Разбитая надежда

— Томура, а тут никого! — И здесь! Здесь пусто. — Да где же… и кого мы ищем? Шигараки хмурится и чешет подбородок, с раздражением слушая эти слова. И куда же мог спрятаться этот щенок Пятна, что его нигде нет? А еще Тога куда-то запропастилась. Оно и не удивительно — с ее детской несерьезностью потеряться в этом лабиринте не сложно. Шигараки ударом ноги раскрывает дверь, которая, как оказалось, ведет в лабораторию. Пахнет спиртом и кровью, он морщится и брезгливо смотрит по сторонам. В стекле колб, в беспорядке разбросанных по всему столу, отражаются стены, пол и лица Злодеев. Шигараки подходит к столу и одним пальцем подцепляет страницу блокнота, лежащего там. Белый лист испещрен мелкими цифрами вычислений, словами и какими-то странными рисунками. Он хмыкает и отворачивается, решив продолжить поиски. Ну не мог же этот щенок Пятна просто так исчезнуть, провалиться сквозь землю. Шигараки даже злость берет. Он всегда был о себе довольно высокого мнения, хотя вслух этого никогда не говорил, но всем видом свое превосходство показывал. Неужели он, возможно, будущий наследник Все За Одного, не сможет найти одного-единственного подростка? Шигараки все равно не может понять, зачем Учителю понадобился Изуку. Даже если и он его сын, неужели в нем проснулись отцовские чувства. «Бред, » — думает Шигараки, фыркнув. — «Я знаю, как он к Ихиро относится. Будто она вещь. Хотя…» — его губы трогает легкая усмешка, — «почему «будто». Она и есть вещь — безвольная и все терпящая». — Э-эй, ты же… — слышит Шигараки за спиной голос Спиннера. «Что там такое?» — с такой мыслью он оборачивается и видит стоящего в дверном проеме Чисаки, главу «Заветов», собственной персоной. «Опять в своей маске, ничего нового, даже как-то неинтересно и скучно, » — думает Шигараки. — Только скажи, и я его на кусочки покромсаю, — шипит, скалясь, Спиннер и встает в боевую стойку. — Молчать и не двигаться, — бросает Шигараки Спиннеру. Тот мигом выпрямляется и опускает руки. — Какие люди… — с издевкой в голосе произносит он, делая шаг от стола по направлению к Чисаки. Тот не двигается с места, сверлит Шигараки испытующим взглядом. — Зачем ты все это затеял? Чего ты хочешь? — спрашивает Чисаки. За его спиной появляется человек, половину лица которого закрывает тень от надвинутого на глаза капюшона, а вторую — маска в форме вороньего клюва. — Мне нужен Изуку Мидория, ничего больше, — прямо отвечает Шигараки. Он наклоняет голову вбок, разминая затекшую шею, которую сзади сжимает серая жесткая ладонь. Чисаки сохраняет невозмутимое выражение лица, но при имени мальчишки его плечи странно дергаются. — А если… я выдам его тебе, что ты тогда сделаешь? Алые глаза Шигараки опасно сверкают из-под полуприкрытых век. — Ни одного твоего якудза не трону. Более того — помогу в борьбе против «Мацубы». Ты видел моих Ному? — с горделивыми нотками в голосе продолжает он. — С ними нам никакие якудза не страшны. Шигараки замолкает, ожидая ответа. Все-таки «Заветы» сейчас проигрывают, Чисаки должен это понимать. И не согласиться на такое заманчивое предложение было бы верхом глупости. Шигараки уже представляет, как глава якудза выдает им мальчишку, подталкивая его в спину, но тут Чисаки довольно резко и холодно отвечает: — Поможешь? Интересно. А ты можешь пообещать, что в опасный момент не предашь меня? Шигараки цыкает, хмуря брови. Такой нерешительности от Чисаки он не ожидал. «Тянешь время, просто тянешь время… я тебя раскусил, » — думает он, а вслух говорит: — Не предам. Обещаю. — А как я могу верить и полагаться на того, кто сейчас готов предать своего прошлого союзника? — почти по слогам чеканит Чисаки и делает еле заметный неизвестный знак человеку за спиной. — Я не выдам вам Мидорию. Ищите, — в его глазах сверкает скрытая угроза, — и если найдете, делайте с ним все, что хотите.

***

Кацуки удается выбраться за пределы академии, выйти за ворота без каких-либо проблем. У ворот кучкуются второгодки и третьегодки, которые на него не обращают ровным счетом никакого внимания. Но он из осторожности пытается проскользнуть мимо них незамеченным, мысленно умоляя о том чтобы ему не встретилась Моясу. «Моясу… А, черт с ней. Еще увяжется за мной, проблем не оберешься, » — думает Кацуки, выходя за ворота. Только когда академия остается далеко позади, он может спокойно вздохнуть. Все-таки Кацуки боится, что встретит учителей, а те его за своевольство по головке не погладят. Он поднимает взгляд вверх и видит тонкую струйку поднимающегося к серым, будто свинцовым облакам дыма где-то на горизонте. Кацуки сглатывает, ощутив нечто странное, будто эти вот свинцовые облака давят на него, а воздух душит его. Помотав головой, он нарочито громко хмыкает и про себя говорит, глядя на струйку дыма: «Наверно, все это там. Туда мне и надо». Вспомнив, он быстро снимает с себя пиджак. По форме геройской академии его могут узнать, а этого ему и не надо. Кацуки, скомкав его и запихнув кое-как в рюкзак, быстрыми шагами идет в ту сторону, где увидел дым, преисполненный решительности и отваги. Улица перекрыта полицией. Они стоят рядом с металлическим забором и отгоняют любопытных зевак, которые толпятся вокруг, желая поглядеть, что же там такое произошло. Кацуки щурится, думая, как же ему прошмыгнуть между этих копов. Если уж он решил, что пойдет драться с Ному, то никто не в силах его остановить. «Должна же быть какая-нибудь щелка, где этих копов нет, » — размышляет Кацуки. Он решает идти в обход — в узких проходах между зданиями полиции может и не быть. И он не ошибается, спокойно проходит между двух кирпичных стен, но проклинает всех и вся, когда его нога запутывается в мусорном мешке, валяющемся на асфальте, и он чуть не падает из-за него. «Помойку устроили…» — бурчит Кацуки. Он оглядывается на полицию, оцепившую улицу только с проезжей части. На него никто не смотрит, поэтому Кацуки, широко и довольно ухмыльнувшись, быстрыми шагами, иногда переходя на бег, идет в самый эпицентр событий. Кацуки и представить не мог, что увидит на месте. Он жмурится, когда порывом ветра вверх поднимается пыль, и песчинки попадают ему в глаза даже под плотно закрытые веки. Кацуки кашляет, трет тыльной стороной ладони глаза. Открывает их, и сердце пропускает удар. Сквозь завесу пыли, поднимаемую в воздух, Кацуки различает громадные уродливые фигуры Ному. Но по своей форме они совсем не похожи на того, какого он видел, когда на академию напала Лига Злодеев. Тот был меньше и не так ужасен, как эти, разевающие огромные пасти с двумя рядами острых зубов. По спине Кацуки бежит холодок страха, но он, ущипнув за руку, заставляет себя сделать один шаг, второй вперед. Но вновь останавливается, когда видит, как до неузнаваемости изменилась улица. От многоэтажных построек остались одни лишь бетонные голые коробки, с черными дырами вместо окон, с разбитым и разбросанным вокруг осколками стеклом. Только на верхних этажах многоэтажки сохранили свой прежний вид, но посерели от пыли. Внизу — люди, раненые, убитые, лужи крови, осколки, вонзившиеся кому в руку, кому в ногу, кому выколовшие глаз. Кацуки невольно делает шаг назад, будто раскаленный воздух жжет легкие и раздирает горло, по всему телу пробегает дрожь страха. «Что это… черт возьми, такое?» — не понимает он, прерывисто дышит. Где-то на периферии сознания мелькает мысль, что среди всех этих раненых может затеряться Изуку, но эта мысль так тонка и невесома, что почти тотчас же испаряется и исчезает. «А где же… Герои?» — не понимает Кацуки, глядя во все глаза по сторонам и не веря, что все это может быть на самом деле. — «Герои? Да я же сам… пришел сюда, чтобы…» Сказать, что Кацуки испугался, значило бы ничего не сказать. От вида крови, от вида страдающих под обломками людей у него кружится голова, и к горлу подступает тошнота. Мысли, что ему, как тому, кто хочет стать лучшим Героем, нужно хоть чем-то помочь этим раненным, у него даже не появляется. Кацуки знал, что Герои спасают мирных, но о том, что ему самому нужно будет кого-то спасать — об этом он никогда не думал. Он был всегда уверен — все, что от него требуется, это драться со Злодеями. И сейчас, не видя ни одного Злодея, но видя стонущих под обломками постройки людей, Кацуки понятия не имеет, что делать. Кацуки не знает даже, как оказать первую помощь, как перевязать раны. От мысли, насколько он сейчас бесполезен, ему становится тошно. Ему на мгновение кажется его причуда, которой он так гордился, такой никчемной и ненужной. Кацуки сам себе омерзителен. — Эй, эй, парнишка! — окликает его сзади мужской голос. — Что застыл, глазеешь? Помоги-ка… Кацуки оборачивается. Мужчина, нет это уже даже старик, присаживается на корточки, тяжело дыша. Кацуки слышит тихий стон, доносящийся из-под обломков рядом с которыми присел старик. — Помоги, ты молодой, сил — ого-го должно быть… — старик делает еще одну попытку сдвинуть с места обломок. — Помоги, там… Кацуки подходит и, зажмурившись, начинает приподнимать обломок вверх. На лбу выступают капли пота от напряжения, он облизывает пересохшие губы и, стиснув зубы, прикладывает больше сил, одним последним, в который вложил почти все силы, движением откатывает в сторону обломок. Старик бросается к чему-то темному, что было под обломком, и Кацуки узнает в этом темном человеческую фигуру, скрючившуюся и еле дышащую. Под обломком была старуха. Старик, перехватив ее поперек талии, пытается приподнять. У старухи из виска течет темная кровь, которая кусками засыхает на ее щеках, из-за нее слипаются седые тонкие волосы. Она еле дышит, воздух со свистом выходит из ее чуть приоткрытого рта с рассеченными губами. И нога, верно, вывихнутая, неестественно вывернута в сторону, будто она не живой человек, а кукла на шарнирах. Старуха начинает надрывно кашлять. Кацуки вздрагивает всем телом, испугавшись, и невольно весь сжимается в комок. Старик жестом подзывает его к себе, и они вместе переворачивают старуху на спину. Он трет, постукивая ее грудь ладонью и шепчет: — Ничего, дорогая, потерпи немного… Сейчас до врачей добредем, и тебя подлатают. Еще поживешь… правнуков увидишь… Кашель становится тише, но Кацуки с замирающим сердцем видит, как изо рта старухи течет темная кровь, каплями падая на землю и смешиваясь с пылью. И он даже помочь ей ничем не может, только стоит, как истукан, и тупо смотрит на нее, ничего не соображая от накрывшего его, как волной, страха. «Ужасно, отвратительно…» — мысленно шепчет Кацуки. — «Если она сейчас на моих глазах откинется… какой я к черту Герой?» — В той стороне, говорят… — кряхтя, поднимает ее старик. Он забрасывает старуху на плечо Кацуки, даже не спросив, согласен ли тот или нет, как полотенце. Ее руки плетьми безвольно болтаются, и если бы не хриплое дыхание, он бы решил, что эта старуха уже окочурилась. — Говорят, там Герои… и эти… врачи, — старик пальцем указывает в сторону. Кацуки сглатывает, соглашаясь пойти туда, куда указывает старик. Старуха довольно тяжелая, от нее пахнет чем-то резким и противным, руки пачкаются ее кровью, но он стискивает зубы и повторяет себе, что если он хочет стать лучшим Героем, то он и это должен делать. Кацуки то и дело смотрит на нее, еле дышащую и такую страшную, что по спине бежит липкий холодок, боится сделать что-то не так, сделать больно, поранить, уронить, споткнувшись. Кацуки тяжело вздыхает и продолжает идти вперед. От пыли начинают слезиться глаза, а от запаха крови, исходящего от этой продолжающей кашлять старухи, ему становится нехорошо. Кацуки сглатывает, продолжая говорить себе, что сейчас ему нужно все это перетерпеть, чтобы потом стать лучшим Героем. «Нет, я никогда не буду этих раненых вытаскивать из-под завалов, » — думает Кацуки. Он понимает, что такое отвращение не правильно, но ничего поделать с собой не может. — «Лучше уж… тех огромных Ному бить». — Парнишка, постой! — окликает его старик. — Давай… передохнем. Кацуки соглашается. Старуху осторожно опускает вниз и садится на краешек обломка. Старик, держась за спину, присаживается рядом. Он тяжело дышит, верно, устал от долгой ходьбы. Кацуки косится на старуху. Та издает хриплые звуки, исходящие будто из самой груди. Он ежится от неприятного чувства и упирается подбородком в пальцы, которые сцепляет в крепкий замочек. Старуха, пока Кацуки ее нес, то и дело кашляла, и теперь рубашка на его плече красная и влажная от ее крови. Он чувствует себя омерзительно, двумя пальцами отлепляет прилипающую к коже ткань. — Парнишка, а ты из местных? — вдруг спрашивает старик. Кацуки отрицательно мотает головой. Но старик даже не смотрит на него, как будто не ему задал этот вопрос, а как будто самому себе. — Нет теперь нашего дома… те чудища его разрушили. А ведь нам так нравилась наша квартирка на первом этаже — ну, подниматься-то вверх по лестнице сложно, ноги не те… А лифтам этим всем новым мы не доверяем. Вот зайдем мы в него, а он — раз — и сломался. Что тогда делать?.. Ты меня, парнишка, слушаешь? Кацуки цыкает и отворачивается. Этому старикашке просто, видимо, почесать язык охота. Давно у него не было хорошего слушателя, а вот сейчас такой замечательный под руку попался. — Слушаю, — буркнув, отвечает Кацуки. А сам думает: «Да когда ты уже заткнешься, старый хрыч?» — Да… А все ведь так хорошо сегодня начиналось — такой день хороший был. А вот надо было этим якудза недорезанным взять да взорвать забор вокруг этого домишка несчастного, — старик кивком указывает в сторону крохотной одноэтажной постройки, теперь уже мало чем напоминавшую дом. Кацуки смотрит на одноэтажную постройку, вокруг которой темнеют обломки окружавшего ее забора. Рядом с обломками — тела, а между ними шныряют выжившие, шарят по их карманам и, разряжая их пистолеты, заряжают свои. «Якудза, » — думает Кацуки, они не обращают на них со стариком внимания — сбившись в кучу, идут в эту одноэтажную постройку и исчезают в ней. Кацуки не понимает, что вообще тут происходит. — И зачем было это делать, скажи на милость? — будто Кацуки спрашивает он. Но тут же сам отвечает, продолжая: — А, да делать им нечего, с жиру бесятся. В этом домишке-то никто, кажись, толком и не жил. Я живу напротив него, в окно каждый день вижу. Один раз посмотрю — тишина, ни души, будто повымерли в этом доме все. А в другой раз посмотрю — какой-то парнишка, да твоего возраста, тащится откуда-то с мешком, а в мешке яблоки. Я это точно знаю, один раз обо что-то этот парнишка мешок порвал, и все яблоки на асфальт попадали. Экий нерасторопный, потом ползал, собирал по асфальту… Кацуки слушает старика в пол-уха, еле сдерживая непреодолимое желание широко и сладко зевнуть. Вдалеке он видит бегущих к ним людей. Когда те подбегают ближе, Кацуки различает развевающиеся полы белых халатов, с облегчением думая, что это врачи. «Ну, наконец-то я смогу эту старушенцию им сдать, » — хмыкает Кацуки. Врач, женщина средних лет, вся красная от быстрого бега, тяжело дыша, издалека кричит: — Вон там, еще пострадавшие! Старик резко вскакивает с места, но тут же хватается за спину, замычав. Но он быстро берет себя в руки и кричит бегущей: — Сюда, сюда! Здесь, здесь пострадавшие!.. Это наши спасители, наши спасители! — с возбуждением говорит он Кацуки, оборачиваясь к нему. Кацуки поднимается на ноги, выпрямляясь, и смотрит вперед. За женщиной следом бегут еще двое и волокут с собой носилки. Врач, подбежав к Кацуки, сначала начинает осматривать его, еще не придя в себя. Когда она принимается ощупывать его руки, Кацуки отмахивается и недовольно бросает: — Да не меня, ее щупайте. И кивает на старуху. Женщина, кое-как переводя дыхание, бормочет что-то вроде: «Простите» и садится на корточки рядом со старухой. Берет ее руку и пальцами водит по запястью, щурясь и как будто к чему-то прислушиваясь. Посчитав пульс, она отпускает руку, которая безвольно, как плеть падает на асфальт. «Совсем плохая стала, » — думает Кацуки, почему-то с интересом следя за тем, что делает врач. Женщина нажимает пальцами на колено, потом продолжает давить, спускаясь ниже, к ступням. Увидев неестественно вывернутую щиколотку, она закусывает губу, одной рукой крепко сжимает носок темно-коричневого ботинка старухи, а второй — голень. Старик, вздрогнув всем телом, поспешно отворачивается, как будто предугадывает то, что произойдет дальше. Кацуки не успевает даже понять, что женщина вообще хочет сделать, как очнувшаяся от боли старуха, истошно кричит, испуская оглушительный вопль. Врач кашлянув, поднимается на ноги, отряхивая руки. — Жить… будет? — осторожно спрашивает старик, со страхом глядя на теперь ровную, а не вывернутую, как было до этого, ногу своей старухи. — Будет, будет, — отмахивается от него женщина, вытирая пот со лба. Она поворачивается к двоим, что останавливаются за ее спиной. — Это, кажется, последние. Вы больше не встречали никого из пострадавших? — спрашивает она Кацуки. Кацуки вздрагивает, не ожидавший вопроса. До этого он прислушивался к странным звукам, которые исходили откуда-то справа, между постройками. Не то плач, не то детские голоса. — Нет, — хмуро отвечает он. Вновь прислушивается, но ничего больше не слышит. «Мне показалось?» — с недоумением думает Кацуки, но перестать прислушиваться он не может. — Вот и ладно, — вздыхает женщина. — Поднимайте ее на носилки и несите к лагерю, где Герои. Там все врачи, — говорит она двоим с носилками. — Только осторожнее, у нее вывихнута нога. Я вправила, конечно, сустав, но все равно будьте осторожны. А еще и рана головы… — неодобрительно замечает женщина. — Даже промыть рану и перевязать ее нечем сейчас… Ладно, несите ее к лагерю, там ей перевяжут раны… Врач кивает двоим — это санитары, которые тоже одеты в белые, но уже посеревшие от пыли халаты. Старуху, приподняв, укладывают на носилки. Кацуки следит за всем этим, сведя брови к переносице, как вдруг широко распахивает глаза, а его сердце начинает бешено стучать. Кацуки, вновь услышав тот самый странный звук, резко оборачивается на него. Но ничего не видит, кроме обломков, темных и молчаливых камней. Беспокойство зарождается в его душе. Между зданиями мелькает тень от Ному. Кацуки оборачивается, и в это мгновение все внутри него сжимается одновременно и от злости, и от страха. Все-таки, те странные звуки не были галлюцинацией, он правда их слышал. — Ч-что это? — бормочет, поворачивая голову в его сторону, женщина. И сама застывает, смертельно побледнев. Два ребенка, сжавшихся в комочек между обломками, с ужасом смотрят на занесенную почти что над самыми их головами лапу Ному. Тот издает утробное рычание, в алых глазах сверкает жажда крови, уголки его пасти приподнимаются, открывая острые клыки. «Это… оно, » — не веря своим глазам, про себя шепчет Кацуки, задрав голову. По всему телу бегут тысячи ледяных мурашек, заставляя его содрогнуться. Вот оно, ради чего он сюда пришел. Так чего он стоит и смотрит на него, раскрыв рот? Ному поднимает лапу, свистит воздух, рассекаемый когтями. Все происходит в мгновение ока, но для Кацуки все это растягивается в вечность. С оглушительным грохотом разбиваются кирпичи разрушенных построек под ударом лапы за несколько секунд до того, как Кацуки, не соображая, что он делает и где он находится, бросается к детям и с силой выталкивает их из-под обломков и сам выкатывается, отброшенный в сторону ударной волной. — Забирай детей! — кричит он, срывая голос женщине. Ее этот крик заставляет опомниться, вздрогнуть всем телом. Схватив за руки детей, она бросается к санитарам с носилками. Они ускоряют шаг, а за ними кое-как ковыляет старик. Ному, зарычав, поворачивает морду в их сторону и делает движение, готовый вот-вот кинуться на них. «Не позволю, » — шипит Кацуки, поднимаясь на ноги. Прыжок, и он кулаком со всей дури ударяет Ному в бок. Безрассудно, глупо, самоубийственно, но об этом Кацуки в этот момент совсем не думает. Боль прошивает его насквозь, когда Ному лапой отбрасывает его в сторону, отмахивается, как от надоедливой мухи. Кацуки широко распахивает глаза и раскрывает рот, судорожно ловя губами будто раскаленный воздух, когда он ударяется спиной об стену постройки, медленно сползая вниз на асфальт. Ному, потеряв к нему всякий интерес, делает шаг в сторону убегающих с женщиной и санитарами старика и детей, но Кацуки делает еще одну попытку остановить его. — Не позволю… сволочь… — хрипит Кацуки, сжатый в лапе Ному. Сплевывает кровь и криво со злостью усмехается. — Только… через мой труп. Взрыв, и Ному выпускает его из своих когтей. Кацуки, успев оттолкнуться от его лапы, прыгает к его морде, собирая в ладони все силы. Искры сверкают и вспыхивают, готовые вот-вот запылать огнем и взорваться, уничтожая все на своем пути. Теперь, ощущая это самое чувство, незабываемое чувство от спасения чужой жизни, Кацуки начинает понимать, что значит быть Героем.