Сок из двух ягод

      После душа, что хоть немного бодрит тело и позволяет на время отбросить мысли о Дане и том, что он позволил себе парой часов ранее, я откидываюсь на мягкие подушки на кровати, стоящей в углу небольшой комнаты, стягиваю с полки недочитанную книгу и принимаюсь покорять ее остатки. Меня еще время от времени бросает в неясную дрожь, когда воспоминания внезапным приливом всплывают в подсознании, совершенно сбивая с текста перед глазами, не позволяя сосредоточиться и вникнуть в суть написанного.       Тяжело вздыхаю полной грудью и прикрываю глаза. Согнутые в локтях руки обессиленно падают вместе с книжкой, голова расслабленно опускается на них. Все кружится и норовит вот-вот сорваться, унести с собой тяжкий груз медленно приходящего осознания вместе с пульсацией в висках.       — Господи... — шепот стихает в полумраке пустой комнаты.       Черт меня побрал, связаться с этими двумя... И главный вопрос — зачем вообще? Чем таким я нагрешила, что вляпалась в это по самые уши? Ему что, шлюх своих мало стало? Или они перестали ему давать, приняли религию и ушли в монастырь? Блядский Даня.       В первые дни знакомства он казался мне спокойным и адекватным парнем, пока не раскрылся при непредвиденных обстоятельствах, а я не поняла, что все сказанное им было обычной гадкой лестью и лицемерием, коим был пропитан весь его язык до самого его кончика, яд с которого сочился густыми каплями. И ненароком падал и продолжает падать мне прямо на вкусовые рецепторы, из-за чего та самая вязкость так и приедается на вкус.       Он окончательно потерял совесть, раз позволяет себе такое, а я даже ответить ему не могу, Боже! И что меня только держит?       Действительно.       Негромко хмыкаю, собираю остатки сил, мысленно готовясь к очередной гневной тираде в его сторону и на ходу пытаюсь набросать в голове примерный диалог. Едва не впечатываюсь в дверь, когда та опережает меня и открывается самостоятельно.       Выругавшись, поднимаю голову в попытке разглядеть столь нежданного гостя, и удивленно вскидываю брови:       — Данила? — парень неловко кивает, но в комнату не проходит, продолжая стоять, возвышаясь надо мной. Волосы прикрывает надетый на голову капюшон белого цвета. — Не знала, что ты уже пришел. Чего хотел?       — Я... — он мнется, чешет плечо и окидывает взглядом комнату, как можно старательнее избегая встречи глазами, — хотел поговорить с тобой. Без лишних ушей.       Чуть тише добавляет рыжий и пропихивает меня обратно внутрь, закрывая дверь. Берет за руку и отводит обратно к кровати, усаживая на нее и садясь самостоятельно на довольно... близкое расстояние. Близкое для Данилы, ведь обычно он старается не злоупотреблять таким и сторониться при удобных случаях, чтобы лишний раз не тревожить вторжением в личное пространство.       — Эй, чего случилось? — я не на шутку волнуюсь, ведь этот парень, что хоть и довольно открыт со мной, редко заявляется на пороге с такими серьезными высказываниями.       С приоткрытой форточки тянет свежим запахом лета, ветер глухо завывает и поднимает несчастно колыхающуюся шторку темных оттенков. Приглушенный свет настольной лампы бьет неровными разводами, растекаясь по одежде, создает отблеск на моей ночной сорочке и тухнет в углах комнаты, не дотягиваясь до них.       — Слушай, я не могу так больше, — горячей татуированной рукой он обхватывает мою ладонь, лежащую на колене и чуть сжимает ее. Мурашки бегут по спине. Вновь уводит взгляд в пол и говорит чуть тише прежнего, — я устал. Так устал от всего того, что вытворяет мой тупой братец. Он ужасный человек.       Никогда прежде не слыша от него таких слов в сторону Дани, я не могу найти, что ответить на этот искренний монолог измученного парня.       — Ведь страдаю от него не только я и все, кто окружает его, но и ты, понимаешь? Это самое отвратительное и гадкое, что только могло бы произойти. Он причинил тебе столько боли.       Выпускает мою руку из своей хватки с той же легкостью, что и брал, и вовсе отворачивается от меня, сгибается, упираясь локтями в колени и опуская голову, избегая любых телесных и зрительных контактов. Взъерошивает рыжие волосы и втягивает прохладный воздух полной грудью глубоко в легкие. Мои оголенные стопы подмерзают, и неприятное ощущение доходит до самых бедер — на улице удивительно холодает с наступлением полночи.       Он кажется таким обессиленным, с тяжелым грузом на груди, что давит огромным булыжником на ребра, с хрустом ломит потрескавшиеся кости. Не останавливается на достигнутом, обезумевши желает довести себя до исступления и принести куда большую боль. Словно это может чем-то помочь.       Все абсолютно не так, солнышко.       — Прости за это. Уверен, он сожалеет где-то глубоко внутри.       Он говорит так, будто точно знает это. Будто сам Даня нашептал и раскрыл ему прошлой ночью на ухо все свои тайны.       — Что? — переспрашиваю, не веря лгущим ушам. — Не извиняйся за него, ты ни в чем не виноват. Я уже успела привыкнуть к этим его выходкам.       — Нет, — Данила не поднимает головы, совершает пальцами легкие массирующие движения, лохматит медные пряди и расплывается в легкой улыбке, — к такому невозможно привыкнуть, поверь.       Слова, как и все мысли, обрываются, рот приоткрывается в немом вопросе, но я так и не решаюсь его озвучить, умолкая. Сердце неприятно кольнуло и заныло, активно требуя поддержки в жизнеобеспечении. Мы погружаемся в гнетущую тишину, убаюкивающую тревоги не хуже приглушенного света. И я, совершенно не раздумывая и поддавшись внезапному порыву, обнимаю Кашина, утыкаюсь лбом в его плечо и прикрываю уставшие глаза. Слышу, как он напряженно вздыхает и мелко вздрагивает от неожиданного контакта, но продолжает сидеть, погруженный в собственную головную коробку. А после с тихим шорохом расправляется, смотрит внимательно и изучающе, и я впервой не могу разглядеть его прекрасный цвет глаз в полумраке.       Если бы только кто позволил смешать эти два прекрасных цвета в один, плавно переходящий из одного в другой, я бы душу продала, ей Богу. Смешать, словно зеленые с синим краски, предугадывая неудачный результат наперед, и категорически ошибиться, получив на холсте другое. Обрушить личные ожидания и заранее построенный образ, растекшийся уродливыми кляксами по белой бумаге.       Он припадает к моим губам, вводит в ступор и пользуется им, обхватывает крепкими руками талию, мягко пересаживает к себе на колени и умело углубляет поцелуй, прерывая любые действия сопротивлений.       — Стой, подожди... — что-то неясно промычав в его рот, отрываюсь, но и тут Данила оказывается ловчее — опять целует, не дозволяя произнести и слова. — Мы не...       Терзание и сомнение в происходящем заглушает долгожданная разрядка, но и она не становится поводом для отступлений. Парень пробирается под сорочку, гладит спину, оставляя слабые алые полосы на коже, что покрывается дрожью, и плавно переходит влажными поцелуями на шею. Вбирает зубами небольшой кусочек и мягко прикусывает.       На языке продолжает вертеться недосказанность, и к нему добавляется и еще кое-что: до одури странные сомнения в происходящем.       С каких пор он стал таким опытным? Как я помню по сей день, у него даже девушки никогда не было...       Неужели?..       Спина будто покрывается холодным потом от одной лишь мысли об этом.       Чьи-то шаги раздаются совсем близко, и утихают вместе с раздавшимся стуком. Я судорожно пытаюсь слезть с Данилы, упираюсь в его плечи, отпрянув; из объятий не выпускает, держит намертво, будто боясь, что я в любой момент могу исчезнуть и раствориться в воздухе серой пылью.       Боже, нет, нет, нет, только не сейчас!       — Эй, солнышко!       Этот голос...       Ответа не следует, как и приглашения войти. Дверь с глухим стуком ударяется о стену.       — Я потерял тебя! Все никак не мог... найти.       Свет резко включается. Парень застывает на пороге в комнату. На нем белое худи, капюшон которого не накинут на голову.       Сердце, кажется, пропускает каждый жизненно необходимый удар. Воздух, комкаясь, встает в горле.       Очередная тишина виснет над всеми нами черной бушующей тучей, разряд молнии которой, вероятно, вонзится мне прямиком в голову. Для большего осознания. Я теряюсь и не сразу прихожу к достаточно очевидному выводу — меня наебали наглейшим способом.       Воспользовавшись растерянностью Кашина, сидящего подо мной, все же слезаю с его колен и мгновением оказываюсь возле Данилы, что находится в не меньшем замешательстве. Крепко сжимаю зубы, сдерживая праведное возмущение таким безобразным поведением парня позади, и едва не срываюсь на того, кто вообще не виноват в случившемся.       — Какого черта, Даня?! — задыхаюсь от недовольства.       Ладони потеют, тело пробивает насквозь, словно разрядом тока. Тихая паника подкрадывается незаметно и ловко грабастает в свои черные огромные ручищи. Меня бьет мелкая дрожь.       Ответа не следует. Я понимаю лишь то, что больше не желаю здесь находиться, подвергнутая такому подлому обману. Отвращение бьет кислым привкусом по легким и горлу.       — Данила, выпусти меня, — нервный всхлип. Потираю плечо в попытке успокоить себя и свои рваные нервы.       Он молчит, сверлит взглядом зеленых глаз и шумно сглатывает. Пытаюсь пропихнуться, сдвинуть его в сторону, но и здесь парень непреклонен — стоит мертвой громадной льдиной.       Вздрагиваю, широко распахнув глаза от неожиданности. Прикосновение. По спине, медленное, с напором переходящее на лопатки, чуть выше, пока не останавливается на шее. Оглаживает, чуть сжимает. Ухо опаляет горячее дыхание.       — Неплохо я все провернул, да, милая? — с насмешкой шепчет Даня. — Ты так легко доверилась, хотя я толком ничего не сделал.       — Козлина, — тихий вздох.       Кашин стирает остатки собственного самоконтроля и граней прогнившим старым ластиком, так умело расправляющегося с трудностью. Большим, тяжелым телом бесстыдно жмется ко мне сзади, а свободной рукой скользит под сорочку, задирая ее и распаляя кожу, заставляя выгнуться навстречу.       Не знаю, чей точно, — мой или его — но здравый рассудок кричит о здравомыслии, и Даня не слушает его — ощупывает каждый сантиметр и нагло пробирается к груди, намереваясь получить желаемое. А я мнусь, стесняюсь столь откровенных действий и всячески стремлюсь оттолкнуть его и хоть как-то прекратить настойчивость.       Но уже поздно. «Поздно» наступает ровно в тот момент, как два взгляда с разным оттенком глаз пересекаются в гнетущей битве. У Дани глаза холодные, глубокие, словно ледники, в которых хотелось тонуть, спокойно идти ко дну с обмерзшими и закоченелыми конечностями, не в силах противостоять натиску вод океана, смерившись с горькой судьбой. У Данилы же — полная противоположность, не иначе — глаза зеленые, с легким отливом в теплое летнее солнце, точно зеленая чаща леса во всей своей красоте. Молодая, свежая листва деревьев на опушке за холмом, которую никто не посмеет когда-либо потревожить.       И только сейчас до меня доходит четкое понимание происходящего — они всегда пытались делить меня. В любой обстановке и при любом случае, не упускали ни единой возможности вцепиться друг другу в глотку и вгрызаться в нее, пока алая, сочная кровь не побежит безнадежными ручьями к полу, очерчивая все изгибы тела. Делили единственно человека, что всегда оставался рядом. При переезде в Питер, когда они приехали без друзей и каких-либо родственников; когда однажды нам все-таки приходилось скрываться от проблем, созданным Даней и его «бизнесом»; когда все отворачивались, не намереваясь мириться с ужасным лицемерным характером одного из братьев, твердили о том, что второй совершенно такой же и ничем не лучше, хоть это никогда и не было правдой.       Делили, потому что каждый из них не мог насытиться полностью, выпить до дна то, что принадлежит только ему. И если Данила старался не проявлять такое «животное» рвение, ведя себя более спокойно и сдержанно, то Даня же совсем потерял контроль над ситуацией.       И именно поэтому прибег к такой изворотливой махинации в попытке заодно и поразвлечь себя.       Тихий смешок, и вот его голова уже покоится на моем плече, а пальцы сплетаются в замок на животе, удерживая.       Кашин устремляет в парня полный издевки и превосходства взгляд, тихо смеется, чувствуя доминирование и личное удовольствие от сложившейся ситуации.       «Смотри, я первый укротил ее, олух», — буквально рвется из его грудной клетки с тихим рыком, что тот сдерживает, проговаривая лишь одним взглядом.       К горлу Данилы точно подступает снежный ком, перекрывая слова, вводя его в абсолютный ступор от увиденного.       Я уж хочу ляпнуть какую-нибудь ерунду и быстро свалить к чертям подальше, но его последующие действия обрывают все мысли.       — Знала бы ты, как долго я этого ждал, — шепчет Даня, и его дыхание так близко, где-то, определенно, в районе виска, что это едва ли не доводит до той самой «точки кипения». — Посмотри, до чего ты все это довела, малышка.       Его татуированные пальцы скользят по шее, обхватывают подбородок и грубовато сжимают челюсть. Поднимает голову и поворачивает мое лицо к себе в вполоборота, смотрит сверху вниз.       — Я больше не могу сдерживать себя, — он закусывает губу, оглядывая мои покрытые румянцем щеки. — Надеюсь, ты довольна.       Хрипотца в его голосе становится яснее, чем обычно. Она дурманит сильнее любого алкоголя, а ошарашенный взгляд парня напротив и вовсе подбивает на еще большее безумие.       Ухватившись рукой за его предплечье, понимаю, что прекратить все это уже не получится, и попросту сдаюсь, пуская все на самотек. Он дергает за талию еще ближе к себе и чуть раздвигает ноги шире.       Кашин пару раз проводит пальцем по тонкой ткани шелкового белья, а после удобно пристраивает там свою ладонь, начиная размеренные движения и кидает задорный взор на Данилу, что шумно сглатывает, краснея все больше.       Он смотрит на Даню так, словно готов убить и закопать того на месте, а вот на меня уже глядит по-другому, но тут-то и понятно — моя майка растянута и скомкана рукой рыжеволосого, оголяя живот, мятая юбка задралась, позволяя в полной мере разглядеть округлые бедра. Сбитое дыхание, заплывающий взгляд и прокусанная нижняя губа. Не думаю, что каждый парень готов устоять перед таким соблазнительным видом девушки, и Данила не был из робкого десятка, но именно сейчас почему-то доказывал обратное, оглядывая меня так, словно видел впервой.       Рот приоткрывается в немом, несдержанном стоне, когда, совсем непредвиденно, пальцы Дани входят по самые татуировки и дальше, заставляя дрожать всем телом и часто вздрагивать, прогибаясь в спине. Второй рукой он грубо надавливает на лопатки, вынуждая упереться руками в грудь парня напротив и выгнуть зад, вжаться в его пах и отчетливо почувствовать возбуждение и заодно смачный шлепок.       — Ты дальше стоять и смотреть будешь, или уже, блять, наконец, присоединишься? — Кашин тяжело, немного рвано дышит — его явно жутко возбуждает все происходящее.       Но вот его братец, весь красный от зрелища, словно рак, молча мнется и не спешит хоть что-то предпринять. Это подбешивает, и я, недолго думая, сама втягиваю его в страстный, но осторожный поцелуй. Он отвечает не сразу, будто пытаясь свыкнуться с происходящим, но выбора у него и нет — он уже втянут во все это дерьмо.       Поэтому, солнце, располагайся поудобней.       Парень сзади и не думает останавливаться, входя все глубже и наращивая темп, намеренно вырывая из моей груди хриплые стоны, которые растворяются на губах Данилы. Я цепляюсь за его шею, словно за блядский спасательный круг, а после, вновь не ощутив никакой инициативы, самостоятельно укладываю руки парня на свою грудь, сжимая. Он чуть смелеет и движется ближе, овладевает моими губами, сминает и прокручивает набухшие соски. Даня же не спеша оставляет влажные поцелуи на шее и плечах, прикусывает нежную кожу и едва не мурлычит удовлетворенно.       — Дань, Даня, пожалуйста… — не выдерживаю, чувствуя приближающуюся разрядку, прося большего, поддаваясь бедрами на встречу, двигаясь в такт его руке.       — Заткнись, — рычит он и больно ударяет меня по бедру свободной рукой.       Резко останавливается. Прекращает столь желанное движение и просто убирает пальцы, не заканчивая начатое, перемещая их до моего подбородка, скользит выше и бесцеремонно проводит по губам, приоткрывая рот и проникая в него. Неудовлетворенный стон остался проигнорирован.       — Хочешь сесть ему на лицо, кис? — мой удивленный восклик не удается полноценно разобрать, и поэтому с тем же вопросом он уже обращается к самому Даниле, смотрит игриво, с предвкушением дальнейших событий.       Данила бросает неловкий взгляд вниз, а после вновь переводит на меня, с дрогнувшей полу улыбкой кивая парню в ответ. Его щеки красные, не хуже чем мои, мы оба смущены куда сильнее Дани, и это, признаться честно, заводит. Пару раз я представляла что-то подобное с одним из рыжеволосых парней, но и подумать никогда не могла бы, что это действительно произойдет.       Не успеваю опомниться, как Даня с неизмеримой легкостью стягивает с меня сорочку и отбрасывает ее куда-то в сторону, заводит одну из моих рук за спину и укладывает на свой пах, ткань над которым напряжена столь сильно, что, кажется, может разорваться в любой момент. Осторожно массирую, и, оттянув резинку штанов и трусов, проникаю туда с более решительными движениями.       — Ты такая красивая, — вдоволь насмотревшись, тихо произносит Данила с каким-то восхищенным вздохом и стягивает с себя худи, припадая с жадными поцелуями и покусываниями к соскам, не забывая изучать мое тело, из-за чего они с Даней часто сталкиваются и едва не путаются в руках друг друга.       Мне так сильно нравится ощущать их рядом, чувствовать тепло их обжигающих обнаженных тел и понимать, что вот он, тот самый ответ, рядом с которым я так долго металась, не в силах найти, за какую из подсказок уцепиться, и даже не могла подумать, что все находится на столь очевидной поверхности.       Впрочем, как это и бывает всегда.       Данила с несвойственным ему напором подталкивает нас к кровати, и Даня помогает ему, утягивая меня туда активнее. Оба уже разделись догола, и начался едва не самый сложный в моей жизни квест — определить, кто из этих двоих где, толком не всматриваясь в глаза. Это оказывается чересчур невыполнимой задачей, поэтому я просто забиваю, отдаваясь в их руки полностью, часто срываясь на стоны громче, когда парень снизу начинает работать языком куда активнее, входит во вкус, крепко удерживая мои ягодицы над своей головой, вылизывает все стекающие до подбородка возбужденные соки. Подводит к долгожданной разрядке. Даня не отстает — наблюдает с нескрываемым упоением и довольной ухмылкой, ласкает мое тело, шлепает до отпечатков ладони и бросает едкий, но столь точный комментарий:       — Неплохо старается, ты глянь.       Я застонала пуще прежнего, вцепившись в его медные локоны и двинулась жестче, требуя большего срывающимся голосом. Данила проникает языком вовнутрь и вновь возвращается, едва ощутимо задев зубами и я чувствую, как проваливаюсь глубоко в бесконечность всего на пару мгновений, прикрывая глаза и утопая в удовольствии.       — Д-данила, Боже... — слова окончательно утихают в комнате, наполненной тяжелым дыханием двух парней, что уже не имеют ни сил, ни желания хоть как-то себя сдерживать, и решают быстрее перейти к действиям посерьезнее.       Толком не позволив мне прийти в себя, приподнимают и ставят раком, удобно устраиваясь по разные стороны и всего на миг переглядываются. Даня облизывает пересохшие губы, оставляет поцелуй на лице, вместе с этим убирая налипшие на лоб пряди моих волос, заправляя их за ухо, и вынуждает двинуться вперед, по-хозяйски держа за челюсть и затылок, направляя, пропихиваясь до боли возбужденным органом меж пухлых губ сразу наполовину, даже не давая свыкнуться с ощущениями. Я недовольно замычала, едва не подавившись и почувствовав першение в горле, и правой рукой ухватилась за его бедро, пытаясь уменьшить неприятный дискомфорт, но он ударяет по ней и одним лишь взглядом указывает, что так делать больше не стоит.       И в этот же момент, вдобавок ко всему ощущаю, как робко пристраивается сзади Данила и, проведя пару раз членом туда-сюда, медленно входит, срывая из груди невнятные стоны, смешанные с слабо причиненной болью.       — Тише, тише, — шепчет рыжий, наклоняясь чуть вперед, грубой хваткой сжимая ягодицы до побеления в пальцах, целует куда-то в район лопаток, продвигаясь до конца и начиная размеренный, спокойный ритм, ускоряясь с каждым движением, что делает и Даня, с сдержанным, протяжным стоном буквально насаживая на себя.       Данила окончательно вливается в «игру», сбивает меня с уже устоявшегося темпа и двигается быстрее, подводя к кульминации. Выгибаюсь дугой навстречу, двигаю бедрами для более глубоких фрикций и так увлекаюсь его движениями, что на несколько секунд забываю о Дане.       Никогда бы не подумала, что он может быть так хорош.       — Не отвлекайся, — недовольно бурчит Кашин и поддается вперед, проталкиваясь дальше, доставая головкой едва не до самого горла.       Слюна стекает и капает на постель, стоит ему только дать передышку от очередного глубокого проникновения. Усмехается, одобрительно хлопает по щеке и решает, что пора заканчивать с этой возней, поменявшись с Данилой местами. И здесь стоны уже переходят в откровенные вскрики — он не жалеет, вбивается быстро, смачно отбивает весь зад и бедро огромной ладонью. Парень же спереди, что удобно улегся, опираясь на локти для лучшего вида, позволяет не торопиться и сделать все самой, лаская его сначала рукой, изредка добавляя язык и губы. Оргазм подкрадывается и настигает неожиданной волной, уволакивая, унося с собой в невиданную пропасть.       Данила, уже не стесняясь, принуждает обхватить член и поглубже вобрать его, и с сдержанным рыком входит до упора, кончает первый, утягивая за собой и второго.       А позже мы лежали втроем на двухспальной кровати темных оттенков, переводя дыхание и думая о своем. И до меня наконец доходит во всей своей полной мере эта столь нужная сейчас мысль — я вовсе не не чувствовала к этим двоим ничего такого, нет, все куда проще — я просто не могла нормально определиться, но теперь-то все встало на свои места.       Почувствовав рядом движение в свою сторону, я замечаю, что Данила двигается поближе и, проведя по моей кисти кончиками пальцев, молча обхватывает ее и переплетает наши пальцы. Смотрит в последний раз с невероятно теплой, обжигающей улыбкой, оставляет поцелуй на губах и плече и закрывает зеленые глаза, проваливаясь в сон от усталости и поджимающего на часах времени, что давно перевалило за полночь.       Они сжали меня с двух сторон, едва не придавливая органы в кучку и спокойно задремали, обняв за талию и уткнувшись один в плечо, второй, более смелый — в шею и волосы, будто маленькие дети.       — Ты так вкусно пахнешь, — шепчет Даня и легко целует, и я готова провалиться под землю прямо сейчас, не веря своим ушам и его языку.       Услышать от него что-то подобное — многого стоит, и кажется, даже чересчур. Было весьма непросто добиться хотя бы этого.       И добавляет с ухмылкой, когда я уже и сама готова вот-вот заснуть:       — Спасибо, что терпишь нас и все наши закидоны и нервотреп. Я многим тебе обязан.       Поворачиваюсь к нему, смотря прямо в глаза, рассматривая ту непривычную для него искренность и романтизм. Как же им идет все это, что я буквально готова слушать это всю вечность.       — Да, я просто... — но договорить мне не дают, прерывая на полу слове прижатым ко рту пальцем.       — Знаю. Мы тоже, — улыбается, и я могу поклясться, что еще никогда не видела его таким. Кивает на миро сопящего брата. — Лично тот чертила мне все уши прожужжал, знаешь ли.       Тихо хихикаю и все же засыпаю, надеясь лишь на то, что проснувшись завтра к обеду и обнаружив их во всем том же положении, пойму, что это был вовсе не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность.       И это все так сложно, Господи Боже...       Но, чего не говори, но на пару проблем в моей жизни все же стало меньше.