Разбитая надежда

Никто не думает о том, как несправедлив мир до тех пор, пока та самая несправедливость не коснется их самих лично. Смотреть на то, что у других есть все, а у тебя ничего — обидно. Да что там обидно — больно до такой степени, что иногда думаешь, а зачем тебя вообще мать родила. На всех, кто, по-твоему, имеет все, смотришь со своей колокольни и не задумываешься, что и у них не все так сладко и безоблачно, как кажется на первый взгляд. Но зачем думать о чужих проблемах и сравнивать их по масштабности со своими, когда твоя собственная напирает на тебя и практически рушит все твои грандиозные планы на будущее? Счастливое будущее, между прочим. Изуку не считал себя каким-то дефектным или неправильным. Он был таким же, как и все дети его возраста. Единственное, чем он отличался от других, так это добрым и крайне отзывчивым сердцем. Но это вряд ли можно назвать пороком. Хотя, для кого как. То, что у Кацуки характер хуже некуда, Изуку и сам понимал без чужого мнения. Одна девочка, с которой они вместе были в детском саду, удивлялась, как он вообще может дружить с таким ужасным человеком. Изуку тогда на нее страшно обиделся и больше никогда не играл с ней. Плохой характер Кацуки никак не влиял на их дружбу — он никогда не поднимал руку на Изуку, только лишь когда они играли в героев и злодеев. Но тогда драться нужно было по правилам игры. А вот когда им исполнилось по четыре года, все резко изменилось. К четырем годам почти у всех ровесников Изуку проявились причуды. Все ждали своих причуд, как ждут дети подарков от Санты на Рождество. И радости нет предела, когда они все-таки находят заветный подарок в Рождественском носке над камином. Точно так же радовались дети, когда их причуды все-таки проявились. Кацуки гордился своей и любил демонстрировать ее действие. И ему было все равно, на чем или на ком он будет ее демонстрировать. С получением причуды Кацуки сильно изменился — Изуку его не узнавал, но все равно продолжал считать его самым настоящим героем и восхищаться им. Кацуки любил драться — и не понарошку, а по-настоящему, да так, чтобы потом его противник убегал весь в слезах, со множественными синяками и ожогами от действия его причуды. — Каччан, у тебя такая крутая причуда! — часто повторял Изуку. — Вот бы и у меня была такая же классная! Изуку ждал своей. Каждый день ждал. И в то время как другие дети баловались во дворе, учась контролировать свои причуды, Изуку сидел в сторонке и пытался движениями рук поднять в воздух мелкие предметы, как умела его мама. Или напрягал свои легкие, пытаясь выдохнуть огонь, как делал его отец. Но все было без толку. — Мне очень жаль, но у вашего сына нет и не будет причуды, — сообщил врач, и Изуку стоило огромных усилий, чтобы не разрыдаться там же, в кабинете врача. «Нет причуды…» — думал Изуку, после приема врача ощупывая свою ногу. Два сустава в мизинце — и его жизнь рушится. Два сустава — он пытался их нащупать и нащупал. Вот они, вот он пальцем ощущает место их соединения, и ему отчего-то хочется засмеяться. Громко-громко, но он боится напугать и без того взволнованную маму. Изуку смешно оттого, что из-за каких-то крохотных косточек, из-за отсутствия одной лишней косточки у него нет самого важного — причуды. Видимо, кто-то там, наверху, очень невзлюбил Мидорию. Тогда, в четыре с лишним года, Изуку испытал самое что ни на есть настоящее разочарование. Это разочарование с легким привкусом грусти. Но с каждым днем эта самая грусть все усиливается и усиливается — будто в самое вкусное на свете блюдо некто нехороший все подсыпает и подсыпает соли. И так и подсыпает, пока невыносимо-горького вкуса слезы не брызнут из глаз. То же самое испытал и Изуку. Только осознав, что он беспричудный, мальчик находился будто в каком-то вакууме — ничего не чувствовал. Но с каждым днем вакуум все больше и больше наполнялся воздухом реальности, пока полностью его не поглотил. Изуку на собственной шкуре испытал три стадии принятия неизбежного. Сначала он упорно отрицал. Не верил, отказывался верить в слова врача — мало ли что он мог сказать, ведь люди имеют свойство ошибаться. А техника — тем более. Могли же те аппараты, какими изучал его врач, взять и в один прекрасный день сломаться? Нет, аппараты должны были сломаться, потому что у Изуку должна быть причуда, он просто не может быть беспричудным. Иначе как он станет героем, как он будет защищать мирных жителей и свою маму, которую поклялся защитить в первую очередь? Изуку не злился. Он не умел по-настоящему злиться. Он не Кацуки, который если злился, то злился. Он испытывал лишь отчаяние. Потом несколько дней лежал в своей комнате и никуда не выходил. Даже когда его друзья во главе с Кацуки звали гулять, Изуку не выходил. Ничего не хотелось. Тогда Кацуки еще не знал, что у Изуку нет причуды, и относился еще более-менее нормально. Если его высокомерие и задиристость можно считать нормальными. Но Мидория не принял тот факт, что он беспричудный. На пятую стадию он так и не перешел, вновь вернувшись на первую. Он до конца верил, что у него появится причуда. Хоть какая-нибудь. Хоть самая бесполезная — а все-таки причуда. Надежда, как говорится, умирает последней. Изуку продолжал надеяться — а вдруг врач ошибся, и причуда проявится у него чуть позже, быть может, через год или два? Мама всегда поддерживала сына. Изуку видел в ее глазах боль, когда он предлагал поиграть в Героев, но она никогда не осаждала его, не разбивала и без того хрупкую мечту. Инко — так звали маму — воспитывала сына одна. Отец был в вечных командировках, и Изуку его совершенно не помнил, видел лишь на фотографиях. По словам мамы, его звали Хисаши. Хисаши Мидория. Папины фотографии были очень старыми, еще с его и маминой свадьбы, и мужчина непременно за эти годы изменился. Но глядя на отца на фотографии, мальчик отмечал, что он совсем на него не похож. Глаза и волосы — мамины. Такого же зеленого цвета. А вот волнистость его волос — это лично его черта, лично Изуку — ни у кого в семье таких волнистых волос не было. А с годами они только больше стали виться. — Не питай ложных надежд, неудачник, — как младшенькому говорил Кацуки, с которым они были одного возраста. А сам удивлял всех своей мощной причудой, сила которой росла, кажется, не по дням, а по часам. И взрывал все, что плохо лежало. И за это получал вовсе не наказание, а похвалу. Все им восхищались, все его любили. И Изуку тоже, несмотря на изменившееся к нему отношение Кацуки, восхищался им. Кацуки был для него лучшим Героем. После Всемогущего, конечно. Возможно, Кацуки нравился Изуку. Возможно, он нравился даже больше, чем просто друг. Либо это просто слепое восхищение. Изуку не задумывался над своими чувствами к Кацуки. Он был в его глазах настоящим Героем. Но несмотря на то, что Кацуки с каждым днем все отдалялся и отдалялся от Изуку, мальчик продолжал считать его лучшим другом. — Каччан, ты выглядишь несчастным, — Изуку с волнением смотрит на Кацуки. Тот поднимает на него взгляд, зло зыркает из-под отросшей челки. — Ничего я… — но Изуку его не слушает. — Возьми мою игрушку, — мальчик протягивает ошарашенному Кацуки плюшевого Всемогущего. — Когда я на него смотрю, мне становится не так грустно… Не успевает он договорить, как Кацуки одним движением руки выхватывает игрушку у Мидории и рявкает тому прямо в лицо: — Да пошел ты со своей игрушкой! Ничего я не несчастный, понял, Деку? Изуку широко распахивает и без того большие глаза и, не веря в только что произошедшее, смотрит на Кацуки, на своего лучшего друга. С губы стекает тонкая струйка крови, Изуку слизывает ее языком, чувствуя кроме соленого привкуса еще и привкус обиды и боли. Он шмыгает носом и убегает. Это был первый раз, когда Каччан ударил его всерьез. Но Изуку в тот же вечер простил его. Он не умел долго держать в себе обиду, и вообще был не злопамятен. И на следующий день он согласился пойти с ним погулять. Кацуки вел себя так, будто бы ничего и не произошло. Изуку этому был только рад — он и сам позабыл о произошедшем, а вспоминать вовсе не хотелось. Они купили в магазине по пачке кукурузных хлопьев. В них всегда прятались коллекционные карточки с Героями. Изуку со светящимися от восторга глазами достает из пачки блестящую карточку. Она так и блестит на солнце, переливается яркими цветами. Радости Изуку нет предела — ему попалась вторая карточка подряд со Всемогущим. И это совсем не расстраивало его. Изуку хотел собрать столько карточек с этим героем, сколько слогов в его имени. Все-мо-гу-щий. Четыре. Значит, ему нужно еще две такие карточки для претворения своей крохотной мечты в жизнь. Вообще, самой первой карточкой в его коллекции была карточка со Старателем. Этот герой как обычно хмурился, а языки пламени, окутывающие его с ног до головы, приходили в движение, стоило немного повертеть карточку из стороны в сторону. И, пускай Старатель и был в коллекции первым, но не был первым в списке любимых героев Изуку — это место давным-давно занято Всемогущим. — Смотри, какая мне попалась! — запальчиво произносит Изуку и показывает свою Кацуки. — А какая у тебя, Каччан? Кацуки молчит, с завистью смотрит на Всемогущего. И неуверенно показывает свою Изуку: — А у меня… третья подряд. Опять эта Леди Гора, черт бы ее побрал! — злится мальчик, и Изуку становится его жалко. Он пару секунд смотрит на свою карточку, на улыбку Всемогущего, потом на поникшего Кацуки. И решение приходит само собой. — Возьми мою, — предлагает Изуку. Глаза Кацуки расширяются от изумления. — Она у меня вторая, так что бери. Кацуки протягивает было руку к карточке, но тотчас ее отдергивает. Как будто дотронулся до только что вскипевшего чайника и обжегся. — Не нужны мне твои карточки, чертов Деку. Прекрати мне помогать, бесишь. Изуку не понимал, что он делает не так. Он старался не попадаться на глаза Кацуки, но тот его находил и все равно отсыпал положенную порцию тумаков и побоев. Изуку пытался подлизаться к Кацуки, но того наизнанку выворачивало от его тщетных попыток — мальчик никогда не умел лицемерить.

***

Кацуки и Изуку поступили в одну и ту же среднюю школу. Это и не удивительно — они жили совсем рядом, по соседству. Изуку отделяло пять или, быть может, чуть больше минут ходьбы от своего дома до дома Кацуки. Они попали в один класс, и, к огромной радости Изуку, их парты были рядом — Кацуки сидел впереди, а он сам сзади. На втором году обучения в средней школе у Кацуки появилась подружка — появилась как-то сама собой, и Изуку сам того и не заметил, как она на каждой перемене стала липнуть к Кацуки. Если бы Изуку так себя вел, то давно получил бы по шее. Но ее он не трогает — по его лицу видно, что тому даже это как будто бы и нравится. Если раньше Кацуки ходил после школы домой вместе с Изуку, то теперь его место заняла эта девочка. Изуку мог с уверенностью сказать, что она была красивой. У нее были длинные прямые волосы, которые она иногда собирала в тугой хвостик. И улыбка у нее была очень широкая и тоже красивая. Лицо у девочки такое, будто она в любой момент собирается умереть от чахотки — она была бледная, как сама смерть. Но это вовсе не портило ее, а наоборот, делало ее лицо каким-то утонченным. Изуку тогда-то и обнаружил в себе какое-то странное чувство. Оно было похоже на то, как будто его предали и бросили, позабыв, как старую игрушку. Изуку чувствовал еще и обиду. А, быть может, это была зависть, но завидовал он вовсе не другу, которому повезло иметь такую подружку. Он завидовал самой подружке. И скучал по старым добрым временам, когда они с Кацуки еще как-то общались. Но зря Изуку думал, что Кацуки про него совсем забыл. Как бы не так. С девочкой гулять-то Кацуки гулял, но своим привычкам никогда не изменял. И никогда не упускал случая поиздеваться над Изуку. — Эй, Деку, покажи, что это такое у тебя? — Изуку вздрагивает, услышав над самым ухом голос Каччана. Он поспешно закрывает рукой тетрадь. В эту тетрадь с порядковым номером на обложке Изуку старательно записывал все об известных ему героях. И с каждым днем чистых страниц в ней оставалось все меньше и меньше. Наконец, ему пришлось завести новую, с которой он никогда не расставался. Записывал туда что-то даже на улице. Он редко видел сражения героев с преступниками, но если ему вдруг посчастливилось стать свидетелем, то мальчик тотчас записывал все в свою тетрадку. У Изуку была нехорошая привычка — бубнить себе постоянно что-то под нос. Например, он всегда вслух проговаривал то, что хотел записать. Или рассуждал иногда вслух. Эта черта прямо-таки бесила и выводила Кацуки из себя, за что он однажды дал мальчику сильную пощечину. След от его ладони на щеке Изуку не проходил потом весь день. — Н-ничего… — лепечет Изуку, но парня такой ответ совсем не устраивает. — Покажи, иначе я отберу силой, — не говорит, а приказывает Кацуки. За его спиной принимаются гоготать его друзья-подпевалы: — Да что ты с этим беспричудным возишься? Врежь ему разок по носу — сразу поймет, как нужно разговаривать! Изуку втягивает голову в плечи, боясь, что Кацуки последует совету друзей и врежет ему. Хотя он и так ему врежет. Сам бы додумался и без подсказок. — Покажи! — парень протягивает руку в требовательном жесте. — Или там какой-то секрет? Быть может, эта тетрадка и есть твоя причуда, а? — и сам смеется над своей вовсе не смешной шуткой. — Но там ничего особенного нет… — Изуку не договаривает, когда его хватают за шиворот и рывком поднимают из-за парты. Он, вместо того, чтобы защищаться, лишь крепче прижимает к груди заветную тетрадку. Будто это собрание исписанных листов дороже его собственной жизни. — Покажи по-хорошему, — Кацуки рычит это парню прямо в лицо, обжигая горячим дыханием. «Зачем эта тетрадка Каччану?» — не понимает он, но показывать все равно не хочет. Внутри все сжимается от ужаса, но Изуку находит в себе силы пролепетать: — Нет… Это бесит Кацуки. Он, привыкший добиваться всего грубой силой и насилием, терпеть не может, когда что-то идет не по плану. Не так, как он хочет. Избалованный вниманием из-за его взрывной причуды, он считал себя единственным человеком на свете — все остальные же были для него мусором. А худшим из худших был Изуку. Его Кацуки на дух не переносил. «Сейчас меня будут бить» — где-то на периферии сознания понимает Изуку, но отдавать тетрадку не собирается. Какая разница, ему терять нечего. Если Кацуки откроет тетрадь, то на первой же странице увидит свое имя. И подробнейшее описание своей причуды, ее положительных и отрицательных сторон. И Изуку понимает — это Кацуки точно не понравится. Так что его все равно побьют — не сейчас, так позже. Изуку не хотел плакать. Особенно теперь, когда перед ним стоит Кацуки, довольно скалясь. Чертов садист — будто ему нравится издеваться над другими, нравится видеть чужие страдания? Изуку не понимает, почему Бакуго зациклился именно на нем — будто других людей в мире мало, будто на Изуку свет клином сошелся! — Не строй из себя Героя, придурок, — шипит Кацуки, и парень вздрагивает, когда его кулак с грохотом врезается в стену, прямо над головой перепуганного до смерти Изуку. — Отдай. Не все равны при рождении. Вообще не равны. И сейчас Изуку осознает это как нельзя лучше. Изуку поздно понимает, что из его пальцев выхватывают тетрадку. Он ойкает, а Кацуки смеется над этой смешной, по его мнению, реакцией. Парень отпускает Изуку и делает шаг назад, держа тетрадку высоко над головой. — Отдай! — Изуку подпрыгивает, стараясь хотя бы кончиками пальцев достать тетрадь, но это бесполезно. Кацуки на целую голову выше него. — А ты попробуй, отними! — и Кацуки разражается злым хохотом. О, как хорошо Изуку знает эту улыбку! Точнее не улыбку, а дикий оскал, потому что Кацуки никогда не улыбался — лишь скалил зубы. Его лицо всегда кривилось в гримасе ненависти и отвращения. Изуку тихо вздыхает, надеясь, что Кацуки не услышит — как же ему хотелось хоть раз, хоть на короткое мгновение увидеть его улыбку. Но все это остается лишь в мечтах. Тетрадка начинает слегка дымиться в руках парня — Изуку с ужасом смотрит на Кацуки. «Лишь бы не сжег, лишь бы не сжег!..» — мысленно умоляет. Запах дыма возвращает его в реальность, и улыбка Кацуки в его воображении исчезает. Парень, все еще смеясь, бросает тетрадку кому-то сзади, один из его друзей хватает её и выбегает из класса. «Верните!» — мысленно кричит Изуку и тоже выбегает из класса. Парень с тетрадкой быстро спускается по лестнице вниз, перепрыгивая через ступеньку и пулей вылетает на улицу. «Какая глупая игра!» — с досадой думает Изуку, продолжая бежать за ним. Хочется во что бы то ни стало вернуть свою тетрадь, даже если ради этого ему придется долго бегать за этим придурком. Придурок — иначе его не назовешь. Парень долго бежит по улице, а потом сворачивает в какой-то переулок. Не отставая, Изуку сворачивает туда же, но с удивлением осознает, что тот куда-то исчез. «А вот это уже не смешно, » — думает и оглядывается по сторонам. Ни капельки не смешно. Так и есть — этот придурок куда-то пропал. Изуку редко ходил по таким переулкам. Там обычно прятались все злодеи и преступники, поджидая свою жертву и подло нападая из-за угла. Там не сразу найдут жертву, а если и найдут, то убийца будет уже далеко. Темнота переулка обволакивает со всех сторон. Изуку неприязненно ежится, думает, не бросить ли всю эту затею, но какое-то чувство внутреннего долга не дает ему опустить руки. Отступать из-за страха поздно — нужно во что бы то ни стало вернуть свою тетрадь. — Если я вот так сдамся, Каччан непременно меня засмеет, — бубнит себе под нос Изуку. — Он мог убежать только туда… — он задумчиво смотрит вперед, в бледный просвет между близко-близко стоящими друг к другу домами. — Была не была, пойду вперед. В переулке между двумя домами неприятно пахнет. От вида разбросанного мусора, вывалившегося из черных мешков, Изуку передергивает от отвращения. Он вздрагивает, когда ему на нос падает капля воды. Над головой шумит вентилятор кондиционера. Как бы на его месте поступил бы Кацуки? Изуку всю свою осознанную жизнь старался кому-то подражать — то Кацуки, то Всемогущему. Последний, профессиональный герой, был всегда недосягаем, и желание быть похожим на него так и оставалось в мечтах и снах. Кацуки же был куда более реален и досягаем, хотя с комплекцией парня стать таким же сильным, тем более без причуды, казалось иногда просто невозможным. Таким же невозможным, как дотянуться до звезд и хотя бы мазнуть пальцами по этим горящим точкам. «Здесь совсем не страшно. Здесь вообще не страшно.» — сам себе внушает Изуку, но самовнушение редко помогало ему. Кацуки на его месте ни за что не испугался бы. А продолжил бы и догнал придурка с тетрадью. И, подумав об этом, Изуку берет себя в руки. Хватит быть слабаком — прав был Кацуки, считая его неудачником. Но, как говорится, выше себя не прыгнешь, и Изуку все равно дрожит от страха, опасливо озираясь по сторонам. Изуку делает шаг и замирает. Он чувствует странное жжение между лопаток. Словно кто-то неотрывно смотрит на него, будто дырку в нем хочет прожечь взглядом. Изуку передергивает плечами, но ощущение не исчезает. Лишь усиливается. Изуку становится не по себе, когда за спиной слышится какое-то странное шипение — не то шепот, не то просто уличный шум. Оглядывается, но никого не видит. «Странно… Мне это показалось?» — недоумевает он. — «Но я же четко слышал…» Впереди! Изуку резко оборачивается, заслышав впереди тот же самый странный, пугающий шорох, к которому примешивалось утробное рычание. Впереди стоит человек. На первый взгляд — обыкновенный человек. Но Изуку чувствует, как внутри него все сжимается от ужаса — будто налившиеся кровью глаза незнакомца устремлены прямо на парня. Нет, это не обычные глаза. В этих глазах плещется жажда крови, желание убивать. — Свежая кровь… — слышит Изуку и пятится назад. — Свежая кровь нужна… «Мамочки…» Человек делает шаг вперед, а Изуку — назад. Еще шаг вперед, шаг назад. Изуку почти не дышит, неотрывно следя за незнакомцем. На теле человека начинает медленно появляться шерсть, серебрящаяся в тусклом свете переулка, а сам он будто опускается на колени, руки меняют свою форму, напоминая с каждой секундой все больше и больше звериные лапы. — И…извините… — неуверенно шепчет Изуку, а странное существо, больше уже не похожее на человека, шевелит на это ушами. — А вы не видели здесь… «Что я несу? Замолчи, замолчи, идиот!» — Изуку дает себе мысленный подзатыльник, но это не помогает. Язык двигается сам по себе: — Вы не видели здесь человека моего возраста? Он убежал куда-то туда… И Изуку дрожащим пальцем указывает за спину существу. Зря он это сделал, ой, зря. Нет, это не просто странное существо. Это настоящий волк. Волк скалится и, зарычав, срывается с места. Он стремительно приближается к Изуку. — Если не будешь сопротивляться, — рычит полуволк-получеловек, — твоя смерть будет безболезненной. «Смерть?» — с ужасом думает Изуку и срывается с места. Сознание затапливает паника. — «Но я не хочу умирать!» Ноги сами несут парня. Он не отдает себе отчета в том, куда он вообще бежит. Сердце бешено стучит, а виски будто сдавило железными тисками. Рычание и волчье дыхание приближается с каждой секундой — Изуку чувствует его прямо за своей спиной. Так страшно ему еще никогда в жизни не было. Словно за ним гонится сама Смерть. Каждую секунду ощущаешь ее присутствие, ее зловонный запах крови. От полуволка-получеловека пахнет кровью, этот запах обволакивает Изуку. От него тошнота подкатывает к самому горлу. Изуку зажимает рот рукой, спотыкается о мешки с мусором и кубарем катится. Коленки больно ударяются об асфальт, боль пронизывает парня насквозь. Но Изуку лишь стискивает зубы, чтобы не закричать. Слезы застилают глаза. Все вокруг расплывается и двоится. Впереди — стена. Изуку кулаком ударяет в стену, будто надеется, что эта стена — видение, и рассыплется от его удара. Дыхание волка приближается. «Я… я не хочу умирать!» Изуку оборачивается и видит перед собой, прямо перед своим лицом, волчью морду. С оскаленных клыков капает слюна, Изуку сильнее вжимается в стену и понимает, что это конец. Изуку страшно, Изуку весь дрожит. Хочется завопить от ужаса, хоть этим оглушить на какое-то время волка, но вопль застревает где-то в горле, мешается и скребется, будто он подавился рыбьей костью. И все, что Изуку может теперь — это сдавленно хрипеть. «Пожалуйста, хоть кто-то… Спасите меня!..» — взмолился Изуку. Он жмурится, уже представляя, как волчьи клыки вонзаются в его шею, разрывая на части, но ничего не чувствует. Изуку широко распахивает глаза, когда слышит оглушительный волчий визг. Волк рычит и извивается на асфальте, кусая самого себя за окровавленный бок. В темноте переулка на мгновение сверкают чьи-то тусклые глаза, всего лишь на мгновение, а потом волчий визг заполняет все пространство. Изуку жмурится, слыша приближающиеся шаги. Рядом скулит волк, но он вскоре затихает. Запах крови заполняет легкие, от этого запаха тошнота вновь подкатывает к горлу. «Я… я жив?» Изуку открывает глаза. К нему кто-то приближается — он отчетливо слышит шаркающие шаги, звон металла об асфальт и заставляет себя поднять голову и посмотреть на спасшего его человека. Но лучше бы он этого не делал. Кроваво-алый шарф. Грязно-серая повязка из лоскутьев ткани. Десятки ножей за поясом, в руке, в карманах. И взгляд — пожирающий, ненавидящий всех и вся. Сердце Изуку пропускает удар, когда он понимает, кто неспешными шагами направляется к нему. Человек, что спас Изуку — это… …Убийца Героев.