас? — Кабуто все же отпил чаю. Чуть более живой и человечный Орочимару пугал и завораживал одновременно, хотя ему было бы гораздо спокойнее снова видеть его недосягаемым холодным идеалом, которому чуждо все человеческое. — И это тоже. Поэтому, пожалуйста, отнесись со всей серьезностью к тому, чтобы Рена целой и невредимой оказалась в Отогакуре. — Она очень сложный человек, и уверен, от нее будет много проблем с подчиненными, — молодой иръёнин крутил в руках чашку, к которой едва притронулся. Рена ему категорически не нравилась — слишком шумная, слишком наглая, слишком развращенная и откровенно неуважительно ведущая себя с Орочимару. Однако аргументация его господина была безупречной, да и он сам не мог отрицать того, что ученый внутри него самого заходится визгом от нетерпения, чтобы вплотную заняться девчонкой. — Пф-ф, — фыркнул Орочимару, — у нас нормальных людей отродясь никогда не было. Будет на одного неадекватного психа больше, велика проблема. В дверь постучали, и робкий голос Таюи сообщил, что обед готов и она готова накрыть для Орочимару-самы в любой момент. — Ладно, с этим разобрались. Давай поедим — и за работу, времени мало, дел — много. Санин пружиняще встал из-за стола и, широко шагая, вышел за дверь. Кабуто задержался, чтобы собрать со стола своего господина пустую посуду, и последовал за ним. Есть действительно хотелось. * * * Молодой мужчина снял с головы капюшон и посмотрел на небольшой поселок из нескольких домов у своих ног. Еще вчера тут кипела жизнь — над очагами курился дымок, ветер разносил запахи готовящейся еды, немытых тел, перегара, табака и людских пороков. А потом сюда пришел он и привел еретиков к пониманию того, насколько нечестивой жизнью они жили. Было ранее утро, но несмотря на это, сегодня его ждал крайне хлопотный день и очень насыщенная ночь. Мужчина улыбнулся, растягивая лицо в неестественно широкой ухмылке, и размашистым шагом спустился с холма, придерживая правой рукой на плече боевую косу с тремя лезвиями. В левой руке у него была плетенная корзина, в которой от солнца был надежно укрыт небольшой букет переложенных нетающим чакро-льдом хрупких нарциссов, безумно дорогих из-за того, что сезон их цветения давно прошел. Он почти неделю ждал, пока лучший цветочный магазин Конохи выполнит его заказ, и сейчас с особой осторожностью нес свою нежную ношу. Поселок когда-то принадлежал лесорубам, но его захватила какая-то местная банда и обосновалась в нем, скрываясь от правосудия. Шиноби их не трогали из-за того, что на них так и поступило ни одного заказа, а головорезы, понимая, какие у них соседи, никогда не переходили Листу дорогу, что позволило им окопаться в поселке на долгие семь лет. За это время они обжились, пригнали рабов и женщин и думали, что ухватили богов за бороды, а богинь за молочные груди. Но их глубоко религиозный гость нуждался в соленом месте, чтобы правильно помолиться, и, к их несчастью, наткнулся на их поселок. Он даже успел нанять пару придурков из этой банды, проявив инициативу, за которую Бог его наказал, но теперь пора использовать оставшееся мясо по назначению. Жрец был доволен тем, что ему в этот раз достались именно бандиты, потому что когда он просаливал молитвенное место в обычном поселении, то власти страны тут же начинали на него охотиться, мешая жить праведной жизнью. Зайдя в самый первый домик, он оставил цветы на столе, а косу у двери — и снова вышел на улицу. Теперь его путь лежал к центру, где был колодец и самый большой дом, в котором обосновался главарь банды. Сейчас все, кто был в поселке, были крепко связаны и сидели в подвале этого дома, с ужасом ожидая, пока жрец решит их судьбу. После того, как жрец на глазах восхищенных зрителей целую ночь потрошил первого же беглеца, все теперь сидели как зайчики и не думали даже дергаться. Спустившись в подвал и сморщив нос от застоявшейся вони, он поискал взглядом по затравленным лицам и выдернул из угла тощую девчонку с копной свалявшихся волос и с рабским ошейником. Девушка, почти ребенок даже не пыталась вырываться, только замычала от ужаса, а жрецу пришлось тащить ее на улицу практически волоком. Швырнув ее возле колодца, он вытащил нож и повернулся к ней. Девица попятилась. — Стой, не то хуже будет, — сказал он беззлобно, но пленница тут же осела на землю, практически в обмороке. Он наклонился над ней и, подцепив ошейник острым лезвием, разрезал его, освобождая шею с истертой кожей. Девушка удивленно потянулась к шее, явно думая, что вместо кожаного ремня должно было быть ее горло. Жрец с большим скепсисом осмотрел ее с ног до головы и, похоже, остался неудовлетворенным увиденным. — Отойдешь от колодца хоть на шаг — пожалеешь, — и не дожидаясь ответа пошел обратно в тот же дом, но вскоре вернулся с ведром и еще одной пленницей. Сняв и со второй женщины ошейник, он вручил ей, как более старшей, ведро, на дне которого лежал кусок грубого мыла. — Значит так, первым делом — вымойтесь. И переоденьтесь в чистое. Не найдете чистой одежды — будете ходить голыми. Вши есть? Женщина неуверенно кивнула. Он закатил глаза и бросил в ведро к мылу еще и нож. — Значит, острижётесь. Увижу хоть одного паразита — сдеру обеим скальпы. Потом чтоб вымыли дочиста мощеный двор перед конюшней. Я хочу, чтобы с камней можно было есть. Потом чтоб еще раз вымылись дочиста. Времени у вас до заката. Справитесь — сможете взять с собой что хотите, кроме моих личных вещей, и катитесь на все четыре стороны. Вопросы? Женщина постарше подняла на него умные глаза и тихо сказала: — Простите, но вдвоем мы можем не успеть — ведь мощеный двор загажен лошадьми и козами. Господин, позвольте нам забрать из подвала всех женщин и невиновных мужчин. Вместе мы сможем выполнить работу лучше лучшего, так что вы останетесь довольны. Я клянусь, среди них нет никого, кто был бы на стороне бандитов. Жрец на мгновение задумался, потом кивнул. — Ладно, выводи всех, кого считаешь нужным. Мужчин отведешь в дальний дом, пусть сидят там и не дергаются, когда закончите — уйдете вместе, но уборку должны делать только бабы. Поняла? Женщина с девушкой упали на колени и заверила на два голоса, что не подведут. — Ах да, вечером перед уходом мне вскипятите бадью кипятка и в главном доме поставите, пока я управлюсь со всеми делами, она как раз достаточно остынет. — Вам для купания все приготовить? — уточнила женщина, не вставая с колен. — Да. Будешь за старшую. И проследи, чтоб к работе приступали только те, кто отмылся. — Вам на проверку присылать уже искупавшихся и остриженных? — На твою совесть. Я предупредил, что будет, если ослушаетесь. А теперь живо за работу. И работа закипела. Сам жрец тоже омыл тело и на равных с женщинами смиренно скоблил грязные камни, замазывая щели между ними толченным мелом. Сэн, которую он спонтанно назначил главной, смогла быстро организовать женщин, и под ее чутким руководством свершилось невероятное — жрец не единого раза не вышел из себя. Она умудрилась так объяснить повестку дня всем пленницам, что все они без колебаний обрились нагло и скоблили себя почти что до крови, чтобы быть допущенными к грязной работе. Трудились все молча, не поднимая глаз, ходили босыми и старались не привлекать к себе никакого внимания. Сэн лично прислуживала жрецу да так, что он ни разу не обратил на нее внимания, просто обнаруживая свежую воду в ведре взамен грязной, новые щетки или наполненные миски с мелом. Наконец-то двор был чист, как невеста перед первой брачной ночью. Мужчина установил в его центре алтарь, собственными руками сделанный из светлого дерева, еще сочащийся древесным соком и пахнущий жизнью. Жрец вывел всех своих работниц к колодцу и заставил выстроиться в очередь. Первым умылся он, затем вылил на макушку миску холодной воды и сложил руки в благодарственном жесте. Первой подошла Сэн. Жрец полил ей на руки, помог умыться и так же вылил холодную воду на стриженую голову. А затем глубоко поклонился. — Твой труд был угоден Господу. Ступай с миром. Женщина с непонятно откуда взявшимся достоинством поклонилась. — Господь услышит твои молитвы, господин, — развернувшись, она первой ушла с улицы, скрывшись между домами. За ней подошли по очереди все работавшие женщины, и каждую жрец омыл водой с благословением и благодарностью. Кто-то тихо плакал, кто-то благодарил, но все стремились поскорее сбежать из страшного места. Оставшихся в его распоряжении бандитов он выволок на улицу и накрепко связанными бросил во дворе, напрочь игнорируя, что они пачкали с таким трудом отмытый камень. Пленники хрипели, ругались, угрожали, молили о пощаде, но жрец обращал на них внимания не больше, чем мясник на пригнанное на забой стадо. Жрец подождал, пока все, кого он отпустил, покинули деревню, и неторопливо сходил в дом, в котором оставил цветы и оружие. Забрав и то, и другое, он вернулся к подготовленному двору и вытащил из сумки курильницу. С тихой созерцательной неторопливостью он заправил ее углем и благовониями, поджег и поставил на алтарь. Дым был нужен, чтобы проводить души на суд Господа. Следом он разложил цветы, аккуратно расправляя хрупкие лепестки. Аромат нарциссов должен был подсластить жертву, чуть заглушить смрад греховных душ. Свою косу он воткнул в камень за алтарем так, чтобы тень от заходящего солнца пересекла алтарь точно посередине. Лезвия вошли в него как в масло. Еще раз все осмотрев и убедившись, что все сделано как надо, жрец почувствовал удовлетворение от проделанной работы и накатывающее возбуждение от еще предстоящей. Босой, одетый лишь в штаны, с серебряным амулетом на шее и с коротким и кривым, похожим на коготь ножом, жрец приступил к просаливанию места молитвы. Разрезав руку от локтя до запястья, он собрал ладонь в горсть, позволив ей быстро наполниться кровью, а затем с тихим шепотом обошёл двор, замыкая кровью круг, вчерчивая внутрь символ трех начал, повернувшись к сжавшимся в грязный перепуганный комок людям, он безумно ухмыльнулся и мазнул кровью себе подбородок и сердце. — Ну что, начнем, ублюдки? — весело спросил он, подходя ближе и проворачивая в ловких пальцах ритуальный нож. Проводив взглядом последний луч солнца, которое ушло за горизонт, не желая смотреть на мерзость, что сейчас свершится, он глубоко вдохнул и затянул красивым, сверхъестественно чистым баритоном начало главного ритуального молебна. — О Владыка Смертной Скорби, вечно ждущий, не дающий покоя людям и нелюдям, научи меня, Господи, неподвижности! — жрец схватил за волосы мужчину средних лет и поволок к кровавому кругу, не слушая его стенаний и просьб, отточенным движением вскрыл ему горло и бросил на землю истекать кровью. Как же ему не хватало еще хотя бы одного жреца, который должен был повторять раз за разом первое обращение к Господу, пока он резал жертв. Придавив его голову ногой, он не давал ему отползти и ждал, пока тело перестанет дергаться. Только когда первый жертвенный скот умер, он запел продолжение. — О Чумной Воздаятель, руки которого костяные с железом, златом и сребром, что терзают слабую плоть и разрывают сильную, ниспошли мне веры и стойкости в час сомнений и душевного упадка! — из кучи связанных пленников он не глядя выдернул еще одного, который повторил судьбу первого. За неимением братьев по вере жрец сам повторял и повторял молитву, укладывая дергающееся тело на нужное место. — О Сеятель Мора, рожденный мертвым, вечно ищущий путь к семени своей души, помоги мне не спутать лик твой со скорбной тенью! — третьего жрец взрезал от лобка до горла, намотав кишки на руку, нисколько не смущаясь запахов и кишечной грязи. Пленник умер довольно быстро, и жрец разложил его внутренности по одному ему ведомому порядку. — О Созерцатель Вечности, с ложем из льда и света вместо трона, с царством за пределом всего сущего, научи меня, как не расточать себя понапрасну в пустом, и направь на служение! — с четвертым пленником пришлось повозиться — он оказался крепким мужиком с руками толще самого жреца. Извернувшись, он изо всех своих немалых сил боднул жреца в лицо, ломая тому нос. Но того это вовсе не смутило, не обращая внимания на потоки крови, что заливали его подбородок и грудь, он рассек мужику подмышки и колени, подрезая сухожилия. Без малейшего усилия оттащив тушу к кругу, он закончил начатое, снова вспоров живот и рассекая брюшную аорту. — О Испепелитель Нечистого, что убивает ложь и рождает истину через страдания, ослепи меня, если я смотрю на ложное, и ниспошли мне зоркость, когда припадаю к истоку правды! — пятый был в глубоком обмороке, и жрец брезгливо поморщился, отсекая ему голову, а за нею правую руку и левую ногу. Господь любил сильных жертв, а подносить ему труса было стыдно, но увы, времена, когда солили места молитв правильно, давно прошли, и культ почти угас. — О Полумертвый Господь, что взрастил живую плоть на железных костях, что выкованы в горле черной горы, научи меня поклонению каждому лику смерти! — пение жреца было монотонным и почти не меняло тональность, навевая ужас не меньше, чем то, что он творил у своего алтаря. Крики оставшихся в живых людей практически перешли в звериный вой. Так визжит лисица, попавшая в капкан, видя охотника. Тоскливая безысходность и нежелание принять свою судьбу смешивались с бездумной яростью впавшей в неистовство крысы. Жрец наслушался и насмотрелся в своем храме всякого и был не впечатлен. — О Сшиватель душ, ты зришь от дальнего, что прошло, и до края грядущего, различая каплю росы за горизонтом мертвого мира, научи меня выбирать на распутье по совести, что не властна порочному сердцу! — эту жертву он сначала задушил и, только убедившись, что человек умер, разрезал ему запястья, выпуская уже мертвую кровь на землю. — О Потерявший Единство, что вечно скорбит об утрате и желает ничтожным великого, облегчи мне переход от гниющего материального к дому твоему иллюзорному! — жрец закончил резать последнего пленника и уложил его тело в круг к другим. Сжав в мокрой от крови ладони серебряный амулет, быстро сел в центре круга и без малейших колебаний взрезал себе грудь, выламывая ребра. — Отец мой, Вседержитель, преклоняюсь пред тобой ничтоже сумняшеся, молюсь тебе, восхваляя твою прозорливость с детской беспечностью. Ты, что научил меня ценить утраты и гибель, как мимолетность всего на свете и во тьме. С благодарностью и покорностью принимаю от тебя поток перемен, как даров твоих вечный источник. Славлю тебя, Отец Погребальных Костров, что освещают тьму и очищают скорбью сердце. Славлю тебя, Отец-Океан, что разлагает всякую плоть, оставаясь бесконечно чистым и льдистым, освобождая душу от телесных оков. Молю лишь о том, чтобы ты принял мое служение, позволил ничтожному ползти в тлене у ног твоих, стремясь к очищению. Позволь пройти твой путь к утерянному Единству, исполняя твой Замысел. Молитва из речитатива превратилась в вой, заунывный и страшный, на пике самой низкой ноты он с жуткой сноровкой вырезал свое сердце, но смерть почему-то к нему не пришла. Трясущимися руками он положил его прямо в хрупкие белые цветы, пачкая их кровью. Мужчина продолжил пение, содрогаясь от боли и экстатического удовольствия. Стало холодно, он почуял, что жертва принята, и агонизирующие души куда-то потянуло, засасывая в зияющее черное нутро его Бога. А потом на него гранитной глыбой упало Его внимание. Каждую частицу скрутило болью, мозг парализовало иссушающим разум страданием. Мог бы умереть — умер бы мгновенно, но оставалось только изгибаться в корчах и смертной муке и продолжать выкрикивать молитву между болезненными воплями. Мир вокруг потемнел, выцветая, как шелковый шарф в щелочи, оставляя сознания жреца во мгле, наполненной многоголосым сводящим с ума шепотом. — Какая чудесная соль! Ты хорошо постарался, дитя, — жрец увидел Око Господнее. Огромный черный круглый зрачок, больше похожий на колодец в вишневой скале, из которого непрерывным потоком текли тьма, мерзость и что-то пугающее. Окружающая его радужка была то багряной, то охристой, то почти голубой. Боль отступила, заменившись покоем и чувством полного умиротворения. Разум очищался, мысли становились ясными и быстрыми, как никогда в жизни. Еще никогда прежде он не видел своего Бога так близко, не ощущал его столь явственно. Есть ли в жизни смертного большая радость, чем радость служения недостижимому в своем величию Богу? — Отец, я старался подсластить Вам жертву. — Мне угодно твое рвение. А теперь расскажи мне о своих делах. Жрец даже не помышляя скрыть хоть что-то, с предельной точностью начал свой рассказ. О том, что видел, о том, что слышал, и о том, что сделал. — Вот, значит, как, — голос Бога был задумчив, — плохо, что она может погибнуть. Ты не должен допустить этого. Прими мою Волю. Мать должна пройти мое причастие и быть накормлена тобою как можно скорее. А потом можешь вернуться в храм, в ближайшие годы она не будет нуждаться в присмотре, пока моя кровь в ней не приживется. — Преклоняюсь перед Твоей волей! — жреца распирала от рвения и счастья. — Благословляю тебя на служение. И не забудь свое сердце. Когда жрец пришел в себя, на небе загоралась новая заря, а от тел уже отчетливо несло мертвечиной. Скривившись, он забрал из вороха увядших цветов свое сердце и вернул его на место, чувствуя, как оно, поцелованное Богом, врастает обратно и начинает снова биться. С трудом волоча ноги, жрец ввалился в дом, где Сэн приготовила ему бадью, и, раздевшись, с благодарственной молитвой залез в еще теплую воду, расплескав ее на пол. У него есть время, чтобы размокла засохшая грязь, а потом жреца опять ждет дорога в Коноху. Еще чуть-чуть потерпеть — и он снова сможет вернуться в храм, в свою маленькую келью. «Спасибо тебе, Господи, что отпустил меня домой». * * * Рена стояла посреди своего дома и была в какой-то мере приятно удивлена. Ведь дома царил порядок, в окнах сверкали чистотой новые стекла, даже кто-то поставил в гостиной букет лилий в прозрачной вазе. Вот только ее гостиная сильно потеряла без той росписи, которой она когда-то украсила стекла, а тяжелый цветочный дух навевал ассоциации скорее с кладбищем, а не с домашним уютом. Кухня была как новая, все вещи висели почти на своих местах, хотя было видно, что мебель двигали. Рена открывала шкафы один за другим, проверяя содержимое. Как и следовало ожидать, на полках не осталось никакой запрещенки — изъяли все, начиная от обычного канабиса с хмелем и заканчивая ее инъекционным набором с десятком ампул. Даже алкоголь пропал. Холодильник был вымыт и полностью пуст. — Су-у-ука, — уныло протянула Рена, ставя на плиту кофеварку и пододвигая поближе пепельницу. — Я думаю, что ты только выиграешь от того, что тебя лишили наркотиков. Она обернулась и увидела Орочимару, который подпирал косяк кухонной двери и серьезно смотрел на нее. Он вновь переоделся и стоял перед нею в обычных плотных черных джинсах и рубашке, не заправленной и небрежно застегнутой наполовину. Белая кожа клином выглядывала из-под ворота. Сотни язвительных ответов уже вертелись на языке, но она просто покачала головой. — Я должна быть тебе благодарна за твоего сотрудника. Он хорош. Передай от меня ему отдельное спасибо за то, что он захватил сменную одежду, — Рена оттянула ворот простого белого платья, которое оказалось в свитке, — выбор, конечно, любопытный, но что угодно лучше того, в чем я пришла в гостиницу. Он выпрямился, опустил руки и подошел настолько близко, что вдохни она чуть-чуть глубже — прикоснулась бы к его груди. Орочимару приблизился к ее губам, поцеловал, аккуратно придерживая ее за локти. Она застыла. — Не надо. Он ее не послушался, сжимая сильнее и притягивая ближе. Она вздрогнула и резко отпрянула от него, мотнув головой в сторону. Орочимару присмотрелся и заметил, что нижняя губа ее распухла и заалела. — Извини, — вздохнул он, — это клыки. Все время о них забываю. Он притянул Рену к себе, провел языком по ее губам, собирая кровь. — Ты кислая… — удивленно прошептал он. — Отчего? — Яблоки… — растерянно ответила она, — еще утром. Он погладил ее по щеке, ласково и почти невесомо. — Орочимару, — тихо сказала она, устало опираясь лбом в его плечо, — что вам нужно? Он просто прижал ее к себе крепче. И зашептал на ухо, поднимая легкие волосы своим дыханием: — Мы похожи. Более, чем можно себе представить. и временами больше, чем мне бы того хотелось. Те же мысли и те же моральные устои. Иногда мне противно смотреть на тебя — я вижу себя — наглого, корыстного и беспринципного. Иногда, видя неподдельную радость, сладострастие и любопытство — я с удивлением вспоминаю, что тоже на это еще способен. Ведь способен, правда? Его руки сжались еще крепче, будто он боялся выпустить что-то очень важное. Рена выгнулась, вцепившись пальцами в его плечи. — Орочи... — прошептала она, на произнесение всего имени санина просто не хватило воздуха, который он так предусмотрительно выдавил из ее груди, чтобы она ему не перечила. — Думаешь, что я просто холодная рептилия, ни на что человеческое не способная? — поинтересовался он, прижимаясь щекой к ее макушке — все-таки юная куноичи была, как минимум, на голову его ниже. — Не думаю, — вздохнула Рена, перестав трепыхаться и расслабляясь, — знаю. И даже, пожалуй, твердо в этом уверена. Стоя на кухне и слушая, как закипает кофе на плите, она чувствовала… что-то странное. Ей было… спокойно. Будто как только она перешагнула порог дома, то все, что случилось, просто осталось где-то за воротами. Будто она прочитала особо мерзкую главу в книге и наконец-то перелистнула страницу, все еще содрогаясь от омерзения, но уже готовая погрузиться во что-то новое. Эта пикировка с главным виновником ее бед, этот дурацкий неуместный поцелуй, все это… было насквозь фальшивым или все-таки настоящим? — Что со мной не так? — спросила она, поднимая лицо и заглядывая в его глаза. — Мне сейчас удивительно нормально. — Тебя накачали нейролептиками, а мой иръёнин добавил. Ты сейчас просто загружена. Прости, но осознание с рефлексией тебе еще предстоят, и мне бы не хотелось, чтобы ты была в это время одна, поэтому я и пришел. Может, тебе стоит попытаться наладить отношения со своим сенсеем? Орочимару отпустил ее, в один шаг подлетел к плите, успев подхватить джезву за мгновение до того, как кофе начнет выкипать. Рена молча подала ему две чашки и села за стол. — Мне он не нравится. — Он приходил к Ибики и старался выгородить тебя вплоть до того, что хотел взять тебя под свою ответственность и опеку. Рена выронила сигарету, которую собиралась подкурить, в полной растерянности уставившись на санина, который невозмутимо разливал кофе. — Вы шутите. — Нисколько. Он очень серьезно отнесся к твоему появлению в команде и считает своей личной ответственностью то, что с тобой случилось. Дай ему шанс. — Он — крикливый дурак, зачем я ему? — скривилась Рена. — Он — элитный джоунин, который за своим шутовством скрывает сложную натуру. Твое обучение просто кошмарно провалено, если ты не знаешь, кто он и что из себя представляет. Думаешь, птенца Хьюга отдали бы на попечение некомпетентному дураку? Рена задумалась, потом вздохнула и кивнула, соглашаясь с его аргументами: — Я — идиотка. — Ну-ну, не стоит себя корить, — Орочимару сел напротив нее и тоже закурил, помолчав, он внезапно изменил тему. — Знаешь, я много думал над тем, что происходило ранее и что происходит сейчас. Ты не перестаешь меня удивлять. Почему ты не выдала меня? — Потому что с тобой не скучно, — Рена криво усмехнулась, не желая вспоминать, во что ей это обошлось, но понимая, что вряд ли оно того стоило. — И это причина? — он удивленно задрал брови, глядя на нее из-за края чашки. — А почему бы и нет? — она пожала плечами и заглянула в свою, рассматривая в черном маслянисто блестящем кофе свое дрожащее отражение. Не говорить же ему, что она просто признала, что ненавидит Коноху, что Сарутоби ее поимел морально, что Данзо ее поимел буквально, что она выбирает между самоубийством и побегом. И в то же время намертво привязана к Конохе странными узами извращённого долга и страхом изменить привычный порядок вещей. Что ей страшно потерять дом, набитый любимыми вещами, и взамен получить нищету и толпы охотников за головами. Скука — хорошее обоснование ее безумия и латентного предательства. Пусть так. — Ты боишься меня? Она задумалась, глядя на самого опасного человека если не в стране, так в Конохе точно. — Да, — Рена улыбнулась как-то грустно, — я боюсь того, что ты влияешь на меня, что-то делаешь с моими мыслями, внушаешь новые чувства, отличные от того, к чему я привыкла. Это хуже смерти, ведь я перестаю быть собой. — Люди склонны меняться. Это нормально. Может, ты просто взрослеешь? — он усмехнулся. — Кстати, насчет возраста. Тебя не смущает, что у нас такая большая разница? — Рена встала и поставила на плиту новую порцию кофе, ведь первые чашки были допиты уж как-то совсем быстро. — Если я правильно понимаю твои желания, то у тебя на меня есть вполне конкретные виды. — У нас разница в тридцать семь лет. Разве это так много? — Это очень много. Просто катастрофическая пропасть в опыте и зрелости. Ты понимаешь, что твое внимание я могу воспринимать как нездоровое? Орочимару закатил глаза и раздраженно цыкнул. — Ой, не начинай. У тебя сексуального опыта побольше моего будет, это первое. А второе, так ли важен календарный возраст, когда ты, получив звание генина, официально считаешься совершеннолетней и дееспособной. К тому же возраст — это количество набранного опыта, а твоя жизнь была, скажем так, насыщенной, так что пусть ты весьма еще молода и в каких-то вопросах вопиюще незрела, но я не воспринимаю тебя ребенком. У тебя еще жизнь впереди, скоро та разница между нами сотрется окончательно, так стоит ли тревожиться о несущественном? К тому же я в какой-то мере бессмертный. Так что теперь, мне отношения не заводить, раз нет женщин подходящего мне возраста? — Я не собираюсь с тобой быть, — Рена меланхолично пожала плечами, разливая по чашкам вторую порцию кофе. — Зато я собираюсь. Я знаю, что ты любительница поиграть с другими и часто не сдерживаешься. Мне это неприятно, но я отношусь терпимо к другим твоим постельным партнерам. Но я должен быть уверен, что я буду всегда. — Не говори ерунды. — Время покажет, — Орочимару наблюдал за ней с невозмутимым лицом, будто предметом беседы были покупки в продуктовой лавке. — Зачем это тебе? — недоуменно спросила Рена. — Неужели тебе не с кем переспать? — Почему ты все усложняешь? — он вздохнул. — Неужели нельзя просто принять тот факт, что ты мне можешь просто нравиться? — Нет, — уверенно ответила Рена, действительно даже на мгновение не допускающая такой идиотской версии. Он вздохнул. — Трудно с тобой. Ладно, пока оставлю попытки до тебя достучаться, но тебе придется смириться с тем, что я всегда добиваюсь того, чего хочу. Ты будешь со мной, и я гарантирую, что ты об этом не пожалеешь. — А как же любовь? — Рена усмехнулась, вкладывая в слово «любовь» все презрение и насмешку, на которые только была сейчас способна. — Упасите меня боги от этого зла, — в голосе его не было шутки, — чаще всего любовь для шиноби — это яд, разъедающий душу, подтачивающий волю, сбивающий с истинной цели и в итоге сводящий в могилу. Я не могу позволить себе такую роскошь. — Звучит так, будто вы очень одиноки. — Сказала девушка, чье одиночество ошеломляюще больше моего. Он отставил чашку и встал из-за стола, подходя к ней ближе. Потянув ее за руки, поднял на ноги и опять прижал к себе. — Я тебя хочу. Знаю, что сейчас это чудовищно неуместно, но ты просто знай, что я получу тебя рано или поздно. — Пусти... те немедленно... — придушенно пробормотала Рена, — раздавишь… раздавите... — Может, и раздавил бы, но ты же не такая хрупкая, как кажешься, — ответил он, поглаживая ее тело, — хочешь, я сделаю тебе сегодня немного приятно? — Орочимару-сама! — Рена с ужасом посмотрела на змеиного санина, от удивления вновь переходя на «вы», и шепотом закончила: — Вы в свое уме?! — Не очень, и что? — хитро улыбнулся тот, прикасаясь к пуговицам платья. — Тебе понравится, — пообещал он. — А я отбиваться буду, — обреченным голосом пообещала жертва змеиного соблазнения. — Не будешь, — продолжая улыбаться, Орочимару потянув ее за руки и развернулся, намереваясь покинуть кухню. Рена вывернулась гибко и твердо. — Я сказала нет! — она раскраснелась от гнева. Он стоял, и с его лица сползла улыбка. — Почему? — в его вопросе было только серьезное внимание, никакой обиды или злости. — Из-за твоей травмы? Я не собирался причинять тебе боль, хотел лишь немного размять тебе плечи, ничего предосудительного. Извини, если я слишком двусмысленно пошутил. Орочимару хорошо понимал, что означает внезапный ледяной блеск в глазах девушки и жестокая безжалостная решимость в ее голосе. — Докажи, что хотя бы немного понимаешь меня. Заставь меня поверить в то, что ты способен будешь принять меня со всем грузом моей памяти, — в ее голосе тоже не было шутки. По его лицу промелькнула тень понимания. — Как? — То, что вы сделали с моей памятью — невероятно, а ваши способности в менталистике — поражают. Из этого я делаю вывод, что вы знакомы с практикой мнестического слияния. Орочимару сложил руки на груди и нахмурился. — Вот значит как. Она криво усмехнулась. — Рискнете? Он скрестил руки на груди, принял небрежную позу. По лицу прошла почти незаметная улыбка. Лишь слегка дрогнули уголки губ, приподнимаясь и тут же возвращаясь на место, будто она сказала что-то смешное. — Ты действительно думаешь чем-то удивить меня, прошедшего несколько войн и перенесшего многое? — мягкий бархатистый голос, обволакивающий и сладострастно скользящий по коже. Рена минуту помолчала, собираясь с мыслями, потом ответила: — Вся моя жизнь неразрывно связана с болью. Она сопровождает меня с момента рождения и до самой смерти будет связанна с моим телом. Я не знаю, как живут другие людей, не варясь в этом постоянном страдании, возможно, даже не хочу знать. Но я действительно хочу, чтобы хоть кто-то смог разделить все это со мной. Пусть не навсегда, пусть один-единственный раз. Я понимаю, что это будет лишь иллюзией того, что меня поняли, но я иногда хочу быть обманутой. Орочимару едва заметно переступил с ноги на ногу и ответил: — Как и тебя, боли и болезни со мной постоянно. Все, что я изобретаю, я всегда испытываю и на себе, так что привык справляться со многим, а твои слова будят во мне любопытство. Возможно, твой опыт сможет расширить горизонты моего собственного восприятия. Рена улыбнулась: —Мы пройдем через это вместе? Орочимару опустил руки и сделал шаг вперед: — Если это поможет тебя убедить в серьёзности моих намерений, то почему бы и нет? Рена развернулась и повела его по дому к неприметной двери в коридоре. За дверью обнаружилась каменная ухоженная лестница, ведущая в по-настоящему глубокий подвал. Пощелкав выключателем, Рена включила свет, и белые лампы осветили четыре пролета ступенек, которые повернули влево, теряясь за углом. — Впечатляет. Что это? — Кладовка для старого хлама, — усмехнулась Рена, — легко ступая босыми ногами по холодному серому граниту, — и только не говори мне, что еще ни разу сюда не заходил. Орочимару усмехнулся. Ну разумеется, ее дом он обследовал уже не один раз и был в курсе всех его особенностей. Подвал не стал исключением. Он был глубоким, надежно изолированным от грунтовых вод каменными блоками, размером как бы не большим, чем сам дом. Непонятно для чего хозяевам понадобился практически бункер, но в его обустройство вложились основательно, создав пригодное для жизни пространство, разве что не предусмотрев запасной выход, а может, просто Орочимару не смог найти хорошо замаскированный ход. Проведя своего гостя в небольшую, практически пустую комнату, Рена захлопнула за ним дверь и сделала приглашающий жест. Подойдя к небольшому металлическому шкафчику, она с грохотом выдвинула нижний ящик и вытащила из него два узких металлических наручника, соединенных между собой цепью. — Итак, мнестиское слияние, запрещенная, но тем не менее на сегодняшний день изредка используемая в допросах и пытках техника переноса сознания, которая позволяет повторить и испытать все физические впечатление реципиента или же передать ему свои собственные. Изначально задумывалась как медтехника, чтобы иръёнины могли точно понять все симптомы новых ядов, воздействий от неизвестных техник или для уточнения симптомов болезни, когда пациент по каким-то причинам сам не может объяснить, что его беспокоит. В последствии стала использоваться истязателями для того, чтобы заставить подопечного повторно испытать уже выполненные сессии пыток без физических травм. Запрещена из-за того, что, во-первых, мало какой палач соглашался испытывать все то же самое, что и его жертва, и, во-вторых, из-за того, что мнестическое слияние при небрежности выполнения серьезно поражало нервную систему, выжигая целые проводящие пути, приводя к инвалидности и смерти всех участников этого увлекательного процесса. — Это немного не то, чем я хотел занять свой вечер, но, если ты хочешь, я могу выполнить это для тебя. Что ты хочешь мне показать? Вчерашний допрос? Рена подтянула к центру комнаты небольшую металлический табурет и встала на него. В потолке оказалось вбито кольца, в которое она пропустила конец цепи, подвесив наручники. Посмотрев на Орочимару и прикинув его рост, она с помощью металлического карабина сократила длину цепи практически вдвое. — Я хочу отдать тебе все. Спустившись со стула, она посмотрела на мужчину, который был серьезен и спокоен, но все так же расслаблен, будто она предложила ему партию в шоги, а не незапланированный сеанс пыток и страданий. — Что ты тут делаешь? — он обвел рукой комнату. Рена склонила голову на бок и усмехнулась. — Ты знал, что мнестическое слияние можно использовать на самом себе, если задействовать для этого клона? Подойдет любой, даже не обязательно буншин, лишь бы был в состоянии выполнить технику. — Не думаю, что в мире много людей, которые добровольно захотели сделать с собой нечто подобное, — он смотрел на нее с любопытством, — с тобой по-настоящему что-то сильно не то. Рена отвернулась и подняла полупрозрачную руку вверх, пальцем качнув цепи над своей головой. —Иногда мне нужно вспоминать всю свою боль и заставлять испытывать чуть большую. Своего рода повышение выносливости и улучшение нервной проводимости. Эдакая встряска для перезагрузки мозгов, шокотерапия при учащении приступов плохого поведения. И напоминание о том, почему я ненавижу людей. — Стрессовые расстройства так не лечатся, — Орочимару подошёл к ней и обнял сзади за тонкую талию, прижимая ближе к себе, согревая своим теплом. Он чувствовал, что несмотря на кажущееся спокойствие, Рена возбуждена, взволнована. Частое дыхание было прерывистым и учащенным, а сама она дрожала, но упрямо передернула плечами. — Я сама решу, что для меня будет лучше и как мне себе помочь! — она оттолкнулась от его спины и нервно зашагала от одной стены к другой. — Самоповреждение — это неплохо только в том случае, если тебе срочно нужно стравить нервное напряжение, а правильно подобрать слова у тебя не получается. Но постоянно решать проблемы только таким способом не приведет к выходу из сложившейся ситуации, — он невозмутимо смотрел, как Рена мечется белым призраком, — вместо того чтобы резать себя, не пора ли тебе научиться задавать себе вопросы, чтобы выразить словами, а не болью, свою чувства и страхи. Неужели твой контроль над окружением настолько слабый, что ты только и можешь, что контролировать степень самоповреждения? Или ты просто любишь себя так наказывать за что-то? Считаешь себя плохой девочкой? — Ты профессионал? — она остановилась так внезапно, что подол белого платья взметнулся, открывая худые ноги. — Или это сеанс самодеятельности от доморощенного психолога? — У меня, считай, детский сад из приемышей с очень трудным прошлым и ужасным характером. Я насмотрелся всякого, — улыбнулся санинн, с чувством легкого тепла вспоминая всех своих «детишек». — Никогда бы не заподозрила в тебе альтруиста, — насмешливо фыркнула Рена, но метаться перестала. — Глупости, я воспитываю для себя отменных подчиненных, на которых можно положиться и которые в состоянии выполнить работу правильно. Я же не могу заниматься всем самостоятельно. Скоро сама всю систему увидишь. — А, ну да, ты же корыстный ублюдок, который воспитывает из похищенных детей верных биороботов, все в порядке, а то я уже подумала, что в этом мире что-то сломалось. — Не понимаю, почему то, что я делаю, нельзя расценивать как взаимовыгодный процесс, — пожал плечами Орочимару, — они получают защиту, достойное содержание и первоклассное обучение, я хорошо к ним отношусь, как правило, гораздо лучше, чем их прямые родственники. И в отличие от твоей драгоценной Конохи, я никогда не лгу им о своих намерениях, прикрываясь фальшивыми идеалами, так что служить мне на совесть — это их сознательный выбор. Рена стояла несколько минут спиной к нему, что-то обдумывая и не давая прочесть по своему лицу, к чему она пришла. — Ладно, давай не будем терять время, — Рена повернулась к нему и посмотрела в глаза со всей серьезностью, — твои педагогические достижения, безусловно, интересная тема, но мы поговорим об этом в следующий раз. А сейчас тебе нужно будет надеть наручники, а потом я тебя на них подвешу. Как только мы закончим, то они сами разомкнуться. Я проведу тебя по всем закуткам моего бреда и заставлю пережить каждое мгновение моих страданий, которые выпали за мою жизнь. От и до. Будь готов, что твоя мужское эго может пострадать, столкнувшись с сексуальным насилием. Хотя тебе будет довольно странно испытывать боль в тех местах, которых у тебя нет. — Мда-а, умеешь ты весело проводить время, — он задумчиво рассматривал покачивающиеся висящие цепи. — Ладно, давай начнем. Но ты должна пообещать мне, что когда придет время выбирать, куда ты пойдешь, то в первую очередь подумаешь обо мне. Рена покачала головой. — Жаль, что ты согласился. Я так надеялась, что ты лжешь, и я могу не воспринимать тебя всерьез. Из-за тебя вся моя так хорошо обустроенная жизнь покатилась под откос. Может, все-таки откажешься, и мы все сведем к шутке? Я, может быть, даже пересплю с тобой, чтоб ты от меня отстал, и ты наконец-то пойдешь своей дорогой, оставив меня жить в моем уютном мирке из садомазохизма и фрустрации? — Ну уж нет, свои решения я меняю редко, к тому же если это для тебя важно, я это сделаю, — и тут он внезапно усмехнулся, очень открыто, с неуместной веселостью, подпустив в голос юмора, он продолжил: — К тому же открою тебе страшную тайну: тело, которое я сейчас использую, принадлежало женщине. Я, конечно, модифицировал его, возвращая прежний облик, но это произошло не сразу, а я слишком любопытен, чтобы упустить возможность попробовать что-то новое. — Ты что, спал с мужчинами? — удивилась Рена. Он пожал плечами: — Мне все уши прожужжали, что ваши оргазмы — это что-то сверхъестественное и что мужчинам просто не дано испытать что-то подобное. Да и шанс такой представился. Честно говоря, я остался не в восторге, кто-то явно что-то преувеличивает. Рена покачала головой, но поняла, что после такого признания, выданного будничным голосом, Орочимару заинтриговал ее еще больше. — Ладно, признаю, ты меня шокировал. Орочимару расстегнул и снял рубашку, не глядя сбросив ее на пол, дразня белизной кожи и красивым, гармоничным сложением тела. Глаза Рены прикипели к договору со змеями, который темной меткой обвивал его левую руку. Не удержавшись, она обхватила его запястье и осторожно провела языком по темному узору: — Потом обязательно познакомь меня с тем, кого ты зовешь с помощью этого, — она буквально чувствовала идущий от его кожи аромат чакры призывного мира. А учитывая размеры метки и то, насколько сильно она фонила даже с его высоким контролем, то привязка должна была быть к кому-то по-настоящему голодному. — Мой призыв имеет дурной нрав и огромный желудок. Сначала придется его накормить и только потом он, может быть, скажет тебе какую-нибудь гадость. — И тебя это смущает? Он усмехнулся, услышав такой вопрос. — Знаешь, а я вас обязательно познакомлю. Мне стало внезапно интересно, кто кого быстрее доведет до истерики. Орочимару встал на табуретку, поднял руки над головой и защелкнул сначала один, потом второй браслет на тонких запястьях. — Тебе говорили, что ты красивый? — прошептала Рена, проведя пальцами по его гладкой груди, поражаясь отсутствию шрамов и холоду кожи. — Нет. — Зря. Ты красивый, как статуя в храме. И такой же холодный. Тебе нужны печати? — Нет. Просто посмотри мне в глаза. Рена забралась на табурет, балансируя на самых кончиках пальцев, обхватила его шею, потянулась к его лицу, ловя взгляд и открываясь широко и свободно. Он заглядывал в ее голову, она сама его туда уже пустила. Уже стеснятся точно было поздно. Как и тогда, его глаза были гипнотические и пугающие, но мгновенного эффекта, кроме зудящего неприятного звона в ушах, не было. — Я предпочитаю разгонять технику постепенно, чтобы не истощать нейромедиаторы в первые же минуты. Смотреть что-то конкретное я не предлагаю, поэтому мы просто пройдем по нарастающей от всех твоих и моих впечатлений. До утра должны закончить. Тут хорошая звукоизоляция? — Мы же на минус пятом этаже. Конечно, нас никто не услышит. Да и найдут не скоро, я входную дверь под печать прикрыла. Она легко спрыгнула на пол и опустилась перед ним на колени, чувствуя, как первые струйки боли начинают скользить по ее нервам. Пока еще невзрачные и смазанные, как давнее воспоминание, лишь щекотали и пробирали мурашками, как упавшая за ворот рубахи сколопендра. Она разула своего гостя, отбросив обувь в сторону. Стопы у него оказались узкие, аккуратные и холодные. Обняв их ладонями, Рена попробовала поделиться своим теплом, но руки остывали поразительно быстро. — У тебя холодные ноги. Вроде же на улице лето. Ты мерзнешь? — У меня холодная кровь, и она не в силах согреть мое тело полностью. Побочный эффект моего генетического сходства с рептилиями. Поэтому я не люблю холодный климат. — Я тоже не люблю холод. Боль, вызванная магией места и действия, обрушилась на них, как волна ледяной воды, но никто не проронил и звука. Когда Рена прижалась лицом к его ногам, боль уже ослепляла. Спустя мгновение она откатилась назад, как волна прибоя, вновь став зудящим чувством на краю сознания. Рена деревянными пальцами расстегнула платье и сняла его через голову, отбрасывая в сторону, потом также разулась, оставшись в одних трусиках. Ей было холодно, кожа покрывалась мурашками. Орочимару смотрел на нее мгновение, потом потребовал: — Повернись. Она подчинилась, разведя руки, медленно покрутилась, давая рассмотреть себя всесторонне. Он смотрел на тонкое тело, на мускулистые бедра, на плоский животик, на красоту змей на ее коже и на почти трупные пятна гематом там, где их не маскировали рисунки. — Тебе говорили, что ты красивая? — Да. Рена пинком вышибла из-под его ног табурет. В тот же миг в его-ее-их запястья впились острые грани браслетов. — Орочи… — прерывающимся голосом простонала она. — Ты… ты чувствуешь это? Его зрачки расширились, и он облизал губы, не замечая, как вгоняет клыки в мягкую плоть. Она чувствовала, как с его подбородка стекает кровь. — Тебе ведь тоже достанется многое из моего прошлого. — Я не против, — Рена удовлетворенно смотрела на Орочимару и раздумывала о том, не слизнуть ли с его подбородка и шеи красные капли из прокушенных губ. — Тебя возбуждает это? — Да. — Я хочу, чтобы ты выключила свет. — Согласна. Щелчком пальцев она загасила светильники и поднялась на ноги, слушая их хриплое дыхание. Она обхватила его за талию и потянула на себя, отступая раз за разом на маленький шаг. Ее дыхание участилось. — Это будет немыслимо, — прошептала она в удивительно нежную кожу живота, потом, поколебавшись, не выдержала и провела языком мокрую дорожку от пояса до ребер. Орочимару вздрогнул от этого простого прикосновения. — Жутко возбуждает, — теперь она задыхалась и говорила прерывисто. Орочимару, как зачарованный, смотрел на Рену, полная темнота ему вовсе не мешала. Она медленно отступала и отступала, держа его вес на своих руках. По тому, как внезапно расширились ее зрачки, Орочимару понял, что это причиняет ей боль. Рена бледнела, судорожно глотала холодный воздух и дрожала. А потом просто подпрыгнула, подтягивая себя на его тело, как на опору. Рена прижалась к Орочимару, обвила его тело ногами, повисла на нем, раскачиваясь, как на чудовищных качелях, от стены к стене. Время от времени она двигала бедрами, чтобы не остановилось их движение, терлась прямо об его пах, возбуждая и мучая одновременно. Она схватила его за волосы, запрокинула ему голову и медленно приблизила губы к его губам. Она целовала его страстно, отчаянно, разделяя с ним боль от стальных браслетов, которые прорезали его-ее-их руки уже до кости. Не выдержав, он извернул запястья и обхватил цепи пальцами, слегка перераспределяя вес и защищая руки. В этом поцелуе, что дарила ему Рена, было нечто первобытное. Она прогнулась в страстном порыве, растеряв весь человеческий облик, отдаваясь чувству и порыву. Он содрогнулся от муки, она не шутила, когда говорила, что пережила многое. Он все же не ожидал, что многим окажется такое страдание. Рена выдыхала — он вдыхал. Выдыхал Орочимару — вдыхала Рена. Он мог дышать только ее дыханием, она — только его. И это был тот островок покоя, что позволил им не сойти с ума, нащупать опору друг в друге. Боль заставила их позабыть обо всем лишнем, наносном, позволила сосредоточиться на чем-то по-настоящему для них главном. Она иссушала мозг. По ее стонам он понимал, что Рена испытывает такую же муку. Ее руки сжались в кулаки, с крепко зажатыми прядями его волос, мускулы одеревенели. Боль охватила их обоих. Все это изменило их восприятие. Никого, ни одну женщину, не целовал он с такой животной страстью. Никого, ни одну женщину или мужчину, он не хотел с такой иссушающей жаждой. Он отчаянно хотел, чтобы все это кончилось и чтобы не кончалось никогда. Кровь из их глубоко рассеченных рук срывалась и капала на пол. Боль одуряла. Рена, не выпуская его из своих рук, вновь припала губами к его губам. Их зубы заскрипели от соприкосновения. Ее крики становились все отчаяннее. Он жаждал обнять ее. Мука не прекращалась ни на мгновение, и сквозь ее и свои вопли шиноби ясно различал поскрипывание стали по кости. Ее руки тоже были истерзаны и изрезаны. В глубоких ранах розовела надкостница. Он уже почти терял сознание, когда Рена отстранилась, не разжимая руки, державшей его за волосы. Из глаз ее текли слезы и кровь из лопнувших сосудов. Она посмотрела на Орочимару, языком провела по его губам, но не отстранилась, хотя и дрожала. Казалось, куноичи хочет доказать, что она сильнее, что может выдержать больше, справиться со всем. Ее глаза полыхали в темноте двумя алыми озерами с расщелинами узких зрачков. Он знал, что она видит его глаза похожими на болотные огни, что сбивают путников ночью и уводят в бездонную трясину. Наконец глаза ее закрылись, она глубоко вздохнула и разжала хватку, упав на пол. Через несколько мгновений оковы с легким щелчком разомкнулись, и Орочимару последовал за нею, полностью обессиленный и измученный, не в силах даже приподняться. Если бы кто-то нашел его сейчас, то смог бы просто придушить его косой Рены, не встретив никакого сопротивления. Из глаз все еще текли слезы. От боли? Или от чего-то другого? Он дрожащими руками попытался вытереть лицо, но лишь размазал кровь по коже, залепив глаза. Орочимару не мог понять, сколько прошло времени, может, час, может, два, может, вечность. В этой холодной темноте, где кроме тяжелого дыхания и измученного поскуливания он почувствовал, что в его голове зародилось осознание чего-то важного. Возможно, не так уж она была и не права, когда говорила, что возвращение к травмирующим переживаниям прочищает мысли, сдирая все наносное. Рена с трудом подтянулась на руках, волоча онемевшие ноги за собой, как змея перебитое тело, и еще раз поцеловала его. Нежность и бережность этого поцелуя потрясли Орочимару — уж так странно было ощущать ласку после того, как истерзали друг друга. — Ты сильный, — слабо прошептала она, — сильнее меня. Наивно было бы предполагать, что такое самоуверенное ничтожество, как я, может с тобой хоть в чем-то конкурировать. И все же мне жаль, что я не смогла подобрать такого способа, чтобы ты бежал от меня дальше чем видишь, — Рена дрожащими пальцами отерла слезы с лица. Глаза ее все еще были мутными от перенесенного страдания. — Но мне, наверное, придется смириться с твоим присутствием. Я принимаю на себя обязательство последовать за тобой, если мне не останется другого пути. И знаешь, мне жаль, что я заставила тебя участвовать в моих больных фантазиях. Орочимару потрясло сострадание в ее голосе. Непривычное чувство, отраженное на него. Он никогда такого не испытывал ранее. Такое чувство у него было последний раз, когда мама подняла его с земли, когда он упал с дерева и здорово разодрал кожу на ногах. Боль была сильной, но радость от того, что мама все бросила ради него и нежно прижимая к себе несет домой мыть ранки, ласково воркуя, окутывала теплом и счастьем. Он сжал зубы, образ матери, смутный, стершийся почти до полной неразличимости, всегда вызывал в нем боль утраты такую острую, будто не прошло десятков лет с тех пор, как она умерла. — Я рад, что ты меня услышала. Она скрутилась эмбрионом и, кажется, потеряла сознание. Он подтянул ее ближе к себе, грея ее тело хоть как-то. Раскинувшись на холодном полу, он отдыхал, ждал, пока Рена придёт в себя и откроет дверь. Он улыбался довольной улыбкой, переходящей в оскал — она все-таки попалась на собственную уловку. Орочимару был уверен, что теперь-то она не отмахнётся от него и вынуждена будет последовать за ним, нравится ей это или нет. Хоть она и оговорила, что пойдёт за ним только в крайнем случае, ему не первый раз устраивать ситуации, не оставляющие другого выбора, кроме того, что приготовил он сам. Закрыв глаза, полностью довольный собой, он задремал сном человека, утомленного тяжелой работой, но довольного результатами. То исчезающее чувство осознания он постарался затолкать подальше в глубины своего сознания, как нечто царапающее и непривычное. Он подумает об этом позже.