Завтра будет солнце

Онегин был тем самым редким преподом, что зачастую приходит под середину собственной пары, предпочитая заспанным студентам, ничего не смыслящим в предмете, собственный здоровый сон. Однако всех подобный расклад не сказать, как устраивал: приловчившиеся к графику лектора спиногрызы сами подтягивались за пару минут до его условного времени прихода, тихонько отсиживаясь, когда сам Онегин никак и нигде ни единым словом не обмолвился о подобном безобразии. Единственным человеком, который был в курсе происходящего, был здешний замдиректора – девушка тихая, милая в отношении всех, кроме Онегина, и, что было основой подобной вседозволенности, со школьной скамьи приходилась Евгению подругой. Зная, что тот далеко не идиот и конечной ерунды не натворит, доверяла и покрывала сего бездельника, в целом-то не особенно отличающегося от своих подопечных в плане безмерной любви к долгому сну. С другой стороны – почему нет? Проблем он не доставляет, а взамен на молчание иногда помогает разбираться с отчётами и всяко-разными бумажками, которые может осилить. Ворчал себе что-нибудь под нос, проклинал весь мир и то, на чем он стоит, но чёркал что-то. Были всё же и такие дни, как, например, сегодняшний, когда Онегин являлся в аудиторию чуть раньше и, не выспавшись, строил из себя последнего злыдня. Причины недосыпа находились разные: то зачитается допоздна, а потом только к утру закончит конспект к паре, то от скучной жизни напьётся и пойдёт бродить по городу, возвратившись, опять же, под самый рассвет. Потом недовольно усаживается за свой чинный преподавательский стол и сердито оглядывает сонных и напуганных детин опухшими красными глазами. Такой Евгений мог напомнить старого озлобленного на свою судьбу коршуна, с нервами, потрепанными, аки крылья того самого коршуна, и устрашающим пронзительным взглядом, коим тот выслеживает жертву, но не бросается в силу собственного нежелания трепыхаться. Сидит вот так, молча, думает о чем-то своём, а дети, которым уже второй десяток пошёл, застыли, тише воды – ниже травы, и пикнуть бояться. Потом, отвлечённый от своих размышлений, стреляет глазами в сторону какого-нибудь неудачного шороха и с прищуром глаз, строго, но звонко и живо говорит: — Quel est le problème, Larina, pourquoi n’êtes-vous pas assis tranquillement*? Выслушав торопливо выпаленное "пардон муа" с ужасным акцентом и неправильным ударением, цыкает, начинает разбираться в притащенных бумажках, что минувшим вечером именовал конспектами, и наконец говорит записывать тему – употребление глагольных связок. И так каждый божий день. Фамилии в замечаниях, разве что, менялись время от времени. Сегодняшний день окончательно подбил его, не до конца ещё оправившегося от только-только подавленного воспаления лёгких: оба потока зачитывали свои эссе, размером, кстати, не меньше пятиста слов. То есть, если округлять, четыре часа Онегину пришлось слушать отвратительное звучание речи первокурсников, толком не освоившихся в трудном языке, кривые конструкции и сочинения особенно умных, решивших, что Евгений не различит адекватное построение со словарём и гугл-переводчик. Дослушав последнего студента, он тяжело вздохнул, расцепляя замок из пальцев, и молча вышел из аудитории, намереваясь до конца пары слоняться по тихим коридорам. А толку-то досиживать десять минут в душном помещении, когда план выполнен, и можно с чистой совестью проветрить голову в месте, где нет вечного шуршания, бубнежа и молитв шёпотом откуда-то с задних, больше всех разрисованных ручкой, парт. После оглушающей трели он наконец плетётся в кабинет зама, распахивая дверь без стука. Та уже хотела возмутиться, но, заметив Онегина, возвращает мягкую улыбку и отодвигает в сторону заявления, коими была занята последний час. — Таня, – выдохнул он, падая на стул напротив девушки, – Мы идём пить. Мне нужно прогреть горло и хоть немного скинуть напряжение. — Ты же..знаешь, я не пью, – тихо отговаривается та. — Oh mon Dieu, кому ты это рассказываешь, – насмешливо протянул Евгений, не ощущая, впрочем, никакого укора совести, – Не тому ли человеку, на котором отключилась на выпускном? Или, может быть, с которым наперегонки бежала в туалет, а потом в аптеку за таблетками и минералкой три месяца назад? Или- — Хорошо, я поняла, не продолжай, – в миг покраснев, пискнула она, придержав оправдания, что не имела выбора и не могла бросить друга, заставляя того заливаться алкоголем с горя в одиночку, – Когда? — Свободна сегодня вечером? У меня завтра окно на первой, так что даже отосплюсь. Иногда Онегина посещала мысль, что старшая Ларина могла бы быть неплохой девушкой во всех планах. И как человек, и как друг, и как партнёр в отношениях, и как собутыльник. Друг она, к слову, и так хороший ещё с десятого класса, когда Евгений перешёл в её школу. Даже признавалась ему в любви, только красным светом мигало одно небольшое "но" – не родилась она, к сожалению, мальчиком. Милой – да, но природа подвела и сделала такую несправедливую подлость в отношении обоих. Сколько однако времени прошло с тех пор, как они сдружились. Не много, не мало – тринадцать лет. За это время уже новое поколение выросло с пелёнок до возраста, когда дети идут в седьмой класс, а те всё так же вместе плетутся по жизни. Вместе выпустились, вместе поступили и снова выпустились, подав документы в одно место. Дорожки их разошлись ненадолго, когда Таню потянуло по-серьезному на своё хобби, но потом всё-таки вернулась в университет из-за травмы лодыжки, с которой балетом заниматься невозможно, где директором была мать, и по-прежнему преподавал Онегин, смиряя всех и каждого своим жутко холодным и острым взглядом опухших глаз. Заходящее весеннее солнце, иногда выглядывая из-за плотных туч, щипало слепящими лучами, пока Евгений с Таней, недавно вылезшие из тёмного кабинета, щурились от любых его проблесков по дороге в ближайший бар или кабак. Онегин зачастую предпочитал пить дома, но решив, что слишком запустил квартиру и негоже даме находиться в таком сраче, пусть дама давно привыкла к образу жизни друга, предложил куда-нибудь пойти. Выбор без особых раздумий пал на заведение нужного характера сразу на углу следующей улицы, где грозился быть проведённым оставшийся вечер. Встретило это заведение звоном колокольчика и едким запахом дыма, отчего Таня, не привыкшая к подобному, даже слегка закашлялась, и какой-то старой медленной песней, перебивающейся помехами из радиоприёмника. С утра Евгений не успел поесть, после перехотелось, а затем он и вовсе благополучно забил на естественную нужду любого нормального живого организма, предпочёл покурить. То-то думает, что так развезло с четвёртой стопки. Уж точно не с непривычки, только вчера надулся старого вина до кондиции ночного жреца и гордого одинокого бдителя полночных улиц. — Тебе, Же-ик-ня..парень нужен, – перебиваясь, Ларина начала свою старую шарманку, старше, вероятно, чем сборник судоку у бабаули-консьержки за углом, – А т-то сидишь вот, чахнешь. Никакой в жиз-зни радости. — Да на кой, – буркнул тот в ответ, протирая пальцем стекло опустевшей рюмки, – Моя р-радость – это бутылка. — А вот веч-чно ты это своё "буты-ылка – буты-ылка", а бутылка тебе поесть с-сделает? Таблетку с бод-дуна даст? — Хва-атит, – протянул тот, отмахиваясь, – С тобой пить – тольк-ко и слушать про это. — Вот и не буду, – фыркнула девушка, поджав губы, – П-придёшь ты ещё ко мне. Не пойду. — Ну и п-пожалуйста. Больно надо, – Онегин, до глубины души оскорбившись подобным заявлением, демонстративно отвернулся, – Подруга называется. — На-называется, – кивнула Таня. — И обидно обз-зывается, – проворчал Евгений, повернувшись обратно, при этом чуть покачиваясь, и замер явно в ожидании яростных извинений. Но, всё же не дождавшись оных, расхохотался из-за звучания рифмы собственного сочинения, заставляя уже смеяться и Ларину. Поскольку Таня была из той категории людей, которые с пьяни отключаются, стоит только утихомирить запал, вызванный ударившим в голову алкоголем, оба приняли решение разойтись по домам. Вышли, когда на улице уже был жуткий холод и царила невозможная-непроглядная темень, рассекаемая только редкими фонарями по над дорогой. Ларина, будучи самостоятельной и уверенной в себе женщиной, как объясняла Онегину своё решение, очень самостоятельно и уверенно вызвала себе такси. Евгений же предпочел посидеть на бордюре у дороги, дожидаясь, пока подругу заберёт машина, а затем приписал себе в планы прогуляться и проветрить голову. Всё-таки завтра вести три лекции, а в случае, если не протрезветь на холодном воздухе хотя бы слегка, придётся тяжко. Да кто спорит, при любом исходе подобного вечера утро дастся нелегко, очень нелегко, из-за чего любой был бы вынужден существовать весь день в обнимку с минералкой и мятными леденцами. Вдалеке блестят уносящиеся огни такси, из открытого салона которого прогноз погоды известил, что завтра будет солнце и плюс двадцать четыре, оставив Онегина, наконец, одного. Не то что бы ему, конечно, нравилась пасмурная погода, как сейчас, но и краски не прельщали. Вот такой скучный человек, как окрестил он самого себя. Таня, если бы не ехала сейчас домой, засыпая прямо в машине, непременно поспорила бы, только каждый раз оба остаются при своём мнении. Вокруг пусто. Ни души. Только начало первого, а город уже опустел. Откуда-то из дворов доносятся еле слышные старые песни, несмотря на довольно позднее для такого время.Теперь Онегин, со скучающим видом пиная камни, медленно и пошатываясь, шёл в незапланированном направлении, тихонько завывая себе под нос недавно услышанное. Петь у него, к слову, выходило из рук вон плохо, так что он мог стать ярким примером известной поговорки о медведе и ухе, на котором потоптался тот самый медведь. Короче говоря, ни слуха, ни голоса, но кто запретит? Однако относительно ровно идти ему удавалось лишь до момента, когда какая-то фигура, несущаяся сейчас для него с неимоверной скоростью, резко вылетела из-за поворота и случайно пихнула того в плечо, кинув в спину короткое извинение. — А? – только и успел потерянно выдавить Евгений, развернувшись в сторону давно исчезнувшей фигуры только спустя пару десятков секунд, когда удалось отойти от лёгкого головокружения и ряби в глазах. Так ещё и смысл брошенных ему слов пришлось долго и усердно обдумывать. Если коротко, что сейчас произошло, Онегин не понял от слова совсем, потому продолжил свой путь сторожа ночных улиц слегка подшофе. Что за песню бубнел, тоже не мог вспомнить, хотя, кажется, вот-вот в голове крутится. Хлопнув комара на щеке и чутка почесав ту, сделал себе пометку хоть как-нибудь побриться, только все великие замыслы будто ветром сдуло в момент, когда телефон дал знать о своём присутствии, а на экране высветилось "Я дома", отправленное Таней. Отписав ей какой-то неразборчивый калейдоскоп букв, который мог бы стать самым страшным сном любого учителя русского языка, но который почему-то всегда разбирала Таня, Евгений подумал, что и самому-то пора б уже баиньки в тёплую кроватку. Кое-как добравшись до дома, разбросал обувь в узенькой прихожей, прямо одетым увалившись на заправленную кровать. Утром уже дойдёт, что так набираться в рабочий день – заведомо плохая идея, а стресс снимать нужно другими способами, больше подходящими человеку, каждый день сталкивающемуся лоб в лоб с обязанностями педагога. Уже тогда ему, разочарованному в себе, придётся за двадцать минут до пары бежать в аптеку за таблеткой, а потом на соседнюю улицу за кофе. Чёрным, крепким кофе без единой ложки сахара, чтобы горечью всё внутри свернулось. Даёт неплохой подзатыльник и чудно отрезвляет, даже мозг начинает понемногу отдаваться ощущению трезвости мысли. Метод, проверенный уже тысячу раз. В здешней кофейне Онегина уже в лицо знают и сразу, без лишних вопросов начинают варить ароматный, но невозможно крепкий ристретто, от которого зубы сводит. Что самое смешное в сей ситуации, Евгений сам же и заставляет себя пить эту гадость, набравшись заранее до такого тумана в голове, чтобы разогнать его можно было лишь одним способом. Весьма своеобразным и откровенно неприятным, но что поделать, не прекращать же пить из-за одной крохотной неприятности в виде последствий. В такие моменты он иногда и правда начинает задумываться, что Таня права. Ему, быть может, действительно нужен человек, способный заменить выпивку. Его мечтой, пусть и глупой, всегда был тот, кого придётся заменять, а не кто сможет заменить. Кажется, грамматически почти никакой разницы, но когда десяток лет носишься с этой мыслью, она очевидна. Неплохо, наверное, засыпать, обнимая кого-то своего, кто может во сне громко сопеть на ухо, придвинуться ближе и согреть, а не корчиться на кровати в обнимку с холодной бутылкой, зато дорогой и наполненной отменным пойлом. Неплохо, наверное, со скуки рассказывать кому-то, как прошёл день, смеяться с того, как Оля Ларина опять сломала пятисантиметровый ноготь и вопила на всю аудиторию, срывая пару. Вместо этого Евгений ночью звенит какую-то простую мелодию щелчками по стеклу бутылки с вином, даже не пачкая бокалы, одиноко пылящиеся в кухонном ящике. Тогда утром можно было бы пить приторно-сладкий чай, потому что кто-то решит откормить его, бледного и с синяками под глазами, глюкозой, а не до мерзости горький кофе. Всё-таки мысль не успевает доползти до победного конца, будучи сбитой сильным толчком в плечо, непосредственно, Евгения. И снова Онегин, не сумев вовремя сориентироваться и сообразить, что случилось, теряет в шумной очереди небольшой кофейни уже, кажется, знакомое "извините". Тут же озвучивают его заказ, протягивая стакан с кофе. Стакан этот он, к слову, опрокинет на своей паре, сделав всего три глотка и оставив его покоиться на столе, мозолить глаза и напоминать, с чем придётся столкнуться в следующий раз, когда в головушку светлую закрадётся мысль набраться в рабочий день. У Оленьки размазалась стрелка, на что ей заботливо указала подруга, взрываясь хохотом, а та, в свою очередь, взвизгнула на всю Ивановскую, от чего даже Онегин дёрнулся. В итоге грамматический справочник, что был с Евгением с самого начала его преподавания, оказался украшен прелестным чёрным пятном от кофе. Буквы, естественно, сразу начали расплываться. Такое себе начало дня. Впереди две лекции, не считая эту, уже испорченную, а вещь, на которую он всегда опирался при объяснениях, бесповоротно испорчена. Теперь придётся с головной болью вести все пары совершенно самостоятельно и без подручных средств, отчего всё наверняка начнёт мешаться. Идея о том, как исправить сложившееся положение, пришла как-то сама собой.