Who can change this memory? Inside it needs to burn. Кто может изменить воспоминания? Они должны сгореть изнутри. (с) Tarja Turunen, Until my last breath
I
– Я думаю, немного отдыха мне бы не повредило. Джейн лениво помешивает сахар в кружке с черным кофе – в последнее время она пьет только его, этот насыщенно-горький, помогающий не уснуть, удерживающий ее на грани туманного морока и отныне казавшейся не менее туманной реальности кофе, но застывает, затихает, услышав слова Эрика. Это так не похоже на Эрика. Все это – полусонные, поверхностные и частые, словно капли дождя по осени, звонки поздним вечером. Это – чуть жалостливые, чуть отстраненные и продрогшие переливы его внезапно и так скоро, так неожиданно постаревшего, поседевшего голоса. Они все были измождены, иссушены последними днями – мучительно затянувшийся переезд, конференции, сбор материала, дискуссии в научных кругах, где одни смотрели на них как на умалишенных, а другие словно на обманщиков с целью некоторой – материальной – выгоды. Когда они втроем все только начинали, они были возбуждены в преддверии нового будущего, что в безрассудной смелости приоткрывало им завесу горизонта и уводило далеко вперед. Будущего, где боги больше не были выдумкой, давней поросшей пылью и полустертой временем легендой, сказкой, в шутливом тоне поведанной ребенку перед сном. Конечно же, все оказалось не так просто, как они думали. Джейн, отодвинув от себя кружку с прогоркшим и на самом деле совершенно невкусным кофе, судорожно трет виски. Произошедшее в Нью-Мексико замяли с завидной скоростью и профессионализмом, о котором порой можно лишь мечтать, который порой вызывает обреченную усмешку. Люди еще не готовы узнать, что они не одни в этой Вселенной, настойчиво объяснял им Фьюри, и Джейн с ним молчаливо не соглашалась. Нет, думала она, слепо глядя в окрасившееся сумерками окно их новой, но уже захламленной бумагами и техникой лаборатории в Нью-Йорке. Люди просто еще не готовы признать, что в этой Вселенной есть кто-то значимее них. Все это произошло совсем недавно – Нью-Мексико, конференции и Фьюри, и теперь Эрик признается ей в своей усталости. Никогда за все эти годы, какой бы неподъемной, тоскливой ношей они не были на его плечах, он не говорил ей о своей усталости. Джейн вспоминает, что его волосы все больше напоминают снежные шапки Скандинавских гор и чувствует волнение, тошнотой подкатывающее к горлу. – Джейн, ты еще здесь? Она торопливо отвечает ему, что да, что она все еще слушает его, просто немного задумалась, и голос ее, наверное, чуть легче и беззаботнее, чем она хотела бы. Эрик, кажется, не обращает внимания, или делает вид. – Если хочешь, мы могли бы съездить куда-нибудь на выходные, – внезапно предлагает она, внезапностью той немного удивляя и себя, и его. Она могла бы очистить свой график, отодвинуть запланированную на субботу встречу – та планировалась уже с две недели, но теперь, когда она разговаривает с Эриком и слышит его изможденность, отдающую серостью и затхлостью, это уже не выглядит столь важным. Идея о поездке кажется ей неплохим решением, наверное, одним из лучших за все эти дни. Кажется, года четыре назад они вместе ездили в Канаду на зимние каникулы – было снежно, ветрено и в то же время отчего-то тепло. Там, в Канаде, по-прежнему живет старшая сестра Эрика, с которой он так скуден на общение, и он, наверное, очень хотел бы увидеть ее вновь, как бы сильно та не ворчала на него, ругая его стремление объять необъятное в обмен на собственное время, и здоровье, и… – Я работаю над большим проектом, Джейн. Он произносит это тихо и мягко, и на дне его слов острые осколки столь хорошо знакомой ей серьезности. Он добавляет, что не уверен, что сможет довести этот проект до конца, а его так необходимо довести до конца. Он говорит о том, что не может доверять никому, кроме нее, и она знает – это не пустые слова. За теми словами – годы дружбы, и совместной работы, и практически семейной, теплой привязанности. – Я передам тебе все материалы в кратчайшие сроки, – обещает он, а затем добавляет неохотно, с необходимостью, осыпавшейся приглушенными словами: – С Фьюри я уже договорился. Она практически ощущает, как воздух сжимается вокруг нее тугим кольцом ядовитых змей, спускается на нее тяжестью неумолимо приближающейся ночи. Фьюри. – Это проект Щита? Она могла бы не спрашивать. Конечно же это был их проект – в последнее время все так или иначе, пусть порой и незримо, едва ощутимо, но было связано с ними. Воспоминания нахлынули на Джейн неприятием душным и колким, испещренным мелким песком того городка, из которого они так недавно выбрались, того городка, где все и произошло – они пытались отобрать у нее все наработки, над которыми она трудилась годами, которые стали для нее жизнью. Лишь вмешательство асгардца, вызвавшее у нее тогда благодарность, и трепет, и что-то еще, залитое солнечным светом и жаром, заставило их вернуть ее материалы и – немыслимо – принести скупые на искренность извинения. Джейн бы предпочла не иметь ничего общего с Щитом. В мире столько вещей, с которыми она бы не хотела иметь ничего общего. Джейн утомленно выливает кофе в раковину – нужно не забыть перезвонить Дарси, ответить в издательство и, в конце концов, немного поспать. Эрик рассказывает ей о том, что грядет что-то великое, что-то, что изменит их представление о мире, но ее представление о мире уже безвозвратно изменено внезапным гостем, однажды спустившимся с летнего небосклона, и неосмотрительно перевернуто им с ног на голову, и безвозмездно отдано на откуп внутренним сомнениям, а теперь и томительным, мятущимся переживаниям. Джейн чувствует шипом увядшего цветка впивающуюся в ее сердце вину за то, что не может принять предложение – просьбу – Эрика как должно. Если бы он мог, если бы он действительно был в порядке, он сделал бы все, чтобы самостоятельно отыскать ответы на вопросы, звездами щедро усыпавшими ночной небосвод – тот самый небосвод, о котором они мечтали вдвоем. Теперь он просит ее об этом. – Возможно, это поможет тебе найти твоего пропавшего бога. И пусть он не называет его имени, пусть говорит осторожно и ласково, Джейн чувствует, как тошнотворная свинцовая горечь растекается по ее венам, подбирается к голове, к горлу, к легким, мешая дышать, но не мешая – все еще – помнить. Она хваталась за любую возможность. Бросалась к компьютеру по любому звуку, что мог означать обнаруженную аномалию. Читала, искала, изучала все прежде неизученное и ненайденное. Она дергала за нити Вселенной, сперва пусть и неумело, но старательно и осторожно, боясь в слепых попытках найти единственно верный путь выбрать не ту дорогу и безвозвратно потеряться в ней, этой океаном разлившейся над ней древней Вселенной. Затем – смелее, и неаккуратнее, и отчаяннее. Вселенная глядела на ее попытки со снисходительным немым осуждением и была скупа на подсказки. Это нечто совершенно необыкновенное, продолжает Эрик. Необузданная энергия космоса. Мы называем ее Тессерактом. Возможно, впервые за все это время Вселенная решила предоставить ей шанс. Джейн соглашается. * Целое мгновение она уверена – что-то не так. Совершенно неправильно, и безвозвратно, и неумолимо не так. То, с чем они работали уже несколько месяцев – несмотря на изнурительные наблюдения, анализ и алгоритмами предсказанное предугадывание смутного дальнейшего, теперь представлявшегося ей чем-то совершенно ирреальным – оно, чем бы оно, искрящееся ослепительно-синей, неизведанной и теперь уже без сомнений неподвластной им, людям, энергией, оставалось для них загадкой, арифметическим уравнением, состоящим из одних переменных. Джейн смотрит на сгенерированную компьютером проекцию Тессеракта и впервые не имеет никакого представления, как подступиться к самой сложной за всю ее жизнь задаче. На прошлой неделе она разговаривала с Фьюри – тот редко спускался к ним в подземную лабораторию, предпочитая личному контролю осмотрительность, а общению с глазу на глаз сухие поручения через третьих лиц. Тем не менее, несмотря на редкие и напряженные в той редкости мгновения его присутствия, Джейн знала наверняка – информацией о медленно и неохотно протекающем исследовании он владел в полной мере. Тогда, на прошлой неделе, он просил ее поторопиться. У нас не так много времени, мисс Фостер, объяснял он, настаивая и убеждая в необходимости скорых результатов. Что это за энергия, как она может быть использована и, самое существенное, насколько она опасна – вот каких ответов он искал у нее и не находил. Он ни разу не спросил Джейн о том, была ли она, та неизведанная и неизученная никем прежде энергия в самом деле опасна. С деловой расчетливостью он оценивал риски, примерялся – смогут ли те возможные риски оправдать возможные жертвы разрушительной силы той энергии и их, ученых, неосмотрительности и недостатка знаний. Джейн горько ухмыляется – в этом весь Фьюри. В этом все люди. Она делала все, что могла – она всегда, сколько себя помнила, делала все, что могла. Она не имела права и не имела сил или же решимости отступаться – ничего не меняется и теперь. Джейн уже чувствует, как мигрень осторожно подбирается к ней, в ее мысли спутанные и утомленные, ступает мягко и осторожно по сомнениям и переживаниям, удвоенным, утроенным вновь вернувшейся бессонницей. Она до рези в глазах всматривается в монитор, пытаясь проникнуть вглубь, в суть, пытаясь осознать, найти лазейку, что, возможно, приведет ее к решению, а то решение – к утерянному, добровольно покинувшему ее, и в голове ее десятками отчего-то предупреждающих, предостерегающих колоколов переливаются слова Фьюри. А потом что-то начинает идти не так. Сначала это слабые сигналы, посылаемые оборудованием – энергия, что обволакивала, укутывала Тессеракт когда-то почти ненавязчиво, почти незаметно, начинает сгущаться и гудеть – постепенно звук становится все выше, все громче и невыносимее, болезненнее. Ее команда пытается перезагрузить вышедшую из строя систему и включить угасший оглушительным резким хлопком свет, пока Джейн пытается понять, что вызвало новый неподдающийся контролю – извне – всплеск. За всплеском следует взрыв – ударной волной ее относит к противоположной стене, и на краткое мгновение у нее чернеет в глазах. Она всматривается в эту липкую, охотно утопившую ее в своей непроглядности черноту, ощущая, как лихорадочно стучит ее сердце. Как тяжело становится дышать. Когда та чернота отступает, нехотя выпуская ее из своих объятий, первое, что Джейн видит, это два безжизненных тела рядом с собой. Ужас сковывает ее, ужас и глубинный страх, и он, этот сочащийся паникой страх, инстинктивно заставляет ее поднять голову – что-то липкое, темное, теплое течет по ее виску, и она едва ли может сконцентрироваться, зацепиться взглядом за мелькающий силуэт, силуэт, что мерцает сталью, зеленью и смертью. Тот силуэт замирает на мгновение и после секундного промедления подходит к ней, и Джейн может наконец разглядеть искаженное утомленной яростью лицо, может видеть глаза, давно ставшие бездонными провалами бархатной тьмы. Она сразу же узнает его.