Пепел

Ты висишь над пропастью, но я держу тебя на волоске, Обматываю руки веревкой, пока они не начинают синеть, Стоя на маяке Не могу я вечно гореть. «Banana bread» Cavetown 1.       Несмотря на столь яркий вид дома, жители его были самыми заурядными и обычной нуклеарной семьей: мать, отец, сын и рыбки в аквариуме в гостиной.       Генриха, младшего члена этой семьи, Катерина знала довольно давно, они познакомились еще до ее переезда в каком-то из бесчисленных лагерей, в которые Флора сгоняла собственную дочь из года в года. Желания ребенка десяти лет никто не учитывал, хотя в свои семнадцать лет девушка почти не заметила изменений, разве что все стало только хуже.       С Генри они вначале не сошлись характерами — недолюбленные дети, старающиеся всеми силами добиться хоть капли внимания, не могли терпеть соперников в получении похвалы и минимальных «лавр». Они ссорились, дрались, кидались грязью и едой, топили друг друга в речке и незаметно сплотились против остальных. Их дружба не была крепкой, надежной, они просто нашли союзника, который бы помог против остальных жестоких детей, которые друг друга не щадили от слова совсем.       После того лагеря они не виделись и не общались несколько лет, встретились они вновь только тогда, когда Катерину перевели в новую школу. Туда она пришла еще более забитым неуверенным в себе подростком, которого никуда не выпускали, не давали свободно вдохнуть и возили к психологу и показывали различным врачам. Генриха она сразу узнала — он почти не изменился, все еще оставался не улыбчивым и нелюдимым парнем с кучей комплексов, на данный момент глубоко зарытых. Как бы странно не звучало, он был довольно популярен в своей школе, эдакий «загадочный распрекрасный волейболист», как Кэт помнила, он всегда любил эту игру, в лагере они, конечно, просто перекидывали мяч через сетку, но он и от этого сходил с ума.       Появившись в новой школе, Кейт поняла, что все фильмы и сериалы о школах нагло врут: никто не пытался с ней познакомиться, не возражал сидеть с ней или делиться учебниками, все просто продолжали учиться, словно ничего и не изменилось. «Хотя ничего и не изменилось», решила девушка и быстро перешагнула через низенький заборчик, обошла кусты роз, и уже быстро побежала к мусорным бакам, стоящим около гаража. С разбегу запрыгнула на один из них, уже дальше потянулась к черепице, намереваясь схватиться за нее руками и подтянуться. Начав выполнять поставленный план действий, она протянула руки, схватилась за уголок, и с грохотом полетела вниз. Она довольно сильно ударилась копчиком об асфальтированную подъездную дорожку, свезла ладони и локти в кровь, тихо всхлипнула, но встала и вытерла руки о джинсы. Из окна второго этажа, находящегося прямо над гаражом, высунулась темно-русая голова парня, который был едва ли старше самой Кэт. Парень выглядел обеспокоенным и сонным, словно Катерина только что его разбудила. — Что ж, не труба и то отлично! — Генрих высунулся из окна еще сильнее, и засмеялся, смотря на Кэт, которая была готова расплакаться от досады, — Пошли, Спайдер Гёрл, открою тебе двери на первом этаже! — А как же… — Да забей, мать с него навряд ли до самого утра слезет. — Рих выглядел расстроенным из-за того, что происходит в его семье, хотя было видно, что он старался скрыть свою досаду и обиду на мать за все это. — Она с неделю ждала того момента, когда отец уйдет на сутки на работу и она сможет притащить очередного любовника. Кстати, иди лучше к задней двери.       Торс и голова парня быстро скрылись в оконной раме, она услышала хлопок двери его комнаты и поспешила подойти к дому с другой стороны. Задний двор дома был менее живописным, никаких ярких цветов, травы, растений, только серая бетонная плитка, старый клен и качели — шина, веревки для сушки белья; все это скрыто за местами ржавым высоким забором. Кэт каждый раз словно попадала в другой мир — не показушный, правдивый, грязный и неухоженный. Задняя дверь, ведущая в кухню, когда-то давно тоже была яркой и оранжевой, сейчас же она была грязной и облупившейся, сквозь отколовшиеся кусочки проглядывал старый слой краски, вроде как синий. Стекло в верхней части двери было грязным и пыльным, его никто не протирал уже несколько лет, в пространстве между стекол был настоящий зоопарк: несколько обычных мух, комар и пушистый шмель. Вся эта живность давно была мертвой и лежала между этих стекол с самого приезда Кэт.       За дверью раздались довольно громкие шаги — Генрих шел по кухне в обуви, у Кейт дома было принято разуваться или надевать тапочки, потому как Флора не собиралась нанимать горничную или служанку и предпочитала делать все сама. Ну как сама, практически все по дому делал ее муж, Курт, он был писателем, довольно известным в узких кругах и, соответственно, проводил все время дома, чего никак не могла упустить женщина. Она все старалась использовать с выгодой для себя.       Дверь распахнулась без скрипа, но всего на третью часть, чего для Кэт было недостаточно, она смогла протиснуть только одно плечо в образовавшееся отверстие, и уцепилась длинными узловатыми пальцами в предплечье Генриха. Он крепко схватил ее за руку и медленно потянул, буквально перетаскивая девушку сквозь двери. Девушке показалось все это длительным мучение: саднила спина, ладонь, сбитая в кровь от удара об бетон, была зажата в стальном захвате ее друга, время тянулось так медленно, словно она втискивалась уже минут двадцать. Хотя на деле вся малоприятная процедура прошла меньше чем за две минуты, можно было бы и быстрее, но парень видел, как морщится Кэт, чувствовал, что ее руки изрезаны кусками шифера и бетона. Он буквально всем своим телом ощущал ее боль и пытался хоть как-нибудь ее уменьшить.       Она ввалилась на кухню, чуть не рухнув на пол, и тяжело выдохнула. Ей было больно, об двери она стерла себе плечи и оставила глубокую царапину на щиколотке, неприкрытой джинсами. — Кэт, прости, так получилось… — Начал оправдываться Генрих, вытирая ее джинсы от пыли и кусочков дерева. — Ничего страшного, не в первый же раз. — Кэт улыбнулась и обняла Генриха. — Пойдем, не разувайся только.       И парень развернулся, скрываясь в темном проходе, девушка поспешила за ним, она шла, стараясь не издавать ни звука. Его широкая спина в светлой футболке подсвечивалась легкой синевой из-за сумеречного света из окон, когда они начали подниматься на второй этаж, Кэт услышала то, о чем ее предупреждал Рих — голоса, гортанные стоны, скрипы и музыка, которая ничего не заглушала, а только привлекала внимание. — Господи, Кэт, не обращай внимания. — Генрих развернулся к ней лицом, резко крутнувшись на пятках. — Все в норме, у меня такое постоянно. — Я бы не привыкла… — Прошептала Катерина, представляя собственного отца с другой женщиной, она испытывала адскую боль. Она всегда жила в полной семье, и не хотела ничего менять. — Я тоже не привык и никогда не привыкну. — Генрих печально улыбнулся и продолжил подниматься по лестнице.       Остаток пути они буквально пролетели, Рих быстро свернул за угол и открыл старую скрипучую дверь, в очередной раз он пожалел, что не смазал петли. Зато скрип служил опознавательным знаком о вторгшихся в комнату родителях: для них не существовало абсолютно никаких границ и рамок, а личное пространство им казалось пустым звуком. Они терпеть не могли, когда нарушали их рамки, но рамки, которые вокруг себя возводил Генрих, они терпеть не могли от слова совсем.       Его мать, женщина властная и грубая, до безумия любила держать все и вся в ежовых рукавицах; если что-то шло не так как она это себе запланировала — случался взрыв в тротиловом эквиваленте неизмеримый. Миллен не хотела брака с отцом Генриха, Губертом. Она терпеть не могла его имя и манеры, в целом, Миллен не была готова к ребенку, родам, пеленкам и всему прочему; ей едва исполнилось двадцать и тут один незащищенный секс сломал всю ее жизнь на корню.       Губерт же был пассивным и до ужаса ленивым мужчиной, он был вроде как аристократом «по крови», но его семья уже давным давно не выделялась особым достатком: еще в начале пятидесятых семейство Сноу лишилось всех мужчин во Второй Мировой, а привыкшие к праздной жизни женщины растратили все, что собиралось десятками лет, если не сотнями. Последнее поместье ушло с молотка в конце девяностых и Губерту не досталось ни цента — все ушло на покрытие многомиллионных займов его матери, которая абсолютно не знала ничего о финансовой грамотности, а о том, что можно откладывать деньги еще и на какие-либо нужды она и не догадывалась. И вот, когда молодому Сноу исполнилось двадцать два он вышел в большой мир без долгов и без крошки хлеба за пазухой, он уехал из Калифорнии во Флориду, но там тоже не слишком требовались экономисты, так и началось его путешествие через все штаты. В двадцать пять мистер Сноу получил предложение о работе в городке в Северной Каролине и тут же сорвался туда.       Два года в должности не принесли достаточного количества повышений и финансов, Губерт даже был готов уехать и пошел праздновать свое увольнение в бар, где напился до беспамятства и встретил Миллен. Она не казалась ему какой-либо особенной, она ему даже не нравилась, но по какой-то причине они переспали, что через неделю привело к тому что заплаканная Мил пришла к дверям однокомнатной съемной квартире Губа. Увидев ее у своих дверей, он рассмеялся и прогнал Мил, дав двадцатку на такси и еще сотню на аборт. Еще через два дня Миллен явилась к его дверям с отцом, огромным мужчиной, который еще и оказался довольно агрессивно настроенным по отношению к парню; так вышло, что повисев в воздухе секунд тридцать, Губерт решил сделать предложение Миллен, предварительно отдышавшись.       Так один вечер, двое пьяных молодых людей сломали жизни не только друг другу, но и ребенку. Они первое время пытались жить «в мире», не изменяли, Губ приходил домой вовремя, но им двоим это не подходило. Если спросить Генри, когда все изменилось — он ответит, что все стало совсем плохо, когда ему исполнилось пять — тогда отец стал приводить в дом своих девушек на одну ночь, а его мать начала закатывать бесконечные истерики, терпеть ругань в квартире было невозможно. Через год они переехали, не продав при этом квартиру, теперь, когда Генри спрашивал мать о том, где его отец то получал ответ — в квартире ремонт делает. Еще приблизительно через год Миллен отчаялась окончательно — она больше не пыталась наладить отношения с Губертом, не ждала его вечером с работы, даже провожать его на работу перестала, а в один из дней, который еще маленький Генри даже не запомнил, она пришла с мужчиной, а потом этот поток мужчин превратился в бурную горную реку, один сегодня, а завтра уже другой. Первое время Миллен придумывала отмазки, говорила, что дома ремонт, потом перестала заниматься и этим — молча приводила мужчину вечером, а утром он исчезал практически без следа.  — Генри, можно я останусь у тебя хотя бы на пару дней? Мне ненадолго, правда, скоро мать остынет и я смогу вернуться домой, ты же меня знаешь… — Кэт с мольбой взглянула на парня, который, войдя в комнату, сразу же упал на кровать и лег, вытянув руки. — Да, я тебя знаю, Кэт, но ты жила у меня меньше месяца назад, я бы с удовольствием дал тебе еще комнату или бы уступил кровать, но моя мать… Она тебя ненавидит всеми фибрами своей гнусной души и сгноит тебя буквально за день, ты сама не сможешь здесь находиться. Я же тебя знаю. — Блондин печально вздохнул и вытянул руки в стороны, — Я не гоню тебя сейчас, я в целом тебя не гоню — оставайся столько, сколько потребуется.       Он резко сел на кровати, которая тихо скрипнула, Кейт передернуло от осознания того, что этот звук прозвучал практически в унисон со скрипом из другой комнаты. Сама брюнетка уселась на сером ковре с длинным ворсом и оперлась спиной о стену, запрокинув голову, вглядываясь в желтоватое дерево потолочных перекрытий. Девушка терпеть не могла этот потолок, он был вроде как обычным, но в этой комнате он был словно слишком низко, придавливал к полу, делал окружающий мир еще более приземистым, тусклым. Хотя вероятнее всего дело было в тусклом и отвратительном освещении — горел только торшер на стене около рабочего стола Генриха, накладывая на все вокруг красноватые кривые тени. — Может не будем о твоей матери? — Генри криво улыбнулся, думая о том, что Кэт несказанно везло с матерью и она просто не умеет ценить то, что у нее есть. — Посмотрим фильм или какой сериал? — Там вроде бы вышел новый эпизод Ганнибала… — Только начала говорить Кэт, как ее перебил блондин. — Да ну, там только кровища и никакого сюжета. — Он притворно скривился, имитируя рвотные позывы. — Может Мертвецов? — Ну фу, я перестала смотреть на втором сезоне — сплошная нудятина и сюжета точно никакого нет, если только первый сезон пересмотреть. — Кэт уже немного легче переносила срывы и побеги из дома. — Посмотри, что в топе сериалов, только не надо какую-нибудь историю ужасов. Большего фарса и цирка я нигде не видела! — Тут, конечно не с чем спорить, может тогда что-нибудь про вампиров? — Парень расхохотался и достал ноутбук из-под кровати, стряхнул с него пыль и резко откинул крышку. — Ну под какое-нибудь пиво подойдет. — Катерина заговорчески улыбнулась и подошла к шкафу с книгами парня, обернулась к нему, — Где и обычно? Хотя зачем я спрашиваю.       Он промолчал и продолжил усердно искать фильм или сериал, который они будут смотреть сегодня ночью. Парень сидел сгорбившись, ноутбук стоял у него на коленях и в этот момент Кейт показалось, что Рих такой домашний при ней впервые, что он ничего не скрывает и не пытается держать маску «крутого либеро», который никогда не лажает и не пропускает мячи.       Девушка держала за горлышки два пива в прозрачных стеклянных бутылках, оно естественно было теплым, но ничего не могло испортить момент для двух подростков, дорвавшихся до выпивки. В действительности Кэт надеялась на то, что Рих напьется и решит покурить травы прямо в своей комнате, и тут она бы тоже курила, затягивалась бы глубоко и выдыхала бы дым вместе с болью. На деле брюнетке было абсолютно без разницы, что смотреть — лишь бы потом обкуриться. — Слушай, Кэтти, что насчет сериала про эпидемию, кровососов и типо борцов против. — Генрих оглянулся и возбужденно продолжил, — Типо Блейда только круче. — Наверное, ты же тоже не смотрел. — Кэт уселась на кровать рядом с парнем и протянула ему бутылку. — Держи, в «баре» осталось еще пять бутылок, надо будет в следующий раз приходить к тебе со своим, потому что у тебя опять нет темного пива, только эта моча. — Так не пей. — Он с улыбкой взглянул на девушку, прекрасно зная, что она выпьет все, что залито в пивную банку, даже если это в действительности окажется мочой. — Оставь мне, я с удовольствием выпью все, что стоит у меня за шкафом. — Я не отказывалась. — Тогда и не возмущайся, — парень нажал на белый треугольник проигрывателя в браузере. — Достань чипсы, они под кроватью с твоей стороны.       Девушка наклонилась, протянула руку и достала упаковку влажных салфеток, скривилась и кинула ими в парня; — Даже не спрашиваю для чего они под кроватью, надеюсь крем ты убираешь в тумбочку! — Кэт уже открыто хохотала над смущенным парнем. — В тумбочке у меня все по классике — презервативы и смазка, чтоб как в книгах. — Парень тоже смеялся, вовремя вспомнив то, о чем Кэт ему жаловалась пару месяцев назад («Рих, во всех гейских фанфиках у парней в тумбочке лежат смазка с презервативами, так нереалистично»!). — Ну точно, мы же в клишированном романе для девочек-подростков, написанном какой-нибудь пятнадцатилетней дурой. — Голос Кэт так и сочился сарказмом, она уже вскрыла свое пиво и отпила от него с громким хлюпаньем.       Опять наклонилась и достала желтую пачку чипсов, которую тоже вскрыла и положила ее между собой и Генрихом. Он уступил ей две из трех подушек и плед, она положила голову парню на плечо и принялись за просмотр, периодически отпивая из горла бутылки и заедая горьковатый привкус солеными чипсами. 2.       Вечер для девушки и парня пролетел незаметно, ведь компания и какое-либо занятие, в котором вы заинтересованы заставляют время течь гораздо быстрее. Относительно вас быстрее, в это же время в доме Кей на улице Уэлл время словно максимально замедлило ход, как показалось Майклу.       Он стал свидетелем очередного скандала матери и отца, кадр за кадром в его голове пролетело разъяренное лицо матери, семейная фотография, стоящая на тумбе в прихожей, летящая в стену, даже капелька слюны, вылетающая изо рта его отца и приземляющаяся ему на футболку. В голове Майкла, затуманенной алкоголем и легкими наркотиками, все это действие происходило словно в слоу моушн, максимально замедленно. Он буквально всеми клеточками своего тела ощутил каждый осколок от фоторамки, падающий на лакированный паркет. — Может вам стоит заткнуться? — Громко крикнул Майк, для его переполненной мыслями и словно живыми образами головы было тяжело воспринимать ссору как данность и обыденность, его и так перегруженное подсознание разделяло каждое действие, шаг, эмоцию на еще десятки более мелких действий, эмоций, движений. — А может в детстве стоило тебя пороть, неблагодарный и ничего не ценящий нахлебник? — Курт был в бешенстве, обычно спокойный и терпеливый мужчина, оказавшись вне себя, превращался в монстра и буквально чудовище. — Может и стоило, — Устало сказал парень, — но думаю сейчас вам стоит разойтись. Вы всегда волнуетесь вовсе не о том, о чем стоило бы волноваться. — Ну ты же знаешь все лучше всех, самый умный! — Мужчина не унимался, лицо его раскраснелось, на висках начали играть желваки. — Пошел в свою комнату, немедля! — Не смей говорить так со своим сыном! — В спор вмешалась Флора, она встала перед внешне спокойным Майклом, раскинула руки в стороны. — Ты не должен так говорить со своим собственным ребенком! — То есть, когда ты унижаешь Катерину — ты можешь так говорить с ребенком, кстати и твоим тоже. — Он зло на нее взглянул, отвернулся и злобно и желчно сказал, — Мне иногда хочется, чтобы в прошлом мы никогда не встретились и не завели детей. — Не говори так о моем Майки! — Флора аж подпрыгнула от недовольства, — Он не животное, чтобы его заводить! — Вот именно: Майки, Майки, Майки, — Курт развернулся к своей жене, лицо его выглядело жутко раздраженным, даже озлобленным, — Ты всегда выделяла его из двух наших детей! Почему?! Назови мне причину! Даже сейчас ты сказала «не говори так о Майки», не «не говори так о наших детях»! Нет! Не говорить так о Майкле! — Я не это имела ввиду, — Флора все еще выглядела разъяренной, но в эту секунду на ее лице появилась растерянность. Эту слабость заметил Курт, он всегда был чутким к подобным проявлениям слабости. — Именно это ты и имела ввиду! Он для тебя ребенок, Катерина — так, пробник, черновая попытка! — Мужчина глубоко вздохнул и тяжело выдохнул, — Знаешь, я уже слишком от этого устал, я заканчиваю контракт с местной фирмой — и развожусь. И тебе следует знать, что свою дочь я с тобой не оставлю! — Да только посмей! — Флора буквально запрыгнула на него, поднимая свой крючковатый палец к его носу, — Она испортила нам всю жизнь: сложное детство, плохая учеба в школе, наркотики и теперь все снова! У меня только появились перспективы в местной работе и мне абсолютно не хочется опять срываться куда-либо и все менять. Хочет уходить — пускай! — Женщина широко развела руки, — Скатертью дорога! Но для моей работы… — Для работы шерифом не обязательно быть замужем и иметь ребенка! — Курт уже орал, громко, срывая голосовые связки. — Тебе бы стоило понять, что ты меня не сможешь удержать и все твои попытки сохранить семью, которой толком то и не было, выглядят глупо. Ты в целом из-за этого выглядишь глупо. — Да пошел ты к черту! — Женщина буквально рвала и метала, будь она ведьмой, она бы к чертовой матери разнесла их чертов дом и не позволила бы никакой Катерине сесть в домик и улететь в страну Оз. — Все вы идите к черту! — Надеюсь ты будешь страдать, оставшись с тем, что ты сама взрастила! — Рыжеволосый мужчина громко хлопнул дверью и скрылся в своем кабинете.       Он шел и сквозь зубы чертыхался, он уже начал ненавидеть все вокруг.       А Флора же расплакалась и упала в объятия ничего не понимающего Майкла. Женщине казалось, что сын ее успокаивает и укачивает, но на самом деле парень был уже не способен стоять на ногах — его организм не выдерживал всего того, что с ним творил его юный хозяин.       Если бы женщина решила спросить сына о том, что происходило вчера, он едва бы смог дать адекватный ответ. В его голове практически не осталось целостных воспоминаний о той ссоре его родителей, только какие-то обрывки образов и фраз. Единственное, что он запомнил — развод. И это слово камнем преткновения встало в его голове — он любил отца, уважал его, хотя редко это показывал, мать и ее склочный характер он на дух не переносил, но считал ее душевнобольной и откровенно жалел женщину. А теперь парня буквально поставили перед выбором — вседозволенность и всепрощенчество, но при этом презрение и жалость с его стороны, или же молчаливое уважение, но ненависть и унижения со стороны отца. Выбор был не велик и был сделан заранее и даже не самим парнем — Флора крепко обняла его и прошептала: — Не обращай внимания, я никогда тебя ему не отдам, — Она встала на носки и принялась мокрыми поцелуями покрывать лоб сына, — Я даже обвиню его в педофилии, продаже наркотиков и сутенерстве, лишь бы ты остался со мной.       И в этот момент парень пожалел, что не обижает душевнобольную мать, в этот момент ему захотелось впервые ей перечить, впервые отказать. Он не хотел с ней оставаться — она бы не дала ему достаточно свободы, не в плане вседозволенности и девушек. Парень сам даже толком не мог разобраться в том, что чувствовал и почему решил, что она будет его ограничивать.       Они продолжали так стоять: покачиваясь и обнимаясь. Майклу это быстро надоело, ведь он ужасно хотел спать и вся эта ситуация с его отцом медленно, но верно накалялась. — В один из дней я просто убью его дочь, а затем его самого, — Словно в безумном трансе прошептала женщина, в этот момент она выглядела действительно помешанной и сумасшедшей. Парню даже стало на секунду жутко, он представил как и почему, откуда у нее взялась подобная мысль. — Мам, успокойся, я безумно хочу спать, у меня болит голова. — Майкл тихо сказал ей на ухо, приобнимая сильнее. — Господи, Майки, опять мигрень? — Женщина практически мгновенно отошла от своего транса и принялась усердно носиться по холлу, собирать осколки и искать аптечку. — Нет. — Майклу было определенно плохо, но причиной его головной боли были далеко не мигрени, давление или даже рак. — Иди поспи тогда, — Женщина взглянула на часы, — Майки, ну естественно, уже почти четыре утра. Бедный мой малыш, тебе не стоит идти сегодня в школу, даже не представляю как ты устал.       Парень на это ничего не ответил и ушел в свою комнату, он просто безумно хотел спать, ему глубоко наплевать на мнение матери, на школу, на все. Единственным его желанием было выспаться.