Диалоги

      Пока дошел до дома, зверски устал. Почему-то решил идти пешком, хотя обычно вызывал такси, чтобы не нанюхаться пыльцы и не начать чихать, как полоумный. Дурацкая весенняя аллергия сводила с ума, Хидан краснел, нос мгновенно забивался, и вся концентрация летела к чертям, потому что трудно делать хоть что-нибудь, когда чихаешь каждую минуту. В этот раз, как ни странно, пронесло.       По пути домой в голове укладывались мысли о прошедшем дне, структурировались будто. Что-то, как ненужное, Хидан забывал практически сразу, что-то поважнее он старательно размещал в уголках своей памяти, чтобы потом достать. Информация о задачах на следующую неделю полетела в помойку, а смеющиеся лица коллег он запомнил как следует, даже улыбнулся. Честно говоря, Дейдара сегодня был в ударе, такой стенд-ап устроил, что смех подкатывал к горлу от одной только мысли. Давненько Хидан так не ржал.       У подъезда трутся какие-то школьники, Хидан обходит их, краем уха цепляя их треп про девок из параллели и усмехается. Он никогда ни о ком не трепался, это ему кости мыли постоянно, ощущение это так себе. Мало приятного. Какузу всегда говорил — не обращай внимание, это никак не влияет на твою жизнь, и был прав.       Хидан открывает ключом дверь, вваливается в квартиру, тут же кидая сумку с документами куда-то в сторону вешалки. Снимает ботинки и куртку, проходит по коридору, бросая взгляд в гостиную, доходит до кухни. Тихо как-то. Пахнет свежей выпечкой, но это соседка, похоже, снова принялась за пирожки, которые она печет каждую неделю в практически промышленных масштабах. Какузу как-то пошутил, что можно бы предложить ей открыть пекарню и срубить на этом бабла.       Вымыв руки, Хидан ослабляет галстук на шее и идет в комнату. Просматривает в телефоне последние новости и сообщения, включает телевизор по привычке, хотя сам его не смотрит. Надо бы разогреть еды что ли, но аппетита будто бы и нет.       — Прикинь, Какузу, говорят, мы за начало года сделали больше, чем за половину прошлого, — говорит Хидан, пока идет на кухню, — А всего-то надо было поменять отдел маркетинга, я давно об этом говорил.       Шумит вода из-под крана, нож стучит по разделочной доске, Хидан напевает себе что-то под нос. Он знает, что Какузу эта информация не вперлась, но он его всегда слушал. Мог потом пересказать дословно все сказанное, если Хидан пытался его на понт взять, мог высказать свое мнение, даже при том, что ему это не интересно. Слушал и слышал, хоть и делал вид, что все ему безразлично.       — А Дейдара собирается устроить выставку на следующих выходных, — как бы невзначай говорит Хидан, зайдя в спальню, чтобы снять с запястья часы, — Я бы сходил, но знаю, что у нас другие планы.       Короткий взгляд на прикроватную тумбочку, брови хмурятся и губы дергаются нервно. Хидан отворачивается, вздыхает и выходит из комнаты, возвращаясь на кухню. В окно попадают лучи вечернего солнца, в них видно, как в воздухе витает пыль и от каждого движения воздуха ее крутит, словно снежинки. Зима едва закончилась, но от этого не легче. Появляющиеся на деревьях почки символизировали сезон аллергии, теплое солнце обманывало, прикрывая холодный ветер, пробирающий до костей.       Зима была паршивая, осень еще хуже.       Хидан делает себе небольшой сэндвич с сыром и ветчиной, ходит бесцельно по квартире, пока ест. Какузу всегда ему говорил не шляться по дому во время еды, постоянно у него что-то валится и потом на ковре в коридоре остаются пятна от кетчупа или какого-нибудь соуса, но Хидан не мог избавиться от привычки. Он медленно шел, разглядывая фотографии на стенах в гостиной, книги на полках, прилип взглядом к огромному телевизору на стене — там шло какое-то шоу про спортивные тачки. Дожевав свой перекус, Хидан закатал рукава белой рубашки и пригладил волосы.       — Ты, кстати, был прав, — громко говорит он, чтобы докричаться до спальни, — Врач назначил ЭКГ, говорит, у меня с сердцем проблемы какие-то.       Лежащий на диване телефон звякает уведомлением, на кухне гудит холодильник, с улицы доносятся крики чаек, вьющихся над набережной. Там сейчас много людей гуляет, все подкармливают птиц. Какузу всегда считал это идиотизмом, от хлеба и картошки фри чайки жиреют и обильно срутся на припаркованные в округе машины, а отмывать их въедливое дерьмо каждый раз довольно затратно. В прошлом году машину он продал, хотел купить новую, покруче, с удержанием полосы и климат-контролем.       Хидан выходит из гостиной, не обращая внимание на сообщение в телефоне. В ванной он долго смотрит на себя в зеркало, потом умывается прохладной водой и, вытирая лицо полотенцем, зависает на пару минут, вдыхая оставшийся в махровой ткани аромат. Уже почти выветрился, но еще чувствовалось.       Валяющийся на диване телефон начинает звонить, Хидан вздрагивает. Отлипнув от полотенца, он уходит в кухню, открывает окна, впуская в квартиру прохладный ветер, пахнущий чуть нагретым асфальтом и сыростью, тянущейся от реки. Чайки становятся громче.       — Я думаю, это наследственное, — говорит он, зайдя в спальню, — У отца тоже сердце барахлило, но я не помню, че там у него было.       Плотные шторы разъезжаются в стороны, Хидан открывает балконную дверь и окна, устраивая сквозняк. Давно в этой комнате не было так светло. Какузу любил темноту, причем такую, чтоб аж друг друга видно не было, потому и купил блэкаут шторы. Первое время Хидан постоянно натыкался то на угол кровати, то на шкаф, чувствуя себя по-настоящему слепым в таких потемках, но шел на голос Какузу. Потом запомнил и мог дойти сам, но все равно просил Какузу его позвать. Так было приятнее, словно он находил его в этой безбрежной пустоте и сразу отпускал себя, падая к нему в руки. Можно было слушать друг друга часами, слышать дыхание и биение сердца, потому что без света все становилось важнее и ближе.       — Честно говоря, — Хидан садится на край кровати и смотрит на фотографию Какузу на тумбочке, — Я ненавижу тебя.       В спину дует холодный ветер, кожа покрывается мурашками. Уголки глаз начинает щипать, в горле ком и нос забивается, но это не аллергия. Хидан зачем-то держит это, чувствуя, как давит изнутри на ребра чем-то горьким и тяжелым. Эта фотография практически единственная, где Какузу без маски, он ужасно не любил фотографироваться. Хидан исподтишка его сфоткал, когда тот готовил что-то на кухне. Сосредоточен, как всегда серьезен и задумчив, но, когда Хидан тыкнул на экран, делая снимок, Какузу поднял взгляд. В нем крупица недоумения и какого-то смиренного тепла.       Сейчас в углу рамки приколота гребанная черная ленточка и Хидану хочется сорвать ее, скомкать и выбросить, но это ничего не изменит. Он открывает верхний ящик, достает старый отцовский револьвер, заряжает шесть патронов и подносит его к виску. Все так же не сводя взгляда с фотографии, Хидан судорожно всхлипывает и жмет на курок.       От громкого выстрела с крыши многоэтажки слетают голуби. Соседка наверняка услышала и уже вызывает полицию. Хидан правда пытался жить дальше, но жить с вырванным, пусть и метафорически, сердцем, невозможно.