Часть 1
28 июня 2020 г. в 02:50
Джон плещет в лицо холодной водой и тяжело опирается на металлическую раковину. Болит сразу всё.
Он поднимает глаза на своё отражение. Из-за слишком ярких флуоресцентных ламп вид у него ещё бледнее и истощённее, чем обычно. Под левым глазом наливаются цветом синяки, губа разбита. Радужки по-прежнему бесцветные от Блажи, хоть сквозь белизну уже начинает проглядывать привычный голубой, да и зрачки выглядят получше. Он осторожно трогает губу — похоже, кровь остановилась. Это же хороший знак?
В тщетных попытках совладать с бурлящим животом, а заодно вымыть из него Блажь, он глотает воду из-под крана. Поспать бы пару часов и, может, тошнота пройдёт и голова кружиться перестанет. Пара часов сна — и грешники вернутся в свою отвратительную норму. Все, включая Салагу. Вот когда всё действительно станет хуже некуда. А ему надо быть в форме к этому моменту. Найти себе чашку кофе, приготовиться спорить до хрипоты. На верующих, или тем более на Верных сейчас нельзя полагаться, сейчас они его не защитят. Единственное оружие, доступное для самообороны на данный момент — слова, его красноречие.
Джон вытирает лицо полотенцем, висящим у раковины, и возвращается обратно в общежитие. Большинство грешников заняли койки, растянувшись на них, а те, кому не хватило места, расселись у стены. Кто-то — возможно, Бёрк, — смог успокоить Ника Рая, завернуть его в одеяло и усадить между гадкими братьями Драбмен. Все трое никак не реагировали на происходящее вокруг.
Грэйс Армстронг выглядит так, будто вот-вот потеряет сознание, но упрямо подпирает стену рядом с дверью, явно вознамерившись играть роль защитницы для остальных грешников. На другом конце комнаты стоит свободный стул, но она, похоже, цепляется за тактическое преимущество в виде эффекта неожиданности.
Это не имеет никакого смысла: Иосиф распорядился оказать грешникам радушный приём, и так оно и будет. Но раз паранойя Грэйс отвлекает её от Джона, он только рад. Он теперь бесполезен. И не преминет извлечь выгоду из любого обстоятельства, которое позволит не настроить грешников против себя. Теперь они заперты вместе и Джону некуда бежать, если обстановка накалится. Грэйс бросает быстрый взгляд на Джона, а потом опускает глаза в пол, явно удваивая усилия по своему дежурству.
Хадсон без сознания — то ли от усталости, то ли из-за лекарств. Джон бы не удивился, если бы медсестра дала ей воду с седативными. Уайтхорс сидит рядом с ней, подставив плечо, на одной из коек у двери. Он осторожно, рассеянно поглаживает её руку, прямо как волнующийся отец. Шериф чудом успел отцепить её от Джона до того, как она смогла ранить его хоть сколько-нибудь серьёзно.
Уайтхорс коротко кивает ему — а вот верующие Врат Эдема его не удостоили даже этим. Джон кивает в ответ, перешагивая через ноги Аделаиды, выбравшей себе место на полу с хорошим обзором на дверной проём.
Нескольких грешников тут нет — Салага, само собой, среди отсутствующих, хотя Джесс и Линдси тоже не здесь. Пратт и Бёрк ушли с Салагой, и эту домохозяйку — Таня? Талия? неважно, — нигде не видно.
Салага должен скоро вернуться. По ощущениям прошли целые дни, но часы над дверью подсказывают, что с того момента, как он ушёл поговорить с Иосифом, не минуло и часа.
Джон прекрасно понимает, о чём попросит Иосиф: Салагу в первую очередь надо привести к Вратам Эдема. Остальных служителей закона, вероятно, заставят публично извиниться за свои действия и подвергнут небольшому наказанию за греховную попытку арестовать Отца. Грешникам придётся постараться найти своё место в этом сообществе, которое построил Иосиф, и научиться приносить достаточно пользы, чтобы задобрить верующих.
Если бы решал Джон, то он бы настоял на том, чтобы все грешники прошли Очищение, Исповедь и Искупление. Если бы решал Джон, он бы потребовал, чтобы их всех заключили под стражу ради безопасности спасшихся верующих, пока они не впустят Слово Отца в свои сердца безоговорочно. Он знает этих людей, за последние дни изучил их достаточно, чтобы понимать, как заставить большинство из них поступить правильно. Это он, а не Иосиф должен заниматься переговорами. Это он должен заставить Салагу склонить свою надменную голову.
Джон любит Иосифа, действительно любит — но Иосиф слишком хороший. Слишком идеальный, если это вообще возможно. Его доброта уникальна, его любовь несравнима, его способность прощать безгранична, если речь не идёт о Джоне. Его кротость по отношению к грешникам однажды приведёт к жертвам — может плохо обернуться для него самого, а заодно и для Джона тоже.
Он откидывается назад, упирается затылком в стену. Всё было бы гораздо проще, если бы Иосиф просто поговорил с ним. Если бы изменил его статус умершего физически и духовно. Пока этого не произошло, но прошло всего несколько часов.
Иосиф упрям — на это могут уйти дни. Даже недели — в конце концов, Джон выказал сомнение публично. Он сомневался в Отце и даже открыто сказал об этом на глазах у грешников. Он осмелился объявить Иосифа безумцем, сказал, что его пророку необходимо психиатрическое освидетельствование — вместо того, чтобы строго следовать его заветам.
Джон не глуп. Он знает, что переступил грань. Иаков большую часть времени не верил даже в Бога, не говоря уже о Голосе или Коллапсе. Но он всё равно подчинялся Иосифу, пусть даже жалуясь или оспаривая его решения наедине, вдалеке от чужих глаз и ушей. Даже в худшие дни Иаков никогда бы не стал публично сомневаться или проявлять неодобрение по отношению к словам или поступкам Иосифа. А Джон… Джон стал. И вообще сказал…
Сид заставляет себя дышать глубже. Всё будет хорошо. Всё должно быть хорошо.
Будет ещё одна возможность пройти Очищение и возродиться после него. Она должна быть. Иосиф должен знать, что его брат не убивал тех, кого послали спасти его душу. Что он не просто сбежал с предвестником их погибели по каким-то непонятным причинам. Что всё, что Джон сделал во Вратах Веры — результат шантажа, и если бы он не подчинился, то Салага, Пратт или кто-нибудь ещё просто получили бы повод оправдать его убийство.
Внезапно в голову бьёт ужасающая мысль. Иосиф всегда каким-то образом узнавал о грехах Джона даже до того, как он успевал покаяться. Он знал о гниющих внутри Джона язвах гнева и похоти даже до того, как тот случайно показал их братьям. Он выяснил всё о его зависимостях и о том, как Дунканы над ним издевались. Может, он уже знал и о той крошечной тени похоти, просочившейся в душу Джона — а это она и была. И Джон не виноват в том, что Салага выглядит привлекательно, когда улыбается; что он — единственный грешник во всём идиотском округе, который гарантирует, что Джон выживет. Его накачанные мышцы или добрые слова не меняют того факта, что душа его покрыта кровью всех тех верующих, которых он убил. Как не меняют и того, что он, по большому счёту, злой человек, худший из худших.
Джон переплетает пальцы и так крепко сжимает руки, что суставы и костяшки отзываются болью. Иосиф мог увидеть эту мельчайшую, едва заметную занозу похоти и поверить, что Джон стал сомневаться именно поэтому. Мог поверить, что Джон добровольно предал всё, что любил прежде, едва нашёл дырку, куда можно приткнуть свой член. В конце концов, это был бы не первый раз. Но такое случалось очень давно, ещё до терапии, и это даже нельзя счесть серьёзным предательством — он всего лишь пропустил пару семейных ужинов, несколько проповедей и церковных собраний. Тогда это могло показаться критичным, но никогда, ни в жизни бы не сравнилось с чисто гипотетическим, абсолютно непростительным грехом секса с предвестником Коллапса, с человеком, убившим Иакова и тем самым лишившим их защитника.
Джон зажмуривается и отчаянно молится, чтобы Бог позволил Иосифу увидеть истину. Если Иосиф думает… если он думает, что Джон пал так низко, то надежды нет. Иосиф никогда бы не пустил такого змея в Новый Эдем. Даже если этот змей прикрывается лицом любимого младшего брата.
Боже. Что угодно, только не это. Пожалуйста.
Сердце громко и лихорадочно стучит в ушах, он настолько теряется в своих молитвах и захлёстывающем страхе, что даже не слышит шагов.
— Салага, — хрипит Уайтхорс, и Джона вышвыривает обратно в реальность, но сердце всё равно частит, а лёгким мало воздуха.
Салага стоит в дверях, едва заметно покачиваясь. Пратт обходит его, несколько долгих секунд смотрит на Джона и, скрестив на груди руки, останавливается рядом с койкой, где сидят шериф и Хадсон. Бёрк остаётся рядом с Салагой и выглядит явно раздосадованным сложившейся ситуацией.
— Мы говорили с Иосифом, — сообщает он, а шериф хлопает по койке, приглашая Салагу сесть.
— И? — давит Джон. Ему нужно знать, что сказал Иосиф. Он говорил о нём? Скорее всего нет, но если вдруг говорил, то Джону нужно знать.
Салага делает неуверенный шаг и почти сразу же останавливается. Скользит взглядом по людям, рассевшимся в полумраке комнаты, по спящим грешникам, развалившимся на каждой свободной поверхности. У него дрожат губы.
— Я, уф-ф… — начинает он, и голос у него такой же неуверенный. Он поднимает дрожащую руку ко рту и быстро моргает. — Я хочу проснуться.
Бёрк с мрачным видом кладёт тяжёлую руку на его плечо. Пратт с ледяным безразличием просто наблюдает, как Салага распадается на части.
— Это просто кошмар, — выдавливает помощник шерифа ломким голосом. — Я не… Я просто…
Он беспомощно качает головой, по его щеке скатывается слеза. Бёрк подталкивает его, твёрдо, но даже как-то заботливо, к койке, и Салага пошатывается, падает рядом с шерифом с глухим звуком.
— Я хочу проснуться, — просит он, а затем закрывает лицо руками и начинает тихо плакать. Уайтхорс выглядит опечаленным, приобнимая его за плечи одной рукой.
— Что сказал мой брат? — требовательно спрашивает Джон. Что вообще мог сказать Иосиф, чтобы вызвать такую реакцию?
— Тебе какая разница? — презрительно ухмыляется Пратт. — Почему ты вообще здесь? Ты получил, что хотел. Мы теперь как крысы в клетке.
Пратт не мог не заметить, как спасённые вежливо игнорируют присутствие Джона. Как медсёстры не отвечали на его вопросы, как Иосиф отмахнулся от него, как Верные говорили о сожалениях насчёт смерти всех троих Вестников. Он прекрасно знает, почему Джон по-прежнему здесь, и он не прекратит свои подстрекательства, пока тот не сломается и не признает, насколько низко пал. Не дождётся. Он не доставит Пратту такой радости.
— Из любопытства, — только и шипит Джон. Всё равно в этом никакого смысла. Он не получит ответа, пока Салага не перестанет плакать, чего, вероятно, не случится, пока он не поспит нормально. Как давно он не высыпался, предпочитая дремать урывками? Сколько он держался? Дни? Недели?
Джон решает, что это неважно. Ничто не имеет значения, если Врата Эдема по-прежнему закрыты для него. Ему нужно найти способ вновь открыть их.
Бёрк качает головой.
— Поговорим утром, — бросает он, прежде чем пересечь комнату и опуститься на деревянный стул в углу. Пратт не двигается с места, продолжая в упор пялиться на Джона.
Ночь предстоит длинная.