***
Ихиро стискивает зубы, взглядом прослеживая, как Изуку быстро взбирается по обломкам вверх. А потом исчезает, поднявшись на поверхность. Ихиро дергается, но ее кожу режут острые концы лепестков. «Надо его остановить. Я должна остановить его… и привести к отцу. Я должна, должна…» — не моргая, она смотрит в одну точку, не двигаясь, туда, где несколько секунд назад был Изуку. — «Если не сделаю… если не сделаю…» Ихиро моргает, как будто очнувшись. Ее словно окликнул чей-то голос, прозвучавший глубоко в сознании. Она широко распахивает потерявшие алый блеск глаза и одними губами шепчет: — Сделаю. И мгновенно исчезает из кольца окружавших ее лепестков. Якудза и бровью не ведет, сохраняет самообладание и катаной отражает удар, которой она хотела нанести ему со спины, переместившись туда. Эту причуду, причуду мгновенной телепортации, Ихиро редко использовала раньше — на нее затрачивалось очень много энергии, и пара использований оставляла ее совсем без сил. Теперь же, перестав быть человеком, Ихиро не чувствует прежней усталости при мгновенной телепортации. Раньше она не могла на полную использовать большинство своих причуд, сильная отдача калечила и ранила ее саму. «Так вот зачем отец хотел сделать меня Ному…» — понимает Ихиро. — «Ему… ему не нужны слабые, ему нужны сильные. Я должна доказать, что я сильная, чтобы не стать, » — она сглатывает, испугавшись на мгновение того, что такое может с ней произойти, — «не нужной». Иглы звенят о металлическое темное лезвие, Ихиро отпрыгивает в сторону, громко шаркает ногой, затормозив. От пыли все тело чешется. Дышит через раз, стараясь выровнять учащенное дыхание. А потом, дернувшись в одну сторону и обманув тем самым мужчину, она перемещается в совершенно другую, размахиваясь для очередного удара. Но Ихиро с криком падает на колени, потеряв равновесие, когда лента лепестков, как хлыст, ударяет по ней. «Его причуда, » — думает Ихиро сквозь боль в многочисленных царапинах, — «создает предметы из лепестков… И красиво — сакура… Я видела, как она цветет. Давно, не помню когда. А отец говорил, что это все глупость и этим восхищаются лишь… глупцы». В ее памяти всплывают размытые картинки прошлого, что-то теплое, светлое. Весна, солнце, женщина, которая вызывает глубоко спрятанное от посторонних глаз нежное чувство. Лица этой женщины Ихиро, как ни старается, не может вспомнить, вместо лица у нее черное пятно, будто замазанное кем-то. Она лишь помнит ее голос, звонкий, с вечно веселыми нотками, теплые большие руки, которые, кажется, могут защитить от всего на свете. «Изуку знает маму, » — думает Ихиро, ощущая пребольный укол зависти. — «А я даже не помню, какая она». Сколько Ихиро живет, столько она и помнит, что отец всегда был рядом. Будь то далекое детство, будь то настоящее время. На секунду ей казалось, что никого, кроме отца, и не существует на свете. Ей и не хотелось думать, что на свете может еще кто-то существовать. Ихиро не знает, почему не хочет этого, тот факт, что у нее есть или, точнее, была мама, заставляет ее ощущать злость и досаду. Для нее отец был чем-то, что глубоко верующие люди называют Богом. В ее сознании ничего, что могло бы быть на одном уровне с отцом, не должно существовать. Она вздрагивает всем телом, когда ее шеи касается ледяное лезвие катаны. Ихиро сглатывает, понимает, что если она сделает хоть одно неверное движение, быть ей без головы. Но страха, даже понимая, что с ней может произойти, Ихиро не ощущает. «Если я не сделаю… отец будет зол, » — это заставляет ее поднять голову. Страх, что однажды ее могут выбросить, как надоевшую, ставшую ненужной и бесполезной игрушкой, сильнее страха смерти. Она бегает глазами, не останавливая ни на чем свой взгляд, так что со стороны может показаться, что ей страшно. Но Ихиро просто выбирает место, куда ей в следующий раз переместиться. Нужно успеть, пока якудза ничего не предпринимает и теряет свое драгоценное время, недооценивая ее. — Чтобы побеждать, — тихо произносит мужчина, ведет лезвием катаны вверх по шее. Ихиро невольно поднимает подбородок, неровно дыша. — Чтобы побеждать, сила нужна либо опыт. Нет ни того, ни другого у тебя, поэтому и проиграла ты. Долг якудза — защитить своих, и какова бы причина не была, зачем охотишься ты на «брата» нашего, я и пальцем не дам его тронуть. А он — защитить девочку. Вот что значит «семьей» якудза быть. Ихиро хмурит брови, через слово понимая, что этот человек говорит. Какие-то братья, семья — она знает все эти слова, но какой смысл в них вкладывает якудза так и остается для нее загадкой. Ихиро облизывает пересохшие губы. Этот человек не дает ей догнать Изуку, этот человек мешает ей сделать то, что приказано. А раз мешает — значит, от него нужно избавиться. Нужно закончить все прямо сейчас, иначе Изуку успеет сбежать, и она опять не оправдает надежд, возложенных на нее отцом и Шигараки. Ихиро точно выбирает нужный момент. Якудза немного отводит катану в сторону, потом резко размахивается, но лезвие со свистом рассекает пустой воздух. Ихиро оказывается в мгновение ока за спиной мужчины, ее разум не успевает за ее телом, и поэтому она не сразу, а спустя несколько мгновений понимает, что делает. Ее рука с вновь блеснувшими металлическими иглами лишь на секунду задерживается перед тем, как коснуться человека. А потом в ее ушах звенит хруст ломающихся чужих костей грудной клетки, кожу руки обжигает резким теплом кровь, потоком хлынувшая из дыры. Якудза не кричит, не издает ни единого звука. Лишь с металлическим характерным звоном падает, ударяясь о камни, катана, выскользнувшая из потерявшей прежнюю силу руки. Пальцами Ихиро ощущает бьющееся в груди сердце мужчины, оно то бешено стучит, то почти останавливается. Она с удивлением впервые ощущает, как же на самом деле бьется настоящее человеческое сердце, на мгновение это заставляет ее задрожать и замешкаться. Но, вспомнив о том, зачем она здесь и что она должна сделать, Ихиро берет себя в руки. С губ якудза срывается тихий, почти не различимый вздох, замерший и застывший навсегда в пыли воздуха, когда Ихиро пальцами сильнее сжимает его бешено бьющееся сердце. Ногти царапают его, пальцы скользят, влажные от чужой липкой крови. Ихиро сглатывает, чувствуя отвращение и нечто, похожее на ужас, ощущение которого она успела позабыть. Резко появляются исчезнувшие иглы и вонзаются в будто резиновое на ощупь сердце с леденящим внутренности звуком. «Вот и все. Как быстро…» — мысленно шепчет Ихиро, опуская руку, всю красную от крови. Последнее, что слышит она от человека, упавшего лицом в грязную пыль, это предсмертный кашель, смешанный с кровью, заклокотавшей где-то глубоко в горле. Вокруг него кружились лепестки сакуры, но когда он падает, все эти лепестки застывают в воздухе неподвижно, а потом рассыпаются в прах, слоем пыли покрывая его спину и руки. Ихиро мгновенно вспоминает причуду Шигараки, глядя на рассыпающиеся лепестки. Холодок неприятного чувства бежит по ее спине, когда в ее памяти всплывают события, произошедшие очень и очень давно. Ощущение руки на своей шее, превращающейся в прах кожи, адской боли и жжения, кровь — все это она вряд ли когда-нибудь забудет. Тогда Ихиро поняла, что слушать беспрекословно нужно не только отца, но и Шигараки. Проходит секунда, другая, а Ихиро продолжает смотреть на тело у себя под ногами. И вот все внутри замирает от привычного, но всегда неожиданного чувства — когда причуда убитого становится ее. « — Чью смерть увидишь — причуду того и получишь, » — так сказал когда-то отец, и эти слова запали ей в душу. Каждая причуда, которую получала Ихиро — это как души тех, чью смерть она видела. Эти души оставались в ее сознании, образы убитых приходили к ней во сне, их голоса она и слышит в своей голове. Ихиро боялась этих голосов, но в то же время, когда они затихали, ей становилось непривычно и хотелось вновь их услышать. Ихиро поднимает руку и видит, что теперь ее руку окружают парящие лепестки. «Так быстро…» — изумляется она, — «его причуда стала моей. Это… потому, что я не человек?» А вслух произносит, как будто обращаясь к давно мертвому якудза: — Твоя причуда будет полезна отцу. Ты… умер не зря. Она сжимает руку в кулак, и лепестки, разбившись, как стекло, на осколки, исчезают.***
Кацуки одергивает, поправляя, форму для тренировок. Как там они называются? Он чешет затылок, задумавшись. Кажется, тренировки по использованию причуд. А может, и не так. Черт их знает. Просто Кацуки знает, что на этом уроке можно пользоваться причудой без каких-либо ограничений. Его часто ругали за то, что он все-таки переходил черту и иногда калечил других. Кацуки злился, называл покалеченных им одноклассников просто слабаками, но на время успокаивался и уже не так сильно буянил. Все-таки Аизава, их классный руководитель, заставлял Кацуки его уважать и даже побаиваться — то ли все дело в его харизме, то ли в том факте, что он профессиональный Герой. Сегодня как раз должна была быть такая тренировка. Кацуки, нахмурившись, расстегивает верхнюю пуговицу формы — он терпеть не может это ощущение, когда одежда будто сжимает горло и душит. Форма темно-синяя с белыми не то узорами, не то обыкновенными полосами. В тренировочном зале собираются его одноклассники, сбиваются в кучки и компашки, с воодушевлением что-то обсуждая. Раздаются смешки, перешептывания, взрывы внезапного хохота. Больше всего смеется, кажется, этот Киришима с красной шевелюрой и его дружок Каминари. Кацуки, скосившись на них, недовольно цыкает и плюхается на полностью свободную скамейку. Со стороны он выглядит будто лишним на этом празднике жизни, однако он сам не ощущает себя каким-то ущербным из-за этого. Лучше уж быть одному, чем общаться с этими придурками. Хотя иногда Кацуки хотелось очутиться внутри одной из этой компаний, стать ее частью. Но, только осознав, чего он захотел, он начинал злиться и становился еще недружелюбнее и недоброжелательнее к окружающим. Кацуки враг самому себе. Кацуки с облегчением выдыхает, когда в тренировочном зале зычно и громко, эхом отражаясь от стен и высокого потолка, звучит голос Всемогущего. Он у них вел все вот такие подобные уроки — чаще всего с драками, как Кацуки и нравится. Кацуки, зевая, вполуха слушает, как их распределяют на пары для поединков. Не серьезных, так, можно сказать, просто кулаками помахать, и это всегда раздражало его. Услышав свою фамилию, он поднимает голову, а когда Всемогущий называет имя его соперника, губы сами собой расплываются в довольный оскал. <«Ну что, двумордый, теперь ты у меня получишь, » — со злорадством думает Кацуки, уже представляя, как с одного удара положит Тодороки на лопатки. Смотрит на своего соперника, надеясь, что тот хоть немного испугается — ведь однажды Тодороки уже проиграл ему на спортивном фестивале. Но тот, услышав фамилию Кацуки, и бровью не ведет, даже не отрывает неподвижного и равнодушного взгляда от противоположной стены, которую он будто гипнотизировал все это время. «А, вот ты какой, смелый. По блату сюда попал, папочка словечко замолвил, так и возомнил себя хрен знает кем, » — с издевкой мысленно произносит Кацуки, кривя губы от досады. — «Ничего, я тебе сегодня надеру зад, чертов двумордый». — Начнем с Бакуго и Тодороки. Мальчики, — говорит Всемогущий, — ваш поединок первый. Кацуки, которому второе приглашение не нужно, быстро встает и широкими шагами идет к центру зала. Поднимает решительный и испепеляющий взгляд на замершего напротив него Тодороки и слышит тихое, произнесенное почти шепотом: — Я не проиграю тебе, Бакуго. Считай это реваншем за спортивный фестиваль. Кацуки, больше скалясь, чем улыбаясь, так же тихо отвечает: — Ну, попробуй, чертов двумордый. Если не боишься. Тодороки, которому явно не нравится прозвище, данное ему Кацуки, хмурится, но больше никаких эмоций не видно на его лице. — Начинайте! Искры начинают сверкать в ладонях Кацуки, когда он со всех ног бросается на Тодороки. Он хочет победить его с одного-двух ударов, но недооценивает того факта, что иногда спокойствие бывает лучше спешки. Тодороки, когда Кацуки остается до него совсем чуть-чуть, пара шагов, отпрыгивает в сторону, и от него со скрежетом ползет лед, глыбами вырастая из пола. Кацуки, не долго думая, ударяет со всего размаху рукой по глыбе, та разбивается взрывом на мелкие осколки, а те куски, которые устояли, начинают таять. Кацуки останавливается, стоит, чуть согнув ноги в коленях, прерывисто дышит, неотрывно смотрит на, пока что ничего не предпринимающего Тодороки. Что же двумордый сделает? Ладонь Тодороки вспыхивает огнем, языки пламени облизывают его запястье. Он театрально взмахивает рукой, и огонь, разгоревшись ярче и сильнее, сжигает весь лед на своем пути. Кацуки еле удается увернуться от него, подпалив лишь край спортивной формы. Он ладонью касается пола, присаживаясь на корточки, скалится и растягивает довольную улыбку еще шире. Все это нравится ему, ему нравятся такие противники, которых бывает нелегко победить. Именно такая победа и кажется Кацуки самой ценной и дорогой. — Сдохни! — рычит он сквозь плотно стиснутые зубы, и в его глазах сверкает ярость. Взрывная волна и сильный толчок от пола дают Кацуки больше скорости. Разбив появившуюся будто из пола стену изо льда, он размахивается над самой головой Тодороки. Искры в его ладони на секунду вспыхивают, а потом ему самому приходится зажмуриться от яркого света. Взрывом Тодороки отбрасывает в сторону, но тот ледяной стеной тормозит самого себя, чтобы устоять на ногах. Кацуки сжимает руку в кулак, пытается восстановить сбитое дыхание. Его ноздри раздуваются при каждом вздохе, а щеки заливает лихорадочный румянец. Тодороки, коснувшись одной рукой головы и зачесав двухцветные волосы назад, четко, но тихо произносит, так, что Кацуки слышит каждое слово: — Это все… на что ты способен? Кацуки еле сдерживает готовое вот-вот вырваться из груди рычание. Все, на что он способен? Да этот двумордый над ним издевается! Кацуки сводит брови на переносице и, набрав в грудь как можно больше воздуха, кричит: — Все, на что я способен? Да я ща покажу тебе, на что я на самом деле способен! И с разбегу взрывной волной отбрасывает не ожидавшего такого нападения Тодороки. По ледяной стене, вырастающей под его ступнями, паутиной ползут трещины, глыбы разбиваются на мелкие осколки. У самого Кацуки закладывает уши, а уж что испытывает в этот момент Тодороки он и думать не хочет. Не сладко ему придется, но он сам виноват — зачем было дразнить и прямо провоцировать его? Кацуки понимает, что стоит быть иногда хоть немного терпеливее, но, понимая это, меняться совсем не желает. Кто-то из одноклассников, которые следили до этого за поединком, вскрикивает, слышится чей-то голос: — Учитель, да они друг друга покалечат! Кацуки усмехается на это, когда его чуть не касается огненная стена. — Остановите их! Они поубивают друг друга! — взвизгивает девчачий голос. «Не мешайте!» — со злостью думает Кацуки, стараясь не дать льду коснуться его и приморозить к полу. Он сжимает две ладони, решив, что победит сейчас или никогда, нанесет последний удар, вложив в него всю силу. Тодороки, видимо, думает точно так же, потому что бежит прямо на него. Кацуки прыгает вверх, оторвавшись от пола, но вдруг внезапно для самого себя повисает в воздухе. Он делает пару рывков, стараясь высвободиться, но руки Всемогущего крепко держат Кацуки и Тодороки за шкирку, как держат маленьких котят. Кацуки рычит, косо глядя на Всемогущего из-за плеча. — Отпустите… я хочу победить этого придурка! — хрипит он. Тодороки смеряет его ледяным взглядом, в котором Кацуки видит прямой вызов, и это распаляет его еще больше. — На сегодня хватит, — говорит Всемогущий и, поставив их на ноги, разводит их в разные стороны. Кацуки то и дело оглядывается на Тодороки и видит, что тот тоже смотрит на него, сведя брови на переносице. Плюхнувшись на прежнюю скамейку, он скрещивает руки на груди, надувшись от злости и чувства несправедливости. Всемогущий объявляет следующий поединок. Но не успевает пара учеников выйти к середине зала, как дверь открывается, заставив их замереть на месте. — Здравствуйте, Аизава-сенсей… — лепечут не ожидавшие увидеть здесь и сейчас классного руководителя. Аизава выглядит не то чтобы взволнованным — у него лицо настоящего пофигиста, как мысленно его называет Кацуки. Мужчина хмурится и, не удостоив своих учеников даже взглядом, обращается к Всемогущему: — Срочный вызов, Всемогущий. Вызывают всех учителей-Героев. Всемогущий рукой делает знак ученикам, чтобы они посидели тихо, и подходит к Аизаве. На голову или даже две он выше мужчины, но Кацуки вдруг вспоминает, каким он однажды нечаянно увидел Всемогущего, и думает, что в не геройской форме он был бы даже ниже классного руководителя. — Что произошло? Опять Лига Злодеев? — Хуже, — отвечает Аизава. — «Заветы» и «Мацуба» опять что-то не поделили и развязали войну. А вместе с ними и Лига, раз отряды Героев в том районе видели Ному, которые бесконтрольно разрушают близлежащие дома. Кстати, это недалеко от академии. Есть жертвы, и… Кацуки, навострив уши, прислушивается, уловив знакомые названия. «Восемь заветов Смерти» — о них он уже слышал от Моясу, когда та говорила, что Изуку один из якудза. Он перестает слушать, что говорит Аизава, а тот говорит много, докладывая об обстановке. Всемогущий хмурится, и улыбка исчезает с его лица. Он поворачивается к ученикам и говорит: — Урок окончен, но оставайтесь в здании школы. Сейчас за ее пределами не безопасно. Не смейте своевольничать и ходить за нами. Там вам делать нечего, — и он, бросив многозначительный взгляд на вмиг пристыдившегося Ииду, на равнодушного Тодороки и фыркнувшего Кацуки, уходит вместе с Аизавой. Кацуки, пропустив мимо ушей последние слова Всемогущего, широко ухмыляется. То, что ему не дали в конечном итоге победить Тодороки, сильно ранило его самолюбие. Ему хочется пойти к этим чертовым Ному и побить их всех. Выплеснуть на них скопившуюся злость и обиду. «Вот возьму и докажу этому двумордому, что я сильнее его, » — думает Кацуки. — «Нахрена нос задирать и говорить: «Это все, на что ты способен?». Придурок». Раз им запретили выходить, идти за учителями, значит там опасно. Так тем интереснее — нет ничего лучше победы, которая далась с трудом, тем лучше и выше других он будет. Опасность его не пугает, Кацуки считает, что он со всем сможет справиться. Ведь Убийцу Героев сколько полиция не могла поймать — а он смог. Не один он, конечно, это сделал, но Кацуки был уверен, что сделал тогда больше, чем двумордый и очкарик-староста. «Никогда не стану лучшим Героем, если буду как эти трусы тут отсиживаться, » — решает Кацуки. Он выжидает некоторое время. Удивленные и мало что понимающие одноклассники перешептываются, обсуждая то, что сказал Аизава Всемогущему. Если бы учитель хотел, чтобы они его не услышали, он бы не говорил так громко. Кацуки, зыркнув на будто следящим за каждым Ииду, нарочито медленно и как можно непринужденнее идет к двери. — Ты куда? — ничто не остается не замеченным от внимательного взгляда старосты. — Учитель сказал нам никуда не ходить. — Тебе-то какое дело? — мигом огрызается Кацуки и вырывает руку, которую схватил за запястье Иида. — Куда хочу туда и иду. Одноклассники притихают, прислушиваясь к происходящему и пятой точкой предчувствуя готовящуюся вот-вот начаться перепалку. Ведь Ииду не переспоришь, у него настоящий бзик на беспрекословное соблюдение правил и предписаний. А Кацуки в гробу эти правила видел. — Я как староста должен тебя остановить, — поднимает в знакомом жесте руку Иида. — Это может быть опасно, Бакуго. Учителя плохого не скажут, они делают это для нашего же блага… — У, какой правильный выискался! — взрывается Кацуки, который хотел по-тихому свалить отсюда, а не вступать в перепалку с очкариком. — Раз так любишь правила — так соблюдай на здоровье, а меня нахрен не приплетай. Ииду не изменишь, и он настроен решительно, чтобы остановить Кацуки и не дать ему совершить возможную ошибку. — Нет, не позволю тебе этого сделать, — талдычит свое очкарик, и это выводит из себя Кацуки. — Я как староста должен не допустить… — Да пусти его, Иида, — внезапно заговаривает Тодороки, подходя к нему со спины. — Если он что-то натворит, то накажут только его одного, и это будут только его проблемы. «Вот уж не думал, что ты мне, двумордый, будешь помогать, » — хмыкает Кацуки, но ничем своего удовольствия не выказывает. Иида сводит брови на переносице, но, видимо, соглашается с Тодороки. Отвернувшись, он идет обратно, однако продолжает бормотать себе под нос: — Нет, как староста я должен остановить… Но Кацуки его даже не слушает. Выбегает из зала для тренировок и пулей летит вниз по лестнице, то и дело оглядываясь, нет ли где учителей. Кацуки внезапно думает, что там, если это война между «Мацубой» — он понятия не имеет, что это такое — и «Заветами», а Изуку из «Заветов», то он вполне может его встретить. И сердце начинает биться сильнее при одной мысли об этом. Но тут же Кацуки злится на себя — какого черта он ищет встречи с Изуку, если тот его прямо отшил в прошлый раз? Нет, уверяет он себя, он идет туда не ради этого задрота, а чтобы… стать лучшим Героем.