Демоны Луффи

Я стоял за последним поворотом перед логовом матери и ждал, жадно глотая затхлый воздух. Их было много. Очень много. Многие сотни. А может тысячи. Они знали, что мы рядом, но не нападали, потому что она тоже ждала. Ждала моего хода. Ребята чувствовали, сколько тварей скопилось в логове моей матери, через которых нужно было прорваться. И им было не по себе. Я чувствовал их страх, как никогда прежде. Да, против людей, даже сотен тысяч, сражаться было не так страшно. Всё-таки люди предсказуемы. Даже самые невероятные их силы, техники боя, атаки были понятны. Сражаться с теми, кто действует на инстинктах, было… Я понимал это. Понял, когда мы с Эйсом вернулись из Энлибона, и вдруг поняли, что сражаться с людьми было слишком просто для нас. Не потому что мы были сильны, нет. Потому что люди теряли время на обдумывание атак, на разгадывание тактик противников, а звери или монстры нападали бездумно. Люди разучились действовать инстинктивно, а потому естественно для них было испытывать страх. Но я… Я чувствовал страх команды, и мне он нравился… — Эй-эй, капитан, ты не предупреждал, что их тут столько, — тихий шёпот Усоппа дрожал так же, как тряслись его колени. — Не предупреждал, — покладисто согласился я. — После твоих пафосных речей мне показалось, что число противников для тебя больше не имеет значения. — Канонир залепетал какую-то несуразицу, за что получил сразу несколько затрещин. Я заметил, что тоннели вообще странно действовали на меня. Я словно разрывался от противоречивых чувств и желаний. Беспокоясь за команду, я размышлял о том, как славно было бы на них поохотиться, а заодно и выяснить, как долго они смогут прятаться и бегать от меня. Я желал поговорить с матерью, и в то же время, прекрасно чувствуя её жажду моей смерти, я и сам хотел её доконать. О том, каким мистическим везением мне удавалось сдерживать раздражение, я вообще молчал. Во мне боролись две мои сущности за право власти над телом. И стоило признать, на этот раз побеждала истинная, а я и не был против. Впервые столкнувшись с барьером в поселении, я, едва не сгорев, вдруг осознал, что Иренея не лгала и не преувеличивала. Я действительно перестал быть человеком, ведь на арке барьера написано было, что кто имеет в крови хоть каплю крови человеческой, отрёкшийся от демонических ценностей, через барьер мог пройти. А я пройти не смог, вроде бы и отрекаясь. Что и когда во мне так изменилось? Когда я перестал быть привычным собой, и стал кем-то другим, незнакомым себе? Команде я об этом сказать не смог. Да и не хотел. Не их это было дело. Внимательный взгляд Зоро напоминал, что я обещал не меняться. И я обещание выполню. Просто нужно было тщательнее контролировать себя, свои мысли, слова и действия. И тогда всё будет хорошо. Сказал он, собираясь убить женщину, породившую его. Перспектива дурно пахнущая, правда, Ник? Особенно в свете изменений во мне… — Готовы? — спросил я. — От того, что мы тянем время, ничего не изменится, и враги никуда не денутся. — Командуй, — сипло произнёс Джимбей. — С вами весело, дуры и придурки, так что, воюя, не торопитесь на тот свет, — попросил я, хоть и командным голосом, тут же усмехнувшись: — От меня сбежать успеете. — Ты тоже, дурак-капитан, не торопись сбежать от нас, — мурлыкнула Робин где-то поблизости. — Ты ещё не все обещания выполнил. Да и у нас тоже есть на тебя планы. — Смешков никто не сдерживал. Я вдохнул. Выдохнул. И скомандовал: — В бой. И мы бросились в бой на тварей. Я нёсся первым. Команда позади. Я думал немного поберечь их, зная, что они ослаблены и голодом, и обезвоживанием, и отсутствием нормального отдыха, и воздуха, и просто из-за темноты. Но стоило мне ворваться в гущу врагов, как мысли о них вынесло из моей головы. В конце концов, они и сами могли о себе позаботиться. Это не было боем. Это было просто бесконечное рубилово. Твари нападали сами, и нужно-то было только лишь быстро махать ногами, кулаком и мечом, умея мгновенно перестраиваться на нового противника, и реагировать на атаки. Ярость животной схватки захватывала азартом. Но я помнил, что пришёл не ради этого, а потому глушил тварей массово. И Волями, и стихиями, и просто оружием. Если бы их не было так много, можно было бы положить всех разом, но они лезли на нас буквально по головам друг друга, легко прорываясь мне за спину. Пыль под ногами осложняла и тормозила продвижение. А ещё тормозили тела. Твари падали мне под ноги от меча или кулаков. Их кровь пропитывала пыль и развозила кровавую грязь. Тела создавали заторы для продвижения и нашим противникам, и мне с командой, которая старалась не отставать от меня. Я чувствовал это. Хотя и разброс между нами по тоннелю был приличный, ведь каждому из нас, чтобы не задеть друг друга техниками, нужно было пространство для манёвра. В какие-то моменты тела заполняли две трети высоты тоннеля, и было сложно перелезать по трупам, одновременно сражаясь. Так было, пока я не догадался использовать Волю Разрушения. От неё останки тел быстро истлевали. Но задеть кого-то из команды ею я по-настоящему боялся. Это было долго и сложно, но я испытывал небывалую эйфорию, вонзая клинок в глотку очередной твари, и чувствуя, как сначала по мечу, а затем и по рукам стекает кровь. Я использовал когти и зубы, вгрызаясь в плоть тварей, и разрывая их на части голыми руками… Хотя скользкие от крови руки плохо держали меч. Но я быстро нашёл выход, воспользовавшись пылью. Хоть какая-то от неё польза была… Что происходило с друзьями, я не знал. Я потерялся в ощущениях боя, и мне и неинтересно было в тот миг, что с ними. Я рвался к самому грозному противнику. И он, точнее она, не слишком заставили себя ждать. То ли ей оказалось не по нраву, что мы убили столько её ручных зверушек, то ли и самой не терпелось вступить в бой. Но в какой-то момент, за тварью, прыгнувшей на меня с очередного завала тушами, на меня прыгнула она, моя мать. Я, обезглавив тварь, и чересчур увлёкшись боем, потерял бдительность, а потому не ожидал такой атаки, и едва успел среагировать. Как и раньше, она, нападая, сыпала атаками абсолютно бессистемно, как зверь, с которыми я отвык воевать, непозволительно расслабившись в войнах людей, а потому с трудом успевая блокировать удары. И всё же на этот раз что-то было не так, как обычно… Мать словно играла со мной, в эту, уже пятую нашу встречу в подземельях. Она не стремилась быстро и ловко достать меня, чтобы убить. Не слишком часто, но она позволяла мне нападать и злила, играючи уходя от моих атак. Тогда я не понимал, но позже анализируя схватку, я понял, что мама намеренно меня ярила и злила, будто бы надеясь пробудить во мне что-то, или же пытаясь вынудить меня нападать, всерьёз желая её смерти. А то ведь я, даже приняв решение, колебался. Вот она и злила меня, выводила из себя, не достаточно, чтобы я начал совершать глупые ошибки, но достаточно, чтобы инстинкты зверя, заложенные в демонической крови, и взращенные детством в лесу, просыпались. Я понял это не сразу, но с каждой атакой матери, реагировал на её выпады всё быстрее и проще. С каждой своей атакой, я всё ближе подбирался к ней. Почти доставал, почти… но она вновь и вновь ускользала. И от досады я рычал так, что стены тоннеля вибрировали от звука. Постепенно желание достать её атакой, загнать в угол, и убить завладело мной. О да, я желал её смерти. И раньше желал, только повстречав, не понимая, не признавая, что это жалкое, сломленное и безумное существо действительно было моей матерью. Но она дразнила меня, насмехалась, словно волк над щенком, скалящим зубы на опытного охотника. Это раздражало, это бесило, это заставляло рвать и метать. Вёлся, как дурак, на дешёвую провокацию, и… Но это ещё больше злило! Хотя возможно потому и, несмотря на жажду убить, я всё ещё колебался… Я желал её смерти, и нападал. Я не хотел её убивать, и колебался, в последний момент отводя смертельный удар. Её это веселило. Но мы носились по замкнутому пространству, сражаясь и не замечая ничего вокруг. Порой даже катались по полу, схватившись, словно кошки. Стихии были бесполезны. Воли примерно равны. Вот и оставалось воздействовать физически. Сколько это продолжалось, я не осознавал. Мать была неутомима, и у меня не исчезало ощущение, будто она позволяла мне бороться, не больше, и будь на то её воля, она бы давно меня убила. И всё же я всё чаще доставал её атаками. Она их отводила, но всё же частично вскользь пропускала. Как, впрочем, и я. И всё-таки характер боя изменился, когда я попытался применить Волю Разрушения, подсознательно вложив её в меч, в атаку, и задев мать. На моих глазах она быстро словно бы… постарела ещё сильнее. Кожа, которая плотно обтягивала кости, обвисла. Морщин появилось масса и не только на лице, но и на всём теле. И рука её, сдерживавшая мою, ослабла. Однако это только разозлило её. И она, отталкивая меня, похоже, больше не собиралась играться со мной. Она собиралась меня убить. Коротко замахнувшись, она скользнула почти неразличимо-быстрым движением ко мне. Я смотрел, видел, словно в замедлившемся времени, видел её атаку и понимал: она последняя. И либо я убью её, если смогу, либо она убьёт меня. Всё зависело от единственного момента, от того, кто окажется быстрее, но я всё ещё — дери меня Морские Короли — колебался. И как бы моя истинная сущность не жаждала её смерти, моё сознание сопротивлялось. Пускай чужая, пускай бросила, но всё-таки мать. Пускай пыталась меня убить, пускай от её жизни и смерти зависела судьба моей команды, но… Я рычал, злобно и отчаянно, как зверь, загнанный охотниками в угол, раненый, но всё ещё способный нанести смертельный удар. Один момент. Доли секунды на принятие решения, и они утекали как вода сквозь пальцы. Я медлил, что было непозволительно. И вдруг, мне в спину упёрлась чужая спина. Я так часто чувствовал её в последние месяцы жизни, что узнал бы из тысяч. Она давила, сдвигала меня в направлении матери резко и быстро, не позволяя принять решение. — Капитан, у тебя нет права колебаться, — тихий выдох донёсся до моих ушей, сквозь шум схватки… Всё произошло слишком быстро. Зоро давил спиной так, что я, не сопротивляясь, вот-вот должен был насадиться на меч женщины, породившей меня. Но и мой ятаган в тот же момент должен был пропороть насквозь грудину матери в районе сердца. Вот только, в последний миг перед этим, её глаза резко раскрылись, расширились, будто увидев во мне что-то или кого-то, и свой меч она отклонила. Он пропорол мне и моего старпому бока, левый мне, и правый ему. А ятаган мой с торжеством, мягко пронзил сердце моей матери насквозь. Доли секунды. В бою — это вечность и мгновение одновременно. Потому это мгновение так растянулось, потому за эту вечность я не успел среагировать. Но… Н-наконец-то! Победа! Пр-роклятая повер-р-ржена! Я ликовал. Был вне себя от эйфории, от запаха её крови на своём мече, которая так приятно горчила во рту, когда я её неосознанно слизывал. Вкусно. За спиной рвано задышал друг. У матери закатились глаза, и она, словно играя на публику, неверяще глянула на кровь, толчками выливавшуюся из раны на груди, и завалилась на бок. Я, всё ещё чувствуя эйфорию, но и некоторую отстранённость, склонился над ней, когда убедился, что Зоро крепко стоит на ногах и без опоры. Она слепо подняла руку, коснулась моей щеки, и рвано горько и нежно выдохнула одно единственное имя: — Л-Луффи… — глаза закатились, рука упала, и биения сердца её я больше не слышал. Она была мертва. Твари взвыли в один голос, вместе со мной, но не скорбно, а скорее свободно, и бросились наутёк единой лавиной, больше не обращая внимания на команду. Только одна из них, принюхивалась и толкала носом руку женщины, поскуливая. И что-то вокруг неуловимо изменилось, будто вместе с моей матерью умерло что-то большое, будто бы умер камень, земля тоннелей, и всё вокруг. Странное чувство. Откуда-то подул свежий ветер. Где-то за спиной чиркнула зажигалка, и тоннель внезапно осветило светом маленького огонька… — Луффи… — раздался голос моего старпома, беспокойный, вопросительный. Он… бесил. Я тут же вспомнил о произошедшем. Точнее последние события при участии Ророноа прокрутились у меня в голове. Теперь, без спешки, я быстро осознал, что Зоро намеренно толкнул меня, не случайно, и это меня взбесило ещё больше. Я резко обернулся, и злобно скалясь, угрожающе навис над ним: — Какого хрена ты влез в мой бой, Зоро? — рычал я, едва сдерживая желание схватить за грудки, поставить на ноги, прижать к стене, вздёрнув. Он, кажется, не ожидал такой моей реакции на его действие. Даже и не сразу понял, о чём это я. А должен был понимать. Должен! Мы ведь ещё когда команда состояла из нас двоих, поклялись не мешаться друг у друга под ногами. — Ты принял решение, но колебался, — произнёс он таким тоном, будто действительно не понимал причин моей ярости, и его слова объясняли всё. ДА НИ ЧЕРТА ОНИ НЕ ОБЪЯСНЯЛИ! — И поэтому ты решил вмешаться?! — совсем уж прошипел я. Зоро встал, хотя до этого сидел на корточках, зажимая рану в боку, прищурился недовольно, и обвинительно ткнул мне в грудь указательным пальцем: — Ты колебался в бою, на кону которого были поставлены жизни команды! — произнёс он, чуть ли не по слогам, восклицая. И вдруг и сам зарычал: — Какого хрена ты усомнился в принятом решении? — и Зоро бесстрашно смотрел в глаза демону с упрямством носорога. Кажется, он тоже был на взводе и готов был, как и я, сорваться в драку. И, вероятно, мы и подрались бы прямо там, если бы испуганный голос Нами не вклинился между нами, вынуждая отвлечься и погасить желание загрызть фехтовальщика к морским королям: — Парни, вы чего? — дрогнула голосом она, впрочем, не рискуя даже подходить к нам, не то, что касаться, или заряжать обычными нравоучительными тумаками. Она была с нами с самого начала, застала время, когда мы с Зоро только притирались друг к другу характерами. И, похоже, она боялась, что мы однажды можем рассориться. Я вздохнул. Так уж сложилось, что именно они, мои первые накама, были мне ближе всех, знали меня лучше всех. Потому, как бы я не злился на Зоро, но огорчать Нами не хотел. Даже когда кровь предков, едва не брала контроль над разумом. — Разберёмся позже, — пренебрежительно бросил я, передёрнув плечами, и, усилием воли, успокаивая ярость. — Да. И наедине, — согласно мрачно хмыкнул Ророноа. Чтож, на первый взгляд казалось, что основного противника, угрожающего команде, мы одолели. Делалось это в надежде выбраться из лабиринта тоннелей, располагавшегося под дном океана, и простиравшегося на неизвестной площади, возможно и под всем миром. А нашей первостепенной задачей было найти выход. Всё-таки необычное морское явление мы уже исследовали, хоть и не полностью, и ничего особо интересного, кроме загадок прошлого, не нашли. Так что пора было найти Санни и выбираться из дыры на радость союзникам, ярость врагам. Вот, чтобы отвлечься от раздражения на Зоро, и от двояких чувств, вызванных преждевременной неестественной гибелью матери от собственный рук, я и занялся исследованием. На этот раз, пустив в ход Волю и все свои способности, я больше не чувствовал подавляющую бесконечность тоннелей. Санни я так и не обнаружил, но зато поблизости от места битвы обнаружилась маленькая, на первый взгляд незаметная комнатка. А ещё, где-то на самой грани восприятия брезжило что-то… Большое пространство, словно остров, не очень плотно заселённый людьми, и… воду, большую воду, океан. Да, именно морем оттуда и пахло, и свежим воздухом несло с того направления. Неужели… выход? Я попросил команду подождать, и быстро забежал в помещение, где, как я и предполагал, жила женщина, породившая меня. Вещей там было немного, только сваленное огромной кучей трухлявое тряпьё на каменном полу, вместо кровати, маленький сундучок, запертый на ключ, которого я не нашёл, и донная часть разбитой бутылки рома, вместо кружки, подставленной к камню на своде тоннеля, откуда медленно редко и мало капала пресная вода. Сундучок я сунул в клеть, а потом быстро вернулся обратно, чтобы спросить у накама, есть ли у них силы идти, а утвердившись в этом, подхватить тело матери на руки и отправиться к месту предполагаемого выхода. За мной преданно бежала одна тварь, искренне расстроенная, как казалось, смертью моей матери… Воздух и правда свежел с каждой пройденной милей, пыли становилось меньше. Команда заметила, что стало теплее. Они быстро сообразили, что я веду их к выходу, а потому шли безропотно, но почти молча. Только однажды, когда трусившая за мною тварь внезапно обратилась в обычную змею, Чоппер от неожиданности тоже сменил форму, выяснив, что снова это может. Но остальные фруктовики силы своей по-прежнему не чувствовали, разве что, кроме Брука, который снова смог в виде духа покидать свои косточки. Смене формы твари удивились, но не все: она тоже вполне могла съесть какой-нибудь Дьявольский Фрукт. Она, кстати, и сменила форму, как мне показалось, потому что одна из лап её была ранена, и она не успевала за нами бежать, а змеёй она быстро обвилась вокруг моей ноги, и заползла на тело моей матери, на груди которой и устроилась, то и дело телепая языком в сторону лица, словно надеясь, что та просто спит. Попыток напасть на меня она не делала, и я не нападал, позволяя ей прощаться, видимо, с хозяйкой. Шли долго, неторопливо. Опостылевший пейзаж не менялся ни капли, пока мы не поднялись уровней на семь, где в конце очередного квадратного коридора забрезжил свет, словно сквозь густую листву. Воздух там был уж совсем свежий, я чувствовал море… Да и не только я, так что к свету неслись на приличной скорости. При приближении мы уже могли разглядеть, словно ширму из листвы вьющегося растения, и, окрылённые надеждой буквально вывалились сквозь растение… Яркая зелень, жаркое солнце, голубое высокое небо, солоноватый ветер, гомон попугаев и цикад… Да, Ник, из лабиринта всё-таки нашёлся выход, на обычный остров с летним климатом, после душных холодных пыльных подземелий, показавшийся нам райским. Так что в первые часы мы, привыкнув к яркому свету, просто валялись на яркой лужайке, перед входом в каменную пещеру в скале, заросшую, наверняка нарочно, плющом. А отдохнув, набравшись сил, и приведя себя в приличный вид с помощью солёных вод великого океана Гранд-Лайн, смывших пыль, мы разошлись кто куда, каждый со своей целью. Санджи и Чоппер, (после того как я им выделил белли, припасённых на крайняк в клети), с компанией ушли в город, видневшийся неподалёку, с целью закупки провизии и простейших лекарств, запас которых в маленьком рюкзачке стратегического запаса оленины и корабельного врача по совместительству, из-за битв с тварями подходил к концу. Нами и Робин, тоже с компанией отправились исследовать остров и выяснять, куда занесла их нелёгкая, обратившаяся в очередную безумную затею капитана. Остальные бродили поблизости, просто наслаждаясь жизнью под солнцем. Я остался подле пещеры, с трупом женщины-демона, и змеёй, которая на поверку, оказалась не тварью из тех, что обитали в лабиринте, а обычным, только сильно старым и подранным псом, действительно съевшим Дьявольский Плод типа Зоан, какого-то вида змей. На приключения пока не тянуло, вот я и решил заглянуть в сундучок, припасённый матерью. Поначалу замок от него я хотел просто срезать, но в свете солнца на груди женщины ярко блеснул ключ. Им-то я и воспользовался. Ничего необычного в сундуке не оказалось. Только писчие принадлежности, то есть перья, нож для их заточки, давно высохшие чернила, и… дневник. Под дневником обнаружился пистолет из странного материала. Пистолет я, осмотрев, бездумно засунул за пояс, а дневник бесцеремонно начал читать. Манера письма у матери была необычная, или к тому времени, как она начала его писать, она уже была подвергнута безумию. Начинался дневник в тот момент, когда она оказалась в лабиринте, после того, как корабль, на котором она куда-то плыла, сильным штормовым ветром увалило на борт, и, пока он не затонул, снесло в водную пропасть. Из команды, членов экипажа и пассажиров выжили немногие при падении. Но её беспокоило не это, а то, что лабиринт, темнота вокруг, и бесконечность проходов будила в ней что-то незнакомое, что-то звериное. Она писала при свете свечи о том, что всего через несколько дней без воды и еды у неё начались галлюцинации, и стала пропадать память. Она писала, что фруктовики лишились силы фруктов, в том числе и она сама. Писала о страхе и панике, царившей среди людей, объединившихся, чтобы защититься от странных теней, который иногда нападали на них, и загрызли по одному. Писала, как таяли силы и надежда выжить, как её голову стали посещать странные мысли, а её саму обуревать странные желания, вроде желания загрызть бывших товарищей, ведь они были сами по себе источником пищи и влаги. Мама писала, что обнаруживала себя с трупами других людей, потерпевших крушение, на руках, и вкусом их крови на губах. У неё пропадала память, появлялись навязчивые идеи, и… Описания происходящего были весьма расплывчаты, чтобы разобраться в дебрях происходившего. Но я читал и делал выводы, к последней записи примерно представляя, что произошло с мамой. Их занесло в тоннели так же, как и нас, через водную пропасть, которую парни Уила называли «Концом Мира». Местные твари многих задрали сразу, но всё же кучка сумела друг друга найти и какое-то время отбиваться от атак, в том числе и с помощью света, огня, электричества — кто чем мог похвастать. Воды и еды не было у них, как и у нас, и многим из них становилось хуже с каждым днём. И то ли обезвоживание сказалось, что в матери проснулась кровь, то ли ядовитые грибы, которые они тоже нашли, то ли сама атмосфера тоннелей повлияло на это, но и без того склонную к безумию женщину, кровь демона и инстинкты выживания поглотили. Однажды, совсем оголодав, она, озверев, напала на людей, с которыми и попала в передрягу. И её изгнали. В одиночестве инстинкты у неё обострились, и она уже не различала свой-чужой, нападая на всех. И да, они были её добычей, а потому она, признаваясь в этом дневнику с ужасом, ела их, даже после того, как они начинали гнить. Проснувшаяся кровь наследницы проклятой ветви клана Д, и одиночество настолько закалили её, что твари не смели на неё нападать. В периоды просветления она искала выход, но безуспешно. А грибы, сочившаяся откуда-то в маленькой комнатке вода, и периодически попадавшие в лабиринт люди, которых она чуяла и инстинктами и Волей, помогали ей выжить, не умереть от голода. Она замечала, что меняется, что вкус человечины ей нравится, что она упивается страхом и беспомощностью. Замечала, что становится сильнее с каждой новой каплей выпитой крови. Она выпила её столько, что стала демоном, как я и предполагал! И всё ещё была периодически более-менее в здравом уме, описывая и крылья, и хвост, и светящиеся волосы, в слабом свете которых она и записывала последние страницы. В последних страницах она писала, что стала ловить и путать путников с помощью «новой силы, которая поглощала весь свет». Я так понял, это была стихия тьмы, которая передалась мне именно от неё. Потом она писала, что «тоннель боялся её и слушался, как корабельный пёс, с какого-то корабля, незнамо каким образом выживший в тоннелях, и прибившийся к ней». Пса она подкармливала в память о жизни под солнцем. Пёс был фруктовиком, и мог превращаться в «мерзкую змею». Лабиринт постепенно становился частью её самой, открывая и закрывая нужные ей проходы, сокращая пути, в нужных направлениях, которые мама постепенно запоминала. Она писала, что «сливается с ним, и сама управляет, просто сдвигая камни». По косвенным фактам и намёкам, я понял, что это была сила стихии земли, лишь совсем слабо доступная мне самому. А она научилась ей пользоваться, когда в раздражении пинала стены, в которых блудила, и которые с каждым разом её ярости, всё чаще уступали дорогу. То есть лабиринт она подчиняла себе постепенно, и совершенно неосознанно, а вместе с тоннелями ей постепенно начинали подчиняться и твари, которыми она управляла, загоняя или заманивая жертв. Одна из последних записей гласила, что она научилась чувствовать фруктовиков, и лишать их сил фруктов, чтобы легче было их убить, но по какой-то причине она хоть и чувствовала силу фрукта в псе, лишить его её не могла, лишь заблокировать способности. В некоторых жертвах лабиринта она вообще силы фрукта не замечала. У записей менялся стиль. С размеренного понятного повествования, на короткие резкие заметки, прерываемые яростью на кого-то из жертв, сумевших её ранить, или раздражением на пса-спутника, или рассуждением о вкусе крови и мяса людей разного роста и телосложения. Поначалу она боялась изменений в себе, а потом перестала их замечать. Самые последние коротенькие записочки меня шокировали. Она писала о жажде смерти Гол Д Эйса, сына ублюдка-короля пиратов, и её сестры Руж, ради рождения которого та и умерла. Мать не помнила к тому моменту, кто эти люди, кто этот Эйс. Она помнила только о сестре, и горько сожалела о том, что так и не добралась до её сына, своим рождением убившего сестру… И ни слова об отце или обо мне. Но она ведь помнила нас. Раз даже сквозь безумие, видев меня в последний раз в младенчестве, она меня узнала. Это снова вызывало во мне смешанные чувства. Кто она мне была? Никто. Что для меня значит её смерть? Ничего. И вряд ли я для неё много значил. Но последним словом, которое она произнесла, было моё имя, а последнее действие… Щека до сих пор помнила по-матерински нежное прикосновение. Да и траекторию своей смертельной атаки, направленной на меня, она в последний миг изменила… Пересмотрела своё отношение ко мне за время, проведённое в одиночестве, или всё-таки я для неё что-то значил, но она оставила меня по неизвестным причинам? Тогда почему не писала об этом в дневнике? В те дни это ей казалось неважным, или же она считала отношение ко мне настолько сокровенным, что не доверяла мысли даже дневнику? Или же всё прозаичнее, моё появление спровоцировало в ней пробуждение каких-то чувств? Прикосновение хотелось запомнить, и в тоже время забыть. Я сожалел о том, что не знал мать раньше, и в то же время был рад, что всё сложилось именно так. И… раз Портгас Д Руж была сестрой моей матери, значит… Эйс тоже носил в себе кровь проклятой ветви клана. Учитывая его чувствительность к своей истинной сущности, думалось мне, что ему об этом знать было не нужно. Однако становилось ясно, почему мы с ним именно двоюродные братья по матери. Мне вдруг вспомнилось, что Шанкс говорил по этому поводу. Он говорил, что наши матери не были родными, а только единокровными сёстрами. То есть у них был один отец, но разные матери. Никак не мог определиться, Ник, повезло ли мне с роднёй, или не совсем… Пока я читал да размышлял, накама подтягивались ко входу в лабиринт. Последними пришли исследователи со стороны на вид заброшенного маяка на мысу, (на мысу с другой стороны бухты небольшого городка, который виднелся от пещеры, и в который накама ходили за провизией, был построен новый маяк). Исследователи, а точнее Робин, и сообщила нам, что неподалёку от маленького тоже заброшенного домика чуть в стороне от старого же маяка, на самом краю обрыва они нашли могилу. Могилу Портгас Д Руж. Учитывая, что Санджи и те, с кем он ходил в город сетовали на то, что забыли поинтересоваться у местных, что это за остров, на который мы неожиданно вышли, я долго гоготал, и не мог успокоиться, после сообщения Робин. — Ребят, Портгас Д Руж — мама Эйса. Она умерла от истощения почти сразу после родов, на острове Батерилла, где пряталась от дозора и агентов Мирового Правительства. Раз её могила тут, то мы и находимся на острове Батерилла. Мы не на Гранд-Лайн. Мы в Саут-Блю. — Ты шутишь, Луффи? — Ничуть, — фыркнул я. И снова засмеялся. — То есть, хочешь сказать, что мы пешком прошли путь, чтобы оказаться чуть ли не на другой стороне мира? — удивлялся Фукабоши. — Остров Батерилла недалеко от Калм-Белта, отделяющего Саут-Блю от Нового Мира Гранд-Лайн. То есть, не так уж и далеко, — вставил Момонга, отвечая. — И неизвестно насколько глубока пропасть «Конца Мира», — пожимала плечиками Виви, пока я безуспешно пытался унять смех. Такая реакция, видимо, то ли раздражала, то ли вызывала недоумение. Потому она и спросила: — Капитан, прости, что смешного? — Ирония, — сквозь смех и выступившие из-за него слёзы выдавил из себя я, кивая на тело матери, сокрытое от жаркого солнца в тени. — Она искала Эйса, чтобы отомстить за смерть любимой сестры, отдавшей за него жизнь. Но не нашла, попав в подземелья. И все эти годы она жила так близко от острова, где была похоронена её любимая сестра. Но, даже подчинив себе своевольный лабиринт, она так и не смогла выйти на остров. Зато будет похоронена рядом с Руж. — Накама по-прежнему не понимали, что здесь смешного. Но я и сам не знал, как объяснить шутку судьбы. Злую шутку, но шутку. Кое-как отсмеявшись, я подхватил тело матери на руки. И снова отправился в путь. На этот раз к могиле Руж. Мать нужно было похоронить, и откладывать это не было смысла. Ребята предлагали помощь, но я отказался. Ни к чему. До мыса дошёл быстро. Выбив дверь закрытого на замок маяка, нашёл лопату и отправился копать могилу. Не глубокую, но достаточно основательную. Помогая стихиями, справился быстро, и без лишних сантиментов опустил женщину, породившую меня, в могилу, закопать которую вообще ничего не стоило. Пришлось ещё сбегать за могильным камнем, и припомнить учение Иренеи по обработке камня с помощью стихий. Ятаган помог делать правильную форму, а стихия воздуха помогла написать имя: Теват Д Лау. В момент, когда я устанавливал могильную плиту, пёсозмей, который всё это время преданно таскался за телом моей матери, отчаянно взвыл, и в три широких прыжка, прыгнул с утёса на скалы в море. Глядя сверху на его распластанную мёртвую тушу, я думал о том, что самые преданные и верные нам те, кого мы совсем не замечаем… А потом я сидел на мысу, глядя на могилы сестёр, и размышлял, настоящее ли имя матери было записано в дневнике, или она, как Эйс, взяла фамилию у родственников, той же своей матери, или просто выдумала. А может, имя Руж было ненастоящим? Этого я не знал. Какое-то время спустя я связался через амулет связи с отцом. Он сначала отговаривался, мол, занят, ему не до меня, но одна моя фраза вынудила дела отложить: — Отец, моя мать мертва, — просто сообщил я. — Я подумал… что ты должен знать. — В ответ долго никто не отвечал, но, в конце концов, я услышал выдох, и фальшиво ошеломлённые вопросы, сыпавшиеся один за другим: — Что? ЧТО? Как? Когда? Где ты её нашёл? Я же искал… — Не напрягайся, — фыркнул я, перебивая. — Я знаю, что ты её не любил, и давно считал мёртвой. Я нашёл в подземельях водной пропасти, которую иногда называют «Концом Мира». Она была безумна. Едва соображала. Меня узнала и тебя вспомнила, но пыталась убить и меня, и мою команду. Она контролировала лабиринты, — я замолчал. Но отец слушал, ожидая продолжения, пояснения о том, как же Лау оказалась мёртвой. Я не замедлил с признанием: — Чтобы выбраться мне пришлось её убить. — На этот раз выдох послышался гораздо более тяжёлым, свистящим. — Луффи, — медленно, и очень осторожно обратился ко мне глава Революционной Армии, — я… — Ты не сочувствуешь, не лги, — снова холодно и безразлично оборвал его я, по интонации понимая, что должно было последовать. — Мы оба знаем, что она была и тебе, и мне чужой. — Драгон, пыхтя уже, выдохнул в третий раз. Видимо, просто не зная, как реагировать на сообщение, что мне сказать. А я не намеревался ему помогать. Но, должен был отдать ему должное: с мыслями он всё-таки собрался, и относительно быстро: — Хочешь спросить, знал ли я, что она проклятая Д? — спросил он. Я молчал, не будучи уверен в том, что хотел бы знать ответ отца на этот вопрос. Но он и сам на него ответил: — Да, знал. Мы познакомились, когда она искала сына своей сестры и Короля Пиратов. Она искала его, думая, где мог его спрятать Гарп, и в первую очередь спрашивала у сыновей… Рейли не сказал, хотя примерно знал. И она нашла меня… — Она искала Эйса, чтобы убить, — вставил я. Но он сообщение проигнорировал, продолжив рассказ по-военному сухо, и по возможности кратко: — …Это была случайная связь. Но я хотел, чтобы она тебя родила, и сумел на этом настоять, когда выяснилось, что она от меня понесла. Она тебя оставила, и отправилась искать Эйса дальше. Это было похоже на её идею фикс, на помешательство. Она искала чужого ребёнка, чтобы воспитать, а своего воспитывать не хотела, — в этом месте он невесело усмехнулся, но по интонации рассказа я понимал: отец считал, это было к лучшему, что я рос без матери. — Я не стал её удерживать. А потом она бесследно исчезла. На революцию в те годы наседали, и у меня… — И ты отдал меня своему папаше, чтобы защитить, так? — закончил я. — Да. Они с Руж единокровные сёстры. Но отца своего родного, отверженного Д, обе ненавидели, так что взяли только инициал, а фамилии — матерей. — Может быть поэтому, мы с Эйсом стали демонами? — усмехнувшись, спросил я, от пришедшей на ум догадки. — Наши матери проклятые Д. Но ведь именно проклятые Д желали того же, чего желали демоны. Для нас предательство невероятно. А демону предать ради власти или богатства, или из зависти, или из желания приобрести силу или вернуть былое величие предков… — Я не знаю ответов на эти вопросы, сын, — серьёзным голосом ответил отец. А потом, после паузы, словно в сомнении добавил: — Но я хочу верить… — Что я не стану таким, как они? — понял я. Тишина, повисшая после моего уточнения, была настолько выразительна, что я рассмеялся: — Ты говоришь об этом так, будто боишься. — Сын… — Ничего. Я понимаю, — фыркнул я снова, в конце концов, действительно понимая его здравые и небезосновательные опасения. Для потомков демонов кровь вообще очень многое значила, сильно влияя на них. То есть на нас. — Будешь иметь дело с Йонко по прозвищу Огненный Кулак — не сболтни о том, что его мать была из числа отверженных. Этого он точно в себе не примет, — усмехнувшись, предупредил я. Всё-таки брат до сих пор презирал свою кровь. И я не мог предсказать последствия, если он узнает о том, что столь ценимая им мать, была отверженной Д. Впрочем, безумная или склонная к безумию женщина не стала бы носить под сердцем ребёнка целых двадцать месяцев, даже чтобы спасти от дозорных, искавших любимую женщину Гол Д Роджера, даже зная, что ценой рождения сына, будет её смерть. Нет. Руж любила Роджера, как он любил её. Наверняка пожил бы ещё, не сдался бы дозорным, если бы не узнал о беременности Руж. Ослабленный смертельной болезнью, почти обессиленный, он уже не мог защитить семью, и считал недостойным просить об этом команду. Он защитил их, как мог, просто отведя от них взор, сдавшись врагам. Эйс не знал родителей, но в какой-то мере он был счастливчиком. И Руж, как отверженная Д, сильно портила эту картину. — Луффи, сын, — вырвал меня из мыслей голос отца, — я не отвернусь от тебя, даже если ты поддашься влиянию крови. Просто знай это. — Если это случится, мне будет уже всё равно, — я старался ответить ровным голосом, но он всё-таки меня подвёл и дрогнул, потому что я чертовски не хотел стать таким, какой увидел мать. Связь я тут же прервал. Этот разговор в дальнейшем не имел смысла. Накама где-то за спиной, далеко, время от времени, бросали на меня взгляды, но возвращаться к ним я не торопился. Хотя и задерживаться у могил не стал. Только поблагодарил тётку за брата. Услышала ли она меня? Скорее всего, нет, но я хотел верить, что да, услышала. Тут я вспомнил о пистолете Лау, заткнутом за мой пояс, и решил осмотреть его лучше, прежде чем возвращаться к команде. Ничего особенного. Разве что на рукояти было выгравировано имя матери, и материал, из которого он был сделан, я видел впервые. Он был похож и на металл, и на камень одновременно. Я подумал, что про материал можно узнать у Робин, как у учёной, у Френки, как у плотника, или у Нами, как у знатока ценностей. К слову, было бы неплохо научиться им пользоваться. Можно было попросить Усоппа о парочке уроков. Да и новой Волей не помешало бы научиться управлять. И ауру собственную контролировать. Браслет, подавляющий её, я ведь потерял… И желательно освоить это всё до войны с Кайдо. Вернувшись, я первым делом тихо спросил у Робин, слышала ли она когда-нибудь что-нибудь о женщине с именем Теват Д Лау. Язва, конечно, поняла, что я спрашивал о матери, но комментировать это не стала. Просто осторожно сказала, что жила на свете пиратка одна, с таким именем. Неудачница Лау. Она была одной из самых кровожадных и жестоких пираток, но ей не везло с командами как нашей Боните. Только у Бонни команды гибли, а у моей матери они поднимали бунт из-за её жестокости, и изгоняли её. В конце концов, она смирилась и отошла от дел, но за её передвижениями всегда тянулся след крови и неудач. Я мысленно благодарил великий океан, что он не обделил удачей меня. Санджи к тому времени уже давно приготовил пир. И мы долго лакомились его стряпнёй, смакуя каждый кусочек, после сушёных продуктов, которыми питалась команда, и условно съедобного сырого мяса, которым питался я. Наедались от пуза, но запас продуктов оставался приличный. Его-то мы и сгрузили в мою астральную клеть, где еда не портилась. Кстати, во время этой загрузки я вдруг обнаружил в припасах ящики с фруктами, в которых возрождались Дьявольские Плоды. Сами возрождённые плоды хранились у меня отдельно и подписанные, но особые фрукты просто лежали в ящиках. Я стукнул себя по лбу, ведь их тоже можно было есть. Было бы иронично, если бы кто-то из команды погиб от голода в то время, когда у меня имелась еда… Но дело не в этом, а в том, что в одном из ящиков с этими самыми фруктами я обнаружил шесть Дьявольских Плодов, пять из которых никогда раньше не видел. А в шестом фрукте я опознал плод Гому-Гому-но-Ми, мой фрукт, делающий резиновым. Поначалу я не поверил глазам, но после того, как показал находку команде, а бывшие фруктовики опознали свои фрукты, все кроме одного — всё встало на свои места. Лабиринт, под контролем матери, не просто лишил нас сил фруктов, он без смерти лишил нас их самих. И они возродились в ближайших подходящих фруктах, которые оказались в моей клети, где бы её пространство ни находилось. Чоппера мама не смогла лишить фрукта, потому что, сколь бы человечным из-за того же фрукта не был бы, он всё равно как её пёсозмей, был животным. А Брук был всего лишь грудой костей с душой, которых соединяла сила Фрукта. Фактически он был мёртв, даже обладая фруктом. Вот Тоннель и не лишил его силы фрукта, просто не заметив в нём течения жизни. Плоды я сразу не отдал, а попросил подумать прежде. Я считал это шансом избавиться от фрукта, потому что до того, как его съедаешь, не понимаешь, насколько рискуешь, не осознаёшь всех минусов. Я вот, решил не торопиться снова есть свой. Конечно, я к нему привык, и он давал мне преимущества, особенно в первые дни на Гранд-Лайн. Но после раскрытия своей сущности перед всеми, надобность в его силе отпала, потому что способности демона и Воли с лихвой её окупали, а с приходом известности, в меня перестали целиться обычными пулями, не из кайросеки. Да и, в конце концов, я мог съесть фрукт в любой момент. Мог съесть и более полезный. А вот накама мои, не представляли себя уже без своих способностей. И фрукты сделали их теми, кем они являлись. Так что они дружно, под нытьё Брука о несправедливости, (игнорирующего попытки осадить его напоминаем, что без фрукта он не жилец), решили, перед тем как снова съесть свои плоды, вдоволь наплаваться в море. Так что веселиться туда отправились все, и до самой ночи плавали в великом Саут-Блю и носились в воде вдоль песчаного пляжа. Должен заметить, Ник, что без фрукта, держаться на воде оказалось слишком непривычно легко. Солёная вода выталкивала на поверхность, не позволяя глубоко нырнуть, вместо того, чтобы так и норовить, при малейшем расслаблении, утянуть на дно. И это… казалось неправильной дикостью. Ночью уже, греясь и обсыхая у костра, накама съели свои плоды. Не-фруктовикам я тоже предложил съесть что-нибудь этакое, выдав список имевшихся у меня в заначке фруктов. Друзья обещали подумать. А Момонга долго и витиевато ругал мою хитрозадость, в очередной раз убеждаясь в том, что я гораздо опаснее, чем дозор и Горосэи даже могут себе вообразить. Это он так отреагировал на мой склад с Дьявольскими Плодами. Утром пора было возвращаться из грёз в реальность, в которой у нас был один потерянный накама и моя пропавшая питомица. Мы так и не знали месторасположение Санни и Кары, так что нужно было вернуться в лабиринт. Конечно, теперь было легче, ведь там можно освещать себе путь, там на нас теперь вряд ли будут нападать, и там у нас теперь будет с собой месячный запас еды и воды. Но всё равно возвращение в тоннели оптимизма не внушало. Правда, перед тем, как отправиться в путь, я поймал взгляд Зоро, и кивнул в сторону, предложив разобраться в недопонимании, наконец. Нами пыталась нас остановить, но её крепко держал Марко: — Нами, я понимаю, что вы втроём вместе с самого начала путешествия, и знаете друг друга дольше всех, а потому ты боишься, что ваши пути могут разойтись. Но вмешиваться и останавливать их не стоит. Сами разберутся. А если не разберутся, будут копить друг на друга обиды, и пути разойдутся ваши точно. — Марко был прав, и Зоро это понимал, и Нами тоже. Собственно, понимали все, и переживали, но боялась только она. — Только не до смерти… — попросила она, дрогнув голосом, глядя нам в спины. — Это как получится, — буркнул ей Зоро, прежде чем мы вышли из зоны слышимости. Команда находилась у входа в тоннели. Там и ждала. Ну, а мы спустились на каменистый пляж, с другой стороны от мыса, где располагался песчаный. Прибой там был такой, что заглушал даже крики и звук битвы. Зоро сел на камень. Я припомнил подробности неожиданного конфликта, и ярился, подхватывая камни и с силой запуская то в воду, то в каменную стену мыса, разрушая его. Рыча, я и спросил: — Так объясни мне, Зоро, дери тебя Морские Короли, КАКОГО ХРЕНА ТЫ ВМЕШАЛСЯ В МОЙ БОЙ?! — Словно в противовес мне, Ророноа был спокоен как слон, потирая озябшие на холодном утреннем ветру руки, что бесило ещё сильнее. Отвечал он тоже с предельным спокойствием: — Человек или демон, но ты мой капитан и друг. А я твой Первый Помощник. И именно поэтому, я, несмотря на все твои заморочки, — в этом месте он скривился показательно, — буду всегда высказывать тебе своё отношение к твоим действиям. Я буду указывать тебе на ошибки, буду напоминать об обязанностях и следить, чтобы ты не переходил границ. Просто потому, что это мой долг, как старпома и как друга. — Твой капитан колебался. И ты помог решить ситуацию, — кивнул я. — Но ты не задумывался о том, что с точки зрения команды это — моя слабость, а ты, вместо того, чтобы прикрыть её, выставил напоказ, и не дал мне возможности решиться, — шипел я, приблизившись к нему в плотную, так, что мы чуть не сталкивались носами. — Ты знаешь это. Как знаешь и то, что означает слабость капитана. Так ответь же мне честно, глядя в глаза, друг, — обратился я, чуть ли не издевательски, и, выделяя каждое слово, закончил: — почему. ты. вмешался? — Зоро спокойно выдержал и взгляд, и шипение. И я отпрянул, чтобы с силой запустить камень в скалу, и вызвать нехилый обвал. Ророноа усмехнулся: — Я согласен, убить её было необходимо для выживания команды. И ни у кого не хватило бы на это сил, кроме тебя. Но если бы ты сделал это, если бы ты сам решился убить свою мать и убил бы её — ты бы окончательно изменился. Ты ведь тоже колебался поэтому, да? — Спросил он, откровенно насмехаясь. — Ты понимал, что это — как предательство самого себя. Вот я и толкнул тебя. Так убийца скорее я, а не ты. Да и вообще, это была скорее случайность. — И как бы меня это не злило, должен был признать, в его словах был смысл. — Я обещал тебе. А ты… усомнился? — Прищурился я, недоверчиво, сделав из его слов свои выводы. — НЕТ! — рыкнул он, и снова спокойно продолжил: — Просто, я решил, что усложнять тебе войну с собственной кровью не стоит, — и снова усмешка, но горькая на этот раз посетила лицо моего старпома. — А команда гораздо лучше восприняла твою слабость, чем восприняла бы решимость. Она всё-таки твоя мать. Всем понятно, почему ты сомневался в решении её убить, но не все понимали, почему это сделать было необходимо. — Чёрт, а ведь я и забыл, что люди больше ценили родителей, даже если не знали их, чем те твари, что были моими предками. — Так что благодари своего верного старпома, а не ярись на него, — фыркнул Зоро, видать, заметив, что я успокоился. — Ненавижу тебя, ублюдок! — в сердцах воскликнул я, потому что признавать собственный промах было неприятно. Ророноа заржал. Раздражал, зараза! — Ты бы так не ржал. А то очень уж хвост чешется морду тебе набить, — мрачно предупредил я, садясь на камень рядом с тем, на котором сидел он. — Я запомню, что благодарности от демона ждать не стоит, — хмыкнул он, и внезапно кинул мне какую-то бутылку. Я поймал, и прочитал на этикетке короткое, но ёмкое слово, вынудившее меня закатить глаза: «Ром». — Не злись, капитан, — тихо произнёс мой действительно верный старпом и друг. — Мы все были на нервах. А ты — особенно. По уважительным причинам. Не удивительно, что твой рассудок тебе отказал. Тем более что в истинном обличии хладнокровием ты особо не отличаешься, по крайней мере, среди своих, — мы оба мрачно усмехнулись, но он добавил: — Выпей, кэп, и расслабься. На острове гонят отличный ром, я знаю, ты не любишь, но он стоит того, чтобы ты его попробовал. Давай. Я прослежу за тем, чтобы ты не приставал к нашим гарпиям, — пообещал он, усмехнувшись уже похабно. — Где ты взял ром? — спросил я, откупоривая бутылку, и чокаясь с бутылкой Зоро. — Завитушка мне проспорил, — пожал плечами он. Бутылки были опустошены в молчании, но ублюдка я всё же поблагодарил. Умел же, гад, сказать нужные слова! Не только поблагодарил, а даже позволил ему поржать над тем, как я иногда трясся за команду. Я напомнил ему о том, кто я, и что вообще удивительно, что команда у меня есть. Он покачал головой: — Не удивительно, на самом деле. Ты когда свою кровожадность не включаешь, отлично заражаешь идеями, внушаешь храбрость и решимость одним присутствием, потому что веришь в осуществимость даже самой безумной мечты, помогая и окружающим поверить в её осуществимость. Больше половины команды чёрта с два решились бы когда-либо следовать к своим мечтам, если бы ты не появился у них на пути. Ведьма, Усопп, Завитушка, Чоппер, Язва, Френки… да, по сути все. Нам действительно плевать, кто ты, потому что ты уже сделал для нас многое. И цени нас, капитан, потому что вернее команды ты не найдёшь, потому что мы тебя ценим и принимаем, со всеми твоими… особенностями. Некоторое время спустя, мы вернулись к команде. Они осмотрели нас с подозрением, но, не заметив ни одной ссадины, ни одного кровоподтёка, успокоились. Разговор с Зоро остался лишь между нами. А ещё некоторое время спустя, вооружённые долгоиграющими масляными лампами, мы вернулись в лабиринт…