Тотем: Змей, Часть 1 Доказать свою верность

Рена шла домой неторопливо, перебирая в кармане своих растянутых треников ампулу и драгоценный камень. Оба предмета были округлыми и гладкими, приятно скользили между пальцами, холодя кожу. Рена сосредоточено думала, вспоминая свое первое общение со странным «покупателем». События слишком быстро закрутились вокруг нее и она подозрительно быстро выбросила из головы произошедшее, хотя по уму должна была отбросить все дела в сторону и заняться этим вопросом в первую очередь. Поэтому сейчас она заставила себя встряхнуться и вспомнить каждое слово из той причудливой и фантасмагоричной беседы. Завернув в ближайшую подворотню Рена прислонилась к стене и закрыла глаза, притворяясь задремавшей босячкой. Крохотная змейка выползла у нее из-под кожи и обвилась полупрозрачной ленточкой вокруг ее шеи, прячась под волосами и зорко наблюдая за окружающим миром. Рена не хотела, чтобы ее застали в врасплох. Да, лучше было бы подобным размышлениям предаваться дома, однако Рена отчасти боялась, что пока дойдет до дома — опять забудет о своих мыслях. И пусть у нее теперь не было гарантий того, что она опять все забудет, но начать искать ответы она хотела начать прямо сейчас. Итак, первое что она услышала, это было приветствие. «Ибогами Рена». Голос был приятным, мужским, с едва уловимым акцентом. Хотя в мире все говорили на одном языке, все равно существовало множество диалектов и говоров. Например, в Стране Огня речь была более плавной, с акцентными гласными. Страна Дождя могла похвастаться резкими и гортанными звуками, скандированным "р" и удлиненными шипящими звуками. Послушай голоса торговцев из Страны Снега и ты уже никогда не забудешь их привычку сокращать слова, превращая обычный разговор в шифровку. Рена как-то сходила на один из крутившихся в кинотеатре фильмов, который почему-то пользовался бешеной популярностью у людей, с известной актрисой из Страны Снега Юкие Фуджикайзе. Так вот, даже у нее, профессиональной артистки, нет-нет да проскакивали в речи весьма приметные акценты. Этот же мягкий говор Рена не узнала — или еще не слышала или… забыла. Она поджала губы и продолжила цепочку своих размышлений. Он обратился к ней по имени, хоть и с вопросительной интонацией, однако он был точно уверен, кто именно с ним общается. А вот общается ли? Рена никогда не слышала о такой технологии, которая позволяла бы общаться на расстоянии просто приняв какой-то препарат. Впрочем, она не слышала и о таких письмах, но, как известно, в мире слишком много такого, о чем ты никогда не слышала. Но если подумать, то все же более реалистичным выглядит вариант, что это была запись заранее заготовленных реплик. Рена вздрогнула и открыла глаза. Дрожащей рукой она нащупала в кармане пачку сигарет и закурила, пытаясь отдышаться. Заранее записанные реплики подразумевают, то, что ее достаточно хорошо изучили, чтобы настолько точно предугадать ее ответы. А это значит, что кто-то настолько долго за ней следил, находясь в самой Конохе и при этом не вызвал подозрений ни у нее самой, ни у ее постоянных наблюдателей от Данзо и Сарутоби. А значит этот кто-то с высокой степенью вероятности может быть сам жителем Конохи, а то быть достаточно значимой фигурой — не ниже высшего офицерского состава, ведь кто-то помельче просто не будет иметь доступа к технологиям такого уровня. Кстати, насчет технологии передачи сообщения таким способом хорошо бы расспросить Орочимару, как единственного ученного высокого уровня, до которого у нее имелся, можно сказать, эксклюзивный доступ. Рена докурила и сплюнула вязкую горькую слюну себе под ноги. Затушив окурок об стену и убедившись, что за ней никто не наблюдает, она опять закрыла глаза. «Я наниматель. У меня есть выгодное предложение, от которого ты не сможешь отказаться». «Так. Он представляется нанимателем, а это вроде как подразумевает предложение работы, а не сделки. Почему он говорит обо мне как о наемнице, а не собственнице? Непонятно. Дальше. А если подумать, вообще существует что-то, от чего я не смогу отказаться? Теоретически — это мои триггеры и проявления моих абсолютов. А практически, из того, что влияет на мою обыденную жизнь — наверно, нет. Тогда почему он так уверен, что его предложение вообще будет рассмотрено в принципе?» «Не торопись с принятием решения. Я хочу предложить тебе весьма интересную сделку». «Опять речь идет о сделке, в привязке к слову «наниматель», будто я должна буду выполнить какую-то однозначно незаконную работу. Это должно было направить мои мысли в сторону прагматизма, ведь если кто-то так долго за мной следит, то прекрасно осведомлен, что я имею посторонний доход. Уже за одно это меня можно крепко прижать, ведь я не плачу в казну налог на свою прибыль, хоть и не выполняю контрактов как шиноби.» «Продай Сестер». «Его голос был все таким же спокойным, как и в начале разговора, хотя я точно ему хамила. Или у него хорошая выдержка или это аргумент в пользу того, что все-таки это была просто запись. Так. Дальше. Сестры. Он совершенно точно знает, о чем говорит. Если я когда-либо и упоминала их, то говорила или то, что это мое личное определение свитых потоков чакры или, что так называется техника призыва татуированных змей. Высшее руководство деревни считает, что мои татуировки — это форма призыва. Данзо даже как-то мне показывал парня, который делает что-то смутно похожее, только с нарисованными на бумаге животными. Значит вариант того, что это кто-то из Конохи становится исчезающе малым. Тут просто некому знать, что на самом деле представляют из себя мои Сестры. Даже если принять во внимание, что моя слежка увидела и задокументировала абсолютно все эпизоды активной работы Сестер в привязке к моему телу, то никто и никогда не знал, что они — разумны и я с ними общаюсь. Они — не призыв, а отдельные сущности, которые живут внутри моего тела в другой плоскости реальности. По сути, мое тело — это портал из их родного мира, не более того." Рена опять открыла глаза и закурила. Затылком она чувствовала, что кто-то начал ее пасти, но аккуратно и ненавязчиво. Поразмыслив, она решила пока не дергаться, раз нет непосредственной опасности. Если что, змея ее предупредит. "А теперь вернемся к его словам о том, чтобы я продала Сестер. Не технику их призыва, не контракт на общение с ними. Ко мне обратились в такой форме, будто я владею ими физически и вообще могу распоряжаться ими. Но это не так — не я выбирала Сестер, а они — меня. И я понятия не имею как с ними разлучиться, даже если просто допустить мысль о том, что я вообще могу пожелать такое. А я не хочу." «Ты не ослышалась. Продай мне Сестер. За это ты получишь все что только захочешь — деньги, власть, земли, рабов, силу. Можешь просить все.» «Так. Он подтверждает то, что понимает о чем речь. Этот «наниматель» прекрасно знает о чем говорит со мной. Но с другой стороны, он не может не понимать, что ценность Сестер не может сравниться ни с чем в этом мире вообще и для меня в частности. Никакими деньгами нельзя оценить их. Это все равно, что попытаться выкупить Шукаку у Суны — они скорее начнут друг друга есть, чем расстанутся с такой ценностью. А ведь если любого Биджуу можно поймать снова и запечатать, то я никогда не находила даже призрачных следов упоминаний Сестер и того, что они вообще из себя представляют. Значит, нет ни методов выслеживания и охоты, ритуала для их обуздания. И от этого мне становится еще страшнее — если целый мир не знает о них, то откуда знает он?». «Ты поняла, что я имею в виду. Я знаю о твоей тайной связи и знаю, что ты не особенно радуешься вашему совместному проживанию.» «Он опять подтверждает понимание сути вопроса и, что в край опасно — довольно точно определяет мое отношение к сожительству с Сестрами. Да, в какой-то мере я двояко отношусь к тому, что из себя представляет мое тело в контексте симбиоза с Сестрами, но мое отношение никогда будет хоть сколько-то значимым в вопросе прекращения симбиотической связи. Я никогда от них не откажусь. А вот тут уже становится чуть-чуть лучше — раз он считает, что сожительство с Сестрами меня угнетает, то знает меня не досконально. Это хорошо.» «Ты можешь не беспокоиться — этот уголок твоего сознания совершенно точно принадлежит только тебе и ни одна из твоих Сестер не может его не то что контролировать, но и просто проникнуть сюда. Так что ты можешь выражать свои мысли совершенно открыто, не опасаясь, что они будут услышаны кем-либо кроме меня.» «Это интересно. Во-первых, у меня никогда не возникало желания что-то утаить от Сестер. Я настолько привыкла что они часть меня и моей психики, что физически не могу даже представить себе каково это что-то от них скрывать. Кто-то пытается что-то утаить от своей правой руки? А от легких? А от фронтальной коры? Вот и я никогда ничего не скрывала от них и ничего перед ними не стыдилась. Более того, если и есть кто-то, кому я абсолютно доверяю - так это мои Сестры. И во-вторых, мы пусть и отличаемся как формы жизни, однако — одно целое. Он этого не знает или не понимает, значит воспринимает их как просто каких-то существ, которыми можно распоряжаться так же как и Биджуу.» «Если тебя заинтересовало мое предложение, то передай ампулу тому, от кого ты ее получила с устным ответом «да» или «нет». И за тобой придут очень быстро. Я понимаю, что это повлечет за собой нукенинство, но что оно может значить по сравнению с владением какой-нибудь страной?» «Тут опять скачка слов. С одной стороны — он говорит о том, что я не могу отказаться от его предложения, с другой — использует служебное слово «если», значит допускает мысль, что я просто проигнорирую его. Но! Он прекрасно должен понимать, что речь идет не о покупке мешка дайкона, а о совершенно секретном симбионте внутри моего тела, о котором не знает никто. Значит, по всем правилам я просто не могу проигнорировать такое предложение и начать как минимум хоть какое-то расследование. Да, я поохотилась на курьера, но Рикудо мне свидетель, без огонька же. Зная, что кто-то ищет способа добраться до Сестер я продолжила заниматься всякой херней. Почему я проявила такую… легкомысленность? Не знаю. Кстати, то, что меня смогли отравить и явно хотели похитить из собственного дома вполне может иметь связь с этим предложением, ведь все это случилось уже после получения мною послания. Жаль, что Гаара их убил и я не могу сама их допросить. К тому же, если он предлагает за Сестер любую цену, то или его возможности просто не поддаются исчислению, или он просто и незатейливо врёт, обещая то, что никогда не сможет выполнить. И это гораздо более вероятно.» «Я ожидаю, что ты примешь верное решение, когда оценишь те выгоды, которые принесет мое предложение. Не беспокойся, извлечение Сестер не причинит тебе особого вреда, хотя процесс несколько... болезненный. Обдумай все хорошо, потом ответишь. Сроком принятия решения я тебя не ограничиваю. А теперь буду прощаться.» «Как я могу оценить выгоды, если он ничего толком и не предложил мне, только продемонстрировал вопиющую осведомлённость моими делами и знанием моего характера. А так, только размытые предложения. Верным решением он называет разлучением меня с Сестрами, интересно почему? И откуда ему знать какое на меня влияние окажет расставание с семьей. Я почему-то абсолютно уверена, что меня это гарантированно прикончит, как и любого Джинчуурики, из которого извлекают его Биджуу. Сестры настолько прочно врощены в мои энергоструктуры, что хоть вырывай их с мясом, хоть удаляй хирургически — я лишусь десяти одиннадцатых своей энергооболочки. С таким не живут. Тогда опять возникает вопрос — чего хотел на самом деле от меня добиться этот «наниматель» своим предложением? Скорее состояния повышенной боевой готовности, а уж никак не готовности поговорить.» Рена открыла глаза и осмотрелась по сторонам, одновременно с этим принимая отчет от змеи, которая плавно растворилась под ее кожей. Так и есть, ее пасла Митараши — змея четко зафиксировала слепок ауры, с которой Рена успела познакомиться, когда курила с ее начальником ранним утром. Отлипнув от стены и опять прикурив, она вышла на запруженную улицу и развернулась в сторону дома. «Хм... А если подумать над его словами, то может он хочет что-то другое о себе и о своем предложении сказать? Наниматель — это ведь не обязательно предлагающий работу, но и тот, кто может стать стороной договора найма. Может, он хочет получить право на Сестер на определенный срок за какое-то вознаграждение. Как и сделка может рассматриваться как какое-то соглашение между нами с определенными взаимными обязательствами. В любом случае, он сказал слишком много для того, чтобы пропустить его мимо ушей и слишком мало, чтобы понять хоть-что. Все же, наверно мне стоит послушать что он хочет мне сказать. Возможно, было бы хорошо, если бы Орочимару при этом присутствовал, чтобы подстраховать меня — мало ли что на этот раз заправлено в ампуле. Но игнорировать угрозу я больше не могу. Придется рискнуть.» Улицы были переполнены народом, поэтому она немного поколебавшись решила перебраться на верхние пути и дальше двигаться по крышам. На крышах движение тоже было оживленным из-за скачущих по ним шиноби, но далеко не такими плотными как на земле. Поведя плечами и слегка размявшись, она чуть пригнулась и побежала, набирая скорость, стремясь скорее добраться до дома, чтобы разобраться с таинственным «нанимателем». Если бы она была чуть менее внимательной, то точно не заметила вставшую на ее пути тень и наверняка покатилась бы кубарем по крыше. Но взъерошенная своими мыслями и встревоженная теми выводами, которые она сделала, Рена была настороже. Резко затормозив, она выбила черепицу из под ноги и метким пинком отправила в голову нападавшему. Не дожидаясь результата своей атаки, она выхватила нож с набедренных ножен и, перекинув его обратным хватом, метнулась на противника. — А ты не шибко дружелюбная, а? Нож столкнулся с кунаем, а в живот уперлось лезвие второго куная. — Не люблю, когда за мной следят. Рена извернулась, перекатываясь и, практически стелясь по крыше снова атаковала Митараши, которая с широкой улыбкой поманила ее пальцем. — Ну ты и на-аглая, — она отбила еще три быстрых удара, — ты знаешь, что с тобой будет за нападение на джоунина? — Свидание с твоим начальником? — Рена усмехнулась так же гнусно и выпустила с левой руки ленту змеиного тела. — К тому же с чего бы это джоунину нападать на меня посреди дня? С меня сняты обвинения и я чиста перед Отделом Дознания. — Ты маленькая зазнавшаяся сучка, знаешь? — Митараши кружила вокруг нее, явно играясь и наслаждаясь. — А ты тогда кто, Большая Сука? — Рена пожалела, что из всего арсенала при ней только нож да ее тело. С другой стороны ее убивать точно не собираются, а значит особо ничего ей не грозит. Митараши усмехнулась и засучила рукава, рассматривая Рену с насмешливым предвкушением, а с особым вниманием присматриваясь к серой змее, что обвила левое предплечье соперницы. — Преподам-ка я тебе урок почтения к старшим, маленькая сучка. А потом мы с тобой поговорим, как две старые подружки и ты мне расскажешь откуда у тебя такая красивая змейка завелась. — С нетерпением жду, Большая Сука, — Рена отвесила шутливый поклон и опять почти распласталась вдоль крыши, пользуясь тем, что куда мельче и гибче своей соперницы. Еще одно столкновение стоило длиной царапины на плече и россыпи мелких кровавых брызг на майке. Рена незаметно спустила по ноге еще одну змею, которая затерялась в битой черепице и затаилась, выжидая подходящего момента для нападения. Анко была великолепно обучена, технична и на голову превосходила Рену в навыках, однако у нее был неоспоримый минус — она была ученицей того, чей боевой стиль Рена уже успела оценить и тайдзюцу Митораши ей был уже понятно, а значит довольно предсказуемо. А это значит, что Рена сможет продержать чуть дольше и немного достойнее, учитывая несерьезный характер их стычки. — Не хочешь объяснить, чего ты ко мне доебалась, а? — выдохнула Рена, катясь по битой черпеце и уворачиваясь от быстрых ударов ногами, когда Анко попыталась быстро и бесхитростно забить упавшую соперницу. — Я до тебя еще не доебывалась, пока что мы просто знакомимся. — Анко укрепила тело чакрой и от души приложилась кулаком Рене в голову, заставив ту проломить в крыше дыру. — Забавное у тебя представление о знакомстве, — Рена откатилась в сторону и внезапно выплюнула в глаза Анко сгусток крови и вязкой змеиной слюны. Митараши отшатнулась, избежав грязи, а Рена тем временем успела встать на ноги и опять перекинуть нож в прямой хват. — Если ты так заводишь себе подруг, то мне даже интересно посмотреть, как ты мужиков снимаешь. Или ты их в свою постельку по частям кладешь? Фу такой быть. — Не все в Конохи бляди как ты, — Митораши опять ускорилась и ринулась на Рену с уже заметной злостью. «О, а вот тут она почему-то обиделась». — Неужели не нашлось на всю Страну Огня достаточно храбрых мужчин, чтобы хотя просто понюхать твой цветочек? — издевательски протянула Рена, ускользая обратными кульбитами от десятка метательных ножей. — Хотя, стоит посмотреть на твою злобную рожу и сразу становится понятно, почему ты никому не нужна. Анко как то уж совсем несерьезно заржала и призвала из руки змей, которые молниеносным броском метнулись в корпус Рены. Та лишь издевательски всхрапнула и сделал шаг вперед, позволяя змеям впиться в ее живот. Змеиные головы тут же вошли в тело как масло, проваливаясь в кровянистую сукровицу и исчезая где-то в глубине ее тела, покидая рукав Митараши. — Ты уж извини, но со змеями у меня особые отношение, — улыбнулась она ошарашенной женщине. — И ты мне сейчас обязательно об этом расскажешь кто тебя этому научил. — А с каких хуев? — удивленно подняла брови Рена, переходя в высокую стойку. Она прекрасно понимала, что шансов против Митараши у нее нет, но она знала, что та действительно хочет пообщаться в своей особой манере, а значит почему бы и не размяться немного. — Потому что я так сказала! Еще несколько минут ожесточенной потасовки и Рена оказалась прижата к крыше, а Митараши сидела на ней верхом и с удовольствием била ее по лицу. Та, как могла прикрывалась руками, сама же потихоньку подводя к Анко свою змею с довольно пакостным ядом в зубах. Нож же уже давно улетел куда-то на землю, соскользнув по гладкой черепице. Увлекшаяся и потерявшая бдительность женщина не замечала ничего, слишком сосредоточенная на избиении уже побежденной паршивки. — Если ты перестанешь выебываться и проявишь ко мне положенное уважение, то я остановлюсь и мы поговорим. — Я уважаю твоего начальника. Тебя-то за что? Кто ты мне? Никто! — Рена опять плюнула, попав ей в лицо. «Жаль, до глаза не долетело». — Я тебя сейчас как конверт вскрою. Ей в живот больно впился острый кончик куная, медленно и неумолимо прокалывая кожу и упираясь в мышцы. Рена заржала. — Серьезно? Ты настолько ебанутая, чтобы напасть на меня посреди дня при свидетелях и убить? Учти, ты не сможешь никому внятно обосновать свою агрессию — я тебе ничего не сделала. Анко замерла. Она не такой реакции ждала от Ибогами. Она хотела ее просто подловить, немного напугать и заставить говорить, но что-то пошло не так. Мелкая сука просто приняла бой, вовсе не обращая внимания на то, что сопливому генину не тягаться с матерым джоунином. И судя по ее глазам, Рена прекрасно понимала, что не соперница матерому джоунину. Понятно, что убивать ее Анко не собиралась, но мелкие сопляки ее всегда боялись. Но не эта. Она осторожно оглянулась и увидела, что их окружает несколько шиноби в мелких рангах, но пока еще никто не спешил вмешиваться. Она наклонилась над ней и глубоко вдохнула ее запах волос. — Я не знаю, как ты выкрутилась и смогла обмануть всех, но я точно знаю с кем ты спуталась. От тебя воняет его запахом, маленькая сучка. — Что происходит? Рядом с ними появился шиноби в маске АНБУ — оружие уткнулось в белую шею джоунина. Митараши замерла. Рена усмехнулась. «Значит, все же самодеятельность, да?» Рена подняла руки в извиняющемся жесте и подчеркнуто вежливым тоном обратилась к Анко. — Простите Митараши-сан, но я еще раз вам повторяю — я предпочитаю мужчин. Глаза женщины расширились. Она зарычала. Кунай сдвинулся внутрь еще почти на сантиметр. Рена чувствовала как по животу течет кровь. АНБУшник тоже пустил ей кровь возле уха. — Ах ты! — Простите за скандал, АНБУ-сан, — Рена повернула в его сторону избитое лицо и выдула кровавую соплю, полностью игнорируя кусок железа в своем животе, — но это все не стоит вашего внимания. Просто девичья склока. Шиноби исчез с тихим восклицанием «Извращенки!». Вокруг них расползался круг шепотков и смешков. Анко опять склонилась над побитой девушкой и едва слышно прорычала ей на ухо. — Ты еще пожалеешь, что унизила меня. — Уже жалею, что солгала тебе о своих предпочтениях. Шикарные сиськи, сестренка! Пока Митараши переваривала сказанное, Рена осторожно направила спрятавшуюся змею по своему бедру, через складки плотного плаща прямо в оружейный подсумок Митораши. Когда та сунет туда руку, то получит то, что заслужила — ночь галлюцинаций эротического содержания с долгим восстановлением. Умереть она, конечно, не умрет, но прополощет ее знатно — тем более в зависимости от того, где ее накроет есть не плохой шанс, что ее понесет на подвиги. Митараши встала и, пнув Рену на прощание под ребра, быстро ушла. Рена села с трудом и вытерла кровь из-под носа. Рассматривая свои окровавленные пальцы, она улыбалась. Во истину, такое завершение дружеской встречи ей определенно понравилось — в конце концов было теперь совершенно ясно что именно хотела узнать от нее Анко. С тихим всхлипом она подняла свое побитое тело и первым делом проверила, чтобы ампула в кармане оказалась целой — вот было бы смешно, если бы она разбилась. Однако ампула и камень пережили драку, надежно спрятанные на самом дне кармана. Осмотревшись по сторонам и не найдя свое оружие, Рена спрыгнула на улицу напрочь игнорируя всех, кто смотрел на нее подобрала с земли нож. Девушка обрезала подол майки и кое-как обтерла лицо и живот, а затем похромала домой, по пути избавившись от окровавленной тряпки в ближайшем мусорном ведре. Все же планы на вечер она менять не собиралась, а значит сегодня она выпьет «послание». Уже подходя к дому, она почувствовала, что ее змея вернулась. Рена усмехнулась, жалея, что не сможет лично поприсутствовать. Задыхающаяся от переполняющих ее эмоций, Рена вошла в дом. Тихо, чисто, светло. И ничем не пахнет. Разулась, не торопясь заварила себе кофе, намереваясь оттянуть неизбежное и похромала вместе с чашкой в душ приводить себя в порядок. Камень с ампулой она положила в фарфоровую миску для мелочей на умывальнике. Дышащую кофейным паром чашку она поставила рядом. Сама же, раздевшись, встала под упругие струи прохладной воды. Рена намылилась дважды, желая избавиться от крови и пота, что покрывали ее кожу. Скосив глаза, она с любопытством рассматривала свой новый пирсинг взамен утраченного колечка в пупке. Нейджи постарался на славу — кольца стояли ровно, аккуратно и симметрично. Соски торчали темными вишневыми бусинами, с вызывающе покачивающимися кольцами. Вода собиралась на них и стекала ей под ноги струйками. Рене нравилось то, что она видела. «Похоже, у Митараши весьма крупный личный счет к ее учителю иначе с чего бы ей нападать на меня? Впрочем, возможно это ее манера общения — кидаться на подозреваемых, а сегодня она немного увлеклась. Что ж, похоже я нажила себе очередного врага». Закрутив краны, Рена вышла из душа и завернулась в пушистое полотенце. Зеркало запотело, но она просто протерла ее еще одним полотенцем, рассматривая свое побитое лицо. Потрогав свежий синяк на скуле, оставленный твердой рукой Митараши, Рена намазала на пострадавшие места охлаждающий бальзам. Порезы на плече и животе уже затянулись, но синяки почему-то не торопились. Впрочем, она уже привыкла к тому, что ее тело само решает что и как ему восстанавливать. Это было нелогично, неудобно, но в любом случае куда лучше, чем вообще ничего как у всех остальных. Отпив кофе и сгребая в горсть камень с ампулой, она вышла из душа и босиком прошлась по дому, направляясь в гардеробную. Походя, она коснулась небольшой пластины в стене, заставляя ожить музыкальный центр — немыслимая роскошь, доставленная контрабандой из технически развитой, хоть и находящейся в полном упадке Страны Дождя. Из колонок также расфасованных по дому полилась мелодия. А вслед за мелодией и слова. Я попал в спектакль, Где все вокруг против. Я не верю ни одному их жесту! Истина в алкоголе или всё дело в наркотиках? Но хочется оторваться от этого злого места. Приступы страха, Приступы бессильной злобы. Лето как анестезия — снимается осенью. Ты снова один в этом подлом городе, Где все, испугавшись, друг друга бросили. Криво усмехнувшись, Рена повесила полотенце на крючок и неторопливо оделась в удобную домашнюю одежду. «Действительно, все, что меня окружает становится все больше похожим на идиотскую постановку наркомана в ломке.» Она не знала, как сегодня отреагирует на жидкость в ампуле, вломится ли кто в ее дом или же все пройдет спокойно. Нужно было бы подготовиться внимательнее, возможно, пригласить кого-то понаблюдать за ней, но она… не хотела. Когда она шла домой, то смотрела по сторонам, по-новому оценивая то, что видели ее глаза. Наблюдая за простыми жителями Конохи, за шиноби, за гостями города, она подмечала тот неуловимый флер лицемерия, что витал над улицами, тонкими усиками клубился из каждого открытого рта, висел дымкой над каждой крышей и проливался проливным дождем над скалой Каге. — Воля Огня с тобой, Тэй-сан! — Ох, если на то будет Воля Огня… — Испепелит тебя Огонь, паршивец, если ты еще… — Я слышала, что она гуляет с кем-то из кобелей Инузука, ты представляешь? Огня на нее нет, потаскушка! — Хорошо, что Хокаге с нами! Краем глаза она заметила даже Наруто, который пытался что-то купить, но вели себя с ним явно невежливо. Если бы с ней торговец так разговаривал, то одним прекрасным утром обнаружил пепелище на месте своей лавки. Тоже одна из вещей, о которой она раньше не задумывалась — почему самое ценное имущество деревни планомерно доводится до состояния полной психической неуравновешенности? Каждая собака в Конохе знала, что сидит внутри Наруто, а поголовно все шиноби были в курсе что за фамилия такая Узумаки и кому до Наруто она принадлежала в этом проклятом месте. И все равно, Наруто вынужден был практически побираться, даже не зная о том, какое имущество ему положено с его-то статусом наследного принца. «Может, подгадить Хирузену и отловить Наруто для приватной беседы?» Рена покрутила в голове эту мысль и так и эдак, размышляя что именно она с этого получит, кроме глубокого морального удовлетворения от сделанной гадости. Она не могла не провести параллели между собой и им — их обоих держали на коротком поводке, вот только подходы были разные. Возможно, в этом сыграла роль личная заинтересованность Шимуры в самой Рене, а может, потому что они понимали сущность Кьюби куда лучше того, что из себя представляла девушка. Союз с Наруто на взаимовыгодных условиях она пока не отметала — кто знает, что скрывается за этим фасадом наивного дурочка. Она сама была прекрасной иллюстрацией того, что не является тем, чем кажется. Каждый день мрачный льет Дождь за окном. Это не дождь — Это внутри тебя кто-то плачет. Мир — это не чей-то трип на экране. Всё, что тебе навязывают, ничего не значит. Жив лишь тот, кто не разучился чувствовать, Счастлив тот, кто познал эту муку. Страшно за тех, у кого всё в порядке, Кому осталось лишь разогнать скуку. И подозрение стало расцветать внутри Рены подобно огромной розе с черными, окаймленными красным лепестками. Она опять начала перебирать в памяти свои отношения с Хирузеном, дела, которые он ей поручал и оценивать, насколько соразмерной ее страданиям была награда. Раньше во всех своих бедах она привыкла винить Данзо, но события последнего времени заставили ее посмотреть на ситуацию под другим углом. Да, она отдавала себе отчет, что перед Конохой далеко не чиста, однако, она не могла припомнить чтобы сделала что-то приносящее вред деревне. Ее встречи с Орочимару не несли никакой угрозы — она не делилась с ним никакой информацией о деревне, не собиралась принимать участия в его делах, да и о делах его не знала вообще ничего. Не донесла на него? Так пусть разведка вытащит голову из своей задницы и начнет выполнять свою же работу! В конце концов она всего лишь генин — низшее звено в пищевой ниндзявской цепочке. Рена не вручала ему ключей от ворот, не давала доступа к охранным контуром, не дарила маршрутов патрулей. Она сидела у себя дома, не влезая в дела деревни. А то, что верх идиотизма связываться с ним, так это ее личные дела, и она рискует только своей жизнью. Имеет право в конце концов. Тогда почему она оказалась в пыточной по воле Сарутоби? Хоть Данзо и не стал скрывать своей причастности к ее плачевному положению, однако он никогда не имел привычки преуменьшать своей роли в ее страданиях — напротив, как ее главный кнут, старался подчеркнуть значимость его фигуры в ее воспитательном процессе. Выходит, что Орочимару крайне важен для Хокаге, настолько, что он готов ради его поимки перекрутить на фарш любого, без оглядки на что либо. И то количество вранья, что выплеснул на нее Сарутоби в частной беседе переходило все разумные границы. Рена чувствовала себя обозленной и в моральном праве мстить. — А может, я просто слишком переоцениваю свою ценность в глазах Хокаге, — пробормотала Рена, выходя из гардероба с чашкой и ампулой. Опал она уже успела спрятать в шкатулку к еще одному десятку таких же и подаренными Орочимару шпильками. — То, что он разрешает мне фамильярничать и дурить, ведет воспитательные беседы, как добрый дедушка ведь не обязательно означает, что он привязан ко мне. Возможно, это просто стиль его работы. Все же, если получится нужно отловить Наруто и поговорить с ним откровенно. Хочется сравнить методы работы Хирузена с ним и со мной. И если Данзо оказался прав, то… Рена до крови прикусила губу, не желая думать о том, что она сделает, если окончательно убедиться в лицемерии и манипуляциях Хокаге в ее адрес. Босиком, с чашкой кофе в одной руке и заветной, проклятой, интригующей ампулой в другой, Рена ушла в гостиную и плотно задернула тяжелые шторы, приближая вечер. Тонкая спица закатного света пролегла по паркету, запуталась в волосах девушки. Плюхнувшись на диван и отставив пустую чашку на стол, она опять покрутила в руках ампула. На вид, она ничем не отличалась от той, первой, что она уже пила. Пожав плечами, Рена вскрыла ампулу и влила в себя прозрачную жидкость. В этот раз не было горечи и боли, был быстрый провал, темнота, переходящая в сырую серость пустоты. И голос в голове, который холодом терзал каждую извилину. «Все случится так, как предназначено и на что будет воля Созерцателя Вечности. Прими свою судьбу и послужи воле Господа, Мать.» — Что за… — Попыталась возмутиться Рена, забывая, что собеседника не существует. И внезапно накатила волна холода. * * * Рена открыла глаза и увидела затянутый молочной пленкой тумана потолок. Она лежала в ванной погруженная по грудь в воде, свесив руки с ее бортиков. С невыносимо громким плеском вода переливалась через край ванны, растекалась по полу, впитываясь в лежащий на полу халат и подбираясь к двери, блестящей пленкой лужи. Шумело в ушах так, будто на макушку лилась со скал вода в глубокой пещере — слишком громко, слишком звонко, оглушающе до крови из ушей. Так и есть — кран оказался над ее головой и струя сверхъестественно холодной воды больно била по голове, заливая лицо. Мокрая одежда, чужая, пестрая, мешковатая и явно большего размера, чем нужно, облепила онемевшее тело, сковывая движения. Рена дернулась, с кровью отрывая примерзнувшие к краям ванны руки и попыталась проморгаться. Зрение уплывало, глаза слезились и она никак не могла сфокусироваться на своих собственных синюшных пальцах. — Что за черт! Как я тут оказалась? — чужое хриплое карканье ввинтилось в ее уши, вовсе не похожее на ее собственный голос. Она потянулась нелепо скрюченными пальцами к крану, в тщетной попытке закрыть его, но онемевшие руки только бессильно скользнули по вентилю. Рена вскрикнула, когда пальцы окрасились кровью — вентиль оказался бритвенно-острым и вспорол кожу как бумагу. Она замотала головой, путаясь в мокрых тяжелых волосах и мыслях. Внутреннее чувство времени молчало, полная дезориентация и потеря ощущения реальности происходящего. Рена тяжело навалилась на бортик ванной, позволяя холодной воде течь по ее шее и спине. Онемевшее тело, бьющееся в припадке холодной дрожи, на желание выбраться из ледяной воды отозвалась вяло, неохотно, будто была марионеткой с обрезанными управляющими нитями. Сцепив зубы, Рена оперлась ладонями на бортик и завозилась, расплескивая еще больше воды по полу, пытаясь встать на колени. При первой попытке колени незатейливо подогнулись и Рена с размаху, с головой погрузилась обратно в воду, выплеснув добрую половину на пол и оглохнув от шума. Дна у ванной не оказалось и Рена обнаружила себя медленно погружающейся в черную прорубь с тусклым пятном света над головой. Она не моргая смотрела вверх, на прямоугольник света с дрожащей рябью от текущей воды, сама же окруженная тьмой и леденящим холодом. Света становилось все меньше, а погружение в бездну все быстрее. Глаза затягивала ледяная корочка, а на сознание наваливалась отупляющая апатия. Если она не начнет двигаться, то еще немного и она не сможет выплыть как бы не старалась. Грудь стянули стальные обручи удушья, разрывая тело болью. Всплеск адреналина и страха заставил ее наконец-то действовать. Из последних сил она заставила себя двигаться, взывая к предающему ее телу, затрепыхалась, выпуская серебристые пузыри воздуха. Воздух не поднимался вверх, застывая на миг хрустальными шариками, покрываясь трещинами и с неприятным визгом проваливаясь куда-то вниз. Что ее может ждать внизу она думать не хотела. Закричав, расставаясь с остатками воздуха и глотая ледяную слизь, Рена последним рывком вынырнула из ванной и свет. Дробная капель с сосулек волос застучала по густой и плотной ледяной корке на дне белоснежной и скользкой ванны. Воды не было. Она скорчилась, свернутая болью и рвотой. На колени посыпались золотые монетки. Они стучали друг о друга, звенели и раскатывались с мелодичным звоном. Рена закашлялась и ее опять вырвало целой горстью золота. Горло болело, разодранное холодным металлом. Спазмы затихли и она взяла одну из монет. На аверсе она нашла свой собственный профиль со змеями вместо волос, а реверс порадовал почти стершими цифрами — четыреста сорок семь. Ребро было гладкое, без насечек. Она швырнула монету под ноги и без сил развалилась на дне ванной, подогнув колени и упершись локтями в стенки. На грани слышимости, большее похожее на звон в ушах звучало нечто, похожее на слова. И мелодия. Что-то грубое, явно богато одаренное гитарными грифами и электроникой. Синтетика, вместо привычного инструментала. Нет. Это звон в ушах. Рена с хрипом втягивала воздух и, не мигая, смотрела на слизь с ледяной крошкой, прозрачный, тягучий кисель, что начал истекать из крана. Сам кран свивался спиралью, а затем с глухим чавканьем отвалился металлической каплей на тяжело колышущуюся, студенистую массу, наполняющую такую привычную ванну и добирающуюся до колен. Девушка моргнула и синеватая слизь исчезла, превратившись в лед, а затем и в воду. Моргнула. Пар, вода, лед, слизь, шелковые шнурки и нитки. Моргнула. Бабочки, нитки, волосы, суставчатые лапки, личинки. Моргнула. Привычный кран с текущей из него водой, плевался ледяной кашей и крошкой. Она опять оказалась по самую грудь в слизи, в которой копошились черви, плавали обрывки волос и где-то на дне поблескивало золото. Вода бежала медленно. Слишком медленно. Рена подставил руку под струю, чтобы убедиться, что это действительно вода, а не снова то, неясное и вызывающее омерзение. По руке, маслянисто поблескивая, ползла неестественно яркая с блестками и зелеными прожилками гноя дорожка крови. От тонкого надреза на запястье, до сгиба локтя. За первой дорожкой — еще одна, похабно вихляя по коже красками. Разрез удлинился, окольцевал кисть. Сквозь вспоротую осколком стекла кожу белыми струнами проглянули сухожилия. Рена шевелила пальцами и смотрела как перламутровые ниточки марионеточной руки шевелятся в ране. Скользкое от крови стекло выпало из бесчувственных пальцев другой руки, дробясь на пыль об залитый окрашенной в кровь кафель. Ванная опять была пустой, лишь в потеках черно-зеленой крови, что пахла застоявшимися в вазе лилиями и грязью. Рена поднесла изрезанную руку ко рту и вгрызлась в свисающие куски мяса. Древняя, как змея, что населяли ее тело, черная, как их души, сладкая, как самый постыдный грех. Кровь… * * * Незнакомый мужчина в неприметной серой одежде крался к дому на окраине. Сегодня Господь благоволил ему и небо к вечеру затянуло черными дождевыми тучами, порождая тени и холод. Стемнело куда раньше, чем обычно к этому часу. Убийца двигался совершенно бесшумно и осторожно, сам мало отличаясь от черных теней под кустами и травами. Он чуял человека не так далеко от себя. Один-одинешенек, как неосторожно быть под таким домом без напарника. Нет, дозорный хорошо спрятался и он не видел, не слышал его, но сладким вином по горлу растеклось предчувствие его агонии — божественный дар вестника Смерти и пророка Его. Бесшумное движение, не нарушаемое даже биением сердца и чужак почти любовно проводит тонким ножом по горлу. Несколько пузырящихся хрипов уходит в его ладонь, пока он зажимает рот и нос дозорного, а потом обмотав рану на шее тряпкой, чтоб не пачкала землю, оттаскивает труп в ближайшие кусты. Пускай ищут. Пусть даже найдут. Это не важно. Раздувая ноздри, он почти бежал к дому с темными окнами и слабым мерцанием на первом этаже. — Как же ты прекрасно пахнешь… — шептал он едва слышно, кривя тонкие губы и облизываясь, — даже тут чувствую. * * * Рена открыла глаза. Холод есть, ванной нет. Она моргает, ослепленная светом. Света много, он режет не хуже закаленного железа, выедает глаза и жжет кожу болью, но ничуть не согревает. Зал из мрамора серого и черного, настолько грандиозный, что она не видит не потолка, ни стен, лишь уходящие в бесконечность серые колонны увитые черными змеями. С невидимого потолка тянутся цепи с мясницкими крюками. На каждом крюке висит подвешенная за загривок женщина. Их много, они с разными лицами, в разной одежде, но Рена знает - что все они одно и то же существо. У каждой из них вскрыт живот и нутро выскоблено до поблескивающей чистоты. Рена откуда-то знает, что такой же крюк ждет и ее. Чужое место, в котором кроме запаха ее крови нет других. На губы больно давит край чаши, полной теплой, пряной, алой жидкости. Зубы бьются об золото, не желая пропускать чужую, нежеланную кровь внутрь. — Это не моя добыча! Я не буду это жрать! Чьи-то руки цепляются в губы и подбородок силясь растащить челюсти в стороны, разрывают губы и щеки, обнажая зубы. Она дергает головой — конвульсивно, в сторону, рычит, сжимая до ломоты в затылке челюсти. Хрипит надсадно и злобно: — Уйдите! Хриплый клекот мужского голоса и в запястья вгрызаются зубы, рвут, тянут, насилуют кожу. — Оставьте мне мою кровь! Рена бьется насекомым на булавке — беспомощная, хрупкая. Она никого не видит, но чует запах разгорячённого мужского пота. Запах тошнотворно знакомый, с тонкой нотой живой лаванды. А в обожженное горло льется горячая пряная кровь с вкусом тлена и освященного чужими богами железа. Крик захлебывается липким ядом, выступающим нефтяным черным потом на висках. Рена извивается так, будто в ее теле не осталось костей и срывается с костяной шпильки, которой была приколота к серому столбу в окружении черных змей. Она падает и падает, все никак не достигая пола, который видит всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Ветер свистит в ее ушах. Он смеется, ласкает, утешает, шепчет разными голосами и на всякий лад. — Мать… матушка… мамочка… мама… Мать! Рена достигает пола и распластывается на нем, голая и беспомощная. Волосы все еще мокрые и полны льда. Она лежит ничком и хрипло дышит, разбитая на осколки болью. На рваных ранах бескровных запястьев ползают бабочки с бархатными крыльями, каждое величиной с ночное небо, их золотые хоботки жадно проваливаются в каждую пору кожи, тянут на себя затаившиеся в жилах бусины рубиновой жизни, впиваются в обнаженную кость, когтистые лапки рвут холодную плоть под трепещущими крыльями сотен других бабочек. — Пошли вон! Черные лепестки крыльев без остатка рассыпаются пылью, просеиваясь на пол и смешиваясь в луже смертной гнили с самым сладким запахом дают всходы плесени с белыми колпачками на тонких ниточках. На руках продолжают шевелиться бескрылые черви. Не больно. Не страшно. Только холодно. И надоело уже, как же надоело... * * * Тихие песни цикад ласкают слух, да где-то за домом журчит вода источников. Ранняя ночь еще серая и полупрозрачная. До истинной ее власти над землей еще несколько часов. Чужак припадал глазами к окнам, пытаясь нащупать взглядом свою добычу. Вот она — тонкая, свернутая судорогой, изломанная болью. Мать лежит на полу и бьется мелкой дрожью, мыча от боли. Тонкие пальцы вцепились в длинный ворс ковра. На столе стоит пустая чашка, а на полу пустая стеклянная ампула. Из ее носа тонкой струйкой течет кровь, размазываясь по лицу. Глаза закатились куда-то вверх, оставив только опалесцирующую белизну наполовину скрытую веками. — Прекрасная. Такая ты особенно прекрасная. Такой ты даже мне нравишься. Чужак смещается чуть в сторону, пытаясь охватить всю комнату в свое поле зрения, но плотные шторы мешают ему. Рыча от раздражения и нетерпения, нож, так и не оттертый от крови дозорного узким жалом протискивается между рамами, стремясь подцепить замок. Он никого не чувствует рядом, а значит Мать в полной его власти. Хорошо. * * * Открыв глаза Рена, скользит по потолку, почти скрытым белесым туманом. Несколько вдохов и выдохов, и собравшись с силами выбирается из ванной. Задыхается — уже дышать нечем от пара. Странно, она думала, что вода холодная, а она почти кипит, сея мелкие пузыри ожогов на алой, распаренной коже. Край белой ванны скользит под мокрыми пальцами, прохладный, настоящий. Рена касается его горячим виском, целует, благодаря за его реальность. Медленно, держась за влажную от пара стену, переступает через бортик ванны, путаясь в мешковатых черных тряпках. Снова чужая одежда, но такая же мокрая и стесняющая каждое движение. Голова кружится и болит от жара. Перед глазами плывут красные пятна. Под ногами хлюпает вызывающая омерзение и голод смесь пыльцы с ночных крыльев бабочек и ее собственной крови. Вскрытые вены кровоточат, но потоки крови вымыли всех бескрылых бабочек и боль уменьшилась. Тяжелые капли на кончиках пальцев срываются вниз, разбиваясь то ли льдом, то ли стеклом об пол. «Галлюцинации. Это были всего лишь галлюцинации». Рена с трудом стягивает с себя мокрую одежду. Нагая, бледная, кровоточащая, пошатываясь всем весом оперлась на алтарь с иконами и истаявшими свечами. Раньше тут был умывальник и запотевшее зеркало, теперь же гранитная плита с деревянными накладками. Вся столешница заставлена бумажными листочками с чужими иконами. Да, иконами, потому что только религиозные образы могут быть такими скорбяще-печальными и сухо-бесполыми. Дрожащими руками, Рена разорвала иконы с чужими, незнакомыми ликами и плотно прижала к истерзанным запястьям, останавливая кровь. Поверх ран на нее уставились печальные карие глаза в ореоле каштановых пушистых волос. — Ты адово семя! — обратилась к ней женщина в синем с левой руки. — Ты плод греха! — поддержал ее мужчина с правой руки, облаченный в императорский алый. — Заткнитесь оба! — ответила им Рена, наматывая поверх их добрых, укоризненных лиц еще один слой бумаги с какими-то непонятными надписями. Оглянувшись, она увидела что позади осталась ванна, полная клубящейся едким дымом кислоты. Святая вода? Кипеть бы ей в аду, в не в ее доме. Слева стоял заляпанный гноем и кровью алтарь с которого она сняла иконы. Чужие святые бубнили на руках, но из-за слоев бумаги их голоса звучали невнятно. Справа кресло из золота и серебра, усыпанное бабочками с крыльями из ночного неба. Их так много, что шелест их красивых крыльев оглушает, а разгорячённого лица касается ветер, поднятый их крыльями. Ну уж нет. Туда точно хода не будет. Рена развернулась, прикоснувшись к такой знакомой с самого детства двери своей собственной ванной. — Назад! Вернись и прими наказание Господне! Адова печать похоти на твоей душе не стерта! — нарисованные ручки святого с добрыми глазами прорвали бумагу на правой руке и теперь он хмурил брови и грозил маленьким пальчиком. — Обязательно! Вот бегу и падаю! — пробубнила Рена, пытаясь провернуть никак не поддающуюся ручку, скользкими от крови и грязи пальцами. — Рена, а ты знаешь, что хамишь галлюцинации? — любезно сообщила ей женщина с левого запястья, которая закончила разравнивать бумагу вокруг своего маленького тельца. — Тем более с галлюцинациями церемонится не буду. «Удержать сознание. Хотя бы на самой грани. Пока не переживу это все и не растворю в себе». — В моей власти довести тебя до дыбы и костров. Вернись за очищением. — Потребовал мужчина с правой руки и, потянувшись, уперся в дверь, пытаясь помешать ей открыть замок. Но она преодолела неожиданную силу его маленьких ручек и смогла распахнуть дверь. Дверь отлетела в коридор, сорванная с петель и рассыпалась щепками по знакомому паркету. Если за спиной у нее бушевал бред, то впереди была реальность, надежная и знакомая до последней складочки. — А в моей власти снова замотать тебя бумагой, — Рена зажмурившись и, отвернувшись для надежности, проскочила мимо алтаря, выпадая в коридор, споткнувшись об порог. Оба запястья вновь пронзило болью. С воем содрав бумагу, Рена увидела, что мужчина и женщина с чужих икон грызут ее плоть, отплевываясь от кусочков бумаги и остатков бабочек. Плоть они жевали с явным удовольствием. — Какие вы злобные! На миг женщина повернула к ней личико с лучащимися добротой глазами и ответила: — Мы спасаем твою душу, отсекая от тебя скверну. Не видишь, что ли? — Неужели? — девушка протянула руку и оторвала женщине голову, соскребая с запястья остатки ее маленького тельца. Святой с правой руки продолжал ее жевать, с любопытством рассматривая ошметки своей товарки на полу. * * * Нож нащупал крючок и раздвижная панель скользнула в сторону. Тяжелые шторы на миг вздрогнули под напором чужого тела, и вновь повисли монолитом металлической отливки. Мужчина накинул крючок обратно в петлю и поправил штору. Он не торопился, зная, что ночь длинная. Подняв тело девушки с пола он понес ее в подвал, радуясь, что потратил время на изучение ее дома. Пинком распахнув дверь, чуть не споткнулся, наступив на волочащуюся по полу косу. Привалив девушку к плечу, намотал волосы на запястье и нырнул в темноту. Отсчитав положенные сорок ступеней включил свет. Лампы дневного света осветили каждый уголок первой комнаты подвала. Опустив свою ношу на пол мужчина разделся по пояс. Подхватив кулон поцеловал и вновь уронил на грудь. — Пора указать тебе путь домой, Матушка. Девушка стонала и металась по полу. Вот ее глаза открылись, но слепо натыкались на стены. Извиваясь, будто была змеей с перебитым хребтом она попыталась куда то ползти. Всего два шага между ними мужчина преодолел мгновенно, придавливая коленом тело к полу. — Тише, не торопись, — его малиновые глаза горели восторгом и едва сдерживаемой страстью. — Ты ведь… * * * — ... слышишь мой голос, Рена?.. Она была распята лицом к стальному кресту и вокруг нее суетились фигуры в белых балахонах. Каждая фигура считала своим долгом стегнуть ее раскаленной золотой цепью, как только оказывалась напротив голой спины. Вокруг креста пылал алым круг с вчерченным внутри него треугольником. — Слышу, — Рена попыталась сплюнуть горечь и яд, но судорожно сжавшееся горло лишь подарило ей нитку слюны, которая так и повисла на подбородке. — Фанатики хреновы. Когда уже нажрутся ваши боги? — Когда съедят твою душу. * * * — Когда уже нажрутся ваши боги? Ее глаза вновь закатились и покрылись пеленой видений, что в милости своей даровал ей Господь. — Когда съедят твою душу. — Он любовно, с бережливым трепетом и мягкой нежностью, убрал с худого лица волосы и встал с затихшего тела. Вытащив нож проткнул ладонь и позволил крови щедро литься на пол, на девушку, приговаривая: — Отец мой, Вседержитель, преклоняюсь пред тобой ничтоже сумняшеся, молюсь тебе, восхваляя твою прозорливость с детской беспечностью. Ты, что научил меня ценить утраты и гибель, как мимолетность всего на свете и во тьме. С благодарностью и покорностью принимаю от тебя поток перемен, как даров твоих вечный источник. Славлю тебя, Отец Погребальных Костров, что освещают тьму и очищают скорбью сердце. Славлю тебя, Отец-Океан, что разлагает всякую плоть, оставаясь бесконечно чистым и льдистым, освобождая душу от телесных оков. Молю лишь о том, чтобы ты принял мое служение, позволил ничтожному ползти в тлене у ног твоих, стремясь к очищению. Позволь пройти твой путь к утерянному Единству, исполняя твой Замысел. Опустившись на колени он широкими жестами заключил себя и свернувшуюся клубком Мать в круг. Вписал в него треугольник. Замкнутые линии напитавшиеся самой сутью его жизненной силы, полыхали жаром. Девушка выгнулась дугой и закричала — тонко, пронзительно, беспомощно и жалобно. Не переставая бормотать молитвы, жрец рванул ворот рубахи, обнажая ее кожу и добираясь до змей, что живыми картинами ползали и извивались по всему ее телу. Татуировки больше не были рисунками. Шипящие, извивающиеся, они прорвали кожу и ярким букетом расплескались вокруг ее тела, превращая ее в многорукую богиню. Черная змея бросилась на него и впилась в горло, дробя гортань и добираясь до жил. Жрец замер, позволяя рептилии напиться его кровью и принять решение. Минута, вторая и змея отпустила его, присоединяясь к плавному скольжению своих подруг. Остальные змеи, которые тоже были готовы броситься на него, перестали грозить ему клыками, принимая решение Черной. Склонившись над нею, над самым лицом, жрец провел языком по лезвию, рассекая его надвое и подождал, пока рот наполнился кровью. Осторожно склонился над нею, мягко целуя, раскрывая ее губы и будто пищу богов влил в ее горло горячую кровь. Закашлявшись, ни на мгновение не выныривая из своего бреда, Рена жадно глотнула и перестала кричать, отвечая на поцелуй. Ее руки слепо шарили по его плечам и шее, задевая все еще кровоточащие раны на горле. Она запустила пальцы в дыры и ее ногти больно заскользили по поблескивающей кости. Жрец с трудом удержал хриплый выдох удовольствия. Рена облизывала и затягивала глубже в рот его рассеченный кровоточащий язык, давясь и хныча пытаясь получить как можно больше. Его руки прошли по ее коже, ухватили первых попавшихся змей и поправили положение тела в круге. Склонив голову он прокусил тонкую кожу на груди девушки, и слизнул выступившую кровь. Жар присутствия Бога наполнил его тело и душу восторгом и ликованием. Кожа его потемнела и на ней проступил ритуальный узор жреца Великого Бога. — Слушай мой голос, Мать, иди на свет, ищи дорогу домой. Ты должна вернуться к Отцу. * * * Круг сузился до размеров широкой кровати, жгучая поверхность креста стала упругой простыней с запахом корицы и острого перца. По пересохшему горлу потекла вода, показавшаяся самым сладким нектаром. Светлые фигуры подернулась зыбкой рябью и растворились в жаркой тьме чужого дыхания. Лавандовые глаза горели лютой злобой, обожанием и где-то на самом дне тлело благоговение. Эти глаза, светящиеся насмешливым, тусклым ожиданием сверлили ее, ни на мгновение не позволяя отвести собственный взгляд. Даже на мгновение сомкнуть веки казалось кощунством. Чужие пальцы, с гладкими, словно кость, и такими же твердыми подушечками, прокладывающие путь по плечам. Острые колени, сдавившие ребра еще немного усилили давление, не давая дышать. С чужих губ стекает тягучий, как подтаявший у огня воск, звук, рождающий слова, лишенные смысла. — ... ищи путь домой, Мать. Отец укажет тебе путь, защитит в дороге и укроет от злого взгляда. Тебе пора вернуться. Что тебе делать здесь, где тело твое не храм, а чрево — пустое и холодное? Что забыла ты в месте, где не чтят тебя как должно, где режут твои крылья и калечат разум? Вернись домой, Мать. Возьми под руку своего Отца и исполни свое Предназначение — верни нам утраченное Единство. Пусть смертное имя, пустое, хоть и передающее твою суть подскажет тебе дорогу. Отец передает тебе свой дар. Распорядись им мудро, Рена. Рена чувствовала, как ее тело сковывает ужас. Это был плохой ужас, неправильный ужас, холодный, болезненный, от которого она словно бы оцепенела, не могла сдвинуться с места. Она должна была что-то сделать, вырваться из его объятий. Но… Голос полный восторга и обожания ласкал слух, наравне с ртом, проталкивающим каждое слово в горящие, пересохшие губы, вместе с очередной порцией сладкой воды. Лики на руках перестали грызть ее тело и запели нечеловечески красивыми голосами гимн, славя своего Отца. Витки паутины звуков, врастающие под кожу, покалывающие каждый нерв текущей, расплавленной медью, застывающей мутным янтарем в венах. Впервые в жизни она почувствовала себя центром любви и поклонения. Примитивное, бесконтрольное желание скрутило мышцы живота в болезненно пульсирующий узел, заставляя сосредоточиться только лишь на этом вязком, приторном запахе чужой крови, источаемом крохотной ранкой на едва прикушенной, перечной губе. Змеи обреченно забарахтались в ее теле, когда голодные позывы заставили Рену захлебнуться собственным ядом. Она почувствовала как невидимый любовник проник нее куда глубже, чем мог бы это сделать живой человек — слишком сладко, слишком приятно, слишком сладострастно. Всего — слишком много. Боль ушла, оставляя за собой эйфорию и тихое, плавное счастье. Появилась уверенность что все это — правильно. — Смысл? Это мой смысл? — она запракинула голову, раскрывая рот и поддаваясь вперед, стремясь дать любовнику проникнуть в нее еще чуть-чуть глубже. * * * — Смысл? Это мой смысл? — она потянулась к нему, распахнув сияющие нестерпимым светом глаза, наполненные слезами и кровь. — Да, — уверенно ответил он, обнимая ее лицо ладонями. Наклонившись над нею жрец позволил мощным челюстям сжаться на его горле и плотно присосаться к ране. Как только Мать обхватила его ногами и руками, прижимаясь как можно плотнее к нему и глотала кровь размеренно и не торопясь, он вогнал нож себе в бок, проворачивая лезвие и постанывая от боли смешанной с незамутненным ничем удовольствием. На боку девушки расцвела такая же рана, расплескивая черную жижу, наполненную металлическими искрами и статическими зарядами, по камням. Пару мгновений из их ран толчками выплескивалась густая, темная кровь, но потом, заполненная силой Отца, они затянулась. Рана на его боку сошлась почти мгновенно, на теле девушки — продержалась почти минуту. Он вогнал нож еще раз. И еще, и еще раз, добиваясь, чтобы исцеление девушки было таким же быстрым, как и его. Рена рыдала от счастья, корчась от удовольствия, то целуя жреца с женской страстью, то вновь припадая к его истерзанной шее. Наконец, на ее теле проступили бледные черные линии, обозначая любовь Отца, что щедро пролилась на ее душу. — Ну вот и все, — полностью обессиленный мужчина растекся на ее теле, хрипло дыша и не имея сил открыть глаза, — теперь мы будем ждать, когда ты вернешься домой. Собравшись с силами жрец с трудом разжал ее зубы и встал на ноги. Рена извивалась на полу и скулила жалобно и жалко. Перепачканное его кровью лицо, маленькая грудь, скребущие пол пальцы и змеи, которые обвились вокруг его ног. Чего-то не хватало. Наклонившись, он приподнял ее голову и накинул на шею свою цепочку с символом веры. Коснулся кулоном ее губ в ритуальном поцелуе. — Из тебя выйдет замечательная жрица, — он нежно поцеловал ее в лоб. Отметки Бога на их телах померкли. Теперь он смотрел на нее совсем другими глазами. Перед ним лежала не еретичка, которая возносила хулу на Господа, а отмеченная любовью Отца будущая жрица и Мать, пусть еще не наставленная на Путь Боли. На улице тихими посвистами переговаривались летучие мыши, да тень жреца скользила к границе Конохи. Воля Бога наконец-то исполнилась и он наконец-то сможет вернуться домой.