Resistance is futile

      Время тянется мучительно медленно. Салага постепенно перестаёт плакать, проваливаясь в поверхностный беспокойный сон. Он жалок. Совсем не похож на того жестокого монстра, который вот уже несколько месяцев последовательно сжигал дотла всё, что Джон любил.       Пратт вытягивается рядом с Грэйс Армстронг, не обращая больше на Джона внимания. В какой-то момент в комнате появляется доктор Линдси, совершенно измученный, идёт проверить состояние Ника Рая.       Джон в итоге тоже засыпает. Едва ли это состояние можно назвать сном, он скорее на грани бодрствования, этакая вялая отрешённость от реальности, когда веки тяжелеют, а руки и ноги кажутся налитыми свинцом. Приглушённые звуки тихих шагов, перешёптываний и чужого плача плещутся где-то на периферии и омывают его с головой.       В таком сне можно провести секунды и целые столетия одновременно.       Голова резко поворачивается вправо против его воли, а по левой щеке расползается странное онемение. Он распахивает глаза: человек в зелёном сидит перед ним на корточках и с ненавистью щурится. Онемение сменяется жгучей болью, от которой у Джона выступают слёзы. — Стэйси, хватит, — хрипит знакомый голос. Помощник Пратт встаёт и отходит от Джона. Салага несчастно качает головой. — Боже.       Джон прижимает холодную ладонь к горящей коже и становится немного легче. А потом… — Бог нам не поможет, — щерится Пратт. — Убийство Джона тоже, — откуда-то со стороны раздаётся голосом Бёрка. Вокруг слышны невнятные недовольные шёпотки — грешники уже пришли в себя. Впрочем, это неважно. Всё неважно, потому что Пратту, блядь, конец. Джон поворачивает голову — тот смотрит на него с ближайшей койки. Как он посмел? Как он посмел поднять руку на Вестника? — Ты меня ударил, — обвиняюще цедит Джон. — Что ты о себе возомнил, ничтожный кусок дерьма?       Его слова играют роль катализатора для моментально разгорающейся ярости грешников. Кто-то хватает Джона за плечо, скручивая в пальцах ткань костюма. Хадсон поднимается с койки и её лицо на глазах белеет от кипящего гнева. — Не смей так с ним говорить! — рычит кто-то из грешников. — Это ты ничтожный кусок дерьма! — вопит другой. — Хватит! — голос у Салаги достаточно громкий, чтобы перекричать эту какофонию. Рука с плеча пропадает. — Боже, люди! Вы что, не видите, что он просто подстрекает? — Я никого не подстрекаю, а закономерно злюсь, — каждое его слово пропитано ядом. — Пратту не стоило тебя бить, — Салага раздражающе спокоен. — Но тебе не стоило запирать нас здесь с другими сектантами. — Прости, что? — Джон не удерживается от короткого едкого смешка. — Ты бы предпочёл умереть там, в Коллапсе?       Салага качает головой, сжимая губы в нитку от разочарования или гнева. Шериф с похожим выражением лица подпирает дверь со скрещёнными руками. Джесс Блэк бросает на Джона уничтожающие взгляды — если бы ими можно было убивать, он бы умер уже несколько раз. — Ты сам говорил, когда мы ехали. Что не было огня и бомб, что птицы не падали, — в итоге выдаёт Салага. Смотрит сосредоточенно, скрестив на груди руки и склонив голову набок. — Я думаю, ты воспользовался нашим состоянием, Блажью, и обманом заставил спуститься сюда, не смотря на то, что снаружи всё спокойно. — Спокойно… — отзывается эхом Джон. — Ты спятил? Думаешь, я хотел застрять здесь с вами, а не радоваться жизни наверху? — Я считаю, ты готов на всё, чтобы ублажить Иосифа, — моментально отвечает помощник. — Готов, — признаёт Джон.       Это не секрет: Иосиф — самый важный человек в этом мире. Он — пророк Божий, Отец Нового Эдема и, прежде всего, он — родная плоть и кровь. Единственный, кто остался из всей семьи. И если бы он только понял, что нужно предпринять, чтобы Иосиф опять его полюбил, он бы сделал это, не задумываясь. — Но, — продолжает он, — я бы не стал добровольно переживать апокалипсис в тридцати метрах под землёй с убийцей за компанию.       У Салаги дёргается уголок рта, он прикрывает глаза, коротко кивает, вдыхает поглубже и… — Это было не убийство, а самооборона! Эдемщики хотели убить нас всех! А даже если бы нет, то твой брат всё равно был мерзким больным ублюдком, мир без него стал только лучше! — возникает круглолицый подросток с косичками. Он весь красный от злости, он сжимает кулаки с дрожащими от страха и ярости губами. — Он был тираном и убийцей, и… и полным мудаком!       Сердце Джона пропускает удар. В животе скручивается холодное тяжёлое бешенство, отравляя его душу гневом. Сдержанная, расчётливая ярость, спровоцированная немыслимым оскорблением. О, они могут сколько угодно издеваться над ним самим — это нормально, он выдержит, не останется в долгу. Но трогать Иакова? Нет. — Я притворюсь, что ничего не слышал, — сообщает он, потому что если не притворяться, то он просто убьёт этого тупого зарвавшегося парнишку голыми руками, послав к чёрту Отца, Салагу и собственную жизнь в ту же секунду. — Это правда! — продолжает тот. — Он пытал и убил кучу народу! Он убил Илая!       Ложь. Иаков был хорошим человеком. Справедливым, благородным, всегда поступал так, как считал нужным. А теперь он мёртв, он не может защититься, пока грешники порочат его доброе имя и оскверняют память о нём. Джон сглатывает, сжимает кулаки и борется с желанием задушить этого, как-там-его, прямо здесь и сейчас. Он не позволит проявлять столько неуважения и вместе с тем не может действовать прямо сейчас. Со временем грешники осознают свои ошибки. Поймут, насколько были неправы. Он позаботится об этом. Объяснит с помощью самых эффективных способов, которые ему известны: нож, клеймо, тиски для пальцев и боль.       Впрочем, хорошо, что Илай Палмер мёртв. Он был тем ещё бельмом на глазу Проекта со своим ополчением, его предательство дружбы с Иаковом — чудовищный грех. — Вообще-то это я его убил, — тихо говорит Салага, опустив голову и уткнувшись взглядом в пол. — Потому что он тебя заставил! — истерически вопит подросток, продолжая заниматься самообманом. — И это всё равно был я, — отвечает помощник шерифа, пресекая любые возражения.       Он встаёт, подходит к Джону и приседает перед ним. Вблизи заметно, насколько красные и по-прежнему припухшие у него глаза. Как от него пахнет несвежим потом, как его форма заляпана грязью и засохшей кровью, как едва заметно дрожат его руки.       Салага молчит, тщательно взвешивая слова, прежде чем облизнуть губы. — Ещё не поздно поступить правильно, — ровно и спокойно говорит он. — Ты уже помог нам в церкви. Попытался уговорить Иосифа. Тебя не задержат, когда приедет нацгвардия. Просто помоги нам ещё раз. Помоги выбраться отсюда, не причинив никому вреда. У тебя есть ключи, есть пароли, ты знаешь план бункера наизусть.       Джон моргает.       Что? — Помоги мне спасти этих людей, — добавляет Салага, обводя ладонью окружающих грешников.       Джон неверяще трясёт головой. Салага прослушал абсолютно всё, что он, чёрт возьми, говорил. Естественно, прослушал — он же уже решил, что Джон — это злобное чудовище, которое нужно уничтожить, прямо как брата. Вот же дерьмо. — Нет, — отказывается он. — Ни в коем случае. Ты рехнулся? — Я говорила, он не поможет, — шипит Хадсон, пока грешники снова начинают спорить, теперь уже между собой.       Джон выхватывает несколько фраз: «они или мы», «убить его»; замечает, как Бошоу тянется за бейсбольной битой, которые вообще-то запрещены в общежитии. Боже — неужели Верные просто отобрали у грешников пушки, не удосужившись проверить, есть ли у них другое оружие? Если так, то у Джесс Блэк сейчас с собой больше ножей, чем в любом ресторане. Всех Верных стоило бы уволить за такую вопиющую некомпетентность, и если бы не надвигающийся Коллапс, он бы так и сделал. — Почему? — спрашивает Салага, раздражённо нахмурившись. Похоже, у его безграничного терпения всё же есть границы. — Потому что я уже спас вас всех, — отвечает ему Джон. Объяснить этим идиотам, что здесь, внизу, им будет лучше, у него точно не выйдет, просто потому что они не слушают. — Спас от чего? — Салага настойчив. — Нет никакого Коллапса!       И тут на них снисходит божественное вмешательство.       Стоит Джону открыть рот для ответа, раздаётся рокочущий грохот. Громкий, заглушающий на мгновение все остальные звуки, вибрирующий и отскакивающий от стен и пола. Он длится всего несколько секунд, но Джон прекрасно знает, что это было.       Первые ядерные бомбы уже упали. Возможно, не в округе Хоуп, но всё же упали и довольно близко. Точно где-то на территории Монтаны.       Джон улыбается, глядя на замешательство Салаги. — От этого, — говорит он, и растерянность помощника превращается в ужас.