— • —
Цзян Чэн торопливо шёл по территории ордена, не обращая внимания на встречаемых по пути адептов, испуганно и торопливо складывающих руки в приветственном почтительном жесте. Цзян Чэн мысленно скривился от отвращения перед явно испытываемым адептами страхом. Он держал себя в руках как мог, почему эти недоумки продолжают трястись, как осина на ветру? Если они так боятся главы Цзян сейчас, что бы они подумали о нём несколько лет назад? Сбежали бы из ордена? Жалкие трусы. Цзян Чэн стремительным маршем добрался до пристани и, поймав за рукав ближайшего проходящего мимо адепта, буркнул ему, чтобы тот нашёл управляющего и передал, что глава вернётся к утру. Тонкий возглас «Слушаюсь!» и сверкание пяток паренька, помчавшегося исполнять приказ самого главы с таким рвением, стали ему ответом. Покачав головой, немного позабавленный этой прытью Цзян Чэн миновал пристань с рядами покачивающихся на мягких волнах лодок и прошёл дальше вдоль берега, мимо судёнышек местных, углубляясь в дикие высокие камыши. В такие моменты, как этот, он никогда не пользовался громоздкой лодкой, которая ему полагалась как главе и была слишком велика для управления в одиночку. У него была лодка поменьше, которая ждала его, пришвартованная у маленького клочка каменистого берега, спрятанного в шелестящих на ветру стеблях. Конечно же, эта лодка ни для кого не была секретом. На территории Пристани Лотоса не было ничего тайного ни для главы, ни для адептов. О ней попросту не принято было говорить. Все знали, кому она принадлежит и зачем нужна. Так и сейчас — стоило главе скрыться из виду, торговцы, сидящие у пристани, молча переглянулись и покачали головами. Глава пошёл выпустить пар — святое дело. Цзян Чэн отшвартовал лодку, недовольно подметив небрежно наброшенный узел. Винить в этом кроме самого себя было некого, оставалось лишь поставить мысленную галочку «Вяжи надёжнее». Ещё одна вещь, которую нужно держать в голове. Прекрасно. На самом деле глава мог бы без проблем полететь на Саньду, и точно так же он мог бы без проблем достать новую лодку, если бы эту унесло течением и затопило. Но Цзян Чэну было необходимо постоянство. Он нуждался в этом ритуале. Грести самому, не прибегая к духовной энергии. Плыть именно в этой лодке, не желая променять её ни на что другое. Переплыв озеро, войти в устье реки и огибать плавные повороты, держась поближе к берегам и подальше от чужих лодок, идущих навстречу. Взмах весла. Разлетающиеся веером брызги речной воды. Их блеск в свете лучей солнца. Треск цикад. Взмах весла. Щекочущая висок капля пота. Намокающий воротник ханьфу. Скрип уключин. Взмах весла. Приятное напряжение плеч, груди и пресса. Учащающееся дыхание. Расслабленно опускающиеся брови. Взмах весла. Цзян Чэн был заклинателем, а также являлся главой ордена. Даже если бы у него было желание, он не смог бы жить без регулярных тренировок. Но когда кровь начинала тяжело стучать в висках, а в глазах темнело от едва сдерживаемых эмоций, он всегда садился в свою маленькую лодку и плыл вверх по реке. Гребля успокаивала его нервы как ничто иное. Он сам толком не помнил как ему удалось открыть для себя такой способ приводить голову в порядок. Что-то было в этом. Что-то, что ему было действительно нужно. Монотонность движений? Медитативность? Или просто жара и пряные речные запахи, кружащие голову? Лодочка быстро скользила по водной глади, увозя заклинателя всё дальше от Пристани Лотоса. Цзян Чэн всегда плыл в одно и то же место, спрятанное вдали от шумной суеты речных посёлков. Он любил живую и порывистую натуру юньмэнцев, эту неизменную атмосферу движения и весёлой суеты. Но даже самые радостные и звонкие голоса рано или поздно начинают звучать резко и неприятно для растревоженного разума. Сейчас ему нужен был покой и тишина. Прохлада. И свежий хвойный ветер, приносящий с собой молочный туман… Цзян Чэн тряхнул головой, приходя в себя. Это запретная территория. Ступать на неё не дозволено. Не сейчас. Глубоко вздохнув, Цзян Чэн поднял глаза и с удовлетворением огляделся. Он прибыл.— • —
Оставив лодку на берегу, Цзян Чэн потянулся, с хрустом разминая уставшие плечи. Он грёб около двух часов, оставив Пристань Лотоса далеко позади. Рукава его ханьфу промокли насквозь от брызг воды, летящих с резко взметающихся весёл. Немного подумав, Цзян Чэн хмыкнул и снял верхнее одеяние, небрежно швырнув его на дно лодки. «Забирай — не хочу», — ехидно прокомментировал в его голове голос, звучание которого подозрительно напоминало одну невыносимую лохматую язву. «Да подавитесь», — моментально закипая процедил он в ответ, лишь спустя мгновение осознав, что опустился до ругани с голосами в своей голове. «Убожество», — прокомментировал другой, звучащий ниже и холоднее предыдущего. «Где один, там и другой, да?.. Даже в моей голове… Никак вас, значит, не разлучить, извращенцы хреновы», — мысленно взвыл мужчина и в порыве чувств пнул борт ни в чём не повинной лодки. По воде прошлась укоризненная рябь. Закатив глаза, Цзян Чэн оставил свои одежды, не предпринимая никаких попыток их спрятать. Да подавитесь. Мне они не нужны. Мне вообще ничего не нужно. Резко выдохнув, Цзян Чэн сжал в руке Саньду и бодро направился по широкой тропинке, вскоре углубившись в густой лес. Эти земли находились на самой границе ордена, и здешние леса выглядели непривычно для человека, выросшего у озера с лотосами. Дорога очень скоро резко пошла вверх, уводя путника выше к хребту, петляя между стволами деревьев. Иногда Цзян Чэн удивлялся, почему она ещё не заросла, но потом в голову пришло, что, возможно, этой же дорогой звери ходят на водопой. Почему-то мысль, что эту тропку он делит только с дикими животными и ни с кем из людей вызвала довольную усмешку. Хоть где-то можно расслабиться. Дневная жара постепенно испарялась, гонимая к реке поднимающимся по вечерам ветром с гор. Солнце ещё не село, но уже давно скрылось за лесистым хребтом. Дневные птицы умолкли, уступая место тишине, которую вскоре должны были нарушить сверчки. С каждым шагом, с каждым поворотом тропы Цзян Чэн чувствовал, как вместе с воздухом остывает и его голова. Но так легко избавиться можно было лишь от насущного раздражения, вызванного его неизменными обязанностями главы. Как вечер постепенно и неумолимо вступал в свои права, так и внутри Цзян Чэна поднималось усердно подавляемое ощущение, которое ему не удалось бы описать словами. Он чувствовал, как с каждой упускаемой им толикой самоконтроля оно постепенно затапливает его, поднимаясь от ступней до самой груди. Там оно свернулось тугим клубком, и Цзян Чэн знал, что сегодня у него уже не хватит сил унять его. Нет. Пришёл вечер, а значит, пришло время ему сдаться. Обогнув покрытый мхом валун, служивший приметой окончания пути, Цзян Чэн напряжённо выдохнул. За поворотом от дороги отделялась тропинка, ведущая к старенькому имению*. Наконец он пришёл.— • —
Это одинокое поместье Цзян Чэн обнаружил случайно во время ночной охоты несколько лет назад. Он гнался за невероятно прытким гулем*, повадившимся нападать на идущих в расположенный на вершине хребта горный храм, и, будучи значительно быстрее сопровождавших его заклинателей, быстро оторвался от них, пустившись в одиночное преследование. Поступок был неразумный, но доводы разума для главы ордена в тот день значили так же мало, как и жизнь этой твари. Он был зол и хотел как можно скорее завершить эту чёртову охоту, в которой, кажется, ни на кого нельзя было положиться. Кляня своих никчёмных адептов сквозь зубы на все лады, Цзян Чэн перенаправлял своё раздражение в бег, и, кипя от злости, смог наконец настигнуть тварь и стреножить её взмахом Цзыдяня. Не дав гнусному существу возможности для уловок, он сложил пальцы в печать, призывая Саньду. Одна вспышка — и мерзкая голова покатилась по земле, разбрызгивая едкую липкую кровь. С отвращением вонзив Саньду в землю, чтобы хотя бы немного очистить его, Цзян Чэн вернул на палец Цзыдянь и осмотрелся, пытаясь понять, куда же привела его эта бешеная безрассудная погоня. И тут же удивлённо разглядел неподалёку тени ветвей на светлой стене, отброшенные яркой луной. Подойдя поближе, Цзян Чэн понял, что это стена небольшого поместья, и решил обойти её, чтобы найти ворота и убедиться, что с жильцами всё в порядке. Но, дойдя до ворот, он увидел, что одна створка открыта нараспашку. Нахмурившись и вновь обнажив Саньду, Цзян Чэн достал огненный талисман, осветивший ему путь, и медленно прошёл внутрь. Имение было маленьким и небогатым, поэтому вторые ворота отсутствовали и заклинатель сразу попал во внутренний двор. Инби* также отсутствовал, и от этого дом казался слишком открытым и незащищённым. На задворках сознания шевельнулась какая-то совершенно родительская мысль отругать хозяев за такое непродуманное строительство, учитывая то, в какой глуши находится их дом, но внезапно рой мурашек пробежал по спине Цзян Чэна. Ругать было некого. В имении не было ни одной живой души. И ни одной мёртвой. Стиснув зубы, Цзян Чэн продолжил тихо исследовать дом. Первоначальная мысль о том, что обитатели были убиты какой-то тёмной тварью, постепенно отступила за неимением доказательств. Похоже, в этом имении уже очень давно никто не жил. Дорожки поросли травой и сорняками, кое-где под карнизами на земле валялись осколки черепицы, нижние ступеньки прогнили, а маленькие статуи львов по бокам от входа постепенно зарастали мхом. Заглянув в решётчатое окно, Цзян Чэн увидел пустую комнату, опрокинутую набок лежанку и глиняные осколки. Осторожно толкнув двери в дом, которые, в отличие от ворот, были прикрыты, он зашёл внутрь и тихо вздохнул. Тревога отступила окончательно, сменившись усталостью и меланхолией. Этот дом был заброшен так давно, что не вызывал тоскливого чувства, какое посещает на кладбищах возле свежих могил. Последние следы пребывания его былых обитателей давно выветрились, и теперь этот дом был сам по себе. Задумавшись о том, как мог бы выглядеть дух этого имения, Цзян Чэн медленно прошёлся по комнатам, переходя из одной в другую по галереям. Это место, заставившее поначалу так сильно волноваться, теперь окутало его своим прохладным спокойствием и равнодушной тонкой печалью. Он ненадолго позабыл обо всём — об адептах, которые наверняка разыскивали его по всей округе, о твари, чья кровь изливалась на траву за стенами поместья, об ордене, в котором его всегда ждали только проблемы, которые нужно решать в одиночку… Он бродил по этому тихому дому, и мысли его точно так же бродили в голове, возвращая Цзян Чэна к тем вещам, о которых он обычно старался не думать. Холодный смех, так не похожий на привычный звонкий хохот. Саньду, тошнотворно легко вонзающийся в тело. Маленькие детские руки, сердито и отчаянно цепляющиеся за его шею. Мягкая улыбка тёплых глаз, предназначенная только ему. «Вы всегда можете рассчитывать на меня, Цзян Ваньинь...». Резко вздрогнув, Цзян Чэн потряс головой, прогоняя наваждение. Нет. Это… Мысли об этом не приведут ни к чему хорошему. Пора возвращаться.— • —
За прошедшие годы Цзян Чэн наведывался в этот дом так часто, как ему это позволяли его обязанности. Из абсолютно ребяческой жадности он не хотел, чтобы о его тайном убежище кто-то знал, поэтому, вернувшись с той ночной охоты несколько лет назад, он не стал расспрашивать об этом в ордене. Вместо этого он дождался подходящего повода и наведался в близлежащую горную деревеньку Удан*. Лично уведомив старосту о том, что докучавшая им тварь сгинула, он отмахнулся от любезностей и благодарностей бедного старика, не ожидавшего визита самого главы клана, и как бы невзначай упомянул об имении, сказав, что наткнулся на него во время охоты и удивился, что оно так далеко и пустует. Староста, так сильно сбитый с толку внезапной сменой темы, поначалу не мог сообразить о чём речь, но его молодой помощник, опасаясь раздражения главы Цзян, резко наклонился и горячо зашептал ему что-то на ухо. Активно покивав в ответ, будто бы что-то припоминая, староста поведал Цзян Чэну, что имение действительно уже давно заброшено и стоит в лесу, никем не тронутое, очень долгие годы. «Когда я вступал в свою должность, там уже никто не жил, а кто были те люди и что с ними случилось уж наверное никто и не знает. Я тут самый старый в Удане, и коли я не знаю, то остальным и подавно неведомо… Прошу главу простить мою неосведомлённость». Махнув рукой на поклоны и извинения так же равнодушно, как и на любезности и благодарность, Цзян Чэн коротко откланялся. Возвращаясь в орден, он вновь задумался об имении в горах и решил как-нибудь ещё раз посетить это место. Смысла в этом не было абсолютно никакого, пользы, кажется, тоже. Но по какой-то смутной причине Цзян Чэну очень хотелось снова очутиться там. Лишь осуществив задуманное он понял, что же так сильно его туда тянуло. Тишина и одиночество. Здесь он переставал быть главой ордена. Он переставал быть устрашающим и грозным Саньду Шэншоу. Он больше не был даже Цзян Ваньинем. Всё, что давило на него, сковывало, отяжеляло — от всего этого он избавлялся по пути сюда. Что-то оставалось ещё там, в Пристани Лотоса, что-то уплывало вместе с течением реки, что-то, как и свои верхние одежды, он бросал в лодке у берега. И, заходя через главные ворота во внутренний двор, где в сгущающихся сумерках уже мелькали мягкими вспышками золота светлячки, он был никем. Просто ничтожный Цзян Чэн. Уставший до мозга костей, до сердцевины золотого ядра, до самого последнего меридиана. Сломленный годами невзгод, в которых до саднящего горла готов был обвинять других, зная в глубине души, что виноват на самом деле лишь он один. Неспособный защитить свою семью, упустивший их всех одного за другим. И слишком трусливый, чтобы притянуть к себе поближе тех, кто ещё остался. Цзян Чэн закрыл ворота и прилепил к ним несколько талисманов, призванных защищать периметр и уведомлять его о попытках проникнуть внутрь. Немного подумав, он добавил на внутреннюю створку ворот талисман, поглощающий звук. Он каждый раз почему-то тянул с этим, но неизменно добавлял его, чтобы никто, проходя мимо, не мог услышать ни звука того, что происходило внутри. Каждый раз он шёл туда с уверенностью, что нужды в этом сегодня не будет, но каждый раз опыт и осторожность побеждали ложную самоуверенность. Кого ты пытаешься обмануть, дурак… Цзян Чэн неспешно прошёл через внутренний двор к дверям, ведущим в то, что с его лёгкой руки стало подобием спальни. Скоро совсем стемнеет. Небрежно бросив меч на кушетку, он стащил с неё тяжёлое покрывало и вынес на веранду, расстелив на дощатом полу. Всё равно ночи здесь не такие уж и холодные. Вернувшись в дом, он присел на корточки у стены и привычным движением подцепил широкую половицу, ныряя рукой в свой небольшой тайник. Достав пыльный глиняный кувшин с вином, он вернул половицу на место и проследовал обратно на веранду. Опустившись на одеяло с тяжёлым вздохом, он смог наконец полностью расслабиться. Вот он и дома. Сверчки звенели в лесу всё громче и радостнее, пока бархатная синева беззвучно окутывала горный лес. Эта ночь была безлунной, и Цзян Чэн, прислонившись спиной к деревянной колонне, лениво наблюдал, как одна за другой загораются звёзды. Вокруг царил благодатный покой, и ему так хотелось раствориться в этом вечере без остатка, позабыв абсолютно обо всём. Если бы только не это чувство, что неприятно плескалось внутри него. Ощутив его особо остро, Цзян Чэн прижал руку к груди, пытаясь унять это ощущение, но облегчение, конечно же, не приходило. Как бы часто он не делал глубокие вздохи, эта тяжесть не отступала. Поморщившись, он сделал несколько глотков вина, с мазохистским удовольствием ощущая, как оно обжигает его горло и пустой желудок. Он не помнит, удалось ли ему сегодня что-то поесть. Значит, опьянеет он быстро. Хоть что-то хорошее. Так он и сидел, неспешно выпивая и считая звёзды. Сбившись на тридцать четвёртой, он фыркнул и рассмеялся. Это занятие помогало ему ни о чём не думать, но глупо пытаться себя обмануть. Здесь нет никого, перед кем ему нужно что-то из себя строить. Если не быть честным здесь, то где вообще? Ещё раз усмехнувшись, Цзян Чэн закрыл глаза и позволил себе наконец погрузиться в те мысли, что он так усиленно гнал от себя. Каждый день. Каждый час. Уже столько лет. Иногда получалось так хорошо, что ему даже начинало казаться, что он смог побороть себя. Но они неизменно возвращались с удвоенной силой, сбивая с ног, ставя на колени и лишая дыхания. И здесь, в этом убежище, которое находилось как далеко от осточертевшей Пристани, в горном лесу, который так напоминал о землях ордена Лань… Здесь у него не было никаких шансов на сопротивление. «... Глава ордена Цзян, от вашего пронзительного взора нигде не скрыться. Но только глупец захочет прятаться от ваших глаз...» «... Цзян Ваньинь, поверьте мне на слово, даже если бы правила моего ордена не запрещали этого, я бы не стал пить. Зрелище совершенно неприглядное, а я бы не хотел позориться. Только не перед вами...» «... У вас такое красное лицо, Цзян Ваньинь, неужели вы заболели? Берегите себя, прошу вас...» «... Я всегда буду ждать тебя в Гусу, Цзян Чэн...» Цзян Чэн закусил губу, словно наяву слыша этот мягкий тихий голос, будто он стоял за его спиной, наклонившись вперёд и обжигая шею горячим дыханием. «Я всегда буду ждать тебя в Гусу, Цзян Чэн». Не открывая глаз, Цзян Чэн на ощупь неуклюже ввалился в дом, оставляя дверь открытой для ночной прохлады. Он не хотел расставаться с видением у себя в голове ни на миг. Повалившись на кушетку, он накрыл свои глаза рукой, погружаясь в полную темноту, и, дрожа от стыда и предвкушения, развязал и отбросил в сторону свой пояс, распахивая второй слой одежд. «Я всегда буду ждать тебя в Гусу, Цзян Чэн». Торопливо развязав тесёмки, он скользнул рукой под ткань, грубо обхватив себя, и судорожно выдохнул. Прохладная рука ощущалась обжигающе ледяной на горячей коже. Смахнув большим пальцем каплю влаги и размазав её по всей длине, он принялся двигать рукой, доставляя себя удовольствие резко, поспешно, отчаянно и стыдливо. Он знал, что его никто не услышит, но всё равно кусал губы, не давая рвущимся с них стонам покинуть комнату и зазвенеть в прохладе ночи. Ему было так хорошо и так больно. Сжав себя ещё сильнее, Цзян Чэн не выдержал и глухо замычал, откинув голову на подушку и выгнувшись в пояснице. Сдавшись, он отнял руку от глаз и вцепился в простыни, пытаясь найти хоть какую-то опору в охватившем его задыхающемся безумии. Затуманенный вином разум услужливо подбрасывал картины такой постыдности, от которой тело полыхало безжалостным огнём. Из темноты появлялись то мягкие губы, которые наверняка сладко улыбаются в поцелуи, то блестящие волосы, которые наверняка такой приятной прохладой ложатся на разгорячённое тело, то длинные пальцы, которые наверняка были бы так сильны и нежны, проникая в… Тихий стон сорвался с губ Цзян Чэна в тот же миг как он представил эти пальцы. Он представил, как они прикасаются к его губам, мягко надавливая, проникая во влажный горячий рот. Как он послушно обхватывает их губами и ласкает языком, желая повторить это вовсе не с пальцами. Как они, блестя от влаги, прижимаются к его входу, мягко проникая внутрь, настойчиво и дразняще раздвигаясь, покидая его лишь чтобы что-то гораздо приятнее заняло их место, заполняя его полностью, глубже, глубже… «Я всегда буду ждать тебя в Гусу, Цзян Чэн». Он резко повернулся набок, пряча лицо в подушку, которая глушила его стоны, толкаясь бёдрами в руку. Снова вызвав воспоминание о горячем тихом голосе и глазах, под взглядом которых плавилась каждая кость его тела, он закусил ткань и, зажмурившись, издал особенно громкий и хриплый стон, изливаясь на простынь. Проведя рукой ещё несколько раз, выжимая из этого оргазма всё, что только можно, Цзян Чэн разомкнул челюсти и устало перекатился на спину. Почувствовав что-то на своём лице, он недовольно провёл по нему пальцами чистой руки. Надо же… Слёзы. Он и не заметил, как начал плакать. Издав нервный смешок, он не смог удержаться и принялся хохотать, издеваясь над собственным жалким положением. Смех этот, впрочем, был безрадостным и вскоре сменился судорожными рыданиями. Да… Пьяные прикосновения к себе в тайном убежище как можно дальше от Пристани Лотоса и постыдные мечты о том, чему никогда не суждено случиться. Это всё, что у тебя осталось, достопочтенный глава. Это всё, чего ты заслуживаешь. И ничего лучше в твоей жалкой жизни уже не будет.— • —
Примечания *Цзян Няньцзу — недолго думая, я окрестила везучего адепта именем, означающим «размышляющий о предках» *Ханьши — дословно «холодная комната», комната главы ордена (источник — «Магистр дьявольского культа» в переводе YouNet Translate) *Заброшенное имение в этой истории — это традиционный китайский дом сыхэюань (сы 四 переводится как четыре, то есть четыре дома, хэ 合 — соединение, союз, юань 院 — двор), представляющий из себя четырёхугольный двор, по периметру которого построены четыре одноэтажных здания с обращёнными внутрь окнами. У данной структуры есть вариации, зависящие от размера имения и богатства проживающей там семьи (источник — anashina.com/siheyuan) *Гуль — неживое существо человеческой природы, обретшее сознание благодаря тёмной энергии, обладающее физическим телом (источник — «Магистр дьявольского культа» в переводе YouNet Translate) *Инби — экран, находящийся за вторыми (в данном случае за первыми и единственными) воротами в сыхэюань, он защищает жилище от посторонних взглядов и злых духов. Почти все ворота и проходы устроены таким образом, что человек практически никогда не видит анфиладу помещений, взгляд постоянно упирается в стену или экран, всё время нужно поворачивать (источник — anashina.com/siheyuan) *Удан (также Уданшань) — небольшой горный хребет в провинции Хубэй, где и находится Юньмэн, поэтому я и решила позаимствовать это название Я также взяла на себя смелость раздобыть несколько фотокарточек местности, в которой происходят описываемые события. Озеро в провинции Хубэй (окрестности Пристани Лотоса) — https://www.chinadaily.com.cn/travel/2016-06/22/content_25805262_3.htm Даосские храмы в горах Уданшань — http://hiddenchina.org/blog/udanshan-volshebstvo-daosskih-gor Сыхэюань и его вариации — http://russian.cri.cn/travel/picVideo/395/20190820/335925.html