* * *
Тео наклонился, и сигареты столкнулись, передавая огонек. — Оставь эти жесты для тех, кого ты трахаешь, — резко отодвинулась Паркинсон, вытаскивая папиросу изо рта. — Нет, серьезно, когда ты успела стать такой? Где та приторно-сладкая девочка, которая краснела от слова «секс»? Усмехнувшись, слизеринка затянулась и подтянула колени к груди, устремляя взгляд в окно, за которым сгущались сумерки. День становился короче. Всю неделю лили дожди и плотный туман окутывал окрестности молочной тенью. В замке пахло сыростью. Они решили выбраться из подземелий и расположились на подоконнике в одном из пустынных коридоров, куда забредали разве что привидения или Филч, ночами отлавливающий неосторожных студентов. Когда-то он пугал. Когда-то пугали темные закоулки школы, спрятанные ниши и призраки, неожиданно выскакивающие из-под пола. Плохие оценки, строгий взгляд Макгонагалл, равнодушие Драко и подозрения, или знание, что его сердце занято. Пэнси боялась многого, а теперь… Сейчас пугало, разве что, будущее, неизвестностью скручивающее нутро, и те несколько часов перед рассветом, когда ты выныриваешь из кошмара, удачно ударившись рукой о прикроватную тумбочку, пытаешься восстановить сбитое дыхание и слезящимися глазами вглядываешься в полог в ожидании будильника, который разрушит давящую тишину ночи. Где та девочка, Тео? Да и была ли она когда-то? — Разве это не риторический вопрос? Нотт привалился затылком к стене, провожая взглядом сигаретный дым, растворяющийся в пляске свечей. Он был растрепанным, словно только поднялся с постели или не расчесывался несколько дней кряду, вьющиеся каштановые пряди беспорядком спадали на лоб и почти дыбом стояли на затылке. Под ярко-голубыми глазами чернели синяки. Теодор весь казался помятым, осунувшимся и временами не здесь. Где-то в собственных мыслях, внутри своей черепной коробки настолько глубоко, что приходилось окликать раз пять или пихать в плечо, чтобы тот вернулся. Иногда Пэнси думалось, что он растворится. Как дым сигарет. — Я все еще помню тот пергамент, — усмехнулся Нотт, стреляя в нее хитрым взглядом, который углублял морщинки в уголках глаз. — Пэнси Женевьева Малфой. Меня тогда больше поразило твое второе имя, — фыркнул он, туша сигарету о подоконник, — а не обилие сердечек вокруг. — Мне было двенадцать, идиот. — А что, уже не екает? Папироса истлела, Паркинсон бросила окурком в друга, попав в плечо. — В тебе говорит тайная влюбленность в меня? Или в Драко? Ты постоянно пытаешься поднять эту тему. Мне срать на Малфоя. — Так ли это, Пэнс? — прищурился он. — Помнишь, на пятом курсе, в начале года. Твои рыдания попеременно в плечо Блейза, Даф или мое. Он вернулся как будто после обретения веры или что-то в этом роде. Никто из нас не понимал, что с ним. Кто этот одухотворенный парень и куда делась высокомерная до зубного скрежета задница? Он отмахивался от тебя, как от надоедливой мухи. Хотя, — Тео развернулся к ней лицом и уперся плечом в каменную кладку, складывая руки на груди и наклоняя голову в бок, — так он отмахивался от всех нас. Я чувствовал себя досадной помехой. Видел в нем отражение собственного отца. И ненавидел себя за это. Но было ли ему дело до кого-то из нас? — Какая разница, — небрежно пожала плечами Паркинсон, ощущая предательское покалывание в области щек. — Тогда вернулся… Темный лорд. Разве это все не объясняет? Да и к чему ворошить прошлое. — Да потому что ничего не прошло. Ты сама-то веришь в чушь, что несешь? Волдеморт? Тот, кто распинался о чистоте крови и пожирателях больше, чем весь Слизерин вместе взятый, вдруг стал отмалчиваться и лишь изредка выдавливать из себя нечто похожее на то, что говорил раньше. — В чем проблема, Тео? — Просто, — он потер лицо ладонью, взъерошил пальцами волосы и потянул за кудри, уголки губ опустились, а в голосе послышался хрип, словно Нотт собирался поведать некое откровение, возможно, являющееся таким лишь для него. И которое вряд ли обрадует ее, — мы любили его. Хоть он и был честолюбивым, заносчивым, спесивым засранцем, иногда злобным и трусливым, но нашим. А потом он… Девушка непроизвольно задержала дыхание, пряча взгляд и подсознательно боясь услышать правду из уст друга. — …влюбился, Пэнс. Он влюбился. Элементарно, да? Но, — Тео задушенно рассмеялся, — видимо в ту, о ком нельзя говорить. В кого-то, кто… — В магглорожденную, — полушепотом отозвалась Паркинсон, теребя пальцами подол короткой юбки. — Да, — согласно кивнул Нотт, потерянный в своих догадках и мыслях, которыми еще ни с кем не делился, не обращающий внимание на нервозность подруги. — И неужели наша дружба не стоила ничего? Он, блять, думал, мы что, растрепим все Люциусу? Протрубим на всю школу? Станем его травить, угрожать или, не знаю, высмеивать? Что наша дружба фальшива, как золотой сикль? Оттолкнувшись от стены, Теодор принялся ходить взад-вперед, вскидывая руки. — Мы бы… Если бы он сказал, да, мы бы не были в восторге, но, черт возьми, остались бы с ним. Потому что мы… Мы всегда были вместе. А я не понимал, что происходит. Мой друг детства задвинул меня на задний план, смотрел, ебаный в рот, на меня, на всех нас, как на потенциальных врагов. Словно рассчитывал пути отступления или продумывал, блять, тактику боя. Почему… Почему он даже не попытался хоть немного верить нам? — Тео… — Почему? Что заставило его думать, что мы хреновы предатели? — все больше распалялся Нотт, тон его голоса повышался и немного дрожали гласные. — Мелочные, злобные, мерзкие шавки, которым только дай кость, отгрызут с рукой. И сейчас опять. Ты видела его в Хогсмиде? Раньше я бы заплатил за вид паникующего Малфоя, но это оказалось не так весело. Потому что я не знаю, ничего, черт возьми, не знаю! — Тео, я бы не смогла! — крикнула девушка и вскочила с подоконника, заставив друга замереть и пораженно уставиться на нее. — Это я! Я, слышишь? Сука Паркинсон, которая побежала бы к Люциусу, отцу, пожирателям, к кому угодно, кто вправил бы ему мозги! Она чувствовала влагу на щеках, прохладу и ком размером с бладжер в глотке. Та девочка, Тео, была той еще тварью. Пэнси сжала трясущейся рукой свитер в области живота. Она люто ненавидела ту девочку. Идеальная, такая, какую хотят видеть все, истинная леди, немного невинная, забавная, понимающая и послушная. Лживая. Лицемерная. Противная самой себе. Эгоистичная девочка, которая полюбила мальчика и уверилась, что они предназначены друг другу судьбой, миром, самой магией. Которая манипулировала, лгала, строила козни и радовалась этому. Кто достоин слизеринского принца как не принцесса? Вот только не было никакого принца. И когда она поняла, когда перестала создавать иллюзии, то увидела перед собой просто парня, поглощенного не ей. И это раскололо ее ровно пополам. Тогда она стала ненавидеть. Его и эту неизвестную ее. — Поэтому молчал, Тео! И молчит до сих пор! И будет молчать, потому что, ты же знаешь, какой он проницательный, Драко видел. Знал! Что я разрушу все, что бы там у него не происходило. Да и ты не лучше, — подрагивающими губами усмехнулась Пэнси. — Теодор Нотт, который не может следить за языком, когда на взводе. Блейз, который всегда поступает якобы из лучших побуждений для других, но только по его собственному мнению. Дафна, которую было бы достаточно припугнуть буквально чем угодно, и она бы выдала все с потрохами. И я! Озлобленная, ревнивая, не думающая о последствиях бывшая недоподружка! Вот кто мы такие, Тео! И этим набором дерьма были для него. Тяжелое дыхание давило на ребра. — Это — настоящая правда. Наше уродливое обличие. Наша бесполезная дружба. И венчает это великолепие — Драко Малфой, самовлюбленный эгоист, который что угодно сделает ради себя. Покачав головой и приблизившись к ней, Теодор протянул руки и прижал к себе, зарываясь пальцами в короткие черные волосы и поглаживая напряженную шею. Пэнси всхлипнула, уткнувшись в знакомое ее слезам плечо. — Что за вечер ненужных откровений? — судорожно выдохнув, шепнула она, и прикрыла глаза, позволяя себе чуть-чуть слабости, чтобы после нашлись силы снова гордо вскинуть подбородок и выпрямить спину. — Мы не идеальные, Пэнс, — Нотт провел ладонью вдоль позвоночника. — Но и не монстры. Несмотря на все это, ты знаешь, мы бы остались. Как всегда. — Уже слишком поздно, Тео. Для нас уже слишком поздно.* * *
Отдернув руку от ставшего бесполезным портключа в виде небольшого кубка и бросив короткий взгляд на круг умывальников, Драко твердым шагом направился к двери, сдерживая гнев, выворачивающий кишки и плещущийся где-то у основания языка. Ожидаемо, что встреча закончилась ссорой. Не выдержал хренов Сэвидж, принявшись скулить на повышенных тонах об отсутствии у Малфоя прав, продажной семейке и наивности министра. Ничего нового. К нему присоединился Уизли в попытках заткнуть этот фонтан бессмысленности и, сука, Саламандер, выплевывающий бормотанием жалкие оскорбления. Тупой очкарик вел себя тихо, а Гестия Джонс исподлобья разглядывала слизеринца. Я, блять, заслуживаю большего, чем выражения чертового снисходительного любопытства, пустоголовая корова. — Малфой. Драко затормозил, не дойдя до выхода. Это воскресенье явно войдет в его личный топ отвратительных выходных. Ему пришлось трижды сжать зубы, прежде чем он отыскал в себе возможность ответить ровно, а не послать уебка нахуй. — Что еще? Судя по звуку, Поттер за спиной переступил с ноги на ногу или шлепнулся на задницу, что обрадовало бы слизеринца значительно больше. — У тебя совсем нет предположений, кто стоит за происшествием в Хогсмиде? Не оборачиваясь, Драко запрокинул голову и прикрыл глаза. «Происшествие». Не слишком ли политкорректно, а? — Проблема в том, гений дедукции, что их чересчур много. А это значительно хуже, чем если бы подозреваемых не было вовсе, — терпеливо, по крайней мере по его шкале терпеливости, пояснил Малфой. Поттер не отвечал. И Драко уже решил, что с глупыми вопросами покончено, но снова оказался наивен. — Слушай, — кашлянул гриффиндорец, — тебе это может не понравиться. — Так и не начинай, раз в курсе. — Тем не менее. Я думаю, что здесь замешан кто-то из Хогвартса, — выдохнул Гарри. — Я не уверен, но вероятность высока. Поэтому попрошу тех, кому могу доверять, наблюдать за своими факультетами. Слизерин же… Драко полуобернулся, бросая на гриффиндорца нечитаемый взгляд. Не сказать, что он сам об этом не думал, но был несколько удивлен осторожности Поттера, который вместо того, чтобы как обычно повесить всех собак на змеиный факультет, четко дал понять, что подозревает и остальные. Ведь даже сам Малфой склонялся к тому, что если кто-то из студентов и содействует преступникам, то Слизерин берет первенство в подозрительности. — У тебя есть кто-то, кому ты доверяешь и кто не станет трепаться? — продолжал Поттер, прямо смотря на слизеринца в ожидании любой возможной реакции. — Не знаю, Забини, например. В ответ была тишина. Гарри нахмурился, а Драко не отрывал взгляда от чужого лица. — Малфой, — повторил Поттер и потер лоб пальцами, тушуясь, — половину времени, что мы с тобой в принципе разговариваем, мне хочется тебе врезать, другую — наложить силенцио. Ты реально раздражаешь. Даже когда молчишь. Но пока обстоятельства хотя бы косвенно касаются Гермионы, — он облизнул губы и кивнул самому себе, — я тебе доверяю, как бы глупо это не звучало. Поэтому… — Я поговорю с Блейзом, — перебил Драко, затыкая эти неловкие бормотания. — На этом все? Теперь и ты послушай меня. Приструни своих гриффиндорских шавок, иначе это сделаю я. — Что? — Сложности восприятия, Поттер? Я сказал, успокой свой хренов факультет. И доходчиво донеси до них, чтобы не смели трогать мой. Поверь, тебе не захочется, чтобы с этой проблемой разбирался я. Зеленые глаза за стеклами очков расширились, дрогнули губы. — Что они сделали? — Разбирайся сам, Поттер. Драко развернулся и, толкнув дверь, покинул туалет плаксы Миртл, оставляя гриффиндорца наедине с озвученной информацией.* * *
Полог кровати был задернут. В воздухе парили оранжевые огоньки, освещая несколько книг и раскрытый блокнот на скрещённых коленях. Гермиона хмурилась и смотрела на исписанные страницы отсутствующим взглядом. Зубы прикусывали нижнюю губу, тревожа не успевшие зажить ранки, а пальцы безотчетно скользили по свежим царапинам на правом предплечье. То, о чем она думала и что предполагала, казалось абсурдом на грани парадокса. Однако девушка не могла выкинуть из головы это нелепое во всех отношениях предположение. Когда Грейнджер возвращалась из «Дэрвиш и Бэнгз» и на нее обрушился перепуганный взмыленный Гарри, принявшись ощупывать плечи и лицо, а после притянул в нервные объятия, пришло осознание, что произошло нечто, заставившее друга впасть в близкое к панике состояние. Увидев труп посреди улицы и черную метку, уродливым пятном расплывшуюся на фоне кристально-голубого неба, первым чувством, возникшим внутри и сдавившим кости, была горькая обида на несправедливость мира. Они столько пережили, через многое прошли. За их плечами осталась война. Так почему же трагедии не отпускали, продолжая преследовать с настойчивостью ищеек? Однако тем, что занимало все ее мысли прошедшую неделю, стало не жестокое убийство, а… Драко Малфой. Гермиона сама себе не верила, но стоило ей тогда повернуться и столкнуться взглядом с взлохмаченным слизеринцем, как в мозгу что-то щелкнуло. Потому что в серых глазах она различила беспокойство. Невероятно, но он смотрел также, как Гарри пятью минутами ранее. Смотрел прямо на нее. И этот взгляд был такой силы, что девушка невольно замерла и ясно ощутила, как клубок из странных эмоций в груди разрастается и распадается на сотни мелких червяков, расползающихся по внутренностям. Она не могла отвернуться, не могла элементарно моргнуть и упрямо смотрела, пока Забини не окликнул Малфоя, заставив того отвести взгляд и разорвать то нечто, возникшее между ними. Смесь из неизвестной ненависти, обиды, непонимания и иррациональной тоски бурлила в ней еще долго и до сих пор ее отголоски вспыхивали под кожей, разлетаясь искрами и заставляя тянуться к запястью, чтобы выпустить жгучее пламя из себя. Поэтому ей пришлось послать к черту логику, которой и так осталось слишком мало в жизни, и предположить, просто допустить, как один из вариантов, а на самом деле — пока что единственный, что Драко Малфой имеет какое-то отношение к потере воспоминаний. Гермиона принялась собирать воедино все то, что хоть отдаленно намекало на слизеринца. Иногда она замечала в себе неподдающийся объяснению интерес к платиновым волосам и каждый раз внутренне цепенела, когда обращала внимание на белые пряди Луны. Отчего-то Грейнджер невероятно остро реагировала на самого Малфоя, даже на упоминания о нем. И это началось не сейчас, нет, а длилось уже долгое время — сколько, увы, она не знала. Кажущиеся незначительными совпадения стали, по крайней мере, фундаментом, от которого она могла оттолкнуться в поисках разгадки. Был ли он тем, кто стер ей память? Если да, то зачем? Или же, знал, кто это сделал? Быть может, они взаимодействовали больше, чем пикировка оскорблениями при встрече, но она забыла. Или же он был… Нет, невозможно. Поэтому Гермиона начала наблюдать за ним. Что оказалось затруднительным, потому что Малфой был неуловим, как чертов снитч. Его нахождение в замке почти не ощущалось. Он редко появлялся в Большом зале, совсем не встречался в коридорах, а на сдвоенных занятиях сидел за самой дальней партой, сводя ее попытки оставаться незамеченной на «нет». Когда же удавалось поймать слизеринца взглядом, неважно — где, его присутствие отдавалось в сознании постоянным гулом. Это раздражало. Но теперь, когда она нашла точку концентрации, стало чуть-чуть легче. Кошмары не прекратились, как и все остальное, что сейчас составляло основу ее существования, однако Малфой отвлекал от собственной эмоциональной нестабильности и истощения, позволяя отрываться от темных мыслей и сосредотачиваться на новой задаче. Возможно, Гермиона цеплялась за пустую надежду, которая в итоге толкнет ее в пропасть. Но выбора не осталось. У нее не было выбора. Потому что она терялась в лабиринте скитаний по собственным границам отчаяния и безысходности. Ощущала течение времени каждой клеткой организма, и секунды, оставшиеся ее здравомыслию, уходили сердечной дробью. Гермиона догадывалась, чувствовала нутром, что еще немного и обратного пути не будет. Ее разум треснет и от нее не останется ничего. Только пустая оболочка.* * *
Шагнув в факультетскую гостиную, Гарри остановился. Привычный воскресный гомон наполнял пространство. Младшекурсники разошлись по постелям, а старшие студенты пытались урвать пару часов отдыха перед началом учебной недели. Играли в волшебные шахматы, грелись у камина, и разговоры касались всех возможных тем. Всю дорогу до общежития он пытался держать себя в руках и не позволять гневу управлять им. С самого начала учебного года он старался быть понимающим, и тех, кто вел себя излишне агрессивно, не трогал. Лишь иногда вставлял реплики о том, что война кончилась и пора двигаться дальше. Он надеялся: разговоры останутся разговорами и не покинут пределы гостиной. Но теперь для словесных убеждений слишком поздно. Если они не понимают по-хорошему, что ж, опыт постоянной борьбы многому его научил. Поттер громко кашлянул, привлекая внимание. Практически все головы обернулись на шум и гул голосов стих. — Гарри? — встрепенулся Рон, отрываясь от шахматной партии с Невиллом. — Что-то случилось? Где ты был? — Вы что-то сделали слизеринцам? — без обиняков начал Поттер, сканируя однокурсников строгим взглядом сквозь стекла очков. — Кто это был? Разговоры исчезли окончательно, все присутствующие неотрывно смотрели на героя войны. В лицах читалось непонимание. — О чем ты? — поднялся Уизли. — Советую признаться. — Гарри! — Не сейчас, Рон, — огрызнулся Поттер, осознавая, что все-таки начинает злиться — последнее, с чем ему хотелось разбираться, это с проступками собственного факультета, особенно когда на горизонте маячила угроза куда более существенная. — Я еще раз повторяю… С кресел поднялись трое шестикурсников, еще четверо переглянулись и заметно напряглись. Атмосфера стала сгущаться. — Это были мы, а в чем проблема? Разве мы сделали что-то не так? — вызывающе вскинул подбородок коренастый парень, чьего имени Гарри не знал. — Что вы сделали? — Припугнули немного пожирательского выродка, — пожал тот плечами. — Так сказать, популярно объяснили, где его место. Другой парень, стоящий справа от говорящего, насмешливо хрюкнул, но заметив полыхающий взгляд Поттера, стушевался. — Кого? — Ты сейчас серьезно нас допрашиваешь? — Кого?! — повторил Гарри, повышая тон. — Теодор Нотт. Эй, Гарри, ударили пару раз, чего такого-то? — Сколько вас было? — Гарри, успокойся, — Поттер даже не заметил, как к нему подошел Рон. Отмахнувшись от друга, он приблизился к задирам и остановился в метре от них. На их лица опустилась тень испуга. — Все, кто в этом участвовал, сейчас же отправятся к Макгонагалл, признаются и получат соответствующее наказание. Вы меня поняли? — Ты стебешься что ли? — усмехнулся шестикурсник, отступая на шаг и упираясь коленями в кресло. — Или вы самостоятельно идете, или я тащу вас за шкирку. Даю минуту. Выбор за вами, — надавил Поттер и оглянулся. — А теперь для всех: если я еще раз узнаю, что кто-то устраивает самосуд, вы будете иметь дело не со мной, и даже не с директрисой, а с отделом магического правопорядка. То, что вы делаете, преступление. И если не хотите узнать, какое за него положено наказание, советую задуматься над собственным поведе… Договорить Гарри не удалось. Хлесткий звук пощечины звонко прозвучал в воцарившемся безмолвии, голова парня откинулась в сторону, заалела щека и очки съехали в бок. — Как ты мог? — прошептала Джинни со слезами в словах, сжимая в кулак саднящую ладонь. — Как ты мог, Гарри? — повторила она и, всхлипнув, сорвалась с места и скрылась за портретом. Поттер застыл на месте. До слуха донеслись шепотки, на которые ему сейчас было откровенно плевать. — Иди за ней, — проговорил Рон, хлопнув друга по плечу. — Я здесь разберусь и прослежу, чтобы они дошли до Макгонагалл. — Спасибо, — бросил Гарри и стремительным шагом покинул гостиную. Искать девушку долго не пришлось. Они ссорились не в первый раз и он знал, что обычно она пряталась на боковой лестнице, недалеко от гриффиндорского общежития. Остановившись у подножия, Поттер тяжело выдохнул. Джинни плакала, спрятав лицо в ладонях и привалившись к стене. Ее худые плечи содрогались в такт всхлипам, которые эхом отражались от камня и оседали в его груди дрожью. — Джин, — позвал он, протягивая ладонь. — Посмотри на меня. — Зачем ты это делаешь? — воскликнула Уизли, взмахивая руками. — Зачем?! — Джин, ты же сама понимаешь, то, что они творят, неправильно. Ты не жестокая. Девушка замотала головой, отчего гладкие рыжие волосы взметнулись вверх. Ее голубые глаза были влажными и блестели в свете редких свечей, освещающих лестницу. Покраснели щеки и слезы скользили, скользили, скользили по ним. Гарри чувствовал, как крошится сердце от вида обнаженной боли перед ним. — Я знаю, Гарри, я знаю. Но как мне с этим справляться? Как смотреть на них, как есть с ними в одном зале и вместе ходить на уроки?! Ведь… ведь те, кто больше не может и их, — задохнулась она, а Поттер осторожно поднялся на первую ступеньку, — их нет. Больше нет! Я просто не понимаю, почему они могут жить. Каждый из них может! А… а… Гарри преодолел оставшееся расстояние и заключил ее лицо в ладони, скользя большими пальцами по скулам. — Шшш… Я понимаю, Джинни, ты же знаешь, насколько я все это понимаю, — зашептал он, гладя ее кожу, волосы, шею, ощущая резь в глазах и как усталость сдавливает мышцы. — Давай, отпусти себя, все хорошо, — Гарри притянул девушку к груди и скользнул ладонями по спине. — Я с тобой. Всегда буду. Но прошу тебя, не позволяй ненависти управлять тобой. Вина, которую ты ощутишь после, сломает тебя. Джинни разрыдалась с новой силой, а Гарри продолжал сжимать ее в объятьях, взглядом уткнувшись в никуда. То шаткое равновесие, найденное после войны, рушилось, и ставший знакомым страх очередной катастрофы ломал ребра. Гарри не ощущал пола под ногами. Но девушка в его руках была реальной и совсем немного, но тепло ее тела дарило иллюзорное чувство покоя.