***
Сон, на самом деле, не так уж плох. Вы знали? Сон — это ещё не до конца изученное учёными явление. Но мне нравится сон: ты просто лежишь в кровати под тёплым одеялом, тебе снятся картинки, которые выдаёт твой мозг, и не тратишь свою жизнь и здоровье на что-то очень бессмысленное. Ты не мёртвый, но в тоже время и не живой, приятное промежуточное состояние, после которого тебе либо хорошо, либо плохо. Пятница мой любимый день недели. Нет, не потому что по пятница — это последний рабочий день. В пятницу мы устраивали с ней нечто вроде закрытой вечеринки: вино, шампанское, наркотики и безумный секс. Я неожиданно резко проснулся этой ночью, ночью с пятницы на субботу, от кошмара. Я толком-то не мог разобрать, что мне снится, перед закрытыми глазами была лишь чёрная, неясная масса, которая шевелилась и наступала очень быстро, словно осьминог, охватывая своими щупальцами всё бренное тело, залезая в рот и уши, выдавливая глаза. Я испугался. Она лежит рядом: спящая и голая, укрытая лишь одной простынёй. Да, возможно, я мечтал о такой жизни: хорошая девушка, своя квартира. Однако в моей «идеальной жизни» не было место наркотикам. Ими я пытался спастись от кошмаров, но сделал всё только хуже. Я встал с кровати и чуть не споткнулся о пустую бутылку вина около моих ног. Пнув её в сторону, я прошел в ванную. «И разве этого ты хотел? Ты обещал держать себя в руках, но сорвался через неделю! Ничтожество!» — мысли проносились вихрем в голове, пока я молча разглядывал себя в зеркало при слишком ярком свете. Сейчас я вижу напротив себя виновника всех проблем: худой, костлявый мальчик с кубиками пресса на животе и алеющими засосами на выпирающих ключицах, с вверх стоящими белыми волосами, большими губами и глазами. Когда-то это жило. А сейчас существует. Я действительно обещал себе больше не принимать. В тот вечер что-то переломилось во мне, после очередной передозировки я был на краю, между жизнью и смертью. И твёрдо решил: хватит наркотиков в моей жизни. Я держался, честно, держался целую неделю. Пожалуй, это была самая трезвая неделя за последние полгода. И в какой-то момент всё закрутилось, закрутилось слишком быстро, и вот, я уже лежу на полу своей прихожей, обдолбанный и курящий сигарету. «Жалкий. Ты ничего не можешь». Хотелось разбить это проклятое зеркало, порезать руки, тело, вены, но разбить его, кинуть на пол со всей силы, прыгать на осколках босиком, потому что именно зеркало показывало насколько я жалкий. Да, именно жалкий, — такой маленький, крошечный, никчёмный, тот, кто даже со своей жизнью разобраться не может, не может оставить вредные привычки в прошлом и начать жизнь с чистого листа. Тот, кто не воспринимает реальность как должное и постоянно плавает среди облаков, находится на вершине экстаза, а после с грохотом падает вниз. Да, это я. Хотелось нормальной жизни. Даже обычные будние дни: сон-утро-работа-дом-сон. «Я должен был держать себя в руках. Должен был». Я знал, что так дальше продолжать не стоит, нужно взять быка за рога и повернуть Судьбу и Карму лицом к себе, перед этим больно ударив их под зад. Но мне это… Нравилось? Нравилось идти на поводу собственных желаний, нравилось осознавать, что изнутри моё тело гниёт. Оно разрушается, медленно и верно, по кирпичикам, и в один момент оно разрушится полностью, как старый снесённый дом. Я вернулся в кровать. В темноте можно быть собой. Даже самая популярная девочка школы по ночам может реветь в подушку, даже неудачник может быть в темноте Суперменом. Брутальный бизнесмен, обычная продавщица, одинокий грузчик или злая учительница: темнота поглотит их всех. Их всех и их мысли, страхи, истерики, панические атаки, догадки. Буквально всё. Темнота как большой чёрный клубок ниток: чем больше людей отдаются темноте, тем больше становится этот клубок толстых нитей, сотканный из людей, людской грязи, лжи, чёрствой корочки человеческой души, их спонтанными, тревожными мыслями и привычками. В темноте я иногда представляю, что лежу в гробу. Обычно я ложусь ровно, складываю руки на груди, чтобы кончики правой руки доставали левое плечо и наоборот. Честно, мне так проще уснуть. Представить, что ты мёртв.***
Грязно-зелёные стены смешались с тенями от деревьев на улице. В этом рисунке я разглядел какого-то монстра с большими когтями и зубами. Неожиданно этот монстр погнался за мной. Я побежал. Спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, я бежал по тёмному коридору куда-то вперёд, лишь бы не слышать щёлканье его саблезубых клыков и не ощутить, как его когти разрывают кожу на моей спине и ногах. Тупик. Я стучал по кирпичной стене руками, разбивая костяшки в кровь, пинал ногами и бился головой, но, к сожалению, это не проход на платформу 9¾. — От себя не убежишь, Ремингтон, — Нечто подобралось ко мне, так близко, я даже чувствовал это зловонное дыхание, которое успело прожечь мне слизистую носа. — Посмотри на меня. Я — это ты. Ты в душе. — Смирись и не убегай. Прими себя и свою судьбу. Тебе пора.***
Я подскочил на кровати. Сердце билось в ушах, и, кажется, во всем теле, руки дрожали хорошо знакомой дрожью. Я взглянул на время, — часы на стене показывали около полудня. Откинув одеяло, я босиком прошлёпал на кухню, где выпил стакан воды. Её в квартире не было. Это я понял, как только взглянул на пустующее место в кровати. Да, можно было бы предположить, что она, к примеру, готовит завтрак или стоит ванной и расчесывает свои длинные каштановые волосы, но нет, она покинула мою квартиру около часа назад, даже не удосужившись разбудить меня или хотя бы оставить записку! Умывшись и наскоро пожарив бекон с яичницей, я стал думать, чем заняться сегодня, отправляя кусочек за кусочком в рот. Вдруг зазвонил звонок. Я сам выбирал, какой звонок поставить, поэтому сейчас в прихожей было слышно, как райские птицы разливаются звонкой трелью. Я хмыкнул. Почесав голую грудь, я вялой походкой пошёл открывать дверь. Какого же было моё удивление, когда на пороге стояла она, зажимая в руке два билета. — Что это? — я скептически выгнул бровь, сложив руки на груди. — Билеты на балет! — радостно воскликнула она, кидаясь мне на шею. — Какой нахрен балет? — недоумённо вскричал я. — Сегодня в семь. Не опаздывай, дорогой, — она пару раз ласково хлопнула меня по щеке, прикрепила билеты на пустующий холодильник с помощью магнита и удалилась в нашу комнату. Сказать, что я офигел, — ничего не сказать. Балет? Она издевается? Какой ещё балет? Я в жизни не был в подобных местах! Да и где она вообще достала эти проклятые билеты? Хотя, с одной стороны, планов на день у меня было, ну, может засел бы перед ноутбуком в просмотре очередного сериала. Да и кто ходит на балет в субботу? — Ты уверена что именно сегодня? — с сомнением спросил я у неё, доедая остышую яичницу. — Не веришь, так посмотри билеты. Там сегодняшняя дата и время, — просто пожала она плечами, выходя из ванной и заматывая волосы в полотенце. Она села напротив меня за столом: — Только обещай, что туда мы пойдём нормальными, — с нажимом проговорила она. — Я и не собирался, — фыркнул я, составлял посуду в раковину. Лучше бы эта девочка улетела на Луну на депрессантах. Я знаю, что долгое время она боролась с депрессией, этот майский цветок пытался выжить, а потом в её жизни появился я. Даже не знаю, в какую сторону я развернул ситуацию для неё: вроде как наркотики — это плохо, но и от постоянных панических атак и ночных кошмаров она не мучается. Что не скажешь обо мне. Последующие несколько часов я был кем-то вроде жюри, что оценивал её наряды. Однако, как мужчина, я ни черта не разбирался в женской одежде, поэтому на каждый комплект на вечер одобрительно кивал, а она дулась, но шла переодеваться дальше. В итоге она выбрала синее блестящее платье до пола с разрезом для ноги (откуда у неё вообще такое платье?) и, довольная своим выбором, решила пойти укладывать волосы. Когда же дело дошло до меня, то я просто выудил первые попавшиеся вещи из шкафа, коими были чёрные обтягивающие джинсы, белая майка и что-то наподобие мундира с тысячами застёжек и ремешков. Мне нравилось одеваться по-панковски, ловить эти неодобрительные взгляды прохожих на улице, но зато гордо вышагивать по тротуару, зная, что ты не похож на всех остальных «серых» людей, которых, как на перебой, делали на одном заводе и доставляли в страну. Ты словно выбившийся из строя солдат. Да, за непослушание тебе будет и наказание, но зато ты сможешь почувствовать свободу движений, то ощущение, когда тебе никто не диктует правила и не говорит, как поступать. Думаю, именно из-за моей свободолюбивости мой гардероб больше смахивал на быстро ограбленный бутик одежды: все собрано из разных отделов и все мятое. Но это ничего. Оставив такой набор из вещей, я, покопавшись в ящиках белого комода, выудил из её косметички подводку для глаз и чёрную тушь. Да, да, «Нормальные парни не красяться!» — скажете вы. «А не пойти ли вам нахуй?» — отвечу я. Всем вокруг серьёзно не всё равно кто и как выглядит? Сколько раз я не выходил на улицу накрашенным, то всегда прилетали замечания по поводу «неподабающего и вызывающего внешнего вида». Причём это говорил именно сорокалетний мужик-неудачник с пивным животом, который до сих пор живёт с мамой, или старушка с пятнадцатью кошками. Люди сами вгоняют себя в рамки, ставят перед собой приоритеты. Они слишком упрямы, чтобы перешагнуть через установленные временем стереотипы и признать, что время, как и всё вокруг, как и человечество, меняется. Что-то уходит, что-то приходить, а некоторые вещи остаются навсегда. Но разве этот мужик и старушка понимают это? Для них существует только тот мир, в котором они живут, который они построили в течение всей сознательной жизни. Не спорю, так людям комфортнее находиться в социуме, но и ограничиваться на этом не стоит, ведь в мире есть столько всего нового и неизведанного, чтобы можно было достаточно расширить свой кругозор. В общем, думая над всем этим, я как можно аккуратнее красил глаза, когда позади услышал возмущённые шаги моей девушки. — Я тебе говорила не брать мою косметику! — Я в последний раз, — улыбнувшись ей, ответил я. — Ты и в прошлый раз так говорил! — она быстро подошла ко мне, крепко схватила за подбородок и повернула лицом к себе. Выхватив из моих рук подводку, она привычным движением подкрасила то, что я не успел. — Неровно бы выглядело, — закатила она глаза и отошла к приготовленному платью. Я заметил на её губах полуулыбку. Надеюсь, она не догадывается о моих мыслях на её счёт. Иначе придётся многое объяснять, и мы попадём в крайне неловкую ситуацию. Я привык к своей размеренной жизни, в которой есть лишь она и наркотики. В этом году я закончил последний курс университета и больше не заботился об учёбе. Теперь нужно думать о работе. Я старался не вникать в это, но мысли каким-то образом прокрадывались в мой мозг, неприятно щекоча его. Если пойти работать, то только туда, куда ты будешь ходить с радостью. А то выйдет как с Артуром Флеком. Перспектива загреметь в психушку мне ой как не нравится. Но, чтобы найти хорошую работу, нужно ведь определиться со специальностью. А я просиживаю все эти дни после выпуска дома, в компании наркотиков и не особо радужных мыслей. Мне не хотелось идти работать; скорее, хотелось иметь полную свободу действий: путешествовать по миру, открывать для себя что-то новое, радоваться незначительным мелочам, заводить новые знакомства; просыпаться по утру, брать с собой крепкий кофе, садиться на подоконник с книжкой в руках, а за окном — Эйфелева башня, или Нотр-Дам-де-Пари, или Биг Бен. Хотя, даже обычный живописный пейзаж будет хорош в такой мечте. Однако не все твои планы на будущее сбываются. Вырастая, ты узнаёшь всю жестокость этого холодного мира, ты буквально видишь, как все твои планы рассыпаются по кусочкам, как мечты вдребезги разбиваются о серые лужи на асфальте, на которые ты будешь наступать, пока спешишь на нелюбимую работу. Ты будешь медленно растворяться в такой повседневной и скучной жизни с кучей обязательств, редко вспоминая, что когда-то ты был ярким и жизнерадостным ребёнком, который хотел стать космонавтом и очутиться на другой планете, что когда-то у тебя были весёлые и добрые мечты, в воплощение которых ты верил. Ты будешь это вспоминать сидя на старом диване в своей неубранной квартире, сжимая в руках банку пива, одним ухом ловя новости про ухудшение экономики в стране, а другим детский плач и ругань жены. Нет, ни к такому я стремлюсь, совсем ни к такому. Мы все можем стать чем-то большим, чем просто букашки в этой огромной вселенной. И начинать нужно прямо сейчас. Да даже с этой квартирки, где живу я и моя девушка. Можно было бы продать квартиру, а на полученные деньги уехать жить в Австралию, Амстердам или Францию. Однако на данный момент мы собирались на этот чёртов балет, и ни о каком спонтанном переезде речи и не было. Натягивая чёрные лакированные туфли на ноги, я засунул в карман брюк сигарету с травой. Ну, так, на всякий случай. Сидя в такси, я еле сдерживался, чтобы не прихлопнуть этого таксиста-полудурка, который травил свои идиотские шутки и не понимал открытых намёков замолчать. Как можно громче хлопнув дверью, мы вошли в здание. Если снаружи это было большое белое здание, которое обычно неучи, ничего не понимающие в искусстве и эстетике, вроде меня, проходили мимо, то внутри это было схоже с царскими палатами: большие двери поддерживали две огромные колонны, которые были украшены золотым рисунком; в потолке, который, казалось, был выше небоскрёбов Лас-Вегаса и вообще всего неба, висела яркая люстра, которая в свете многочисленных лампочек блестела и переливалась; стены, обшитые приятным бархатом, на полу — дорогущий тёмный ламинат, повсюду, под цвет рисунка на колонах, кадки с диковиными цветами. В общем, дворец. Хотя, думаю, именно таким должно быть это здание. Я сразу же поморщился, когда достиг середины большого зала: вокруг сновали люди в дорогих смокингах и пышных тяжёлых платьях, они сверкали различными украшениями на руках, шее и ушах, которые стояли, наверняка целое состояние. По залу расхаживали важные официанты, которые, на моё удивление, на подносах носили оружие. Почтенные дамы с уложенными причёсками и высокостатные мужчины в цилиндрах подходили к таким «официантам», которые бродили по залу с очень важным видом, брали пистолет в руки, приставляли к виску и чуть откидывали голову назад, будто пуля только что разорвала им височную кость, и после этого мини-представления заливисто смеялись, оглядывая всех тех, кто остановился взглянуть на это жалкое зрелище, ожидая такого же смеха. Лицемерные и двуличные твари. Никак их по-другому не назовёшь. Пришли на это представление только чтобы показать, что они разбираются в таких высоких вещах, хотя большая половина уж точно совершенно ничего не смыслило в этом искусстве. Да, я тоже причисляюсь к этому большинству. Они одевают свои самые лучшие вещи в дорогом гардеробе, навешают на себя золотых украшений, будто являлись витриной ювелирного магазина, и после ходят и улыбаются людям, которых впервые видят, мол, смотрите, я тоже здесь, я тоже сливки общества! Они натягивают маску на свое потрёпанное жизнью лицо, чтобы не показывать всю бедность внутреннего мира, свой маленький кругозор, скрывая свои проблемы. Строят из себя высокопоставленных лиц, смотрят на всех свысока. Впрочем, именно я и относился к этим «отродьям», на которых смотрят свысока. Мимо кого бы я не проходил, то обязательно получал взгляд негодования и укора. «Пожалуйста, выпроводите этого мальчика отсюда, он заблудился, это место не для таких, как он». Да пошли вы все нахуй, ясно? Перед тем, как зайти в зал, где будет проходить представление, я отпросился у неё в туалет. Она сдержанно кивнула и, показав билет контролёру, пошла занимать наши места. Возможно, такие детали не важны, но уборная в этом заведении была размером с мою двухкомнатную квартиру. Убедившись, что в туалете, кроме меня, никого не было, я быстро достал заранее припрятанную сигарету и зажигалку из левого носка (я всегда её там ношу), я затянулся, довольно закатывая глаза. Да, я имбецил. Да, я ужасен. Но я не могу по-другому. Вены начинали ныть, кровь, казалось мне, текла слишком медленно по артериям, в голове шумело, перед глазами прыгали бордовый и золотой цвета, и единственный способ было затянуться травой. Ненавижу себя. Умывшись, чтобы выглядеть более менее сносно, я, опуская глаза, одним из последних зашёл в зал, предварительно предоставив билет контролёру. Быстро отыскав нужный ряд, я присоединился к ней. Она сегодня была очень красива, это я понимал даже с помутнённым разумом. Свет выключился. Люстра, просто огромная люстра в несколько «этажей» со множеством красивых хрустальных украшений и тянущиеся от неё среднего размера плоские светильники медленно погасли, погружая зал в полумрак. Зрители возбуждённо зашептались, но как только заиграли первые аккорды классической музыки, все разом стихли. Я даже не знал, что за балет сегодня показывают в этом богатом здании, куда обычно собираются все «высшие». Ну, или те, кто хочет казаться ими. Честно, я никогда не понимал этого разделения людей на слои общества. Неужели человечество, эволюционируя множество и множество лет, шло именно к этому? Разве актуальная тема современного мира не равноправие людей? Бедный? Богатый? Красивый? Умный? Глупый? Больной? Мужчина? Женщина? Все люди, какими бы они не были, равны в этом мире. В этом и есть главная затея: собрать самых разных людей в единую общину, где они будут сотрудничать и помогать другу, не тыча пальцем друг в друга со словами: «Ты урод, я не буду тебе помогать!», «Ты парень, значит и сам справишься!» Есть люди, которые живут стереотипами прошлого века. Однако мир каждый день продвигается вперёд, и мне кажется, что люди тоже должны хотя бы немного, но поспевать за ним, как говориться, шагать в ногу со временем. Иначе мы все начнём эволюционировать, но в обратную сторону. И почему мне приходят такие мысли, когда я обкуренный? Я даже не смотрел на сцену; уперев тупой взгляд в сиденье впереди сидящего старика в цилиндре, я думал, думал, думал, и мне было так хорошо и так больно от этого. Я будто бы размяк в этом бархатном сиденье, стал, как хлопья, долго пролежавшие в молоке. Хорошо, что хоть никто не видел моих глаз. Когда она потянула меня за рукав, я неожиданно поднял голову: на сцене танцевали три девушки в белых пуантах и чёрных пачках. Они маленькими шагами шли по кругу, в их руках были пистолеты, скорее всего те, что на показ выставляли в фойе перед началом представления. Музыка, — задумчивая, медленная, напряжённая, опасная, —разливалась по залу, доходя до балконов, до той самой огромной люстры, а девушки в чёрных нарядах всё кружились, наставляя друг на друга пистолеты. В зале раздался неожиданных грохот, — это музыкальное сопровождение изобразило звук стрельбы, — и одновременно девушки повалились на пол. Я не мог подобрать мыслей к этому фрагменту, они кое-как ползли внутри, обволакивая мозг, наркотик мешал мне нормально думать после того, как вступил в полную силу. Я начал тихо посмеиваться, она неодобряюще глядела на меня. Я остановил взгляд на ней: синий ей очень шёл, особенно к её каштановым волосам, которые она так умело уложила в незамысловатую причёску; а глаза, — два прекрасных карих омута, словно вижу своё отражение в стакане с мокко из «Старбакс». Сейчас мне резко стало стыдно за свои мысли о ней. Она прекрасная. Почему я раньше этого не понимал? Вдруг мне захотелось петь. Когда-то я занимался музыкой, да, я пел, и мне это нравилось. Однако именно это стало полнейшим разрывом связей с семьёй. Им не нравилось, что их сын пел. Не мужское это дело. Наверное, с тех пор я этим не занимаюсь, это заставляло неприятные воспоминания крутиться в голове. Но речь сейчас не об этом. Мне снова захотелось петь, я буквально был готов прямо сейчас встать и спеть балладу о любви к ней, ведь она просто замечательная, самая-самая. Как я мог устать от неё? Как я мог думать о ней, как о мелкой неприятности? Я вскочил с места. Глупая, до ужаса идиотская улыбка озарила моё лицо, когда я вышел в проход между рядами и торопливо стал спускаться вниз, пробираясь к сцене. Спиной я ощущал на себе недовольные и вопросительные взгляды. Об этом поступке я долго жалел. Очень долго. Но тогда в моей голове была дурь, также, как и в крови, и желания опять взяли надо мной вверх, и в тот момент я знал только две вещи: первое, — я хочу сказать ей, как сильно я её люблю, и второе, — я опять предамся темноте. Как-то слишком легко взобравшись на сцену по большим ступенькам по бокам, я тут же с улыбкой оглядел зал, откуда стали слышны возмущённые вздохи. Я оглядел сцену, но микрофона не нашлось. Тогда я, быстро пошарившись за кулисами, нашёл его и, слишком радостной для нормального человека походкой, вышел на середину сцены, прерывая представление, останавливая танец мужчин в смешных белых колготках. — Почтенные дамы и господа, — залепетающим языком начал я. — Я бы хотел признаться в кое чём, — я загадочно окинул взглядом весь зал, задержав его на моей девушке. Она сидела и махала руками, как бы говоря прекратить этот цирк. — Я бы хотел сказать, что влюблён. Бесповоротно и по уши влюблён в одну прекрасную, самую лучшую на свете девушку. Да, она сейчас в этом зале! — неожиданно высоко воскликнул я, указывая свободной от микрофона рукой на неё. Меня не волновало, что она сидела вся красная, будто обмазалась помидором, и вот-вот готова была заплакать. Это было видно даже в темноте зала, даже когда на сцене светили ослепительно-яркие прожекторы. — Вы знали, какая она удивительная? Я уверен, вы никогда не встретите такую. Потому что я забрал её себе! Господи, какой я придурок. Из зала, когда общее оцепенение от моего поступка спало, послышались возмущённые выкрики: «Вызовите охрану!», «Да он пьян!», «Уберите его со сцены!» Свет в зале быстро включился. На сцену высыпались, как я понял, балетмейстер и охрана. Я успел лишь раскрыть рот, чтобы продолжить свой влюблённый монолог, как меня больно скрутили и, когда я начал вырываться из сильных рук, меня пару раз ударили, так, для послушания. Я не видел её красивых заплаканных глаз, крепко сжатых кулаков, подрагивающую губу и взгляд, полный ненависти.***
Постель была пуста. Я совершенно один. Возможно, это и было той точкой отсчёта, с которой я начал принимать. Перевернувшись на другой бок, я беспокойно что-то пробормотал, зарываясь пальцами в белые волосы. Сквозь сон я ощутил, как что-то склизкое касается моей щеки. Сначала мне показалось, что это кот. Такой толстый и рыжий, с янтарными глазами. А потом я резко подскочил на кровати, вспомнив, что у меня нет кота, да и вряд ли его хвост может быть таким противным. Рядом со мной, на её месте, на её подушке лежало ЭТО. Я даже не знаю как описать увиденное, — скорее, как большой сгусток тины и чёрных соплей, с длинными, как палочки для суши, пальцами и тонкими спутавшимися волосами, что спадали на сросшиеся глазницы. — Реми, — знакомым голосом прошептало оно. Я с ужасом заметил, что во рту не было зубов, а губы высохли и стали очень похожие на старушечьи. — Реми, — повторило это. Я, желая убраться отсюда, оттолкнулся от неё ногой, почувствовав, как пальцы проходят сквозь жидко-твёрдое тело, и кубарем упал с кровати, сильно ударившись выгнувшимся позвоночником. — Реми, посмотри, что ты со мной сделал, — тихо прошептало оно таким родным голосом. — Это все ты. Ты — угроза этому миру. Ты ведь знаешь, что тебе пора? — спутавшиеся волосы, больше похожие на сгнившие травинки, качнулись, хотя сквозняка в квартире не было. Я понял, кто передо мной. Среди этой вонючей субстанции, что покрывало прогнившее тело, лишь издалека угадывались её очертания. Я раскрыл рот от ужаса. Крик застрял где-то посередине, я задыхался, я слышал свои хрипы, но лишь со стороны. Перед тем, как полностью отключиться и резко подскочить на кровати, я увидел её печальное лицо с дорожками слёз на щеках. Я обещал держать себя в руках ради неё, ради себя, но я слишлом слаб и ничтожен, чтобы противостоять самому себе.