Гориясно

Через несколько дней и ночей пути (беспокойный сон только раздражал и портил и без того отвратный настрой, из-за чего идти по знакомым дорогам, таящим опасность на каждом шагу, было менее губительным, чем пытаться уснуть под затянутом тучами небом) Калеб, заработавший синяки под глазами и подобравшийся к хронической усталости вплотную, оказался в деревне, в которую вело множество торговых дорог. Он зашел в таверну, пропустил стакан (пять) пива, после чего навестил Эммануила, активно строчащего новое Нечто. — Так чем закончилось ваше путешествие? Вознесли демона на небеса? — Ага, — сказал Калеб, сидя возле ямы и свесив в нее ноги; в руках у него находилась забранная с собой кружка с пивом, которая только чудом (божьим) не расплескалась по пути. — Значит, счастливым концом закончу повесть. Калеб неодобрительно покосился на Эммануила — где там счастливый конец, если у него сердце разбито — и увидел трех Эммануилов; и все они писали три текста тремя гусиными перьями. Так работа над повестью пойдет быстрее — соавторство, это, конечно, Вещь. Важно только, чтобы соавтор попался такой, с которым вы будете на одной волне одним веслом грести в одну сторону. — Не напомните, преподобный, какого цвета глаза у демона были? — Зеленые, — ответил Калеб, поднося кружку к губам и заезжая ею в нос. — Как его лес этот любимый. Такие же красивые. — Так, значит, любовная линия... не пропустят в печать, эх, — почесал в замешательстве бороду Эммануил и сочувственно поглядел на свисающие ноги Калеба. — Напишу, что это была крепкая мужская дружба, преподобный. — Пиши че хочеш-ш-шь, — пробормотал Калеб и откинулся на землю, смотря на небо; а Люцифер смотрел на него с неба? — Было или не было. Не было, вот и было. Кое-как пережив утреннее похмелье под открытым небом и с пустой кружкой пива под боком, Калеб поднялся и попрощался с Эммануилом, перешедшим в маниакальную стадию писательства — глаза налились красным, руки тряслись, да и перо в руках выглядело так, будто прибыло из ада. Калеб отправился в путь с разрывающейся на части головой. Путь проходил тихо-мирно, ночи стали менее пугающими, отчего и синяки под глазами начали пропадать — пиво хоть и не было вином, но все еще служило неплохим способом забыться. Еще бы лес стал желтым, вообще была бы сказка. Калеб оказался возле деревни, в которой когда-то (наверно, в другой жизни) оказывал медицинско-божественную помощь. — Преподобный, рад вас видеть, — поприветствовал его Йован, одетый в ученические одеяния священнослужителей. — В священники подался? — В помощники, — гордо заявил Йован, поднимая нос. — В следующем году пойду поступать в столицу на священнослужителя, а пока вот… диакон. Буду так же, как и вы, помогать людям, — и в его глазах было столько благословенно обожания, что Калеб почувствовал себя лучше — вот, чего ему не хватало помимо вина — всеобщего обожания. Калеб исцелялся. Еще бы перед глазами не всплывали картины подающего воду всякому сброду Люцифера, можно было и праздник закатывать. На одну персону. Калеб исцелялся, но не до конца. — Бог в помощь, — пожелал Калеб и перекрестил его. Выходя из деревни, он заметил двух детей, носящихся по окрестностям с повязками на головах. В «Самодуровке», в которой активно отстраивалась церковь, Калеб первым делом наткнулся на недавно поставленный постамент в честь преподобного Линуса Фиргусона, будь он дважды проклят, «великомученика и благодетеля» как было написано на табличке. Калеб посмотрел на нее, посмотрел, да и прошел мимо (хотя очень уж хотелось плюнуть). Какое ему дело до постамента, если церковь будет отстраиваться не меньше года, а его визитки до сих пор активно гуляют по рукам. — Можно к вам прийти на службу, батюшка? — спросила девушка, подобострастно склонившая голову. — Приходи, когда угодно, дочь моя, — ответил Калеб. Все сгоревшие церкви в округе и отданные визитки сулили ему много-много работы, которой он планировал неустанно заняться. Труп отравленного святой серой старика, который так и остался лежать на дороге, был немного подвинут к траве и вонял на всю округу. — Могли бы и закопать, — сказал Калеб и, постояв над разлагающимся трупом, пошел обратно в «Самодуровку» за покупкой лопаты. Закапывал он старика быстро и неглубоко, но зато закопал. Сломал лопату пополам, соорудив из нее крест, помолился еще раз за его душу и направился дальше. В родную деревню он пришел через двенадцать дней с начала пути, за которые Люцифер из его головы так не вылез, как бы он ни пытался его изгнать — вот это настоящее изгнание, а не ваши молитвы. Вот и докатился ты, Калеб, докатился до наклонной и покатился с нее. В родной деревне его встретили с восторгом, почтением и сыплющимися со всех сторон благодарностями да разговорами о чуде — церковь мало того, что была восстановлена, так еще и колокольня появилась, как подарок с небес в виде процентов за причиненные преподобному неудобства. Калеб, увидев ее, вместо счастья и радости ощутил очередной укол грусти, от которой колокольня, которая должна была радовать, сравнивалась в израненной душе с появившимся не пойми откуда фурункулом. — Преподобный Андертон, это какое же дело сделали, что церковь сама восстановилась? — спросила пожилая женщина в платке, подходя к Калебу, за которого почти месяц неустанно молилась днями и ночами. — Благое дело, мать, — ответил он, вспоминая поднявшегося в рай Люцифера. — Чудо какое! — сказала другая, стоящая с граблями в руках. — Не чудо, а божья помощь! — ударила ее по руке пожилая, отчего грабли выпали и чуть не заехали по лицу. Ну. Насчет божьей Калеб бы поспорил. — Пойдемте на чай, святой отец, — предложил седой старик. Деревенские окружили преподобного, о котором вспоминали каждый день и каждую ночь, пока тот отсутствовал. Калеб отказался, сославшись на усталость, и побрел в сторону церкви. Было бы здорово увидеть в ней сидящего на алтаре Люцифера, но жизнь — штука странная, в ней демоны в церквях не обитают. Калеб прошел в родную обитель, в которой каждый угол веял уютом и пах ладаном. Привычный запах сгоревших свечек закружил голову. Немного скрипучие доски отдались трепетом в груди. Висящие на стенах иконы встречали Калеба с почтением и благодарностями (они не догадывались, что были восстановлены с помощью дьявола; меньше знают — крепче спят). Церковь не выглядела, как новая, зато была детальной копией с той, что сгорела. Калебу вообще начало казаться, что и не сгорала она вовсе, а почти месяц его отсутствия объяснялся растущей на заднем дворе чудо-травой. Говорил ему сдохший отец, чтобы он не злоупотреблял, а он... злоупотребил, видимо. — Привет! — поздоровался с ним Люцифер, сидящий на алтаре и болтающий ногами. — Привет, — поздоровался Калеб, снимая с плеча сумку и кладя ее на лавку сбоку. — Не сиди на алтаре, — нахмурился он. — Это святое место. И тут-то до него дошло. Долетело. Озарило тысячью сгоревших церквей. — Как… что ты делаешь здесь? Люцифер заулыбался и, оттолкнувшись от алтаря, ловко спрыгнул с него. Убрал руки за спину и скользящей походкой направился к замершему на месте преподобному. — Оказывается, чтобы получить свое облако в раю, нужно пройти испытательный срок, — объяснил Люцифер, встав перед ошарашенно моргающим Калебом. — Вот, отправили меня на землю в образе человека. Даже документ есть. — Люцифер завозился в поисках документа, пытаясь вспомнить, куда он его положил. И, так и не найдя его в карманах, обернулся на алтарь — священная бумажка, заверенная у нотариуса, лежала на нем. Только он собрался сделать шаг к нему, как Калеб схватил его за локоть, потянул на себя и, чуть наклонившись, поцеловал. Люцифер вздрогнул от неожиданности — теплые губы коснулись его губ, — а после обхватил его шею, притягивая ближе и углубляя поцелуй. — Так что вот, — произнес он, отстранившись от Калеба; облизал губы и смущенно отвел взгляд, отчего преподобный прямо здесь душу богу не отдал. — Решил пойти к тебе в помощники. Возьмешь на стажировку? — Возьму, — сказал Калеб, вселяя в слова куда больше, чем новоявленный человек и в будущем ангел (или кем он там хочет) предполагал. — Я могу звонить в колокол. — Нет, — Калеб сощурился. — В колокол буду звонить я. — У меня есть музыкальное образование, — надулся Люцифер, перебирая светлые волосы на затылке. — В треугольник стучал? — усмехнулся Калеб, подставляясь под его руку и, кажется, совсем не веря в собственное лохматое счастье. — На органе, вообще-то. — Тоже стучал? — Калеб! — возмутился Люцифер, мстительно дергая его за волосы и сразу же получая полушутливый укус в нижнюю губу. — Ты и рисовать умеешь, и музыкальное образование имеешь. Ну прямо не бывший демон, а кладезь для культурологического факультета. — Ты видел мои рисунки? — Люцифер напрягся. — Не специально. Оно… само. — Он правда не хотел на них смотреть, они вообще сами передвигались в его руках, он не при делах. — С божьего провидения. Можем их даже повесить вон туда. — Калеб показал кивком головы на место между иконами. — Даже не думай об этом, — вздохнул Люцифер. — Это церковь, а не выставка имени тебя. — Меня здесь любят. — Потому что они не знают, какой ты говнюк, — сощурился Люцифер. — Следите за языком, мой ученик, — Калеб наклонился к нему, носом утыкаясь в щеку; Люцифер затаил дыхание. — С самим преподобным Андертоном говорите. Говорили они после этого не много, в основном целовались под сводом церкви. — А после попадем в рай и будем торчать на личном облаке, — поделился своими мечтаниями Люцифер, млея от нежных прикосновений к шее и теплого дыхания у виска. — Я же в ад попаду. — За прошедшие недели эта мысль смогла укрепиться в голове Калеба и не вызывать отторжения, перетекающего в паническую атаку. — Я пройду курсы повышения квалификации и отмолю тебя, — пообещал Люцифер, уверенно заглядывая в его глаза; так, что Калеб поверил, что действительно отмолит. — Хорошо иметь связи наверху. — Как и внизу. Калеб и Люцифер обернулись на знакомый голос — на пороге церкви стоял, держа вилы за спиной, Линус, от которого исходила слабая демоническая аура. Линусом можно было восхититься — за две недели в аду он проделал путь от грешника, мучаемого вилами (видимо, их он и принес с собой), до демона, заключающего контракты. Это именно та карьерная лестница, которую заслуживает каждый достопочтенный человек, не всегда делающий достопочтенные дела. — О, Линус! — обрадовался Люцифер, искренне улыбаясь ему. — Рад тебя видеть! — Не могу сказать того же. — Калеб чувствовал, что ничем хорошим приход новоявленного демона закончиться не может. Линус, вытащив из-за спины вилы, направил их в сторону преподобного и человека, готовясь продырявить головы. Те наблюдали за его действиями, особо не беспокоясь об их последствиях. Линус, размяв ноги, побежал с вилами на них, пересекая порог церкви. Что ж. Сгорать второй раз так же неприятно, как и в первый. — Ами… — Нет, — Калеб закрыл рот Люциферу, не позволяя договорить. — Не стоит. Линус осел на церкви серым пеплом. — Где у тебя веник? — спросил Люцифер, убирая его руку от своего лица и посматривая по сторонам, будто на их глазах только что не свершилось победы добра над злом. — В моем кабинете. — Ого, у тебя есть кабинет! — У меня тут много чего есть, — Калеб подмигнул, и Люцифер покраснел, да так, что Калеб забеспокоился, не сгорит ли он теперь — но все обошлось. Они направились в кабинет преподобного, находящийся справа от алтаря в большой коморке, занимающей треть всей церкви. — Здесь будет много работы из-за всех спаленных церквей в округе. Если ты на самом деле хочешь этим заняться, придется… постараться. — Впрочем, в способностях Люцифера он не сомневался, вот только говорить ему об этом не спешил; с него и так на сегодня хватит. Люцифер опустил голову и провел ладонью по затылку. — Мне жаль, что я спалил все церкви в округе. — Смотри на это, как на вклад в наш бизнес, — пожал плечами Калеб и потрепал его по волосам. — У нас больше нет конкурентов, — и широко, очень широко улыбнулся. Жизнь Калеба складывалась прекрасно: у него было семейное дело, число прихожан росло с каждым днем, как росла и прибыль, даже колокольня — и та была у него. А еще перед его глазами постоянно мелькал помощник (и не только мелькал), которого жители деревни благосклонно приняли и полюбили. (Как и Калеб).