Тёмно-чёрные искры

Он еще в тот рождественский день зарядил себе в голову идею о том, что новогоднюю ночь, пусть кицунэ ее таковой и не воспринимает, встретит вместе с ним.  С самого начала Чуя осознал один важный момент: он понятия не имеет, как теперь расстанется с Осаму. Тогда в детстве, несмотря на привязанность, он как будто был еще не в состоянии что-то такое особо горькое ощутить, хотя след горечи остался, иначе бы с чего так терзали его воспоминания, которым он даже посмел не доверять, завертевшись в своей новой жизни далеко от этого леса?  Чуя практически все время проводил вне дома, благо, что теперь Коё реже находила поводов интересоваться, где он пропадает, полагая его за относительно взрослого, да и в рождественскую ночь она не заметила его отсутствия, или же не сказала о том. Посматривала косо, но ничего не говорила, а Чуя и не думал нарываться на разговоры. Да и куда там – как же ужасно волновал его теперь Осаму!  День за днем он приносил ему все те же веточки, оправдываясь тем, что ничего интересного, по его мнению, сейчас в лесах не сыскать, но этот перезвон – это хорошо для души и тела, при этом он тыкал Чуе в лоб пальцем с острым коготком и довольно ухмылялся. А потом снова просил рассказывать Чую об учебе в Токио, о его друзьях, о вещах, что не понимал. При этом сам ничего не говорил, лишь порой фыркал, дивился, но больше помалкивал и что-нибудь увлеченно жевал. А Чуя все пытался сообразить – в чем важность дотошных таких допросов?  Большую часть времени они проводили в лесу; дни стояли вполне себе теплые, но если что – всегда можно было поздним вечером погреться в теплых хвостах. Кицунэ не возражал. Кажется, даже был доволен. Особенно в моменты, когда Чуя брался помочь вытащить из шерсти мелкие веточки и колючки.  – Если бы не надо было так возиться с этим мехом, я бы тоже хотел себе заиметь такие хвосты, – раз ляпнул Чуя в шутку.  Осаму удивленно на него посмотрел, что-то там пробурчал себе.  А в другой раз Чуя с сожалением произносит:  – Если бы ты мог скрыть этот свой мех, я бы позвал тебя прогуляться по улочкам. Сегодня последний день текущего года. Мы могли бы погулять возле елки. Там по-прежнему все очень красиво мерцает и много вкусного продают. И не только персиковые пироги.  – Персиковые пироги – лучшие, – тут же заявляет кицунэ. Персики для него – почти что-то, что надо чтить словно божество. Не переспоришь.  – Может, нарядить тебя во что-нибудь? В плащ укутать?  Осаму с сомнением качает головой и прижимает к себе хвосты.  – Слишком пухлые. Осаму не хочет выглядеть толстым из-за них. Слишком прекрасен!  – С чего ты вдруг заботишься так о своей внешности? – Чуя даже не ожидал: не может сдержать смех, за что на него щурятся с угрозой, но Осаму ничего не отвечает, держится четко своей позиции, вот уж у него самомнение! Чуя ожидает чего-то еще такого от него, ему забавно это слушать, но тот лишь качает головой, показывая, что дальше леса он бы все равно не пошел.  Чуя так и не узнал, что с ним приключилось в его отсутствие, но по некоторым моментам мог догадываться, что та стрела определенно была пущена человеком. Более сталкиваться с кем-то из людей, кроме Чуи, Осаму не горел желанием. Была даже попытка позвать его к себе домой, но и на нее не было получено согласие.  – Тогда я ночью заранее приду к тебе сюда. Принесу что-нибудь. Будем вместе отмечать.  – Правда? – Осаму изучает его, будто ему сложно в это поверить. Какой-то он настороженный в этот миг, и Чуя начинает волноваться, что-то подозревая.  – Ага. Тем более потом мы, наверное, долго еще не увидимся, я должен буду вернуться в Токио. А так – побуду с тобой лишнее время.  – Вот как. Тогда… Раз ты в самом деле придешь, у меня будет для тебя подарок.  – Я принесу много вкусного, – обещает Чуя, пропуская мимо ушей слова про подарок, не зная, как вообще объяснить кицунэ, что он не обязан ему каждый раз что-то таскать и утруждать себя тем. – А! Еще у меня есть гирлянды на батарейках! Можно тут будет украсить деревья, не знаю, понравится ли тебе такое?  – Гирлянды? Батарейки?  – Огоньки. Разноцветные огоньки. Как свет дома. А батарейки – чтобы горело долго и само по себе.  – Гирлянды, – медленно произносит Осаму. – Я видел. Хорошие огоньки. Мне бы такие.  Чуя замер, посчитав вдруг, что зря о таком заговорил. Он не мог не помнить о том, что Осаму странный кицунэ. Зажигать огоньки он не умел, и будто сейчас можно было разглядеть горькое сожаление из-за того.  – Я принесу много огоньков, – разве что пообещать может Чуя, всматриваясь в надолго замолчавшего кицунэ, а тот поднимает на него глаза, глядит неотрывно, в руках у него собственный хвост, что крепко сжат, но пальцы расслабляются, и он кивает.  – Чуя очень добрый.  – Да уж, не говори такого, – Чуя кривится. Не любит, когда о нем что-то такое говорят. Он вообще себя полагал довольно задиристым, и в школе таковым был, просто кицунэ этого не видел. – Тогда до вечера?  Осаму лишь кивает и что-то там бормочет; они расстаются, и Чуя торопится домой, пытаясь сообразить, как объясниться с Коё, а еще прежде надо будет забежать куда-нибудь – в магазинах должны были еще остаться гирлянды, работающие от батареек.  Провозившись, он смог раздобыть целую сетку разноцветной гирлянды и еще несколько нитей синего цвета. А также подкупил персиковых пирогов, которые особо понравились Осаму. Ради разнообразия взял вишневый, заодно для себя – попробовать.  Со всем этим добром он является домой, попавшись на глаза Коё, которая не без любопытства смотрит на него.  – Сколько дел у тебя, – загадочно тянет она, и Чуя тут же напрягается. – Все время где-то носишься, даже в праздники дела у тебя.  – Извини, я, – Чуя сбивается, полагая, что сейчас надо как-то сказать о том, что у него есть свои некие планы, да не обидеть сестрицу, а это непременно будет выглядеть странно, если он захочет куда-то уйти. – Я тут одного своего знакомого встретил. Старого. Зовет к себе сегодня, ничего такого, просто посидеть, заказать что-нибудь вкусное, и у него приставка новая, в общем…  Чуя не особо справляется со своим враньем, и Коё это определенно видит, но лишь хмыкает.  – Не знала, что у тебя тут кто-то был из знакомых, да сумел сохраниться. А кто это? Приглашай к нам!  – Да ты не знаешь, в общем… Нет, но ты не подумай чего плохого! – Чуя совсем сбивается. Не умеет он хитрить, не умеет! И это настолько очевидно, что ужасно неловко!  – С чего ты стал такой скрытный, – Коё качает головой. – Знаешь, ты только смотри, если этот твой таинственный приятель, девушка, то прежде думай головой!  – Да ты что! – Чуя едва свои пакеты не роняет! До него сразу доходит намек, но как же сестрица далека от своих предположений, а оттого еще ужаснее чувство смущения! И он не знает, что еще ответить, но внезапно кивает. – Я и без того знаю! За кого ты меня принимаешь?!  Он в самый последний момент решает, что пусть Коё думает то, что думает. Все равно он не в состоянии придумать что-то еще вразумительное, почему хочет провести праздничное время вне дома, и это срабатывает. Надо же, Коё имеет поводы ему доверять и видит в нем уже вполне взрослого молодого человека. Наверное, уже давно видела, иначе бы не отпускала спокойно в Токио. Ведь и правда. Чуя только сейчас задумывается о том, что сестрица никогда не мучила его лишними звонками и требованиями. Он в этот миг решает, что непременно стоит вести себя разумно, чтобы не испортить однажды такого доверия.  – Мы завтра вместе сходим в храм, идет? Не обидишься? – уточняет Чуя.  – Если честно, это хорошо, что у тебя появились планы. Меня саму пригласили на небольшую домашнюю вечеринку в город, я до сих пор не знала, что ответить, а раз так – то могу со спокойной душой пойти.  – Ты? На вечеринку?  – А что, я, по-твоему, старая и гожусь только на то, чтобы смотреть в новогоднюю ночь устарелые музыкальные передачи? – она хохочет, но с таким видом, что Чуя получит, если посмеет подтвердить даже в шутку ее же собственные слова!  – Я такого не сказал, – но вообще-то что-то такое Чуя и подумал себе. Сестрица его безобидна, но в некоторых случаях с ней, как с женщиной, лучше не шутить.  – Ладно. Возвращайся утром. Я тоже вернусь, выспимся и пойдем в храм, достану хоть кимоно, а то пылится зря. И твое приготовлю.  Вот вроде бы и разрешилось. Чуя выдыхает, хотя все равно ощущает себя как-то неловко из-за вранья, но как он объяснит свои лесные встречи? Он бы мог рискнуть и показать Осаму Коё, она не глупая, она бы не стала поднимать шум, хотя, наверное, обалдела бы ужасно, но вот сам Осаму едва ли сунется к нему в дом на глаза постороннего человека. Не хотелось портить праздник попытками подружить их, кто знает, как пойдет. Может, потом…  Чуя решает не забивать себе голову подобным. Он забирает несколько гирлянд из дома, а также берет с собой банку консервированных персиков. Сейчас не в сезон сложно достать что-то, что может удовлетворить вкус кицунэ, но Чуя подумал, что консервированные стоит ему попробовать предложить. Ему лично нравились.  За пару часов до полуночи, когда Коё уже сама удрала к своим знакомым, Чуя, запихав еду и гирлянды в рюкзак, отправляется в лес, ощущая какое-то странное волнение. Он только сейчас задумывается о том, что после этой ночи ему вскоре надо будет садиться на поезд и возвращаться в Токио, где его ждет учеба, где он до самой весны погрязнет в заботах об экзаменах, о поступлении, с которым еще ничего не решил однозначно. Он ведь прежде только о том и думал, а тут совсем из головы стало вылетать, но эти вещи его на самом деле не пугали. Он осознал иное: ему ведь предстоит снова расстаться с Осаму!  Эта мысль колючками своими зацепила столь сильно, что он на подходе к лесу даже замирает. Но ведь с самого начала о том знал. И Осаму знает, что он тут ненадолго, что он живет в другом месте, но расстаться? Чуя скучал по своим друзьям, но этот кицунэ… Дело было не в том, что он кицунэ, а в чем-то ином, более трепетном. Такая дружба – Чуя ни с кем так не дружил. До сих пор было стыдно вспоминать, как он пошутил тогда над лисенком, а тот и не понял даже. Вернуться сюда ради него снова? Что он будет здесь делать с существом буквально из другого мира?  Растерянный, Чуя добредает до лесной полянки, где его уже караулят. Осаму выжидающе засел по деревом, оживившись еще до того, как Чуя показался: подается вперед и в напряжении ждет, хотя ведь и так знает, что это он. Чуя ожидал, что он снова принесет ему веточки, которые он уже не знал, куда девать и как объяснить постоянные позвякивания в его комнате (а выкинуть рука не поднималась), но у Осаму с собой ничего не было. Лишь загадочный вид. Хитрый такой.  Чуя аж настораживается и даже забывает о своих тревогах. Не видел он прежде такого Осаму, а тот уже на ногах, помахивает своими хвостиками и протягивает руки вперед.   – Я тебе здесь много чего вкусного принес, – Чуя приближается, указывая на рюкзак за спиной.  Кицунэ облизывает губы, кивает, немного колеблется – взглядом буквально сжирает рюкзак, но затем обращает все внимание на Чую.  – Пойдем, – он дергает его за рукав куртки.  – А куда? – Чуя не совсем понимает, в чем дело, даже еще обдумать не успел.  – Хочу показать тебе свой дом.  И больше ничего не говорит.  – Ты серьезно?! Серьезно?! Отведешь меня? Далеко? Я не знал, что надо будет пробираться через лес, хоть бы сказал!  Кицунэ немного недовольно смотрит на него с видом, мол, не о чем тебе больше переживать, но Чуя не хотел демонстрировать вовсе свои капризы, он просто не ожидал! Да Осаму и не обижен, берет за руку, сплетая пальцы, и ведет за собой. В чащу. В самую глубь спящего леса.  Чуя совершенно не имеет представления, сколько это времени займет, да и думать о том, ему некогда: успевает едва смотреть себе под ноги, все-таки заметив:  – У меня зрение не такое, как у тебя. Все кочки и ямы собрал!  – Капризный Чуя.  – Эй!  Кицунэ фырчит что-то там себе под нос, но держит его крепко, хвосты мешаются, то и дело лезут в лицо Чуе, но вообще-то они такие мягкие, что ничего против не хочется сказать, Чуя даже украдкой специально их лапает.  Он представляет, что его сейчас уведут в какую-то таинственную страну кицунэ, где растут эти странные деревья и до ужаса прекрасные цветы, а Осаму приводит его к старому разрушенному храму, где в потемках зловеще высятся силуэты каменных кицунэ. Целый ряд. Жуть какая-то.  – Не говори мне, что ты тут обитаешь. Как в фильме ужасов!  Осаму лишь вопросительно оглядывается на него, да Чуя не видит выражения его лица. Стемнело, хоть глаз выколи, разве что приятно доносится из рюкзака аромат персикового пирога, но в этой зловещей тишине от него едва ли есть польза!  – Тут другие твои сородичи могут возникнуть? Или кто пострашнее? Надеюсь, ты меня не сожрать тут решил? – Чуя как бы шутит, но Осаму вдруг произносит:  – А ты вкусный такой разве?  – Разве? – Чуя аж застывает, не обращая внимание на то, что он замер посреди дорожки к храму, над головой его высятся фигуры лис – в самом деле почти как кадр к ужастику! – То есть я, по твоим меркам, не гожусь на обед?  – А ты хочешь, чтобы я тобой пообедал? – Осаму это сейчас на полном серьезе спрашивает?!  – Нет! И даже не пытайся! Просто место это… Иных мыслей не навевает.  – Осаму людей не ест. Людей вообще никто не ест, только печень, но мне это не надо.  – Вегетарианец, что ли?  На него глянули с непониманием, а потом Осаму заволновался.  – Идем, надо быстрее, – он тянет Чую за собой прямо в храм, втаскивая его под навес, а храм-то совсем крошечный, да еще и разрушенный, сюда буквально вломились корни деревьев вместе с ветвями, и Чуя не представляет, что он, обычный человек, может в здравом уме творить в этом странном месте, но следует за своим другом, на самом деле не имея ничего, что смутило бы его доверие, и оно не дрогнуло даже в момент, когда они проходят через храм, выйдя с другой стороны, и Чуя ощущает сильнейший холод, словно порыв ледяного ветра напал на него.  И темень – страшная темень, вообще ничего не видать! Как так? Он оглянулся назад – ничего не видит. Никаких очертаний старого храма, силуэты деревьев будто вплелись в темноту и растворились, и он не знает, куда ступить-то, сознавая, что и Осаму куда-то делся, но вот – он снова хватает Чую крепко за руку и произносит негромко:  – Здесь всегда темно, я помогу тебе пройти.  – Что за черт, – Чуя бы еще повозмущался, но тут же оступается, встретившись носом с землей и благо, что было на ней что-то мягкое – листья и мох, кажется.  – Какой неуклюжий ты все же.  – Да уж не лучше, чем ты в моем жилище тогда!  – А нечего было пугать Осаму всякими страшными штуками! – тут же реагирует кицунэ, прекрасно все помня. Он помогает подняться и при этом хихикает как-то по-своему, по-лисьи, чем бесит, но Чуя смягчается. Почему-то он рад, что Осаму имеет повод посмеяться. – Держись за меня крепко.  А что Чуе еще остается? Держится. А еще он вскоре замечает, что холод пропал. Они идут очень близко друг к другу, и Осаму пожертвовал ему свои хвосты, чтобы не было так зябко, но буквально вскоре воздух начинает меняться, а еще вдали мерцает свет, и в какой-то момент до Чуи доходит, что это мир – не его уже мир! И небо здесь другое! Словно грозится бухнуться всей своей массой, и цветы – цветы в ночи мерцают, а там дальше горы! Они царапают небо, врезаются в него, может, это они и норовят спихнуть его со всеми его звездами на землю! Реки – вода в них журчит так певуче, и у каждой своя мелодия! Реки в своих песнях славят горы, с которых несутся их потоки, и Чуя уверен, что он будто бы разбирает слова! Чувство такое, словно кто-то декламирует хорошо знакомые ему с детства старинные стихотворения, суть которых мало кто нынче способен осознать, а здесь суть эта застыла вне времени, и неужто в самом деле такое природа раньше людям шептала?!  Восхитительно до дрожи!  – Это твои леса? Горы? Здесь живут кицунэ?  – Здесь. А я немного в другом месте. Но там тоже неплохо, – совсем тихо отвечает Осаму и ведет его куда-то; вдруг он замирает и шепотом произносит: – Еще немного осталось. Лучше сразу прийти туда.  – Куда это?  Кицунэ сверкает глазами – теперь лицо его хорошо уже видно, звездное небо продрало плотный сгусток тьмы. Осаму молчит, видно, что-то задумал. Как-то странно он смотрит на Чую. Смущенно, наверное, хочет что-то сказать, но не решается, а потом снова тащит за собой, пока они не выходят на огромную поляну. И здесь множество цветов! Какие-то цветут, какие-то спят, но Чуя без понятия, что это за цветы! Все незнакомое, а еще ему кажется, что слышит шепот этих цветов, да разобрать только не может. Тоже стихи? Будто слышится размер танка, и Чуя уверяет себя, что это не фантазия разыгралась вовсе!  – Отсюда ты мне приносил подарки? Это те самые цветы? Или нет?  – Нет. Это просто цветочки, – отзывается Осаму, а Чуя таращится на дивные просто цветочки, чьи соцветия сложностью формы напоминают собой нечто сверх сил природы, что прежде представала ему. Неужто она специально скрыла все лучшее от людей? – Зимой свои цветочки, летом лучше. Эти больше для лекарств, Осаму такими лечится.  – Но они красивые.  Осаму не обращает внимания на то, как Чуя заворожен, он ведет его через это поле цветов к подножью холмов, где все было испещрено реками. Чуя улавливает глазом какое-то постороннее движение, ожидая появление какого-нибудь швыряющегося огнями собрата Осаму, но это всего лишь цапли разгуливают по воде, а потом тут же шугаются, едва почуяв лису, которая и внимания-то на них не обратила.  Они пробираются через небольшую чащу, за которой иной лес: с целой тьмой разросшихся деревьев, совершенно кривых, ветви сцепились словно в вечное объятие, или же порой казалось, что одно дерево желает придушить другое. А высоченные-то какие! Чуя в жизни таких не видал, у него даже голова кружится: он не может не замереть, чтобы не вглядеться в этих монстров. И куда Осаму завел его?  – Жуть какая, – шепчет он, едва не спотыкаясь, на что слышит нахальный лисий смешок, но делает вид, что все так и было задумано, нечего тут хихикать. И спотыкается снова. – Да твою ж… Что смешного? Тут корни огромные! И я не так, как ты, вижу в потемках!  – Чуя мог бы и сказать, – Осаму произносит это и издает какой-то неясный и едва уловимый звук.  Чуя и прежде примечал какое-то мерцание, но теперь мог видеть, как оно густеет, собираясь в кластеры с разных сторон. До него дошло лишь вблизи – светлячки.  – Ух ты, ты ими управляешь?  – Управляю? Нет. Они мне просто помогают, когда нужны огоньки, – Осаму это поясняет немного отстраненно и более ничего не говорит, а Чуя ощущает какую-то неловкость, но не особо получается об этом задуматься.  Осаму подводит его к огромному дереву, которое, кажется, буквально стоит на своих корнях, словно на кривых мощных лапах; Чую первым пихают вперед – в имеющийся среди корней проход, который обозначили метнувшиеся прежде него светляки. Чуя хотел было возмутиться – куда это его затащили, но быстрее понимает: это убежище Осаму!  Сам он застревает позади него, зацепившись хвостами за ветки и корни, но это для него будто бы привычно, и он пробирается спешно, запуская еще больше летающих огоньков, и сам осматривает свое жилище так, будто впервые видит.  Пахнет травами и чем-то таким хмельным. Словно вино, но и непривычно. Источника Чуя не видит, но вокруг в самом деле все увешано тщательно заготовленными травами, а еще здесь, к удивлению Чуи, разложены некие подобия циновок, сплетенных явно вручную. Стоят самых разных размеров корзинки, и что особо удивило – стеклянная ваза со свежими цветами. А рядом были расставлены самого разного вида коробочки, и что-то подсказывало Чуе, что кицунэ их где-то стащил, весь их вид открыто намекал, что ранее они принадлежали людям, купившим их в магазинах. Лис же нашел им свое применение: в каждой были сложены определенного вида лепестки цветов или целые соцветия. Свежие или уже сухие. Чуе показались некоторые лепестки знакомыми – словно от цветов, что ему дарили в детстве. Также имелись припасы из разной формы семян, какое-то подобие крупы, засохшие лепестки сакуры и сливы самых разных оттенков, иголки хвойных деревьев, мелкие камешки весьма причудливых форм, а еще, что особо удивило, рядом были расклеены надписи, смысл которых был едва уловим – лишь ясно было, что это какие-то древние заклинания, сделанные устаревшими или вообще утраченными для понимания современным человеком иероглифами. При этом написаны они были на обычных тетрадных листочках, которые кицунэ где-то обнаружил или стащил.  В убежище кицунэ нашлись и другие вещи, притащенные из мира людей. Старая лампа, куда была вставлена свечка, фурин, прикрепленный за свисающий над головой посредине корень дерева, футбольный мяч, да не один; метла, которую кицунэ определенно не сам смастерил, а умыкнул откуда-то; тарелочки, складной стульчик, молоток вместе с пилой – очень зловеще! Дешевый прозрачный зонтик из комбини, чесалка, которой обычно вычесывают собак или кошек с густой шерстью; картонные стаканчики, причем новые; зачем-то смычок, но без скрипки, ароматические свечи, монетки по пять и даже сто иен, цветные тарелочки, которые можно обычно встретить в ресторанчиках суши, пустая бутылка из-под сакэ, нечто похожее на капсулы, в которых лежат значки или брелочки в автоматах с лотереями; исцарапанная карта Pasmo, и прочая всякая-всякая ерунда, и еще больше в этом ворохе поражало то, что несмотря на то, что он заполнял собой это небольшое пространство, разложено все было аккуратно. Сокровища кицунэ.  – Зачем тебе это все? – поражается Чуя, разглядывая старый календарь с изображением гравюр Утагавы Хиросигэ.  Осаму вопросительно оглядывает свое жилище, но ничего не отвечает сначала, а потом невпопад произносит.  – Много у Осаму украли.  – Ты здесь прячешь все свои запасы?  – Там, – он кивает куда-то в полумрак. – Там проход, там запасы, но надо все снова делать. У меня есть подарок для Чуи.  Осаму в который раз протягивает ему руку, и тот, оставив разглядывать стеклянный шарик, в котором над храмом взмывал искусственный снег, едва его встряхнешь, вкладывает свою ладонь, позволяя провести себя через сплетение корней. Пробираться не очень удобно, но кицунэ, видно, привык, вполне себе ловко протиснулся, но хвосты, как всегда, подвели; Чуя приходит на помощь, но Осаму в этот раз почти не заморачивается ими: тащит его в земляной туннель, где тяжело дышать, и даже Чуе приходится склоняться, чтобы не чесать макушкой потолок, из которого торчат корни деревьев, и вообще мало приятного сознавать, что ты в какой-то истинно лисьей норе, но они довольно быстро оказываются в более просторном месте, где куда ярче ощущаются все ароматы, но Чуя толком ничего не может разглядеть, разве что удивляется: слышит, как журчит река. Подземная? Здесь под ногами попадаются камни, а вот светлячки за ними сюда почти не последовали – ни черта не видать!  Осаму, которого вовсе не беспокоит вся эта тьма и неровность пола (он явно тут каждый угол наизусть знает, не рискуя разбить себе лоб, к примеру), подтаскивает Чую ближе к звуку журчания, а потом склоняется, словно что-то вылавливая – слышно, как капли, стекая с его рук с нетипичным для воды звоном, падают вниз. Чуя ощущает холодное прикосновение к своей руке, а потом ему что-то мягкое и влажное кладут на ладонь. Почти что шелковистое, но немного колющее.  Это цветок. Лепестки его мягкие, а вот стебелек покрыт мелкими шипами. Они не ранят, скорее даже создают приятное чувство, если пальцы чуть сжать. Не зная, что думать на это, Чуя, однако, задевает пальцы кицунэ, хватая их и зачем-то не выпуская.  – Я специально нашел это для тебя, один. Они любят воду, особенно сорванные.  – Жаль, не разглядеть, – немного сконфуженно произносит Чуя, не понимая всей ценности цветка, раз он даже оценить его вид толком не мог.  – Вообще-то есть цветочки милее, а этот – словно сорняк, – внезапно признается Осаму. – Но зато найти такой – большая сложность, всего один. Они очень уж не любят моих сородичей, прячутся от них.  – А ты как же нашел?  – От меня они не прячутся почти. Цветы эти не любят свет, огонь. Но даже мне сыскать – так сложно, но я хотел, чтобы этот цветок исполнил одно желание Осаму, хотя бы на чуть-чуть. Не по-настоящему. По-настоящему нельзя, будет плохо.  – О чем ты? – Чуя даже насторожился. Осаму всегда выражался странно и туманно, и сейчас о чем-то таком вещал, держа его руки, сжимая в них этот цветок.  – Позволь Осаму загадать одно желание. С тобой ничего не случится, я обещаю, я потом все уберу!  Чуя совершенно не понимает его, и был даже момент, когда он подумал о том, что ему становится реально не по себе, и еще то, что он сейчас был в совершенно неведомом месте, также заставляет его ужасно волноваться, но ведь он никогда не боялся этого кицунэ, который ни разу за все их встречи не проявил агрессии, и его просьба… Чуя активно кивает:  – Что ты хочешь? Загадывай!  Знал бы он в тот момент, какую хитрую улыбку упускает! А именно что хитро в этот момент глядит на него кицунэ, так и державший его за руки, внезапно подняв их на уровне лица Чуи, склонившись и зачем-то подув на цветок на ладони. Чуе лишь удается уловить сладковатое дуновение, свежее, словно сладость смешали с морским бризом, но тут же ощущения все его исчезают, и он просто успевает удивиться, что за немыслимое чувство его цепануло, и еще через миг он вдруг замечает, что вокруг стало будто бы светлее. Или… Он не может понять, судит лишь потому, что лицо Осаму теперь видеть может куда отчетливее. Глаза его темные как-то по-особенному горят – Чуя всматривается, видит в них куда больше, мелкие темные крапинки, реснички – чуть ли не каждую, изгиб губ будто стал видеться четче. Странно так. Он еще не успевает осознать все свои наблюдения, лишь догадаться, что что-то изменилось, как Осаму тянет к нему руку, внезапно зарываясь пальцами ему в волосы, а потом хватаясь за что-то с довольным видом.  – Чуя очень симпатичный. Он сейчас даже интереснее.  Чуя – нельзя сказать, что обалдел от такого, это мало! Сердце у него подпрыгивает, но он даже не успевает высказаться по этому поводу, мол, что за бред тут сейчас прозвучал, как до него все же добирается нечто жуткое – осознание.  Он сам хватается за голову, ощущая нечто мягкое и очень подвижное, что подчиняется его телу, но откуда оно там? Лисьи уши?!  – У тебя всего один хвост. Но зато такой пушистый!  Осаму это заявляет и, как будто это совершенно нормально, хватает его и прикладывает к своей щеке, слегка удивляясь и даже расстраиваясь, когда Чуя в панике выдергивает его.  – Какого… Это что?! Ты как так сделал?! Я…  Кажется, готов отправиться в обморок! Чуя в самом деле припадает на землю, ощупывая то уши, то хвост, то вообще себя всего, но, кажется, стальные части тела не поменялись, разве что он чувствует странную жесткость мышц и непривычную легкость при движении, но у него от волнения голова кружится, и он не может осознать, что именно сейчас отправляет его будто бы в полет!  – Только не пугайся! – Осаму садится на колени рядом с ним, он очень взволнован, суетится, кажется, совсем не подумал, что может напугать и сильно запереживал. – Это пройдет! Я все уберу! Лишь чуть-чуть! Эти цветы – это не навсегда, если отменить, то не навсегда! Я все уберу, правда! Хоть сейчас!  Чуя вскидывает голову, глядя на испуганно моргающего Осаму, за спиной которого так и мечутся хвосты. Чуя следит за ними, словно за маятником гипнотизера, но мысли его не туманятся, и он лишь с обидой спрашивает:  – Э! А почему у меня только один хвост? Чего не все девять-то?  Осаму озадачивается на миг и смотрит на его хвост.  – Я не знаю, – честно признается он. – Но это хорошо. Тебе никто ничего не скажет.  Чуя не разобрал, что имелось в виду, он вообще все еще был жутко растерян, не понимая, совершенно, что за волшебство с ним приключилось, однако… Он хватается за лисий хвост, который определенно признает рыжим, и с интересом начинает изучать его. И правда? А чего всего один-то?!  – Я просто хотел, чтобы ты со мной погулял здесь, – негромко произносит Осаму. – А я потом все верну. Этот цветочек… Он умеет сначала показать, каким будет желание, а потом, когда начнет увядать, можно успеть отказаться. Я успею попросить вернуть все назад. Я могу точно попасть в нужное время.  Чуе, конечно, очень интересен его новый облик, а еще, как такое волшебство вообще случилось, но он вглядывается в лицо друга своего детства и уже улыбается ему, позволяя знать, что он не сердит, что просто вообще-то предупреждать надо, потому что к таким чудесам мальчик, пусть и знакомый с кицунэ, но все же принадлежащий иному миру, не готов.  – Показывай все! Хочу посмотреть и не терять время зря!  Осаму тут же довольно скалится ему в ответ и тянет опять куда-то за собой.  – Мы возвращаемся? – Чуя едва успевает перебирать ногами, но теперь зато он видит все ловушки, что подготовили для него корни деревьев. А у кицунэ прекрасное ночное зрение! Как удобно!  – Ты же не хочешь ходить в порванной одежде? Это некрасиво, – внезапно звучит ответ, и Чуя только сейчас сознает, что появление хвоста для него кончилось весьма неловким моментом! Черт, надо было предупреждать!  А вообще он уже и не способен думать о всяких там разодранных джинсах, о том, что за чудеса вообще с ним приключились! Его наряжают в кимоно весьма приличного вида, что-то из старых запасов Осаму, так что даже впору, и тянут наружу, и Чуя едва поспевает за ним, пытаясь что-то выспросить, вроде того, а может ли он создавать огни, но его будто не слышат, так радостно тянут за собой, что Чуя оставляет попытки притормозить, возможно, просто даже пораженный живости Осаму, и несется за ним следом, едва перепрыгивая через кочки, пока не повинуется какому-то неясному инстинкту, что обращает его в лиса, и земля оказывается прямо перед носом – он едва не задел ее кончиком, но врожденная в тело сила и та мощь, что к ней добавилась, позволяют ему удержаться, а затем нестись на всех четырех лапах, видя перед собой лишь огромную копну девяти хвостов.  Он понятия не имеет, куда они так спешно несутся, но ему ничего не стоит внезапно обогнать Осаму и оставить его далеко позади, и Чуе даже не страшно, и единственное, что заставляет его на самом деле сбавить скорость, от которой голова буквально дурела, осознание, что за ним просто не угнаться. Он замирает в бамбуковой роще, в которую влетел, и силой то ли мысли, то ли чего, обратившись назад, ожидает, то и дело лапая мохнатые уши на голове. Вот уж подарок на праздник!  Осаму вскоре показывается. Чуя победно, но капельку виновато глядит на него. Он не подумал совершенно в запале. Сейчас вот примечает лишь, что тот по-прежнему немного заваливается набок при движении, и Чуя откровенно подозревает, что все дело в том ранении, но Осаму не выглядит расстроенным или взволнованным. Идет к нему уже на своих двоих, подобрав полы кимоно, восхищенно смотрит, при этом правда как-то больно хитро щурится.  – Я знал, что Чуя-кун быстро будет бегать. Даже очень быстро. Я так быстро не могу.  Показалось, что это относилось к бегу вообще, но Чуя постеснялся уточнить.  – Я и сам себе такого представить не мог! Поразительно! Если бы ты раньше меня привел сюда!  Осаму хмурится теперь, хотя все еще улыбается. Он как-то неуверенно оглядывается. Что-то его смущает, и Чуя догадывается, что, видимо, не все так просто, но он в самом деле ведь не в упрек это ему сказал! Это от радости, от восхищения, что его позвали в такое место и преподнесли такой дар!  – Другие лисы будут ругаться, если узнают, – все же произносит Осаму. – Но это не страшно. Я отведу тебя посмотреть на реки в горы. Они туда не ходят, там живут другие ёкаи, но меня они не трогают, потому что я не опасен, и разрешают приходить иногда.  Осаму как будто даже без сожаления говорит об этом. Чуя каждый раз ощущает внутреннее волнение из-за того, что Осаму живет совсем один, но тот имел это привычкой и как будто не переживал даже, выискивая плюсы во всем.  – Пойдем по тропинке, – предлагает он, – здесь почти рядом. Или ты хочешь в другое место?  Если бы Чуя знал здесь другие места, то все равно бы не стал возражать. Он теперь уже не хочет убегать или обгонять. К удивлению, а потом уже к довольной улыбке Осаму, он берет его за руку и позволяет вести себя просто потому, что так ему хочется, теперь-то он прекрасно видит, но зрение использует, чтобы глазеть по сторонам, пусть по сторонам – один бамбук и растет, и при этом то и дело хватает себя за ушки на голове. А можно их оставить?  В Токио ребята дико будут вопить от такого его вида. Чуя аж хихикает, что Осаму не понимает, но трактует это как-то в свою пользу.  Чуя не особо представляет, что такого особенного может быть в реках, что хочет показать ему Осаму, но, когда они под звездным светом оказываются у бурного потока, который раздваивается, он замирает. В жизни подобного не видел! В потоке несется рыба! И она мерцает, словно разноцветная гирлянда! Что это за рыбешки, чья чешуя переливается красным, синим, зеленым, пурпурным, золотистым и всеми другими оттенками, что можно только сыскать?! Рыбки, большие и маленькие, выпрыгивают из воды и снова скрываются под ней! И это мерцание тянется и вниз по склону левее места, откуда они пришли через густую рощу, и вверх – до самого верха – там высоко тоже видно мерцание, но еще больше! Целые полосы огоньков – так много было здесь речных потоков, где-то мерцание было едва заметно, скрывали деревья, но Осаму, видимо, знал, как лучше подойти, и теперь сам, словно завороженный, стоял с довольным видом.  – Какая… – Чуя не может подобрать слово, чтобы описать это странное зрелище. – Она настоящая? Или что это?  – Рыбки? Настоящие. Но не вкусные, не пробуй лучше.  Спасибо за предупреждение, а то Чуя уже и без того ощущает, как лисьи инстинкты стали позвякивать в голове. Он даже пугается, но вроде ничего страшного, он не бросился к воде, лишь смотрит во все глаза, а потом движется вдоль речки, желая подняться выше по течению.  – Ты никогда не рассказывал о таком.  Осаму бредет рядом, молчит. Он как будто и сам не знает, что ответить. Может, он просто не задумывался о таком, да и слишком сейчас доволен тем, что удалось поразить столь дивным зрелищем.  – Там еще кое-что есть, – шепчет он, когда Чуя садится обмакнуть руку в воду и коснуться хотя бы этих рыбок, они правда тут же шуганулись все прочь. Он выпрямляется и послушно следует за своим другом.  Они бредут недолго, да и Чуе без разницы, сколько идти – он любуется мелкими речушками, через которые они перепрыгивают, а в них тоже копошатся блестящие рыбешки.  Чуя уже не удивляется, когда его проводят через большую пещеру на другой уровень, в большую горную впадину, где он видит, точнее слышит – ему издалека еще показалось, но в пещере слишком сбивало эхо ритмично капающей воды, но теперь все четко – тот самый звук! Поразительный кристальный звук, веточки с цветочками, что приносил ему Осаму. Их перезвон! И здесь – целая чаща деревьев, ветви которых колышутся под легким ветром, и звучит будто бы музыка. Легкая, певучая. Чуть громче, чуть тише, загадочно и мистично, а к этим звукам добавляется еще какой-то – Чуя так и не понял, что его издавало, но словно мягкое перебирание струн кото, что странно смешивалось с мягким звоном, но было так естественно. И порой даже казалось, что нечто сознательно управляет этими звуками, Чуе мерещилось, что он слышит мелодию, но потом они исчезала, он полагал, что ошибся, но звук возвращался – изменённый, и каждый раз будто новый.  Осаму ведет его сквозь эту небольшую рощицу, и ни забираются в горы выше, теперь наблюдая речные потоки сверху, и Чуе кажется, что звезды стали не просто ближе, а можно в самом деле дотянуться, как грезилось в детстве, и жутковато становится – он тянется, нет, все же небо далеко, но едва ли его расстраивает эта бесполезная попытка. Неба-то он не желает вовсе!  – Я хочу к тебе всегда сюда приходить! – заявляет он Осаму, сидящему на камне, а тот, молча посмотрев вниз, качает головой.  – Нельзя так. Вам людям здесь – нельзя долго. Вообще нельзя.  – Так я же сейчас не человек!  Осаму оглядывает его и замечает:  – Симпатичный получился кицунэ. Но нельзя оставить так навсегда.  – Чего это нельзя? Желание, что исполняют цветы, так долго не действует?  – Нет, цветы не врут, когда исполняют желание. Но они знают, что и люди, и любые живые существа могут ошибаться в них.  Чуя сдвигает брови, морща лоб сильно, что аж неприятно становится. Он… Он не знает, как сказать, и не знает, что на самом деле чувствует. Дело ведь не в этих завораживающих видах, не в рыбках, не в том, что поразительна ночь на этой горе, этот крутой обрыв вниз, от которого голова кружится, он смотрит вниз – там поют деревья – эхо звучит. Дело не в этом всем! Он всегда, всегда ощущал необходимость – он очень хочет дружить с этим мальчиком, уже юношей, что всегда ждет его прихода, и сейчас вот решился привести к себе и тихо радуется его присутствию, показывая места, что, видно, составляют некую радость его жизни.  Желая выразить свое отношение и самые искренние впечатления, Чуя заверяет, что это самое поразительное место, что он видел прежде, и удивляется, когда слышит, что если взобраться еще выше, то можно увидеть всю округу, включая места, где Чуя живет и ближайшие мелкие деревни и городишки.  – В самом деле? Я думал… Что это как бы другой мир, и мы в другом месте.  Осаму в недоумении посматривает на него.  – Вы, люди, просто ничего не видите, и не должны видеть. Я покажу тебе, как подняться на самый верх.  Осаму не соврал уж точно. Чуя поражен! Вдали он в самом деле может разглядеть всю округу, где прошло его детство. Сейчас все ярко освещено огнями; люди, наверное, также пошли побродить по пестрящим светом улочкам, хотя кто-то, наверное, просто предпочел тихо отметить наступление Нового года, и Чуе на фоне этих представлений, о том, как скучно можно проводить время, особо приятно быть в столь невообразимом месте! Он хватает Осаму за руку, не зная, как выразить свою благодарность, тараторит ему что-то, а тот лишь слушает его. Странно молчаливый, но улыбающийся.  Отсюда сверху, куда они взобрались, обернувшись в меховые шкурки, реки смотрятся еще эффектнее, здесь небо еще ближе, и разве что ветра куда колючее, но Чуе не холодно, что странно, наоборот – кровь особо кипит, особенно, когда он обращается всеми мыслями к Осаму, который вдруг тихо произносит:  – Наверное, ты умеешь зажигать огоньки.  – Серьезно? – Чуя с сомнением оглядывает себя. – И как это делается?  – Осаму не знает. Осаму же может только тушить их. Но ты, мне кажется, ты умеешь.  Чуя скептически настроен, но решает попробовать, ведь и сам уже задавался подобным вопросом. Что там надо сделать? Как-то особенно помахать руками? Встать в позу? Кажется, он пересмотрел фильмов и перечитал манги, но иных идей не имеет. Он проделывает странные манипуляции, над которыми Осаму начинает хихикать, да даже не скрывая этого.  – Эй! Надоумил меня! Чего ржешь! – Чуя сам не понял, чего сделал: но он правда в возмущение, которое было шуточным, метнул в Осаму оранжевые огоньки, слетевшие с его пальцев совершенно непроизвольно, и он только успевает едва испугаться, как те гаснут.  – Зачем кидаться в Осаму? Так не надо, – но упрек не от обиды, скорее тоже шутка, да и чего ему бояться – легко их тут же погасил! А Чуя!  Чуя в восторге! Он не понимает, как это получается, да и пламя его ни черта не слушается, грозя устроить тут незапланированное новогоднее пожарище, но он и не переживает, вскидывая целые снопы искр в небо, чего Осаму сначала как будто пугается, а потом, словно отринув какие-то свои переживания, с благоговением созерцает.  – У тебя очень красивое пламя. Вышел бы из тебя хороший кицунэ.  – Так уже вышел! – Чуя в запале рассеивает вокруг себя снопы искр, ощущая странную силу в своем теле, пламя рассеивается в воздухе, но перед этим успевает померцать всеми оттенками красного и желтого, это столь красиво, что Осаму в самом деле не может оторваться, хотя видно, как он скрытно переживает из-за этого веселого беснования, устроенного уже именно что ради него, ведь так красиво это пламя, но в какой-то момент он все же перехватывает Чую за руку и произносит:  – Я должен проводить тебя обратно.  – Уже? – Чуя замирает, но больше потому, что пламя куда-то делось. Словно в нем что-то отключили.  – Уже. Скоро сюда придут посмотреть.  Чуя не хочет неприятностей, поэтому соглашается, попросив лишь не торопиться обратно, он хотел бы еще прогуляться. И…  – А если я все же останусь с тобой?  Осаму ему ничего не отвечает. И явно не только потому, что слышит в его голосе колебание. Ведь… Чуе так это все понравилось, но сознает ли он сейчас, чего хочет? О, Чуя был уверен, что сознает! Потому что думал еще и прежде о том, что вот-вот, еще краткий миг, еще немного – и они ведь расстанутся. Понимает ли это Осаму? Кажется, прекрасно. И дурно от этой мысли, и Чуя намеренно сбавляет шаг, пытаясь выкроить время, подумать о том, что он хочет сделать, чего вообще хочет, и нужен ли ему здесь здравый смысл.  Несколько раз по пути Чуя пытается заговорить, но его лишь торопят из опасения наткнуться на кого-нибудь, с кем не стоит лишний раз пересекаться, и Чуя решает ждать до последнего момента, когда они оказываются снова в убежище Осаму, где он внезапно ощетинивается и начинается ворчать.  – Что-то случилось? – какой-то странный запах, но Чуя не поймет.  – Сюда опять кто-то залез, – Осаму обходит свои владения, пытаясь вычислить, что у него могли украсть, обнаруживая распотрошенный рюкзак Чуи: мешок с гирляндами почти нетронутым валялся рядом, а вот банки с консервированными персиками явно кто-то пытался грызть, при этом пироги не тронули. Осаму горестно вздыхает и с сожалением глядит на Чую и на его рюкзак, что тут остался без присмотра.  – Извини.  – Ерунда! – Чуя рассматривает потери. Шить он не научился, но можно попросить Коё починить лямки и замок, буквально выдранный. Не все так трагично. – Вот как ты без меня тут? Все ходят к тебе, тырят у тебя! А я могу своими огнями спугнуть! Хочешь, я навсегда останусь с тобой? Я могу! И скучно тебе не будет, как-нибудь приспособлюсь. И никто не тронет!  Осаму ему ничего не отвечает. Ходит с хмурым видом, осматривает все остальное. Кажется, тронули лишь то, что принес Чуя. Однако, несмотря на свою обеспокоенность, он вдруг со спокойным видом подходит к Чуе, беря его уже в бесконечный раз за руку, сплетая с ним пальцы – Чуя подается этому движениями, загипнотизированный темным взглядом, что кажется ему столь открытым, что Чуя доверяет, что даже не представляет, как доверяет, еще сильнее желает остаться тут с ним, показать, что эта дружба, что так странно зародилась, что это не пустое, и он не забыл и не забудет, что… На миг перед глазами все плывет, но затем отпускает, и Осаму по-прежнему перед ним, по-прежнему держит его за руку, едва ли представляя, как у Чуи сердце колошматится, и он с испугом еще раз повторяет:  – Хочу с тобой остаться.  – Нельзя, – спокойно отвечает Осаму.  – Почему ж нельзя, твое желание…  – Я уже вернул все назад. Цветок стер иллюзию и не превратит тебя в кицунэ на самом деле.  Чуя хватается за голову – нет ушек. И хвоста более нет. И да, зрение и обоняние уже не такие острые, и усталость куда сильнее сейчас отяжеляет тело, но зачем?  – Я же был согласен! Неужели ты не поверил? Я остался бы с тобой.  – Нет. Ты там живешь. А я здесь. У тебя там друзья. Твоя семья. Ты же к ним хочешь? Они тебя ждут. А я буду ждать тебя здесь.  Чуя молчит. Сжимает зубы. Осаму в который раз все это говорит, и… Черт возьми! Вечно из-за этого кицунэ реветь хочется.  – Ты плохо думаешь об Осаму. Я и сам могу справиться, – заявляет он, может, и без важности, но с уверенностью. В конце концов, он ведь справлялся, а все эти неприятности – Чуе колют они грудь, но что теперь он может поделать? – Спасибо, что пришел увидеться с Осаму. Спасибо, что пришел сюда.  – Так нечестно, – Чуя понимает, что все честно, что правильно, что и с его стороны это был лишь порыв, но как же ему жаль будет его оставлять, и увидеться снова – он уже желает увидеться с ним снова. И в ответ видит то же желание, а еще вдруг Осаму выпускает его руку и зажимает пальцами его щеки, склоняясь чуть ниже…  И целует в губы. Вот так вот просто и естественно. Без колебаний и смущения. Чуя теряется, но в накатившем за секунду в восторге отвечает, чувствуя, как волнует его мягкость чужих губ, пальцы, что скользят уже по шее, а потом – руки, что заключают в объятия, и он сам хватается за его плечи, с наслаждением желая открыть нечто, что он еще не успел обдумать, через это прикосновение, медленное, сбивающее дыхание. Самый потрясающий поцелуй его в жизни. Представить себе теперь другие? Осаму, за что? Что он сам чувствует в этом выражении своих чувств? А он на миг отстраняется, а потом снова касается губами, еще раз и еще, словно сам теперь жалеет, что надо отпустить, и Чуя мельком думает: как теперь в глаза посмотреть, он все же ловит каплю смущения, но Осаму внимательно без посторонних лишних эмоций всматривается в его глаза и вдруг спрашивает:  – Ты принес мне те огоньки, что могут долго гореть. Это для праздника? А можно я их оставлю себе здесь насовсем?  Да что же ты за существо?!  Чуя начинает хохотать от такого вопроса.  – Надеюсь, ты не ради этих огоньков меня целовал.  – Ради огоньков?  – Забудь. Забирай, все тебе оставлю. Твой подарок впечатлил куда сильнее. Оба подарка.  Кицунэ немного растерянно смотрит на него, но, кажется, рад услышать, что гирлянды ему дарят, а еще все же улавливает, что Чуя рад тому, как прошло их маленькое приключение, пусть и горько после него будет расстаться. Чую ожидает обратный путь на поезде в Токио. И ведь Осаму прав. Он ведь понимает. Что его там тоже ждут. И он не смог бы так всех бросить. И Коё… Ее особенно. Этот мир, где он побывал, это не его мир, но Осаму готов к нему приходить оттуда. Обещает ждать, и Чуя ведь уверен в том, что дождется. Как и в этот раз – почувствовал, что стоит прийти сюда. А сам он… Ох, теперь он точно не забудет, теперь не будет сомневаться в том, что есть правда, а что – настоящая дружба. И, наверное, даже что-то выше ее – губы так и горят, хочется сберечь это чувство надолго.  – Тебе надо идти домой, – замечает Осаму, хотя видно, что того сам не хочет. – Я должен вывести тебя отсюда.  – Я помогу тебе украсить все здесь и вернусь, – Чуя придумывает ловкий ход, чтобы еще потянуть время, и кицунэ соглашается радостно, а потом они все же съедают часть пирогов вместе, и уже после Осаму спешит вернуть его назад, проводив до бамбуковой рощи.  Совсем рассвело. Чуе мерещится все случившееся сном. Он не верит, что он бегал где-то в горах с ушками и хвостом, а еще ему был подвластен огонь. Иллюзия? Зато его целовали – и это было уже без волшебства.  – Я еще не знаю, когда точно, но я снова сюда приеду. Мы увидимся, я тебе обещаю, – Чуя говорит это серьезно, не в утешение, у него у самого есть на то причины, и он ни за что не хочет дать слепой надежды. Ни себе, ни Осаму тем более. – Я собираюсь учиться, но у меня будет время сюда приезжать. Я изыщу время, обязательно.  Осаму лишь кивает ему, глядя то на него, то за спину, опасаясь звуков, что доносились из людского мира. Он насторожен, но делает вид, что все хорошо.  – Я буду ждать. Осаму рад, что Чуя помнит его, – он касается его волос, но отнимает руку, словно боится, что еще одно касание – и не отпустит. – Принеси персики в следующий раз. Пожалуйста.  Чуя смеется, а кицунэ не понимает, что странного в его наивной просьбе.  Они расстаются. Осаму следит за ним, пока Чуя не скрывается из виду. Ему явно предстоит много дел переделать, как и Чуе: пережить допросы Коё, как все прошло, наверное, сходить с ней в храм, позвонить друзьям. Чуя на миг останавливается… Глубокое чувство внутри него столь волнует, что хочется развернуться и бежать назад, но Чуя спокойно выдыхает, думая о том, что Осаму будет теперь некоторое время веселее, пока у него там будут мерцать праздничные гирлянды, а потом – Чуя принесет ему еще каких-нибудь огоньков. Любых, разноцветных или золотистых, синих или красных, мерцающих, как светлячки или те рыбки.  Огни ярко мерцают, даже если кажется, что нет возможности их зажечь.