***
Гвен была хорошей девушкой и она, несомненно, не была виновата. Ну, не полностью точно. Разве она была виновата, что пустоту в том месте, где ранее было любящее чуткое сердце, виртуозно украденное храбрым и благородным красавцем Ланселотом, смог заполнить лишь молодой и белокурый принц Камелота? Не виновата она и в том, что сердце его в свою очередь на тот момент уже было занято. И вовсе не какой-нибудь красавицей-принцессой, эдакой томной леди, ждущей своего принца. Бедной девушке это было бы легко понять и принять, ведь законы королевства писались не сейчас и рано или поздно принцу пришлось бы жениться на особе, равной ему по положению. Но принц пылал страстью вовсе не к холеной высокопоставленный особе. А к своему собственному слуге, Мерлину. Неловкий и нескладный, но безмерно добрый ко всем, он смог завоевать расположение своего господина, став ему сначала другом, затем соратником, а после и любовником. Гвиневра узнала об этом совершенно случайно, когда шла по пустынному коридору с корзиной, полной выстиранного белья. В нем было множество разных ниш и гобеленов и обычно он пустовал, так как здесь в основном находились комнаты для почётных гостей Камелота. Девушке вовсе необязательно было проходить там, но, видимо, она решила срезать путь, чтобы долго не плутать по другим извилистым коридорам, в этом не было ничего предосудительного. Ровно до тех пор, как она не услышала сдавленный стон, доносящийся из одной ниши. Тогда Мерлин не сдержался от особенно чувственного поцелуя своего принца, которому приспичило зажать его в одном из коридоров, практически на виду у всех. Он понимал, что вероятность наткнуться здесь на кого-то мала и желал Артура не меньше его самого. Практически при каждом его прикосновении, которое можно было посчитать для себя личным, интимным, кровь вскипала будто лава буквально за минуту. Однако сам маг предпочитал заниматься этим в покоях своего венценосного осла, так как там шанс, что их застукают был намного меньше... Но его как-то не спросили, когда отволокли в тёмный тихий коридор и прижали к стене, сразу же затыкая рот, а вместе с ним и все возмущения. Эмрис тогда лишь слышал изумленное оханье Гвен, показавшееся ему тогда слишком громким, и стук бельевой корзины. А после — звук быстрых и легких шагов, удаляющихся от их рассекреченного укрытия. Гвен не виновата, нет. Просто она вспылила, узнав, что Артур выбрал равного ей по статусу Мерлина, своего личного слугу. Но не её, тяготеющую к нему тёплыми и светлыми чувствами. А потом, на пике злости и раздражения, она решила отомстить и зашла в комнату своего друга, то ли чтобы высказать ему всё, что думает, то ли ещё зачем-то. Однако то, что она нашла там, под кроватью, дало ей более сильный козырь. Она обладала большей внимательностью, чем будущий правитель Камелота и заметила металлический блеск от вставки книги заклинаний. И сейчас, Мерлин точно знал, она и сама жалела о том, что по глупости натворила. Но разве могла она что-то исправить? Сделанного не воротишь, особенно, когда упрямому Утеру попался очередной "злой колдун, покушающийся на мир и процветание Камелота". А спасать его самоотверженно, подставляя себя, Гвиневра бы не стала, не смогла бы. У неё были отец и любовь, которая возможно, после этого будет наконец принадлежать ей. Да, она будет молиться ежеминутно за то, что сотворила и совесть будет съедать её наверное до конца дней её, помня о том, как эта самая возможная любовь ей досталась, но... Она ничем не сможет помочь.***
Поначалу Артур яро отстаивал своего слугу перед отцом, не веря и не желая верить. Мерлин, его Мерлин — и вдруг колдун? Этот храбрый, неловкий и в чем-то бесконечно милый недотепа? Тот, кто находился рядом с ним круглые сутки, благодаря их близости, и кому он доверял так же, как себе? Тот, в кого он так беззавено в... Но ведь в таком случае, он мог убить его в любой момент, да хоть бы и в первый день, как стал его слугой. Или в их первую ночь. Или же просто не спасать его в тот самый день от летящего ему в грудь кинжала ведьмы, наконец. Однако, сопротивление младшего Пендрагона вскоре было сломлено доказательствами, которые якобы подтверждали озвученную вину и слишком быстро дошли до Утера. Мерлин видел это в глазах принца, когда в следующий раз увидел его. Тогда, на нижних этажах подземелья, где расположены камеры для заключённых магов, он увидел искры сомнения в ярких голубых глазах. И эти искры со временем крепли, что заставляло чуть ли не плакать и выть в отчаянии из-за обманутых надежд, умолять поверить ему. Ведь он и правда ничего не делал. Никогда не сделал бы того, в чем его обвиняют! Он бы скорее жил тихо и мирно, не позволяя чувствам вырваться наружу и храня этот секрет как зеницу ока. Он бы позволил Артуру влюбиться, жениться по этой самой любви и жить со своей очаровательной женой в мире и согласии, со стороны оберегая их покой и следя за безопасностью обоих. Ведь её бы выбрал Он. А обвиняли сейчас Эмриса в том, что он приворожил принца и завладел его разумом...***
Это случилось через неделю после того случая в коридоре. К Гаюсу ворвались рыцари, сразу пройдя в каморку, где обитал чародей. Его тогда, почти не церемонясь, вытащили из комнаты и потащили — тщедушный и слабый на вид юноша тогда пытался идти сам, но не успевал за широкими шагами сильных воинов — на суд в тронный зал, впоследствии усадив на колени перед Утером. Суд был как всегда, односторонний и резкий. Всё, как любил король, ненавидящий магию всем своим существом. А уж после того, как всем присутствующим показали книгу заклинаний, найденную в его комнате, чародей опустил голову и глухо признался, что он действительно владеет магией и это его книга. Отпираться тогда было бесполезно, да ещё и опасно. Вместо него могли заподозрить Гаюса, который хоть и ворчал на него иногда и раздавал вовсе не злые подзатыльники, заботился о нём и искренне переживал за его судьбу, всегда помогая, будучи всецело на его стороне. Потому следовало опередить его, пока он не взял всё на себя. Несмотря на его долгую дружбу с действующим королём, связь с магией не прощается им ни под каким видом. Как Мерлин тогда и думал, после Гаюс пытался всех уверить в том, что колдун здесь он и это его следует казнить, если на то будет воля его величества. Его, а не молодого, глупого мальчишку, которому не повезло жить всё время с ним под одной крышей. Но это лишь укрепило слепую веру Утера в то, что слуга его сына — сильный колдун, который околдовал не только его сына, но верного друга, который всегда был верным соратником в противостоянии магии. Этой неестественной и дьявольской силе, которой не было места ни в мире в целом, ни в Камелоте в частности. Казнь назначили на завтра.***
На площади заложили основу для большого костра. По мнению некоторых слишком уж большого. Хвороста и соломы не жалели, укладывая тюки плотно друг к другу так, чтобы те не рассыпались во время горения и не полетели на зрителей из народа, которые придут на это сомнительное представление, повторяющиеся слишком уж часто. До чего же может озвереть толпа... И от чего? От подозрения, что среди них есть кто-то такой, кто не похож на них, кто лишь в теории может нанести вред так, как не сможет другой, кто может больше самого обычного человека. Но ведь человек с клинком тоже может больше безоружного, если хорошо им владеет. Ведь ножом так же можно убить, а можно резать хлеб. А если взять за пример самые обычные растения? Существует множество ядовитых их видов, но из них так же можно готовить очень действенные и ценные лекарства. И таких примеров множество, но никто не хочет об этом думать, не хочет понять. Мерлина вывели на площадь с туго связанными за спиной руками, которые и так были стерты в кровь от кандалов, а потому каждое новое движение ими приносило боль. Он смотрел по сторонам уставшими и тусклыми глазами, натыкаясь на удивление, презрение, злость, недоумение и совершенно не находя сочувствия. Кухарка, ещё позавчера утром баловавшая его булочкой, брезгливо скривила губы при его приближении. Моррис, бывший слуга Артура, с которым они вроде неплохо общались, отвернулся в сторону, делая вид, будто не увидел его. Ладно, пусть. Он, величайший волшебник из живущих ныне и ранее, мог освободиться из темницы, в которую его посадили, ещё вчера и спокойно уйти по безлюдным коридорам. Он мог сравнять замок Камелота с землёй, если очень постарается. Он мог много чего и варианты множились, пока он думал об этом, сидя в заточении. Но юный чародей ждал, надеялся до последнего на то, что тот единственный, которому он давно отдался не только телом, но и душой, поможет. Хотя бы придёт навестить и скажет, как ему жаль и что он очень хочет помочь Мерлину. И он бы придумал, да, он бы смог придумать выход из этой ситуации, ведь выходил и не из таких передряг практически без каких-либо потерь. Но сейчас это не имело смысла. Потому он шёл к помосту и взбирался на него, совершенно не думая, переставляя ноги по наитию и уже выработавшимся инстинктам. Он стоял смирно, пока его привязывали спиной к чёрному столбу и лишь смотрел в толпу и на балкон, пытаясь выхватить дорогое ему лицо. Гаюса здесь тоже не было: король распорядился запереть его в пустующей комнате, выставив возле двери пару рыцарей для надежности, чтобы тот не сорвался спасать колдуна. И с этой стороны брюнет был благодарен Утеру, ведь его наставник и друг, заменивший ему отца, останется жив и даже на своей должности в Камелоте. Ему то он точно не желал зла. А вот Артур... Эмрис бросил взгляд на окна замка, которые выходили во внутренний двор. Окна самого принца были на другую сторону, но мог же он... Или всё-таки нет? Действительно, кому захочется смотреть на подобное зрелище? Хотя вот же, целая толпа собралась поглазеть. И смотрят на него так, будто он съел по младенцу из каждой их семьи и выпил кровь всех девственниц в округе, закусывая ядовитыми змеями и червями... Или что там ещё рассказывают в несведущем народе о колдунах? Король что-то говорил, говорил, говорил... Слушать его однообразные и бессмысленные речи у Мерлина не было никакого желания. Все его подобные выступления шли по кругу, твердя об одном и том же: магия зло, трепещите, полюбуйтесь, кого поймала наша доблестная стража... Взгляд тёмно синих глаз бродил по окнам и толпе, всё ещё желая увидеть то самое, любимое лицо. Да, он любил принца и желал ему только добра. Он хотел увидеть в его глазах тоску, сожаление, раскаяние... любовь? Что угодно, чтобы понять, что ему не всё равно. За этим занятием маг пропустил момент, когда солому подожгли и она занялась с тихим треском у его ног. Она была немного влажная после недавнего дождя, а потому нещадно дымила, но казненному всё равно удалось рассмотреть силуэт в окне. Это был он, Эмрис был уверен, что это Артур. Вот только лица его было не видно — створка закрыта, а сам он стоял в тени. Выходит, он должен умирать вот так, презираемый окружающими и любимым человеком? Он никогда не увидит свою любящую маму, не получит дружеского тумака от Гаюса, не поцелует младшего Пендрагона?.. "Почему я должен умирать? А должен ли?.." — эти вопросы крутились у него в голове, пока по щекам текли первые за сегодня слёзы, а огонь с соломы подбирался к дровам, как бы нехотя, словно даже он понимал, что этого всего быть не должно. Что не это судьба величайшего мага всех времен — стоять на площади камелотского замка и гореть на костре. Ведь пророчество было не просто так... И практически вся жизнь пронеслась перед глазами чародея. Точнее, самые яркие её моменты. Вот он прибыл в Камелот и впервые встретился с Артуром, ещё не зная, что перед ним принц и поругавшись с ним. Вот он встретился с драконом, который рассказал ему о пророчестве и его судьбе — быть рядом с королём Былого и Грядущего в качестве его друга и опоры. Вот он достал Артуру превосходный меч, а после спрятал на дне озера, где его никто не найдёт. Вот он спасает своего тогда ещё господина, а после и любовника из различных передряг. Множество раз, постоянно. Он столько сделал во благо Камелота, стольким пожертвовал. Сколько раз он едва не умер, спасая кого-то, принося себя в жертву. И что получил взамен? Клеймо "предателя" и медленную мучительную казнь на костре перед Его глазами. Он смотрит, продолжает просто смотреть и от этого внутри Эмриса поднимается неудержимая волна. Ни грусти и отчаяния, ни любви и сожаления. В нем поднимаются гнев, а вместе с ним и ненависть, которые он копил в себе очень давно, по крупицам и пылинкам, стараясь не обращать внимания на гложащие обиды. Ненависть к легковерным людям вокруг, что слепо жаждут крови человека, которого едва знают или же наоборот, знают слишком хорошо. Ненависть к королю, который из-за своих невежества и страха пролил целые реки крови, сжёг сотни невинных людей. Ненависть к Артуру, который поверил во всю эту чепуху с приворотом и прочими тёмными делишками, которые приписали Эмрису и которые он не совершал. И бесконечная обида за несправедливость, которая царила в Камелоте и которая не собиралась уступать своё главенствующее место какому-то там здравому смыслу. И всё это вскоре, наконец собравшись вместе в один большой ком, сломало что-то внутри, как в часовом механизме. Повредило какие-то части души и сердца, вырываясь наружу. Магия, клокоча и отзываясь на этот невербальный зов хозяина, поднимается в нём вместе с эмоциями. Древняя магия, которая не хотела губить своё величайшее создание, которая хотела помочь, сохранить ему жизнь. И она вырвалась нескончаемым потоком, гася костёр, сильно обжегший ноги чародея. Боли тот не чувствовал, поглощенный сильными эмоциями и своими мыслями. А потому тот так же не заметил, как верёвка, окутывавшая его и обгоревшая местами, сама по себе сползла с него. И уж точно он не мог заметить, как глаза его полыхали золотом, когда он смотрел на силуэт в окне, который кажется, немного сдвинулся с места, но продолжил стоять как ни в чём ни бывало. Будто очнувшись, Мерлин оглянулся и, заметив приближающихся к нему рыцарей, отбросил их от себя взмахом руки, как и часть жителей, оказавшихся слишком близко. Да, сейчас он действительно мог сравнять весь Камелот с землёй. И его не остановил бы ни Утер, сейчас заходившийся криком на замерших в нерешительности воинов, ни тем более обычные жители, которые, увидев, что маг на свободе, кинулись прочь. Он мог бы, но именно сейчас Мерлин почувствовал дикую усталость, будто не спал неделю. Хотелось просто лечь и заснуть прямо здесь, где он стоял. И пусть его постом свяжут и бросят опять в темницу, а то и вовсе убьют во сне. Но нельзя... Он знал, что этим всё так просто не закончится. А потому брюнет, продолжая отшвыривать от себя всякий раз приближающихся рыцарей, стараясь их сильно не калечить, и переставляя ранеными ногами, которые пока не особо сильно болели, от шока, наверное, торопливо вышел с внутреннего двора, нырнул в ближайшую узкую неприметную улочку и тут же затерялся среди них, спеша покинуть город до того, как закроют все выходы. Они за всё заплатят. За все его слёзы и обиды, за раненную душу, которую он доверил не тому и за разбитое вдребезги сердце, неровные и уродливые куски которого сгорели там, на огне, вместе с его надеждами, мечтами и ногами. В конце концов, он — Величайший волшебник, Эмрис, который должен принести магам мир в Камелоте. И он постарается выполнить это предназначение.