***
«А этот еблан неплохо рисует», — подмечает Джейкоб, сидя с Беном на одном ряду на арт-терапии. Храни Господь американскую систему образования с её одноместными партами, иначе сидели бы они вместе. Пожилая Миссис Стивенсон с её розами в горшках повсюду и сорока кошками (ну, это он так, прикинул конечно для полноты образа) уж точно бы постаралась. Ведь её собственноручно выведенная формула дружбы так и предписывает. Чем тошнотнее вам друг от друга, тем лучше. И, знаете, это действительно работает, потому что на третий день их совместных мучений Джейкобу хочется блевать от всей этой хуйни настолько сильно, что красный карандаш протирает бумагу насквозь, и милая картинка с цветочным садом рвётся прямо посередине. Он бы так и продолжил разукрашивать стол, но миссис Стивенсон заботливо даёт ему новую раскраску, приговаривая при этом, что ничего страшного не произошло. И Джейк готов с ней поспорить, потому что Бен поворачивается к нему и усмехается, будто говоря всем своим видом: «Ничего удивительного, Барбер». И от этого тянет блевать ещё больше, потому что где-то там, в глубине его черепушки проскальзывает мысль о том, что, может быть, всё-таки стоило проигнорировать тогда выкрутасы этого клоуна. Потому что тратить время и терпеть эту тягомотину он дальше вряд ли сможет. Он знает, что пользы от этого не будет, что ему ничего уже не поможет, ведь проблема заключается вовсе не в нём. Терпения у него хоть отбавляй. Проблема в том, что есть те, кто только этим и занимается — испытывают его терпение.***
И всё бы ничего, жизнь Джейкоба Барбера так бы и продолжала тянуться однообразной канителью, если бы не одно «но», перевернувшее всё с ног на голову, хорошенько встряхнув, перед тем как отпустить, как бы смотря на то, что он сделает, сколько продержится и что с ним останется. От прежнего Джейкоба осталось разве что шестидесятикилограммовая тушка. Именно здесь он и закончил своё существование как хейтер обыкновенный и начал как тот, кому пиздец. Седьмой день «практики» выжимает и выкручивает из Джейка всё. Даже ненависть на весь мир как-то блекнет и размывается. После недельного марафона Нетфликса и бездумного сидения дома малыш Джейки устаёт вдвойне. Сейчас он ходит сюда прямиком после уроков. И на данный момент его главной мечтой было молчаливо доехать на провонявшем потом и вейпом школьном автобусе до дома, где он наконец-таки сможет поравняться с кроватью (читай: землёй). Но Судьба решила отыграться на золотом мальчике за все его грязные делишки. И кто-то окликнул его по фамилии. Рифкин. Это был Бен Рифкин собственной я-вас-лучше-по-умолчанию персоной. Барбера прошибает током, потому что он узнаёт голос сразу. Но поверить сразу не может. Напрягается как оголённый провод, быстро поворачивается, надеясь, что ему сейчас не прилетит кармой по лицу. Это действительно он, мельтешит быстрыми шагами, поддерживая рюкзак. — Слушай, я хотел сказать… — как-то слишком резко начинает тот и сразу же замолкает, будто пугается собственного голоса. Лицо у него какое-то слишком задумчивое для того, кто является первым приходящим на ум, когда начинают говорить про тупых качков из школьной команды. Хотя качком он вообще-то не был. Но это не важно. Все итак всё понимали. — Извини. — За что? — само вырывается из Джейка, с явной иронией, с явной насмешкой. Конечно не нужно было этого спрашивать. И, кажется, они только что поменялись местами. Джейк думает, что при желании они могли бы быть в одной компании. В хороших отношениях, может, даже травили бы других вместе, вдвоём. Может быть, даже были бы друзьями. Какое-то извращённое удовольствие кольнуло где-то в солнечном сплетении, в груди, в холодном и пустом месте. — Типа за всё? — взгляд у Бена какой-то по-новому странный. Необычно-ясный, как и его вопрос-ответ. И Джейк рассматривает каждую детальку изумрудно-янтарной бликующей мозаики, вытаскивает из себя все-все монохромные предчувствия и опасения, пока огромный поблекший детский пазл не собирается в единую уродливую картинку. И осознание разъёбывает его не по-детски. Рифкин сейчас серьёзно. Джейк лишь фыркает и мотает головой, пытаясь сбросить его реплику со счёта. Такого быть не может. Это всего лишь дереализация его ломающегося сознания. Это не по-настоящему. — И что дальше? Мне вступить в команду по лакроссу? Будем вместе ходить на тусовки и обсуждать тёлок? Играть в PlayStation после школы? — больше всего ему хотелось сейчас разозлиться, вытравить, выжечь из себя это желание пойти и сделать так, как он только что сказал. — Подпишемся друг на друга в Инстаграме? Джейк уходит. Не ждёт ответа. Плевать, нужно просто забить и забыть! Легче станет потом. Ну, наверное. По крайней мере, он так думает. Всё дело в том, что ему не стало.***
Джейка ебашит в конфликте его же ценностей. Он так и не дождался в тот день автобуса. Поплёлся домой пешком, думая о своей судьбе лоха пожизненного. А спрашивается почему он вообще этому не обрадовался? Типа, во прикол: сам Рифкин перед ним извинился, а он надул свои пухлые губки и демонстративно ушёл. Что, чёрт возьми, с ним не так? Джейк безжалостно пинает гравий под подошвой и злобно пытается выдохнуть весь кислород из своих лёгких. Но попадание в безвоздушное пространство вакуума является необязательным условием, чтобы понять, насколько сильно он влип. Лучше бы они также питали обоюдную ненависть друг к другу, потому что предложение мнимого перемирия усложняло всё тысячекратно. И груз невыносимого желания согласиться на него и посмотреть, что будет, начинал всё сильнее надавливать на его серое вещество и заставлял ставить под сомнение свою адекватность. Судьба весело смеётся и перемалывает его нервишки в пепел для урны, чтобы потом окончательно развеять. Судьба перекатывает его в своих ручках, надавливает, сминает, выгибает. Разламывает. Судьба — сука. И это — правило для запоминания.***
Когда-нибудь всему приходит конец. Победитель проигрывает, отличник получает первую двойку, спортсмен спотыкается об собственные ноги на дистанции. Когда ты пытаешься контролировать всё, то обязательно упускаешь за всей масштабностью какую-нибудь одну маленькую почти незаметную детальку, которая впоследствии и начнёт разламывать выстроенную тобой хрустальную систему хлипких ценностей и принципов. Джейк понял, что облажался, когда и сам не понял, что снова пришёл на тренировку по лакроссу. Пятую по счёту, вообще-то. Не в качестве игрока, что вы, а как тот самый чепушила с очками в американских фильмах, сидящий на трибуне непонятно зачем. Очков у него, спасибо Господи, не было. Но вот он здесь, на облезающей химозной краской с трескающимся пластиком обшарпанной скамейке. Сидит, сжёвывая до кровяных лунок ногти, и в упор пялит на Бена. И Дерек лишь бросает подозрительный взгляд, когда друг снова приходит к нему. Запрещает себе думать дальше стандартного. Потому это не его собачье дело. Не его! Да и поебать на то, что Джейк лакросс не выносит вообще. — Ты слишком палишься, — заявляет ему на следующий день Рифкин, когда они случайно пересекаются в туалете. — Что? — испуганно спрашивает Джейкоб, боясь то ли того, что он имеет ввиду, то ли факта, кто с ним говорит. Барбер оглядывается, проверяет нет ли тут кого ещё. Кого-то, кто бы с радостью подслушал их грязный разговор в этом пропитанном бактериями и мочой школьном толчке, а потом накиданный аддераллом и пришедшей эйфорией рассказал бы это всей средней школе. И все были бы в курсе. Начиная с пятого и заканчивая старшаками. Жужжали бы слушками, когда он бы проходил мимо какой-нибудь жалкой кучки «не таких как все» подростков. Потому что все вокруг знали золотую аксиому: Барбер плюс Рифкин равно ненависть. Так было сколько он себя здесь помнил. И он до влажного скользящего по внутренностям страха боялся нарушить это правило. Мальчик, чьи похуизм и циничность пугали даже учителей, до жути боялся выйти из этого кокона напускного безразличия и презрительности. Боялся до чёртиков. Боялся, потому что знал, как сильно его может занести. Как сильно его уже занесло. Но к его счастью никого кроме них тут не было. — Я о твоём сладком дружочке. Смотри, как бы не понял лишнего, — вот так просто. Берёт и спокойно говорит, стоя и намывая свои руки. Руки у него, кстати, красивые. Тонкие длинные фаланги идеально соразмерны к аккуратным не слишком широким ладоням. Джейкоб просто чересчур наблюдательный. Как серийный маньяк. Любит подмечать всякие детали и складывать их в образы. Но это бросилось в глаза невольно, от слишком быстро раскаляющейся до жидкого металла по всему телу злости. — Не называй его так, — не важно, что внутри плавится магма. Он говорит до пробирающего холода грубо. — А что ты так о нём печёшься, м? Вон даже на тренировки к нему таскаешься, — и Джейкоб кожей чувствует вибрацию, когда слышит «к нему». Рифкин выделяет намеренно. Добивается своего. И ведь добивается нужного. По телу пробегает холодок. — Я сказал — не называй, — так холодно и жарко одновременно. Бен видит, как серые глаза напротив мутнеют, застывая грязным ядовитым льдом. Но Бен всё-таки решается, хотя и знает, что играет с огнём, но и тактику знает тоже, поэтому спрашивает: — А что если буду? Что ты мне тогда сделаешь? Ещё раз врежешь? — Зачем ты это делаешь? В чём смысл? Выделиться? Выпендриться? Получить внимание? Тебе разве его мало?! — и Джейк действительно ему врежет, если не услышит этот режущий острыми как бритвы словами ответ. Бен разочаровывается. Искренне. В ком: в Джейке или в себе? Он ещё не понял. Не дошёл до этой стадии, не закончил уровень. Может быть, и правильно, что он извинился. Потому что Барбер не понимает. Ни черта он не понимает. — Ты сам знаешь что. Мы с тобой так отрицательно-поразительно похожи. Не находишь? Поэтому подумай-ка лучше сам. Джейк отшатывается, когда Бен кладёт руку на его плечо и похлопывает. Они что, блять, в каком-то моралистском фильме про старпёров? Джейк не собирается верить его фразёрско-философской реплике, и принимать её. И его самые страшные опасения разом подтвердились, неприятно ударив в голову набатом откуда-то из с*рдца. До свинцово-противной тошноты. До трясущихся рук, острых до горечи слёз. И если это правда, а это страшная жестокая правда, то ему конец. Он сам сломал свой кокон, свою защитную оболочку незрения и небытия. Ему больше некуда прятаться. Билетёр проебался. Поезд шёл вовсе не из пункта «Ненависть». Ну…ебать.***
Джейк понятия не имел, что Бен изучил его от А до Я. Как тот говорил, изредка улыбался, злился. Злился Джейк, кстати, некрасиво, Бену никогда не нравилось, как хмурились его оттеняющие внешность брови, как морщинки разрезали тенями и невидимыми нитями эмоций миловидное лицо. Но больше всего ему не нравились в тот момент его глаза. Гнев, злость, ярость размазывали их, делали пустыми и стеклоподобными, раскрывали ту тёмную сторону. Живую сторону. Ту, что не выглядела задушенной нейролептиками или упражнениями по контролю агрессии. Не ту, что была при нём дежурно всегда, полупустая, хладнокровная, безобразно безразличная. И для всех. Именно поэтому Бен сглатывал горечь и делал то, что делал с Джейком всегда. Травил. Вытаскивал его настоящего из самозамороженного снежного королевства. Не мог по-другому. И не он один. Никто не мог. Но он всегда знал, что настоящая версия не была уродливой. Она была такой же красивой. Потому что Джейк был прекрасным. Бен никогда не видел парня красивее. И его бы однозначно вывернуло отвращением и правильно сбалансированным спортивным обедом, если бы он подумал о ком-то другом в таком же духе. Но Джейкоб был красивым, каким же он был красивым. Словно Ледяной Джек Фрост в мире горечи и ультранасилия. И сейчас он точно такой же, идёт, чуть наклонив голову, слушая этого позёра Дерека. Бен его всегда недолюбливал. Не то чтобы его кто-то спрашивал, просто он всегда ошивался рядом с Барбером. Прилипала, пожёванная липнущая биомасса. И слишком много болтал. В смысле лишнего. Надо бы как-нибудь начистить ему его мерзкое фальшивое рыло. — Смотрите, кто это у нас тут. Ботаны вышли на подиум, — громко и чётко говорит Кайл с таким самодовольным видом, будто изродил из себя четвёртый закон Эйнштейна. Вся их компания одобрительно заулюлюкала. Кроме Бена. Он перекидывает взгляд с Джейка на Кайла. И видит в нём чёртову искажённую версию себя, по-новому пересобранную, но выполняющую такие же действия. И внутри жжёт жидким шестидесятиградусным полынным абсентом. Будто в желудке образовалась огромная дыра, вылившая это всё на оставшуюся гладкую мышечную ткань. — Оставь их, — заторможено почти шёпотом гаркает Бен, но его ультразвук глушит их всех. До него доносится вялое «Ты чего?», но он лишь давит в себе высокие ноты и повторяет уже чуть яснее и тяжелее: — Оставь их. Непонятно? Бен не слышит ответа. Нет надобности. Бен смотрит на реакцию Джейка. Ищет в нём эмоции, радий или хоть что-нибудь, что бы выдало его, обличило с ног до головы. Что-то, от чего Бену бы стало понятно, что Барберу не всё равно. Что ему реально не всё равно. Что он не маска, которая вечно на нём. Джейк лишь поднимает взгляд, но на них не смотрит, мажет по стене рядом, лишь под конец аккуратно почти случайно задевает Бена. Чисто из интереса. Кормит своих демонов подтверждением, что тот не смеётся. А они итак уже почти выжрали его изнутри. Да он бы и рад сдохнуть, залечь вечным сном в сырую землицу, но из груди по всему телу вольтами бьёт что-то точно противоположное седативному. И его бросает в жар, который холодным потом отдаёт в конечности. И пройдя мимо них, Дерек спрашивает «Что это с ним?». Но Джейк не отвечает, потому что и сам не знает, что за кашу заварил. Лишь обернётся, когда они отойдут шагов на двадцать, и увидит, что Рифкин смотрит ему в след. Ну…ебать.***
У них совместная физика и пиздец на двоих. Он ломает два карандаша, нервно трясёт ногой так, что кто-то сзади просит проверить нервишки, на что, Джейку хочется ответить, что он с радостью проверил бы на прочность челюсть того, кто это сказал. Язык так и чешется из-за подходящей из горла зудящей грубости, но во избежание худшего, он всё-таки молчит. Также молча он доделывает тест и идёт сдавать его. Это ирония судьбы, честное слово. Потому что Бен делает тоже самое. Тянется через весь учительский стол, чтобы отдать миллионы секунд зубрёжки на жестокое почти непредвзятое рассмотрение (растерзание) учителя. Тянется через Барбера. Осекается и задевает его. По руке Джейка мгновенно проходит разряд в триста тысяч ампер. Пробивает насквозь электричеством и шоковой терапией. Это острее самых тонких иголок и самых колких фраз. Это по-настоящему, в прямой трансляции. Он отдёргивает руку и уходит. Произойди это пятью секундами ранее, он бы ушёл вместе со своим листком. Реальность смешалась с фантазиями. И это ударная доза.***
А потом Джейкоб выставляет историю и видит в «просмотревших» Бена. И Бен ему отвечает. А Джейк отвечает на ответ Бена. И Джейк понимает, что это фатальность около двух ночи, когда Рифкин что-то пишет, а он лежит и ждёт. Ждёт, когда тот допишет. И внутри патокой течёт брусничное олово и крошатся все-все косточки. Внутри все бабочки режут своими крыльями его циничную молодую плоть. Он встречается с Джейком в парке. Специально выходит раньше на двадцать минут, чтобы не проворонить Мистера Я-плюю-на-ваши-могилы-и-чувства. Тот идёт в наушниках и считает камни на земле. Сегодня он необычно неугрюмый. Бен ломает комедию и себя, делает вид, что просто проходит мимо, когда видит его. В итоге, они всё равно сравниваются друг с другом. Молча идут, слушая что нашёптывают голоса в их черепушках, вызывая дереализирующую неоновую эйфорию. Джейк титанически сглатывает выбивающееся из глотки сердечко. Фух, оно оказывается всё-таки есть — живое и барбарисовое, бьётся и душит освежающе-кислой сладостью различных чувств. Он пытается прикрыться усмешкой, сделать максимально похуистичный вид, напряжённо смотря себе под ноги, но сегодня в Бруклине-44, а это именно их вселенная по Гюнцу, неоново-жёлтое яркое солнце. И Бен, видя его улыбку, не может прекратить смотреть, догоняется этой эмоцией, словно пивом по акции, ещё и ещё. И для него это так по-новому отрезвляюще охуительно, словно он только-только перестал юзать, и от этого его мозг ебашит ощущением, будто он снова употребляет. Только что-то новое.***
Никто никогда не знал, но Бен был у Джейка дохулиард раз. И они действительно играли в его PlayStation, делали домашку, смотрели ужасы, которые Джейк обожал всей социопатской стороной своей шкуры. И пили. Кофе, мамино вино, отцовский бурбон, виски — неважно что. Если бы Бен попросил сделать ему Пину-Коладу или налить святой воды — Джейк сделал бы это. Точно. Пятьсот процентов из ста. Потому что Джейк обожал Бена. Иногда он думал, что это неправильная химическая реакция его серого вещества на насилие. Типа Стокгольмского синдрома. После стольких лет издевательств в его системе что-то глюкнуло, сбилось, двоичные коды выдали сбой. Иии… Получилось это. Их ненормальные взаимоотношения. Потому что жертва обычно, ну ладно, почти всегда, ненавидит буллера ещё очень долгое время. Значило ли это, что их отношения были необычными? Определённо точно. Но Джейк также определённо точно был уверен, что так оно и должно было быть. Всегда. Если бы это кто-то знал, расскажи он или Бен кому-нибудь из своих дружков, никто бы не поверил. Это была тайна. И Джейка до ломоты по всему телу пиздецки это заводило. Он так сильно в него влюбился. А Бен в Джейка. И Джейк тоже был у Бена дома. Два раза. Два самых важных раза. Первый раз это было в пасмурном, затянутым стёганым небом ноябре. Погода тогда была не очень. Снег ложился разбодяженным плохо очищенным героином, смешиваясь с землёй, превращался в коричневатую крошку из тёмного шоколада. Первое, что подметил Джейк — у Бена было по-другому. Иначе. Атмосфера дома, весь этот тщательно подобранный бесполезный декор, лампы дневного накаливания мазали тёплыми оттенками. Пахло какой-то корицей, бисквитным печеньем и бесконечным августом. Бен заварил им какао. Приторно-сладкое. Джейк вообще-то не любитель. Но, наверное, это и есть то высокое, о чём пишут во всех романах, когда ты сладкое терпеть не можешь, но давишься и пьёшь, давишься и пьёшь, готовый пойти носом этот разбавленный молоком порошок из пакетика. И лыбишься, как конченный. — Что будем дел… — Джейк не успевает договорить, давится воздухом, чувствами и напряжением. Его перебивают грубо и без шансов. Бен целует его. И две галактики смешиваются. Сиреневая и синяя. Взрыв поглощает все космические корабли. Это Солнце перерождается во что-то невероятное. Джейк даже глаза закрыть не успевает, только аккуратно ставит кружку на стол и смотрит в упор, видя, как дрожат ресницы Бена и как он кладёт руку ему на лицо. Но он ведь только что держал ей это ебучее горячее какао, какого чёрта она такая ледяная? Джейк не может с собой что-то сделать. Лишь отвечает, позволяя голографическо-наркотическому опьянению накрыть его с головой. Кусает чужие мягкие губы по-собственнически грубо. Поддаётся чуть вперёд, аккуратно меняя градус лица для удобства. Кожей чувствует тепло, исходящее от Бена, его одеколон и нотку стирального порошка от его одежды. Ощущает его растягивающуюся улыбку. Наверное, он сейчас доволен собой как никогда. Ну и похуй, потому что Джейк ничего ахуеннее в своей жизни не испытывал. Поезд из пункта «Ненависть» дошёл до станции, чьё название Барбер не решается озвучить. Все слова проглотились вместе с вязкой слюной, отражаясь на щеках клубничными пятнами. — Я… — как-то невнятно начинает Джейк, тут же сглатывает остальную фразу, не зная, что делать со своим дебильным видом, по которому сразу можно ставить диагноз. — Мм… — Не нужно, — Бен дует на кружку, смотрит на Джейка из-под пушистых тёмно-пшеничных ресниц и хитро щурится. Знает, что он ведёт. Что они сейчас играют по его правилам. Но Джейк и не против. Бен любит играть, а Джейк — игроков. — Что? — спрашивает он. Всё равно боится. Почти знает, что тот ответит, но эта жгучая роскошь вызывает трусливые опасения. А вдруг он сейчас пошлёт его, скажет, что это лишь проверка его пидорства, высмеет и выгонит? А что, если… И куча этих «если» тонкой струйкой сверлит лоботомическим лейкотомом черепушку Джейка. — Оправдываться. Мы оба этого хотели. И Джейк знает, что да. Бен требушит его макушку, спутывая его мягкий каштан на голове. Смеётся и хмурит носом. Разъёбывая этой милотой Джейка каждый раз по новой. Они делают у него домашку, пока не возвращаются родители Бена. Джейк смотрит на Рифкина, ощущая эту непробиваемую духоту дома. Считает его мелкие, почти исчезнувшие горсти толчённого мускатного ореха на щеках и немного на нахмуренном лбу. Бен думает над задачей и грызёт кромку зеленоватого простого карандаша. — Что? — спрашивает он, улыбаясь и замечая пристальный взгляд Барбера, фиксирующий все мелкие детали фотографической памятью. — Ты такой красивый, — слегка скованно и сумбурно говорит Джейк. — Очень. — и слегка прокашливается, чтобы тот не понял, что «очень-очень». У того итак самооценка с Трамповские высотки, ещё большей он не вытерпит. Бен смеётся искренне своей глянцевой американской улыбкой. Разжигая штормовую бурю сложных эмоций в Джейке, осаждаясь в нём всё глубже и глубже, до мозга костей, в самое нутро, пропитывая его собой. Отец не звонит в звонок, открывает дверь своим ключом и заходит внутрь. Кажется, где-то внизу он спрашивает, есть ли кто дома. — Вот дерьмо, — шикает Джейк и начинает судорожно быстро складывать потрёпанные тетрадки и учебник в рюкзак. — Думаю, мне пора. Выйду через окно и спущусь через крышу гаража. — Ты слишком усложняешь. Можешь остаться, он ничего не скажет, — Бен не слишком-то волнуется на счёт этого. Джейк чуть мнётся, но по итогу собирается с духом и чмокает Бена в нос, быстро поворачивается к окну и собирается слинять до того, как тот даст ему звание самого педиковатого педика планеты. Но Рифкин разворачивает его и целует по-настоящему, как в последний раз, хотя кто знает, и уже после отпускает с богом, а сам идёт ужинать и читать Амиду с отцом.***
Джейк слегка путается в пряных неоновых ощущениях. Но, кажется, он счастлив? Он тоже не может дать точного ответа, чтобы разъяснить всю эту путаницу собственных пожирающих его юный разум мыслей. Но чем больше они вместе, тем больше устрашающая рефлексия отходит на второй план, открывая шикарный вид на подвешенную цветастую сцену, уступая ему красную бархатную дорожку на неё. Позволяя быть в эпицентре самых необъяснимо правильных событий. Джейк позволяет себе контролировать чуть меньше, чем всё. Расслабляется, вдыхая этот резкий марципановый аромат его бытия с Беном. Кажется, что он наконец решил эту калейдоскопную головоломку для вундеркиндов. И больше нет нужды в каждодневной сжирающей остальные эмоции ненависти. И дрочится ему не на разрезанные скальпелями расчленённые трупы, а на вполне реального некиношного и незадокументированного Рифкина. И наслаждая себя затёртой мозолистой рукой он не представляет серо-рубиновые сцены ультранасилия. Лишь обычные видеоряды с Беном. Он разрешает себе думать о нём, когда хочется. Это вовсе не проблема, но хочется всегда: стоя в душе, уминая домашние мамины вафельки, на уроках, когда тот сидит почти рядом, перед реалистичными ликёрными снами. Он так больнодолго в себе это подавлял. Сейчас он этого не делает. На рождественском балу Бен ни с кем не танцует. Лишь осторожно оглядывается по сторонам и ловит на себе простреливающие взгляды-стрелы, взгляды-крюки, хозяйки которых мечтают подловить его в свою безвылазную паутину. Бену не до веселья. Он поправляет бабочку, улыбается кому-то из команды, Саре и ещё парочке ребят. Смотрит лишь на Барбера, сидящего на стуле позади. Разноцветные софиты не справляются со своей задачей, не могут замазать его прямой слегка сердитый взгляд и такое же выражение лица. Он закинул ногу на ногу и сложил руки в оборонительно-злой позе. Джейк слишком ревнив. Бен это знает. Джейк — собственник. Это Бен выучил почти сразу же. Он набирает Барберу СМС-ку, пишет, что ждёт его на третьем. Джейк озадаченно читает, после чего скептически мажет по Бену, но встаёт, идёт к выходу за ним. — Зачем ты меня сюда притащил? — Джейк прищуривается, апатично осматриваясь вокруг. Без страха, без интереса, немного устало. — Я собирался свалить с вечеринки ещё полчаса назад. — Я не задержу тебя долго, — Бен приводит их в какой-то открытый класс. Бен приготовил сюрприз. Он подтягивает праздничные брюки, знает, что потом будет неудобно, и садится на колени. — Ты что делаешь? — до Джейка начинает доходить. Он смотрит в сторону двери, слушая тишину и выдуманные воображением звуки ходьбы в коридоре. В голове прорисовываются самые странные образы. — Попробуй, мм, расслабиться, — Рифкин тянется к блестящей пряжке ремня, расстёгивает, и руки его дрожат не по-детски. Хотя то, что он собирается сделать — тоже не детское занятие. Детишки выросли из своих оболочек слишком быстро. Он слишком рьяно дёргает, и металлический звук расстёгивающегося ремня тяпает его за уши. Он собирается с духом, поднимает наконец взгляд на Барбера. Тот так сильно возвышается. А ведь ещё пару минут назад он был выше почти на полголовы. — Ты собираешься отсосать мне прямо в школе? — Джейк иронично хмыкает, поднимая бровь почти вопросительно. Его рот растягивает самодовольная ухмылка. И есть что-то в его реакции неподдельно странное и пугающее. — Ну попробуй. Бен видит это, но различить что-то конкретное не может. Рифкин сбрасывает это на нервы, что, кстати, очень зря. В комнате очень темно, лишь два парня светятся от предвкушения и желания. Он волнуется, вдыхает раскалённый воздух слишком шумно, расстёгивает пуговицу и ширинку, спускает брюки. Замирает на мгновение от неожиданности, и волнение искрами прокатывает по рукам. Джейк же предельно спокоен. Он с нескрываемым упоением смотрит на действия Бена, собираясь оценить его старания в полной мере. Видит, как тот медлит, напряжённо смотря на его член. Начинает рукой, робко двигая туда-сюда. И по его виду невозможно сказать, что он точно понимает, что сейчас делает. — Вот, значит, как ты себе дрочишь? — Но вот Джейки полностью осознаёт, что происходит, видя и ощущая его действия на себе. — Барбер, ты очень сильно рискуешь остаться без минета от самого лучшего игрока по лакроссу в этой школе, — Бен явно куражится, пытается выглядеть лучше. Облизывает губы перед тем, как взять в рот. Джейк думает, скольким ещё он отсосал. Потому что работает он своим ротиком ахуенно. Джейк даёт себе пару секунд, после чего тяжеловато вздыхает и натягивает Бена до основания. Грубо и больно оттягивая его волосы назад. Его глаза широко раскрываются, от шока или от испуга. Или от того и другого. Он быстро-быстро смаргивает нарастающее сожаление, пытается вдохнуть и не закашлять. Опирается одной рукой на ногу Джейка, другой помогая закончить начатое. Джейк улыбается и смотрит на то, как его малыш старается для него. Спрашивает: — Что-то не так? И Бен отрицательно качает головой, сам не зная почему ведётся на эту имитацию заботы. И продолжает заглатывать, стараясь не задеть чувствительную кожу зубами. Но что-то всё равно не так. Джейк с примесью нескрываемого жёсткого садизма насаживает его ртом на свой член. И его движения одинаково механически жестокие. И где-то в глубине души он точно знает, что получает удовольствие не от самого процесса, а от жалкого вида того, кто напротив. Как тот пытается мгновенно стирать выступающие слезинки, как в его глазах чёткой застывшей картинкой отражается испуг. Как слюни и сперма стекают по его подбородку. И конечно, что он стоит и отрабатывает, как настоящая шлюха. И это выглядит так естественно для Джейка, как будто это прямая обязанность Бена. Барбера не на шутку заводит, как Бен, пытаясь ему угодить, подчиняется. Джейк ждёт, когда он проглотит. Бен сглатывает лишь часть, не может дальше. Отвращение всё равно пробегает по его телу роем мурашек-муравьёв. Тошнота мучительно медленно ползёт вверх по глотке, добираясь до нёба, проходят по зубам и со сдавленным кашлем вырывается наружу. Он сплёвывает остальное на платок из пиджака. Помогает Джейку с брюками и говорит: — С Рождеством, милый, — тяжело улыбается, аккуратно поднимается и ждёт реакцию Джейка. Тот смотрит прямо на него, и на его лице ничего не изменилось, лишь единственная капелька пота стекает с виска. — Спасибо, — заторможено проговаривает он и глядит мутными глазами. Хорошо, что в темноте этого не видно.***
Бен всегда хорошо общался с Сарой. Держал её в запасе, рядом с собой. Чтобы никто не мог ничего заподозрить. Джейк знал это и то, что они переписываются. Одобрял ли он это? Нет. Сказал ли он Бену о том, что ему нет разницы и что это хорошее прикрытие? Да. Только вот что-то в их отношениях шло не так. Их любовь была разной. Бен любил Джейка, Джейк же его обожал. Джейк был им одержим. Джейк боялся его потерять. Джейк боялся, что Бен его разлюбит. А вдруг он его вообще никогда не любил? Джейк думал, что любовь Рифкина была недостаточной. Он думал, что Бен его не ценил. На самом деле, Бен его просто недооценивал. У Джейка были мысли на этот счёт. Своя формула воспитания. Джейк часто подолгу молчал, глотал формалиновые обиды и неоправданные ожидания. Не отвечал на сообщения, не разговаривал с ним. Это было одним из пунктов. У Джейкоба Барбера всегда был план. Руководство к действию при непредвиденных обстоятельствах. Он был контролёром и эту ситуацию он контролировал тоже. Бен долго извинялся, всегда винил себя и старался исправиться. Джейк всегда прощал его, но всегда не сразу. Бен был всеобщим любимчиком. Он нравился этим кукольным мальвинам в плиссированных бордовых юбочках или джинсовых шортах с вышивкой, нравился «своим» парням из их негласного белого братства молодых, золотых и горячих. Нравился своей глянцевой, по умолчанию с улыбками на лицах семье и верующей и не очень родне. Его недолюбливали лишь те, кто в самых тайных желаниях хотел быть с ним. Типа Джейка или Дерека, задротов из некоторых классов, пары девчонок и ещё кого-то там, кого он даже сам не знал. Джейку не нравилось, что Бен позволял любить себя всем, раздаривал и растрачивал себя на других. Был бесценным, потому что был общим. Джейк не любил его семью, выбравшую для поклонения пастиш, вымышленное подобие человека с магическими свойствами. Он не любил его друзей, он не любил, когда Бен общался с кем-то кроме него. Барбер часто говорил ему об этом и о том, что излишняя общительность заведёт его к одиночеству в итоге. Бен обычно ничего на это не отвечал. Бен готов был закрыть на это глаза. Ведь это любовь всей его осознанной жизни, так ведь? Джейк узнал про то, что Сара прислала Бену фотку своих сисек не от него. Это раз. Ему сказал про это Дерек, когда услышал про это на тренировке от самого Бена. И он с явной гордостью рассказывал парням, что она ему отсосала. Стоял и хвастал этим, вскидывая свои по-девчачьи аккуратно уложенные бровки. Это два. И молился, молился, молился так усердно, лишь бы никто ничего не заподозрил и не понял. И никто так и не понял. Что чёрно-белая выдумка, приправленная неумелой цветной фотокарточкой в HD-разрешении является настоящей правдой, бликующей во всех своих красках. Джейк тоже не понял. Лишь под его кожей вся гниль, черви и грязь забурлили вздувающимися от ярости пузырями. Всем его бабочкам пришёл конец. Вены, капилляры, сосуды и артерии лопнули, и праведный чистящий огонь выжег всё на своём пути. Джейк пришёл к Бену домой. Залез через окно на всякий. Рифкин, видя его, пугается, говорит, что мог бы написать или позвонить. — Надо было фоткой, как Сара. Тогда бы ты сам пришёл ко мне, правда же? — Барбер говорит сразу, прямо и без церемоний. Рассматривает комнату лучше, запоминает навсегда все детальки. — Джейк, ты не так понял… — самая банальная фраза звучит как молитва. Он взывает Машиаха прийти и помочь. Но приходит Иисус. — А как надо? — Возвращается своим Вторым Пришествием. Он тут и во плоти, сидит и цедит слова и гнев. — Ты же знаешь, она лишь подушка безопасности, — и Бен понимает, что облажался, его план не сработал. Он упустил эту маленькую детальку, и вся центрифуга на бешенной скорости разбилась. — По-моему, это лишь оправдание твоему шлюханству. Ты всегда меня обманывал, — Джейк тычет указательным пальцем ему в грудь, будто говоря: «Это я сейчас точно про тебя, да-да, можешь не искать кого-то рядом. Тебе не послышалось». Больно, очень больно. Холодное превосходство неправды. Мгновение непонимающей тишины, загрузка всех элементов и внесение информации в базу данных мозга. И Бен не сдерживается, смаргивает горечь горячими горными источниками. И ударяет Барбера по щеке. Со всей болью и обидой. Пусть он прочувствует это тоже. Джейкоб закрывает глаза лишь на секунду, а когда открывает — видит лишь серо-синий цвет вокруг. Всё поблекло. Нет, малыш, это всего лишь реальность. Дикий холод кольцует руки, режет по всему телу, плавные линии, текущие лишь в одно место. Всё очень-очень просто. Физиология, базовый курс. Сердце больше не выделяет катализатор этой вечной мерзлоты. — Боже, Джейки… — до Бена медленно и с нарастающей лавиной оксидного ужаса начинает доходить, что он сделал. И что это он сделал. — Я н-не х-хотел. Пожалуйста, прос… — Уже поздно, мне пора домой, — Джейк перебивает его, не даёт договорить. Не даёт оправдать свой поступок извинением. — Поговорим завтра. — Но… — Поговорим завтра, — уже более настойчиво повторяет он. Тут жуткий сквозняк, и в комнате много тёмно-синего. На улице тоже уже темно. Но тут никто не может разглядеть его чувства. И не нужно. Они бы испугались. В глазах Джейкоба тоже только тёмная синева инея. Бена разъедает флуоресцентная обида. Бен думает над словами, думает, что скажет. Бен думает, что завтра всё точно-точно исправит. Но завтра никогда не настанет. Джейк видит его в парке на следующий день. Видит через мутные диоптрии зрачков, через отсутствующую призму цветов. Ч/б картинка — заплесневелое прошлое ретро. — Джейк, извини меня, — выдыхает Бен со сползающей улыбкой. Первый удар приходится чуть правее. Он бы выжил, если бы Джейк остановился на одном. Холодная рукоятка перочинного ножа отдаёт опасной теплотой, отражает тепло ещё не мертвеца. Второй удар приходится прямо в середину. Джейк слышит, как ломается кость. — Не надо, Джейк, мне больно, — Джейк видит, как кровь мажет по рукаву. Тёплая-тёплая и живая, вытекающий источник жизни и душа. Третий раз он ударяет слева. Он ничего не чувствует. Лишь вакуумная апатия как блокатор высшей психики. Бен падает, хватая за руку Джейка, таща его за собой вниз. Тот случайно задевает окровавленной рукой бирку на его олимпийке. В могиле будет сыро, он знает. В Ньютоне сейчас промозглые дожди. — Я всегда любил лишь тебя, — задушено хрипит Бен, выпуская последние остатки воздуха. Следующий вздох он уже не сделает. — Я знаю, Бен, я знаю. Но я не мог поделить тебя с остальными. Ты не достанешься им больше, будешь только моим. Теперь навсегда. Мы всё равно встретимся, не волнуйся и ничего не бойся. Ты всегда был самым смелым, — «Был». До Бена мутно доходит, что о нём говорят в прошедшем времени. Он умирает с раскрытыми глазами, смотря на Джейка, свою любовь, своего парня, своего убийцу. Он всё-таки его дослушал. Они навсегда будут в сегодня.***
На прощании он видит его. В отдельной тёмной комнате, шторы несильно запахнуты, но свет почти не проходит через них. Он бледный, в дубовом гробу. Глаза и рот закрыты, ну и хорошо, Джейку хватило боли. Губы намазаны неестественно розовым чем-то, как и щёки. Он всё равно такой же красивый. Самый красивый. Джейк думает о нём только самое лучшее. Думает про переписки, что Бен всегда очень удачно стирал. Всё вело к этому, всё сложилось так как надо. Думает про то, что теперь он навсегда его.