Воспоминания должны становиться воспоминаниями, иначе есть риск навсегда остаться в прошлом

— Спасибо, Кацура-сан, с вами приятно иметь дело, — добрый голос злой карги вытягивает из сна. Так себе пробуждение. Ну, хоть не орёт, как обычно. Она вообще в последнее время стала как-то спокойнее. Изменилась. Хотя все они изменились. — Что вы, это вам спасибо за такой чудесный приют. Здесь намного больше, чем необходимо настоящему самураю, просто курорт, если можно так сказать. — Нельзя так сказать, — ворчит Гинтоки, проворачиваясь на футоне вокруг своей оси и зарываясь головою под подушку, чтобы не слушать разворачивающуюся комедию абсурда. — Выпендрёжник. Возможно обвинения Кагуры имеют под собой подоплёку и Гинтоки и правда любит поворчать, но сейчас даже в моменты ворчания внутри нет шторма, бросающего из крайности в крайность. Сейчас он не пытается закрыть гиперболизированными эмоциями внутренности, просто чтобы затопить, забить, забыть далёкое прошлое, которое там теперь просто есть. Не жарко и не холодно. Иногда грустно, иногда приходит со снами, но теперь это просто прошлое, которое он снова вскрыл и просто принял. Пережил это снова вместе с Зурой, и они оставили это там, где оно и должно было остаться. Теперь прошлое — это просто прошлое. И у него, и у Зуры. — А мы там приготовили вашу любимую собу, — как же без Катерины. — Обязательно заходите позавтракать. — А эта вежливая стала вся из себя. Может ветер из головы Зуры всех их тараканов раздул и распугал? — Мы зайдём! — кричит откуда-то Кагура. — Я не тебя звала, обжора! — Тон Катерины тут же меняется. Опять сцепились — так ладно бы рядом стояли, теперь орать будут через весь дом. Гинтоки снова тяжело вздыхает и делает ещё один заворот в одеяло, на этот раз с головой, вот только голоса у всех звонкие и связки они напрягают старательно. — А мы к Зуре прилагаемся бесплатно, мы же теперь Джоишиши. — Вообще-то технически мы всё ещё Йородзуя, — включается Шинпачи. Негромко, но теперь и он бесит. Кто вообще дебаты устраивает в тринадцать утра? — Но за приглашение спасибо, мы зайдём. — Тебя тоже не звали, очкарик. Вера в то, что это скоро закончится испаряется в полуденном зное, но Гинтоки последним усилием воли заставляет себя стоически продолжать лежать. — Кто очкарик, ты на себя посмотри! Поцапаются и разойдутся. — И? У меня нет очков, очкарик! — Кошачьи уши зато есть! А может и не разойдутся. — Кошачьи уши это сексуально! — Это правда, Очкарик-сан, это есть в моей базе данных. — Тогда очки это солидно! — Ну, вообще-то, сексуально тоже, — встревает Са-чан. Гинтоки морщится, отгоняя от себя мысли о том, за какими делами их с Зурой последнее время может заставать вездесущая сталкерша. Вуаеристка хренова. — Кимоно тоже сексуально, — интересно, а Отаэ начерта припёрлась? Лишь бы не с омлетом, за последнее время Гинтоки слишком привык к нормальным, хоть и слегка аскетичным завтракам. — Да, Кацура-сан? В общем-то с этим Гинтоки готов согласиться. Мысль о завтраке выбивается неприличными картинками: так даже лучше. Вот бы все заткнулись и оставили его с этой мыслью наедине — холить её и лелеять, разглядывать со всех сторон и дать ей развиться, куда захочет, а потом поймать Зуру и повторить всё в реальности. Ну да, когда всё было как он хочет? — Совершенно согласен, Отаэ-сан, — орёт Кондо. — Я не тебя спрашивала горилла. Хватит следить за мной. — Я не следил! Меня пригласил Самурай Фруктовый Удар посмотреть новый выпуск «Самураи: битва аскетичности». — Добро пожаловать, Самурай Фруктовый Пунш. — Что происходит, вы стали друзьями? — Настоящие самураи все дружат друг с другом. Так шумно. Гинтоки колупается в одеяле, с трудом выпутываясь, и отбрасывает его, окончательно потеряв остатки сладкого сна и сладкой мысли про Зуру в кимоно, под которое так просто и так удобно залезать руками. В обычном, кстати, кимоно. Может уже даже извращённые фантазии Гинтоки стали аскетичными? Шумно, шумно, шумно! В их доме постоянно кто-то галдит, проходной двор какой-то, как будто их тут не четверо, а пятнадцать человек живёт. Галдёж перемещается в гостиную, кажется и бабка с прислужниками решили остаться пялиться в телек. Отличный, блин, денёк. Гинтоки хмыкает, разглядывая в окно высоко стоящий жёлтый блин. Как же всё меняется, даже когда кажется, что стоит на месте. Дверь мягко открывается и закрывается, но ему не нужно поворачиваться, чтобы знать кто это. — Доброе утро, — Зура скользит, вставая между Гинтоки и окном, заслоняя от слепящего света, и в первое мгновение его лица совсем не видно. Но всего доля секунды и оно проясняется, спокойное, умиротворённое, с привычной долей идиотизма. — Там завтрак, и новый выпуск «Самураи: битва аскетичности» начинается. Идём? У Кацуры глаза горят. Не так, как в прошлом, не так, как пол года назад. Снова иначе. Горят спокойствием, горят уверенностью в завтрашнем дне, горят наслаждением жизнью. Чёрт его знает, что может быть интересного в шоу про самураев, которые наперегонки едят невкусную еду или медитируют под водопадом, но Гинтоки всё равно пойдёт смотреть эту чушь. Он делает рывок вперёд, хватая Кацуру за колени и тянет его к себе, заставляя плюхнуться перед ним на футон. — Идём, — мурлычет Гинтоки. — Только после утреннего поцелуйчика. — Настоящий самурай не должен руководствоваться только низменными желаниями, — привычно говорит привычный новый Зура. И Гинтоки привычно ловит его губы своими, утягивая в поцелуй. Тот сначала мычит что-то, но как и всегда сдаётся, позволяя исследовать свой рот, подставляя мягкие губы, позволяя получить свою утреннюю долю заряда. — Пошли уже, — он всё-таки отпихивается, снова вставая, отворачивается, но даже отсюда видно, что уши краснеют как у юной школьницы на свидании. — Пошли, — кивает Гинтоки, протягивая руку. И Кацура берётся за неё, помогая встать. Его рука теперь так близко. В гостиной раздаётся грохот и вопли, хочется надеяться, что это не телек и не еда, но в общем-то так всё равно. Главное, что вокруг полно людей, ярких, светлых, солнечных. И главное, что Зура теперь тоже рядом. Впитывает свет вокруг и отдаёт его обратно сполна. Греет как солнце, как грел раньше, но не на издыхании. Греет, заряжаясь и сам. И такой, новый, солнечный мир, Гинтоки явно нравится. Он сжимает ладонь перед дверью чуть сильнее, и отпускает. Отпускает с лёгким сердцем, зная, что в любой момент может взяться за неё снова.