Танцуй на рояле, сжигай сердца и мосты

      Каждый стремится к высшему в зависимости от своего положения. Полный стремится похудеть, а худой — быть ещё худее; богатый стать богаче в сто раз, бедный — заработать на еду и новую обувь; умный стремится получить новые знания, глупый же — понять простые вещи.       И это похвально. Люди, если они не страдают чересчур завышенной самооценкой и социопатией, стремятся изменить свою жизнь в лучшую сторону, стать лучше для себя, они стараются для кого-то. Я же, оказавшись на дне иду якорем ещё ниже.       Словно какой-то среднестатистический подросток, который слушает депрессивную музыку и пялит в потолок вместо того, чтобы взяться за учебник — вот как я сейчас себя чувствую. Будто продолжение бесконечного дня, дурацкий день сурка, которого в детстве я боялся, а сейчас кошмары происходили наяву.       Знаете кто мой ангел хранитель? Полнейший мудила       Да, я не верующий, но когда страх и злость граничат с вечным отчаянием, прибегнешь и не к такому.       Я чувствую себя безумным; даже не смотря в зеркало можно представить, какой у меня болезненно-дикий вид, как белые сальные волосы больше не стоят торчком, а свисают и падают на глаза, что я, конечно, же игнорирую. Ноги вместе с мозгом иногда немеют или даже атрофируются, и, я выпадаю из реальности: может на минуту, может на час, а может даже на несколько дней.       Револьвер маняще поблёскивал на подоконнике, через жалюзи которого проникали солнечные лучи, что, почему-то, у меня ассоциировалось с лепестками подсолнуха. Дождя не было уже несколько дней, об этом я узнал, когда реквием капель затих однажды ночью, когда я покрасневшими и воспалёнными глазами лежал на кровати, сложив руки на груди так, как складывают покойнику в гробу. Не хотелось прибегать к более радикальным мерам, хотелось просто сгнить на этой кровати, до полного омертвения моего идиотского тела.       «Умри, но не сейчас». А когда? Когда мир сгниет и превратится в кусок сырых осенних листьев, когда пальцы солнца последний раз коснуться Земли и за известные восемь минут человечество поймёт, что самые большие часы заправляли всем в мире? Нет? Когда?       Моя исповедь не была услышала, и, я снова мучаюсь от кошмаров наяву потому, что не сплю уже целую вечность.       Как древний, забытый в бескрайнем космосе океана кит, который еле передвигает своим раненным хвостом, из последних сил выбивая для себя жалкие крупицы сознания в этом мире.       Что от меня хотят услышать? Что я жалкий подонок в этом истекающем кровью мире? Что я падаю с вершины белоснежной скалы, похожей на торт мистера Кела на день рождения?       Ещё один день, проведенный в одиночестве. Я даже не слежу за временем, отмеряя сутки разве что по тому, сколько раз протикают руки-стрелки часов, которые когда-нибудь обвиснут в этой пустой квартире.       В эту ночь мне предначертано умереть, даже голоса, даже ангелы напевают об этом, даже бизоны громогласно трубят об этом в рог изобилия несчастных путешественников бед.       «Я тону, умоляю, спаси меня» — я бы кричал ей, и она бы тут же побежала на помощь, ведь на том месте, где у меня находится белый песок, у неё жизненонеобходимый, важный орган, истинного названия которого я боюсь.       До подросткового возраста, — до того момента, когда начинается новая глава в жизни, когда ты вешаешь плакаты любимых групп и пытаешься найти себя, — ты абсолютно уверен, что окружён самыми честными, любящими и близкими людьми. Но в какой-то момент ты перестаёшь радоваться летним каникулам, друзья предают, родители ссорятся и срываются на тебе и ты перестаёшь радоваться возвращению домой, боясь ступить на порог своей комнаты, где ты переживаешь не лучшие ночи своей жизни. Ты подмечаешь мелкие вещи, как игнорирование твоих просьб, слов и тебя в целом, музыка, под которую ты раньше создавал разгром в комнате, становится грустной даже несмотря на весёлый мотив. Ощущение пустоты и ненужности включается и постоянно тебя сопровождает вне зависимости от ситуации, тебе кажется, что для всех ты обуза и доставляет неприятности и проблемы, и от этого внутри так тоскливо. Ты теряешь то, ради чего жил раньше, теряешь себя, натягивая радостную улыбку. Думаешь, что в будущем ты окажешься, в какой-нибудь трущобе, так и не добившись своих мечтаний и целей. С этого всё и начинается.       И сейчас мне хочется завыть от этой оглушающей тишины. Надеюсь, в какой-нибудь другой жизни я буду мстить всем своим обидчикам, срезать им лица и выдергивать ногти и зубы.       Возможно, в какой-то момент тебе покажется, что всё хорошо, но глубоко в душе ты понимаешь, что все идёт ко дну. Избито, но это именно так.       Ты пытаешься рассказать всё, поделиться своими переживаниями, но не можешь произнести ни одного толкового слова, слишком много мыслей. И люди так и уходят, не выслушав, потому что слишком нетерпеливы и без толерантны к остальным.       Если раньше я думал, что нужно быть лояльнее к людям, то сейчас я ненавижу абсолютно всех.       Я борюсь в своих собственных грёзах. Лежать и пялиться в потолок и мечтать о лучшей жизни, представлять, как я бегаю в поле пшеницы, или загораю на пляже недалеко расположенной от деревни речки, или как зажигаю звезды для любимого человека, ловлю их вместе со сверчками в банку и ставлю на полку, чтобы вместе потом наблюдать и улыбаться.       Приходя в реальность, я сомневаюсь, что моя жизнь может быть настолько плоха; неужели я действительно нахожусь здесь? Может, я просто лежу в коме, или вижу дурной сон, из которого не могу выбраться.       А как поживает она? Забыла такого человека как я или сожалеет о проделанном? Как бы хотелось снова оказаться в её тёплых объятиях. Но она даже не взяла трубку. В предсмертной записке всё написано, я надеюсь, она её прочтёт.       Вроде бы весёлая и занимательная песенка моей жизни уже спета, однако финальный аккорд всё тянется и тянется, медленно протягивая за собой мелодичную дорогу в Ад. И после того, как мои глаза закроются навеки, я буду идти по звуку этого задорного аккорда, который совершенно не подходил к моей жизни.       Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Разве? Почему со мной это не работает? Я бы хотел видеть всю свою жизнь со стороны, взглянуть на всё то, что я сделал и на то, на что не смог решится, чего полезного я совершил и скольких людей я обидел; увидеть всё это и вновь почувствовать эту обжигающе-убивающую боль.       Когда ты понимаешь что заслуживаешь эту боль, тебе не становится так больно.       Прожигаю свою молодость, танцуя на пепелище собственных мечт. Если бы я смог состариться и стать тем вечно брюжащим стариком в огромном пенсе, который по субботам играл бы в шахматы на площади небольшого провинциального городка с другими такими же противно ворчащими стариками, я бы, возможно, думал о том, каким придурком я был в свои лучшие годы. Ведь когда в старческих глазах погасает этот молодой огонёк жизни, лицо испещряется тысячи морщин, а кожа высыхает, то ты вдруг понимаешь, что время нещадно и неблагосклонно ни к кому; он быстро ускользает через пальцы, заставляя только наблюдая за этим, оно забирает твою молодость, но помогает похоронить твои цели и мечты, оправдывая это своим преклонным возрастом.       Всего этого не будет. Мне суждено остаться навсегда молодым.       Я мог бы стать кем-то значимым в этом мире, однако расплывусь пеной по берегу бирюзово-красного от заката моря, бесчуственно ударясь о перламутровые ракушки, смывая и унося всё дальше забытые веточки сирени или мелкие камушки, оглаживая их острые бока. А может разлечусь пеплом по ветру и окажусь на Луне, оставаясь там всё такими же незначительными крупицами, как и при жизни. Во всяком случае, я точно не встречу художника, который полюбит меня и нарисует свой лучший портрет, для которого я буду позировать.       Руки сами потянулись к нужному предмету, пальцы крепко сжали холодную сталь ручки, указательный лёг на курок, так плавно и мягко, словно был создан специально для этой важной и, буквально через секунду, оглушительно-громкой миссии.       Я еле сел на месте, позвоночник словно стал желе и отказывался держать тело.       Я даже не стал открывать глаза. А зачем? Мне осточертело видеть эти стены.       По телу прошёлся табун огромных мурашек, когда я виском ощутил холодное дуло револьвера, что постепенно начинало теплеть.       Всего лишь одно движение. И все мучения закончатся.       Сбегаю от проблем, как последний трус. Ну и пусть. Руки слишком безвольны, чтобы поставить цепи на место, чтобы отработанный механизм снова заработал.       Я сильнее зажмурил глаза, морально готовя себя к боли. Хотя, это чувство слишком знакомо, меня словно мариновали в нём всю жизнь.       Дрожь. Предвкушение. Нажатие. Выстрел. Я разрисовал стену кровью и мозгами.

***

      На следующее утро все газеты и утренние выпуски новостей по нескольку раз говорили о «громком» самоубийстве молодого парня в собственной квартире, который выстрелил себе в висок. В это же утро труп увезли на экспертизу, а после в морг, в квартире умершего проводилось расследование, а глупые соседи давали показания, приплетая к никому неизвестной действительности всё новые, лживые подробности.       Никто не называл имён. Никто не плакал на похоронах. Все говорили, каким замечательным человеком он был, каждый человек, стоя на этом дураком кладбище, врал в лицо покойнику, строя гримасу величайшего сочувствия во вселенной и говоря эти неправдивые слова скорьби. На самом деле половина пришедших даже не знали его.       Всё эти показушные представления печали и горя, цирк уродов, которые развлекали сами себя, или же клоуны, которых оставили, случайно забыли. Пора им выдавать цветные парики и красные носы.       А там, три метра под землёй, лежал в белоснежно-ванильном костюме, Ремингтон Кропп, который бы разозлился и рассмеялся всем тем людям, что стоят на поверхности, однако его губ больше не тронет улыбка, а глаза не прольют слёз, его руки сложены на груди, как он всегда и хотел.