***
Внешний вид катафалка обрадовал Мари-Хуану, она не ожидала, что они бывают такие гламурные, с резными фигурками святых и прочими наворотами эпохи Возрождения. Так как желание быть главной превосходило в ней желание быть эмансипированной, она усадила за руль Чаронго. — Он нас легко заметит, сеньора, — сказал индеец, качая головой. — Я этого и хочу, Эво. Представляешь, как он наложит в штаны, увидев, что за ним гонится катафалк с боливийскими номерами! — Мари-Хуана весело рассмеялась от своих же слов, но, вспомнив, как Саблин овладел ею в поезде без всякой компенсации, посуровела и прикусила от злости губу. Еще одним поводом для суровости стал немецкий фотоаппарат, украденный Саблиным. На его черно-белой пленке были не архитектурные шедевры европейских столиц, а сплошное непотребство и срамота. Да, боливийская шпионка ничем не брезговала ради денег и новых вербовок. Пара карточек с обнаженной грудью в качестве «пробника» склоняли к сотрудничеству многих сомневающихся. — Гроб пустой? Ты проверил? Я не хочу ездить рядом с разлагающимся трупом. — Да, сеньора. — Тогда похороним этого ублюдка! — прошипела Мари-Хуана, проверяя магазин своего начищенного до зеркального блеска 6,35-мм Зауэра 1919 года. Дворник-араб, сообщивший о «парабеллуме», ошибся. Виной тому были его примитивные познания в сфере стрелкового оружия. Индеец недоверчиво пожал плечами при виде ее мелкокалиберной «пушки». Гиганта аймара такой игрушкой не остановить, даже если расстрелять весь магазин, но этот Sablin, наверняка, менее живуч, чем он. Сам Чаронго предпочитал заряженный крупной картечью двуствольный обрез дробовика «винчестер». — Поехали! — Я никогда не был в Париже, и у меня стаж всего несколько часов, — возразил индеец, пытаясь разобраться в рычагах и педалях катафалка. — Поехали! — рявкнула на него непреклонная Мари-Хуана. При виде ее искаженного злобой лица Чаронго послушно завел двигатель. Он никого на свете не боялся. Кроме женщин. Они были непредсказуемы. Саблина выследили с помощью беспризорных французских гарсонов, которых боливийская разведка щедро наградила пшеничными булками. Никогда еще информация не доставалась Мари-Хуане так дешево. Ожидание нервировало ее. Рядом с негромким отелем, где остановился их коварный враг, располагался модный бутик с дорогой одеждой и обувью. — Успею... — пробормотала себе под нос Мари-Хуана, но тут же одернула себя: — Месть важнее! В конце концов, ее правая нога дрогнула и сама шагнула из катафалка наружу. Однако не успела она сделать и пяти шагов, как Чаронго закричал. Он увидел выходящего из отеля Саблина. Мари-Хуана выругалась. «Ну вот как так?! Побывать в Париже и ничего себе не купить? Будь проклят этот Sablin!» Саблин успел поймать такси, и юркий синий «рено», за баранкой которого сидел смуглолицый алжирский мигрант, уже набирал ход, грозя бесследно раствориться в парижских каменных «джунглях». — Следуй за ним! — нервно скомандовала Мари-Хуана и еще раз проверила наличие патронов в своем пистолете. Так началась самая бестолковая в истории погоня. Долгое время катафалк не мог как следует приблизиться к такси. Сказывалось неуверенное вождение индейца, слабый двигатель и интенсивное уличное движение в вечернем Париже. В свою очередь и таксист-алжирец никогда не участвовал в 24 Heures du Mans*, так что их соперничество с аймара проходило на равных. Крепкие выражения на испанском так и сыпались из уст Мари-Хуаны. Она требовала ехать быстрее и еще быстрее. В преследуемой ими машине, кажется, поняли, что катафалк с боливийскими дипломатическими номерами не без причины трется у них в хвосте, и синий «рено», нарушая правила дорожного движения, резко прибавил ходу. Кульминация погони наступила на перекрестке улиц Риволи и Дю-Лувр. Удачно объехав переходившую дорогу старушку с палкой, настойчивый Чаронго почти настиг противника. Но все полетело к чертям, когда под его колеса прыгнула неизвестно откуда взявшаяся собачка, местная kashtanka. Индеец резко бросил машину в сторону, игнорируя истошные вопли напарницы. Катафалк на полной скорости врезался в витрину модного магазина. Мари-Хуана чудом увернулась от незакрепленного как следует цинкового гроба, вылетевшего по инерции через лобовое стекло. Вывалившись в распахнувшуюся боковую дверцу, боливийская шпионка уткнулась прической в груду висящих шуб и пальто. Потирая ушибленные места, еле встав на ноги, она увидела, что прямо на нее смотрит роскошное меховое манто с убийственным ценником. Продавцов на горизонте она не увидела, возможно, они побежали звонить в жандармерию. Мари-Хуана, сраженная внезапным приступом клептомании, торопливо сняла с вешалки манто, потом ее руки потянулись к брендовой сумочке из змеиной кожи, куда она забросила шелковые панталоны от Коко Шанель, ярко-желтый зонтик и еще пару флакончиков от Guerlen. После чего, в состоянии полнейшего потребительского экстаза, выскочила на улицу ловить такси. Уже позже, примеряя похищенное перед гостиничным зеркалом, она вспомнила про оставшегося в катафалке Чаронго. «Черт с ним, — подумала она, — слабак, не смог задавить даже собачонку!» А вспомнив о Саблине больно прикусила губу. Саблин, малость ошалевший от простой поездки на ужин в ресторан, намек понял. Алжирский таксист вернул его в гостиницу, откуда он немедленно забрал свои вещи и со всеми предосторожностями, ежеминутно оглядываясь, выехал уже на другом такси. Для ночевки стоило выбрать другое, более безопасное место.***
«Цвет здоровья отныне проявляется в оттенках бронзы и совершенствуется с помощью диеты и физических упражнений, стимулирующих ум, тело и душу...»
До острова Платэ, что на реке Сена, пришлось добираться около часа. В конце прошлого века на нем располагалась дача Эмиля Золя, где писатель устраивал весёлые и хмельные вечера с известными литераторами. Позже имение снесли, а на его месте построили бассейн. Но не этот исторический факт интересовал Саблина. В бытность работы парижским таксистом, одним из его постоянных клиентов был некий доктор Дюрвиль. Гастон Дюрвиль. В бурных 20-х годах он, вместе со своим братом Андре, после долгого увлечения гипнозом, «египтологией» и теорией магнитного исцеления, изобрел «натурализм». Братья даже начали издавать журнал Naturisme, заполненный лирическими советами о том, как загорать, растягиваться и как полезно ходить без одежды. «Человеческая кожа не была предназначена для душной тюрьмы из одежды, — заявляли они, — и не стесняйтесь, когда дело доходит до физической активности, изучения движения или ощущений порывов ветра». Не останавливаясь на этом, доктор Дюрвиль приобрёл на острове Платэ участок в одиннадцать гектаров и, застроив его маленькими бунгало, превратил в курортную зону «Физиополис». Жители Физиополиса должны были всё время заниматься спортом на свежем воздухе, им запрещалось употреблять алкоголь и табак, а также слушать живую громкую музыку. Во время светских бесед в Физиополисе было строго запрещено упоминать политику или религию. Поначалу парижане, вдохновленные умело рисуемыми Дюрвилем прекрасными картинами здоровой жизни, с энтузиазмом просились в Физиополис, но потом, поняв, что тягать пудовые гири и наматывать километры по беговой дорожке – это совсем не то же, что читать в плетеном кресле утреннюю Le Figaro, попивая кофе под хруст свежеиспеченной булки, резко падали духом. Гастон Дюрвиль встретил лодку с бывшим парижским таксистом без особого воодушевления. Под глазами доктора были темные круги — следствие разочарований последних лет. Сам он был завернут в тогу, подобную римским, а в руке была желтая корзинка с овощами. — Добрый вечер, месье... — не узнал он Саблина. — Добро пожаловать в Физиополис! Доктор Гастон Дюрвиль сделает из вас настоящего, здорового человека! Заученная фраза была произнесена очень уставшим голосом и «настоящим, здоровым человеком» воспринималась бы скорее как сарказм. — Это как? — на всякий случай поинтересовался Саблин, ступив на остров и осматриваясь вокруг. Да, здесь его точно никто не будет искать! — Магниты и клеточное питание!.. — резко выдал Дюрвиль, откусив кусок от здоровенного огурца. — Кроме того, вы должны избавиться от одежды! — Месье Дюрвиль, вы не узнали меня?.. Несколько лет назад на мне была куртка таксиста, и я нередко возил вас по делам. — А-а... Вы тот русский! Месье Саблин!.. Простите, я думал, это очередной пациент моего Физиополиса. Саблин в двух словах объяснил доктору свою ситуацию, пообещав заплатить. Дюрвиль ответил, что местечко переночевать для него, несомненно, найдется. — С наступлением осени наши ряды редеют, — пожаловался он. — При первых же холодах эти жалкие ничтожества начинают мечтать о каминах, норковых шубах и горячем глинтвейне. Дорожка к скоплению бунгало непрерывно петляла среди зарослей. Первыми встреченными жителями Физиополиса для Саблина стала пара худосочных девиц в скудной двухсекционной одежде, несмотря на осеннюю прохладу занимающаяся физическими упражнениями на брусьях. Доктор похвально отозвался о них и бросил им пару огурцов, на которые они с жадностью набросились. — Довольно откровенно... — заметил Саблин об их одеяниях. — Поначалу многие вовсе ходили без одежды. Позже, узнав, что на Сицилии раскопали фрески древнеримского периода, где девушки были одеты подобным образом, мы решили взять с них пример. — А эта... — Саблин замялся, не зная какое подобрать слово. — Вы придумали какое-нибудь название для этих «фиговых листков»? — Нет. Зачем? — Они напоминают мне тихоокеанские атоллы... Если их правильно подать, можно неплохо заработать. — Вы разбираетесь в дамской моде?! — Ничуть. Набрался слов от одной знакомой в Лондоне. — У меня есть большие сомнения насчет вашей идеи. Дюрвиль умолчал обо всех скандалах, связанных с подобной «одеждой» в двух шагах от Парижа. О том, что в некоторых газетах его детище стали именовать «сектой дегенератов». Да, фабрика по производству красивых и здоровых людей, о которой он мечтал, сейчас стремительно трещала по швам, не выдерживая напора узколобых и консервативных обывателей. Окно Овертона еще только предстояло придумать. На крошечной полянке атлетичного вида полуголый мужик с бронзовой кожей самозабвенно тягал штангу. — Неплохо выглядит! — с завистью оценил его мышцы Саблин. — Атлант! — К сожалению, он сумасшедший... — с грустью в голосе отозвался Дюрвиль. — Айкью как у африканской макаки. Ничего, кроме работы со штангой, делать не умеет и не хочет. — Жаль... Зачем вы его держите? — Для рекламы. Эстетически он прекрасен, как вы уже заметили. Греческий бог! Он не раз украшал обложки моего журнала. — Не сомневаюсь. — Даже из Голливуда агенты приезжали, — похвастался Дюрвиль. — Хотели в «Тарзане» его снимать, переманить у меня пытались. Насилу отбился!.. Вы только не говорите никому, что он ку-ку... — Слово офицера! — пообещал Саблин, которому было совершенно плевать. Добравшись до группы маленьких бунгало, доктор с некоторым страхом принялся заглядывать в каждое из них по порядку, ища свободное для своего гостя. Почему со страхом? Во время последнего обхода недельной давности в доброй трети домиков он сталкивался с нарушителями режима, либо попивающими вино, либо предающимися разврату. В последнее время даже от самых преданных последователей нудизма ему чудился запах сосисок, а не лесных орехов. Этот обход не стал исключением — в бунгало №17 ему пришлось вырывать из рук голодного пациента копченую колбасу, в № 22 он конфисковал у тайных алкоголиков две бутылки белого столового вина, а в №43 едва не выколол себе глаза — две парочки, периодически меняясь партнерами, пользуясь импровизированным освещением, снимали на компактную кинокамеру короткометражные порнографические фильмы. Дюрвиль едва не взорвался самыми ужасными ругательствами, но нарушители, полностью поглощенные сексуальными утехами, даже не обратили на него внимания. В №48 читали запрещенную литературу — богато иллюстрированную книгу о сытном питании американских миллионеров. Доктор устало махнул на них рукой. Бунгало №60 оказалось пустым, и совсем погрустневший Гастон Дюрвиль предложил Саблину остановиться в нем. Парагвайского капитана это вполне устроило. Доктор задал вопрос об ужине. Саблин ответил, что если ему предложат что-то существеннее, чем вареная морковь и ацидофильное молоко, то он не возражает. — К черту правила... — Дюрвиль внезапно улыбнулся, впервые за вечер. — Кого я хочу обмануть?!.. Это, конечно, не ужин в ресторане, но на свежем воздухе должно зайти! С этими словами он покрутил перед гостем отобранными у нарушителей пахучей колбасной палкой и бутылкой белого вина.