Добро пожаловать в ...

      Голова раскалывается от излишнего прилива крови, а глаза, налитые свинцом, толком ничего не могут разобрать. Молодое стройное тело брюнетки с оливковой кожей туго связано грубой веревкой, закрепленной где-то под потолком. Её лицо с глазами, завязанными синей шелковой материей, которая является единственным элементом образа, устремлено в пол. Руки привязаны вплотную к спине, что диаметрально противоположно положению широко разведённых коленей. Пришедшая в сознание девушка старается лишний раз не двигаться, бечёвка нещадно натирает тонкий кожный покров, вонзаясь в плоть острее раскалённого добела железного клинка. Связавший ее предусмотрительно позаботился, чтоб их не услышали сторонние уши, а потому закрепил во рту у девушки предмет, отдаленно напоминающий мяч для большого тенниса, надежно зафиксировав его строительным скотчем. Брюнетка мычит и, в попытке избавить тело от оков, напрягается, вызывая тем самым ещё большие спазмы в затёкших мышцах.              Шарканье тяжелой подошвы о бетонный пол, и повязка спадает с глаз девушки, а следом за ней ещё и самодельный кляп. В помещении темно, глаза не сразу привыкают к сумраку комнаты, но, проморгавшись, она видит перед собой широкую постель. В девушке, чьи руки прочно привязаны к решетчатому изголовью, а во рту расположен медицинский расширитель, брюнетка узнаёт Адель. Та, совершенно обнаженная, с телескопической распоркой на ногах, которая пока что находится в сложенном состоянии, выглядит донельзя беззащитной. Наконец, Стефани оглядывается на того, кто избавил ее от повязки и замирает в ступоре.              Перед ней во всей своей пугающей красоте стоит и хищно ухмыляется Вишня. Его торс украшает кожаная портупея, идущая крест-накрест по накаченному телу парня. Стефани пугает не то, что за время расставания он ничуть не изменился, а, быть может, даже слегка преобразился в лучшую сторону, нет. Его ноги, обтянутые штанами из грубой кожи чёрного цвета, тоже не особо ее трогают. А вот ремень, армейский ремень, который девушка преподнесла ему на первую совместную годовщину, заставляет ее содрогнуться от одной мысли, что он может его применить не по прямому своему назначению. Собрав все остатки дерзости и мужества, Стефани вскидывает голову, встречаясь с убийственным холодом его взгляда.              — Какого черта?! Ты подкупил полицейскую?              — Рот закрой. Сегодня играем по моим правилам, дорогая, — проигнорировав последнюю фразу, бросает он.              — Черта с два, я не буду танцевать под твою… — увесистая пощечина заставляет Стефани умолкнуть.              — Значит так, милочка, слушаешься меня беспрекословно, ясно? — та чуть заметно кивает, — Хорошая девочка, — одобряюще хлопает он по ее щеке.              — Что будет сегодня, Господин? — она слишком хорошо знала правила этой игры, в которую безвозвратно превратилась ее жизнь после встречи с этим мужчиной. Сказать, что он перевернул ее мир — не сказать ничего. Он сделал этот мир для нее: каждую капельку воды в море, каждую песчинку на пляже, каждую молекулу кислорода во всей атмосфере вплоть до экзосферы или даже чуть выше. Все это принадлежало ей одной, досталось почти безвозмездно на вечное пользование и распоряжение. И весь этот сотканный из мельчайших материй мир сейчас давит на неё, вынуждая распасться на крохотные электроны и катионы.              — Ничего из того, что мы не пробовали. Все это некогда доставляло тебе массу удовольствия, так ведь? — конечно девушка помнит как стонала, задыхалась, извивалась под напором нескончаемого блаженства, что доставляли их тела друг другу. Вероятно, это самое живое воспоминание, которое только может себе представить человек, — Вспомни-ка, с чего мы начинали?              Стефани громко сглатывает, пряча взгляд в напольном покрытии. Ей совершенно не хочется залезать в потаенные дебри памяти. Такие далекие, но все ещё ярко отдающиеся в сознании, манящие своей живительностью воспоминания, где боль перекликалась со страстью, где девушка разрывалась, словно коктейль Молотова, при этом громко ознаменовывая свои порывы дикой, всепоглощающей вспышки похоти, хотя с этим Аполлоном и невозможно иначе.              — Порка, Господин, — шепчет она.              — А что насчёт твоей подружки? С чего вы обычно начинаете? — он путает темные волосы Стеф, пропуская густые пряди сквозь пальцы и заставляя ее неотрывно смотреть в стремительно темнеющие глаза. Если изначально в них теплился прибрежный океан, то сейчас над морем постепенно возникает буря безумия, что принесёт многомиллионные убытки береговой линии и ближайшим районам этого Рая.              — Мы не… — снова оглушительная пощечина, отрезвляющая лучше любого другого средства, — Внешняя стимуляция.              — Отлично. Просто отлично, — он отрывается от брюнетки и подходит к лежащей на кровати Адель, которая начала пробуждаться от разговора. Он снимает с неё повязку и, не обращая внимания на возмущённое мычание, обращается к ней — Крошка, назови любое число, — вновь неразборчивые звуки со стороны рыжеволосой, отдаленно напоминающие «какого дьявола» и «что ты тут забыл», — Что-что? Тринадцать говоришь?              — Ви, мы же практиковали не больше пяти, — робко щебечет Стеф, зная, что за это ее ждёт наказание.              Брюнет не обращает внимания на этот вскрик бывшей и пристраивает к влагалищу Адель вибропулю, закрепляя ее специальным ремнём. Убедившись в надежности крепления, он достаёт из прикроватной тумбочки коробку с деревянными бельевыми прищепками. Парень оттягивает кожу в подмышечной впадинке и цепляет одну из них прямо на место соединения плеча с диафрагмой.              Адель, которая до этого не была знакома с такой, если можно так выразиться, «лаской», чуть дергается, но, поняв, что этим только доставляет удовольствие Вишне, лишь жалобно бросает взгляд на Стефани. В слегка тусклых карих глазах сочетается мольба о помощи, безмерное сожаление и фатальность их положения в данной ситуации.              Парень делает полукруглую деревянную дорожку начиная от плеча и заканчивая в районе солнечного сплетения. Рыжеволосая стоически выдерживает эту по ощущениям растянувшуюся на часы экзекуцию, пискнув лишь пару раз. Вишня трепетно, будто прославленный пианист, склонившийся над дорогостоящим инструментом, любовно перебирает клавиши-прищепки, что, соприкоснувшись с предельно натянутыми струнами, выдают волшебный перелив звуков, который непроизвольно вырывается из открытого рта Адель. Заметив пристальный взгляд Стеф, которая неотрывно смотрела за процессом, он усмехается, заявляя:              — И до тебя сегодня дойдёт очередь, не сомневайся.              Наконец закрепив ещё и клеммы на соски, он отрывается от девушки и возвращается к брюнетке, которая все еще сверлит мужчину грозным взглядом.              — Ты будешь считать, — тоном не терпящим возражений заявляет Вишня, но через мгновение язвительно добавляет, — а твоя подружка будет наслаждаться этим зрелищем из первых рядов.              После этого парень одним резким движением достаёт ремень из металлических шлёвок, заставляя Стефани непроизвольно сжаться, и обходит ее, становясь позади. Нажатие кнопки, и Адель, пытаясь незаметно поёрзать, чтобы уменьшить площадь соприкосновения вибрирующей головки с клитором, слегка раздвигает штангу.              — Начинай, моя дорогая Стефани, — короткий приказ, и его рука заносит тяжелый армейский ремень над упругими ягодицами.              — Раз, — с хлестким звуком ремень разрезает воздух и громко приземляется на нежную кожу.              — Два, — девушка сильно зажмуривается и прикусывает губу до крови, чтоб ненароком не вскрикнуть и не заработать «штрафной». Рыжеволосая пытается сохранить бдительность, но затуманившийся взор некогда искрящихся сладострастием глаз, едва заметно подергивается пеленой тупого желания. Желания продолжения, наращивания возбуждения, ощущения бабочек в желудке и крепкого узла похоти, который непременно должен разорваться.              — Три, — удар выходит мощнее предыдущего, красная полоса становится отчетливей, на ней уже можно различить металлические кольца, что украшают ремень, подчеркивая изысканности и филигранность проделанной работы. Не зря Стефани работала как проклятая, чтобы позволить себе приобрести для него такой первоклассный, жизненно необходимый аксессуар.              — Четыре, — брюнетка стискивает зубы с такой силой, что в тишине помещения слышно скрежет эмали. От такого напряжения из глаз брызнули хрустальной россыпью крупные слёзки, собирающиеся в одну большую каплю на подбородке, которая, разбиваясь о холодный пол из бетона с едва слышным шлепком, разлетается на сотни таких же, но мельче капелек.              — Пять, — девушка, не выдержав, кротко вскрикивает, кожа уже побагровела настолько, что еще немного и от ударов она разорвется на части, а тоненькие струйки крови перемажут всю кожаную поверхность ремня.              — Шесть, — Вишня уже размеренно, больше машинально опускает и поднимает руку, нанося удар за ударом.              — Семь, — кажется, что он не испытывает никаких эмоций от тихих всхлипов девушки, которые мешаются с протяжными стонами Адель.              — Восемь, — руки, крепко сжатые в кулаки, немеют от натяжения бечёвки, но единственная боль, что ее беспокоит, стоит сзади и зло ухмыляется, глядя на ничтожные, тщетные и поистине жалкие попытки не взреветь в очередной раз.              — Девять, — выдыхает девушка, искусавшая все губы и внутренние стороны щёк, давясь собственными слезами. Ее мучитель чуть промахивается и попадает по бёдрам, оставляя тоненькие алеющие полосочки крови под ягодицами.              — Десять, — чтобы хоть как-то отвлечь организм от эпицентра пытки, она пытается сконцентрироваться на извивающейся в сладкой судороге Адель и том, что с каждым движением телескопическая штанга раскрывается все больше и больше, открывая взору все самое сокровенное.              — Одиннадцать, — жгучая ненависть льётся из глаз девушки, прожигая огненные дорожки боли и страданий на юном лице, преображенном гримасой отчаяния и безоговорочного принятия своей участи.              — Две-е-надцать, — ей уже плевать на рубцы, которые точно останутся от этой жестокости молодого человека, плевать на то, что она не сможет сидеть полторы недели, плевать. Хоть бы это все закончилось. Хоть бы рыжеволосая девушка перестала содрогаться от страстной пытки, наполняя помещение всхлипами удовольствия, ибо больше Стефани просто не выдержит.              — Три-три-три-надцать, — брюнетка уже не то, чтобы кричит, а еле слышно хрипит. Голос сорван от крика, макияж растёкся, волосы растрепались, глаза щиплет так, будто в них добавили хлорку. И во всем этом виноват лишь один человек. Этот мерзавец, стоящий за спиной и откровенно пялящийся на рубиновые следы истязаний.              — Да, малышка, — разочарованно тянет юноша, — а ведь раньше ты была выносливее, — он искренне любуется своей работой, любовно дотрагиваясь до багряных рубцов, вызывая очередной всхлип девушки. Он с силой сдавливает правую ягодичную мышцу, оставляя полумесяцы ногтевых пластин на некогда ровной и однотонной коже. Сейчас же она послужила палитрой для художника-экспрессиониста, изобразившего кроваво-красный закат, что стал качественной репродукцией или подделкой, как кому угодно, именитого «Крика» кисти Эдварда Мунка.              Шаловливые пальчики спускаются вниз и останавливаются прямо напротив лона девушки. Ей стыдно признавать, но она намокла ещё при одной мысли о порке с вишневым привкусом, а сейчас, после всего произошедшего, вязкие соки похоти безмятежно текут по внутренним сторонам бёдер. Довольно хмыкнув, он нарочито медленно вводит два пальца в девушку, которая бы уже сама насадилась на руку мужчины, но верёвки туго стягивают девичий стан.              Рваный выдох, когда пальцы входят по самые костяшки, а затем разочарованный вздох, когда они стремительно покидают пылающее огнём тело. Обогнув ее, Вишня протягивает руку, по которой стекает вязкий секрет. Стефани без слов, не разрывая зрительного контакта, заглатывает пальцы так глубоко, что они бы вызвали рвотный рефлекс у любой добропорядочной девушки.              — Почему? — спрашивает у брюнетки Вишня, медленно проводя большим пальцев по губе, — Почему она?              — С тобой, Господин, я чувствовала только страх и боль, как бы красиво ты ее не называл. Мне всегда было плохо, хотелось уйти, убежать, спрятаться и не быть пойманной. Там, где царит страх, нет места любви, — хриплый смех мужчины заполняет собой всю плоскость комнаты.              — Любовь, Стеф? Это ты, придорожная шлюха, извивающаяся от малейшего движения, говоришь о таком возвышенном чувстве? — риторический вопрос заставляет девушку притупить взгляд, устремив его в пол, — Нет ее. Нет и никогда не существовало. Потребность в размножении — да, потребность в удовлетворении — безусловно, а остальное, в частности любовь, — выдумка второсортных драматургов и поэтов. То, что ты называешь этим возвышенным словом, всего лишь химические реакции тела на другое. Слепое, нелепое влечение, что бесчестное количество раз становилось причиной непоправимых ошибок: разорения, голода, войн, смертей безвинных и виновных… И ты своим грязным ртом, где побывало чуть ли не полстраны, смеешь говорить что-то об этом?              — Она не ты. Она дарит мне свет после того, как ты своим появлением обрушил ядерную бомбу. Мое лекарство, спасение и избавление. Она всегда со мной, всегда поддержит, пригреет, пожалеет. Адель научила меня любить себя, ее, да весь этот чертов мир…              — Что ж, разучивайся живее. Эта реальность не терпит таких гнойников как мы с тобой, дорогая.              Парень оставляет бывшую, которая, словно тряпичная кукла, висит на крепкой веревке, и поворачивается к её подруге. Что он к ней испытывает? Злобу, отравляющую каждую клеточку организма? Ненависть, разжигающую ужасающий пожар души брюнета? Тупую боль от того, что его, самого его бросили, как безродного пса, ради этого померанского шпица?..              Точно отвращение с примесью ярости и безумия да и все остальное в различных пропорциях. Рыжая сука, которая испортила его жизнь, увела такую покладистую и нужную, всецело его игрушку.              — А с тобой, Адель, будет другой разговор.       Он возвращается к своей бывшей пассии и, не церемонясь, вставляет в неё сразу три пальца, вынуждая ту дернуться и изогнуться от неожиданного ощущения наполненности. Пару поступательных движений, и к ним присоединяется мизинец, а ещё через несколько толчков вся кисть помещается внутри Стефани.       Боль и наслаждение, эйфория и унижение, агония и разврат пронзают все тело, смешиваясь во что-то большее. Она пребывает одновременно и в Раю, и в Аду. А значит, где-то между Небом и Землей, в Чистилище, где души жаждут искупления, эта грешница будет приписывать себе семь смертных грехов, чтобы скорее отправиться в Ад к своему персональному дьяволу. Соблазнительно сексуальному дьяволу с угольно-чёрными волосами и васильковыми глазами, пылающими синим страстным желанием.              — Не останавливайся, прошу, — хнычет брюнетка, сбивчиво, урывками хватая воздух.              — Только не сегодня, моя дорогая Стефани, — ударяет ее по ягодице Вишня, после оттягивает податливую кожу и ударяет ещё раз, оставляя явные отпечаток ладони на исполосованном теле. Зло сверкая глазами, добавляет, — Сегодня ты дойдёшь до конца, дорогая. Хочешь ты этого или нет.