Совсем другая жизнь.

      … Яркий свет софитов, бьющие по нервам ритмы ударных, гулкие басы, наполняющие голову тяжестью свинца, знакомая боль в намозоленных пальцах, чей-то звонкий голос, усиленный в тысячи раз громоздкой аппаратурой… Эти редкие сны такие яркие, сочные и живые, что кажутся настоящей реальностью… но пробуждение снова разбивает их вдребезги: загорается лампочка под потолком, лязгает железная дверь камеры, звучит команда: «Подъём!» — и ты должен без промедления встать и одеться, чтобы получить свой завтрак при раздаче. Не успел — останешься голодным до обеда. Хорошо, что есть лояльные сокамерники, которые возьмут для тебя порцию, видя, что ты не только не можешь встать, но и проснуться, толком, не в силах, продолжая тонуть в пучинах странных видений.       — Бедный Ино-кун, — словно сквозь ватное одеяло слышит лежащий на своём футоне мужчина. — Он опять не пойдёт на работу?       Тихо-тихо постукивают палочки о края глиняных мисок: соседи по камере завтракают, стараясь успеть до того, как их вызовут на работы.       — Угу, — отвечает другой голос. Сугихара Ясухиро, как всегда, не слишком-то вежлив. — Опять не выпил таблетку — вот и «бедный». Кайфует он, что ли, от своей смеси?       Иноуэ пытается что-то сказать, но только лишь стонет, не разжимая спёкшихся губ — во сне он искусал их, и теперь они склеились тонкой корочкой.       — О, кажись, очухивается наш Дилер. Возьми его влажное полотенце, протри ему лицо. Только губы не задень.       Горячей кожи лба и щёк касается прохладная ткань, проходит по шее, по пылающим ушам. Пальцы такие чуткие, осторожные… это, наверное, Кавамура Рюичи, их новенький. Он здесь всего лишь вторую неделю, но уже успел застать по два «нештатных происшествия» с обоими соседями. Сэмпай обычно жаловался на похмелье, но вставал сам, а вот Шинобу с каждым разом переносил свои отлучки заметно хуже.       — Как ты, Ино-кун? — участливо спрашивает Рю-кун, склоняясь над лежащим. — Воды дать?       Тот сипло шипит, пытаясь что-то ответить, но за него говорит Сугихара:       — Тебе придётся держать ему голову, он не сможет сам пить, только обольёт подушку. Ума не приложу, как он тут справлялся раньше без твоей заботы? — беззлобно ворчит рыжий, коротко остриженный по тюремной моде, но верный своему образу оторвы. И где только достаёт хну, чтоб подкрашивать свои хайры?..       Покуда Рюичи возится с Иноуэ, Ясухиро успевает доесть, допить и немного поваляться на своём футоне, хотя это запрещено правилами. Но они заперты в камере изолированного типа без наблюдения, поэтому можно позволить себе немного вольности, если не успеют застукать надзиратели. Шинобу, наконец, обретает дар речи и хрипло благодарит Кавамуру, после чего просит оставить его в покое. Новенький вздыхает, но выполняет просьбу и торопливо уминает свою порцию, примостившись на самом краю. Потом в камеру приходит старший надзиратель, внимательно выслушивает доклад Сугихары о том, почему до сих пор лежит третий узник. Молча кивнув, жестом велит двоим покинуть камеру, и уходит вместе с ними на построение арестантов всего восточного тюремного блока, чтобы вести их на работу.       Ино остаётся один на один со своими мыслями. Вспоминает свою жизнь, снова пытаясь найти причину, по которой всё так сложилось, что он очутился здесь, в унылой клетке с маленьким окном, которое так высоко, что почти не даёт света; и с этими людьми, чьи судьбы на неопределённое время сплелись с его судьбой.       Может быть, всё началось тогда, когда погибли его родители, и он с младшими братьями оказался на попечении родни? В тот год ками впервые дали понять, что Иноуэ Шинобу не быть таким, как все, не испытать обычной жизни обывателя. Добрая матушка не успела рассказать ему и о том, что ещё в первый год жизни нагадала её первенцу ведунья: больше всего нужно бояться встречи с тем, кто примет его обличье. Молодая мать была так счастлива, что лишь отмахнулась от пророчества, посчитав бреднями выжившей из ума старухи. К тому же в последующие восемнадцать лет всё было в жизни Иноуэ-сан легко и беспечально: сыновья радовали послушанием и успехами в школе, муж зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить семью, подруги организовали кружок по рисованию на ткани, чтобы отдыхать от домашних забот и общаться…       Обычный поход с мужем и старшим сыном в храм закончился нелепой смертью под колёсами потерявшего управление автобуса. Сам Шинобу отделался лёгкой травмой головы и даже не пошёл к врачу — так потрясла его внезапная гибель родителей. Вот и сейчас — воспоминания о том событии десятилетней давности вызывали в груди саднящую тупую боль, особенно неприятную из-за гуляющих в крови остатков релаксанта.       Повернувшись на бок, Ино, наконец, садится — со второй попытки это удаётся, и он, с трудом фокусируя взгляд, тянется за стоящим на подносе стаканом с водой. Другой рукой нашаривает в кармане штанов круглую капсулу антидота — если бы не запамятовал о нём вечером, то сейчас не мучился бы так. Закинув в рот таблетку, пьёт воду осторожно, маленькими глотками, стараясь растянуть на подольше, но стандартной порции всё равно мало. Мужчина машинально сжимает в пальцах чуть влажную ткань полотенца, которым Рюичи вытирал его лицо, словно бы хочет выжать из неё драгоценные капли… и тут замечает возле своей постели второй стакан, полный почти на половину. Слабый отблеск улыбки озаряет осунувшееся лицо Шинобу — наверное, Рю-кун оставил ему свою порцию. Он очень отзывчивый и заботливый парень, и очень грустно, что он тоже оказался тут по ложному обвинению, не сумев доказать свою невиновность. И зря он оставил тут свой стакан — его могут наказать за это нарушение правил…       Так вышло, что лишившись защиты и поддержки родителей, Шинобу раз за разом попадал в непростые ситуации, лишь спустя время догадываясь о том, что их кто-то нарочно создавал для него.       «Подпиши вот здесь, Шинобу-кун».       Тётка, младшая сестра отца, переехала в их дом сразу же — якобы затем, чтобы лучше присматривать за несовершеннолетними племянниками и вести домашние дела, но потом уже осиротевшие братья поняли, что это просто был очень тонкий расчёт, чтобы заполучить себе их просторную квартиру в Хадано. «Тебе ничего не придётся делать, я обо всём позабочусь, не волнуйся. Нужно, чтобы всё было, как у людей». И набившим оскомину рефреном — чуть слышный вздох: «Ах, бедный сиротка!»       Через неделю после поминок к ним переехал её муж — они заняли комнаты родителей и стали обосновываться прочнее.       «Шинобу-кун, тебе звонили из института, но я сказала, что ты не сможешь посещать занятия дальше, потому что тебе нужно искать работу. Увы, мы с мужем не можем оплачивать твою учёбу, нам только-только хватает денег на оплату школы твоих братьев. Ты должен понять, что так будет лучше для всех нас. Ведь мы теперь твоя семья».       Водоворот событий уносил парня всё дальше от спокойной прежней жизни, в клочья раздирая привычный уют и планы на будущее. Он сам искал подработку — самое простое, что мог делать подросток девятнадцати лет: весной мыл машины, летом собирал крабов на побережье, осенью сгребал листья в парке… Через полгода у тётки родилась дочь. Крикливый капризный ребёнок полностью завладел вниманием родственников, а годовщину смерти родителей предоставленные сами себе братья отмечали втроём, отправившись в храм, чтобы хоть немного побыть в тишине.       — Мне скоро исполнится двадцать, — сказал тогда насупленным братьям старший. — Скорее всего, я не останусь жить здесь, с ними… а выгнать их семью на улицу я теперь точно не смогу, сами понимаете. — Близнецы согласно закивали, прекрасно осознавая сложившуюся в их доме ситуацию. — Всегда помните, что наши предки рядом, они всё видят и иногда помогают нам, если мы сами не забываем о них. Ведите себя так, чтобы отец и мать не могли бы вас упрекнуть. Через несколько лет вы сами сможете выбирать свой путь… но чтобы нам не потеряться, я буду раз в месяц писать вам сюда до востребования. А пока что — учитесь так, чтобы потом можно было найти достойную работу. Слушайтесь родичей и старайтесь не раздражать их. Если я правильно понял, они как-то переписали нашу квартиру на себя, воспользовавшись тем, что я был несовершеннолетний… и вообще не помню, что было год назад. Но это ничего. Если мы все будем работать добросовестно и помогать другим, то когда-нибудь у каждого из нас будет свой дом.       Через некоторое время Иноуэ начал кочевать по общагам, подыскивая себе работу тут и там. Где-то не брали без высшего образования, где-то спрашивали хотя бы корочку техникума, где-то нанимали только на короткий срок «аврала», а потом могли и не заплатить половину обещанного, придравшись к мелочам. Шинобу мужественно терпел, не озлобляясь, стараясь помогать тем, кому бывало ещё хуже, чем ему, и тем, кто был к нему хотя бы немного доброжелательным. Постепенно наращивал знания и умения, легче менял сферу деятельности и, наконец, удачно зацепился за место курьера в одной небольшой фирме на севере токийской префектуры. Заработок стал стабильным, появилась возможность постоянно снимать ячейку в новом капсульном отеле неподалёку, только Иноуэ каждый вечер старался подольше не возвращаться туда, чтобы не сойти с ума от одиночества в тесной маленькой коробочке шириной чуть больше татами. Гулкая тишина отеля давила на него, но спалось там почему-то лучше, чем в неопрятных и шумных студенческих общагах, коих он повидал множество.       «Зато тут повезло, что не запихали меня на весь срок в одиночную камеру», — думает заключённый, лёжа на футоне и прислушиваясь к ощущениям в теле. Пальцы ног и рук покалывает словно бы иголочками, сердце постепенно выравнивает свой ритм, в голове перестаёт шуметь, тошнота отступает, и Шинобу снова садится, чтобы попытаться поесть. Его порция остыла, но это не страшно, главное не дать организму ослабнуть, ведь завтра всё равно надо будет работать. Мысли вяло текут по накатанному руслу: из прошлого в настоящее, но только не о том, что будет дальше. Его будущее предопределено приговором суда на много лет вперёд.       Он едва успевает доесть и лечь снова, как дверь с лязгом открывается, и в помещение входит Оносэ-сан, один из старших надзирателей тюрьмы Фучу, а за ним — двое из персонала тюрьмы, осторожно несущих что-то тяжёлое. После установки в углу предмет оказывается обыкновенным офисным кулером — заметно потёртым и поцарапанным, но, видимо, ещё работающим. Один из техников возится несколько минут, подключая провод, вытянутый из технического отверстия в стене, а другой в это время прибивает этот шнур кабельным степлером, чтоб не болтался. Потом первый приносит бутыль с водой, устанавливает, проверяет всю систему и также молча уходит вслед за напарником. Сам же надзиратель нарочито не смотрит в тот угол, где лежит заключённый, и выходит за дверь, не обернувшись.       Спрятавшись под одеялом, чтоб не привлекать лишнего внимания к нарушению режима, Иноуэ, как заворожённый, смотрит на это действо в щёлку, забывая дышать. Неужто им выделяют отдельное водоснабжение для питья? Настоящая роскошь, насколько он успел узнать за эти несколько месяцев. Интересно, кстати, сколько же прошло времени, как долго он тут?..       Пытаясь сосчитать, он понимает, что не знает нынешней даты, но тут его одиночество снова ненадолго прерывается. Дежурный уборщик тоже ведёт себя не так, как обычно: сменив бачок биотуалета, он возвращается, но уже с матрасом, который кладёт на пустующее место между футонами Сугихары и Кавамуры. Раскатывает и быстро привязывает его к вбитым в деревянный помост кольцам, чтоб не ёрзал и оставался на определённом расстоянии от соседних спальных мест.       — К вам новенький сегодня «заселяется», не обижайте его, — бормочет в пустоту работник, словно бы сам себе. Похоже, это его дежурная фраза: точно так же он говорил перед тем, как сюда подселили Кавамуру.       Шинобу молчит, следя за ловкими действиями дежурного, которого вовсе не смущает тот факт, что какой-то заключённый спокойно полёживает в камере, вместо того, чтобы работать, как все порядочные арестанты. Оставшись один, Ино ещё некоторое время боится высунуть нос из-под одеяла, но потом, всё же, встаёт, чтобы размяться. Внутренний таймер подсказывает ему, что скоро обеденное время. Часов тут нет, но перерывы в рабочем дне всегда в одно и то же время, и организм сам знает, что пора выделять желудочный сок.       Где-то после одиннадцати часов горизонтальный люк в двери открывается, и заключённый, получивший внеплановый выходной, поспешно просовывает в широкую щель свой поднос с порожней посудой. Кто-то по ту сторону двери принимает поднос и сразу же подаёт обратно другой. Шинобу может видеть только самые кончики пальцев рук, затянутых в форменные белые перчатки, но знает, что это снова господин старший надзиратель, курирующий сегодня восточный блок, где находится камера Иноуэ. Железная дверь непроницаема для взгляда, но воображение тотчас рисует арестанту бесстрастное красивое лицо и глаза, привычно глядящие сквозь тебя, в самую душу. Руки Шинобу дрожат, но он умудряется не уронить поднос, садясь на пятки возле своего спального места. Поставив всё на край возвышения, он на пару минут замирает, крепко стиснув пальцами зелёную ткань тюремной робы, глубоко дышит, справляясь внезапным волнением и вихрем разных мыслей, взметнувшимся в памяти.       «Забудь. Не думай об этом. Ешь, у тебя всего полчаса», — уговаривает он сам себя.       Времени в тюрьме словно бы не существует. Нет часов и минут, есть свистки и команды охранников, есть перерывы в определённое время и выключение света, означающее отбой и время для сна, раз в неделю — выходной день. А сейчас, в полной тишине пустой камеры есть лишь стук собственного сердца и внутренний хронометр, сигнализирующий, что уже пора. Машинально съев свою порцию лапши, мужчина берёт с подноса салфетку, чтобы вытереть лицо, и замирает, глядя на то, как маленькой бусинкой катится по подносу круглая капсула красного цвета.       «Это антидот, противоядие», — звучит в памяти знакомый голос. «Выпей его перед сном, чтобы избежать негативных последствий». Удушливой волной накатывают отголоски смутных воспоминаний о прошедшей ночи и других, предшествовавших ей эпизодах. Во рту снова появляется пряный привкус дыма из кальяна — Ино сглатывает всухую и тянется за стаканом с водой.       «Видимо, одной капсулы теперь не достаточно, нужно принять ещё одну, раз её выдали вот так. Спрятать на потом тут негде, обратно вернуть точно нельзя, значит, выпьем ещё», — решает про себя узник. «В прошлые разы таблетку давали только одну… может быть, вчера что-то пошло не так? Или Оносэ-сан просто обеспокоился тем, что я не мог встать? Ничего не помню… даже забыл вчера выпить антидот… это плохо. Вдруг я забуду что-то важное?»       Приходится поторопиться и оборвать попытки вспомнить: сердце отстукивает последние минуты обеденного перерыва, нужно быстро вернуть посуду тому, кто сейчас подойдёт к двери с той стороны. Это точно не может быть обычный разносчик из персонала кухни, потому что они не должны знать о том, что кто-то из заключённых отсутствует в общей столовой не по болезни или отбывая наказание в карцере, а по тайному сговору с одним из надзирателей. Бывалый эко-террорист и рецидивист Сугихара утверждает, что это придумал новый начальник тюрьмы, господин Кумото Томоэ, который хочет ввести новую систему поощрений для лояльных арестантов, а на них троих, сидящих в этой отдельной камере, пока что проводится первый эксперимент. Шинобу верит и не верит рыжему сэмпаю — очень уж всё это похоже на обман и обычное злоупотребление властью на службе. Кавамуру пока что никуда не вызывали, а было бы интересно узнать, не коснётся ли это ещё и его?..       Привычный шум задвижки на откидной дверце выводит из задумчивости сидящего рядом наготове Иноуэ. Он быстро, но аккуратно продвигает поднос в открывшуюся щель, стараясь не делать резких движений, чтобы ничего не застряло и не упало на пол — за любую провинность могут наказать, это он знает очень хорошо. Но ему везёт: за время пребывания тут он так привык, что совершает все положенные действия автоматически, как послушный робот. В этом нет ничего сложного или ужасного. На многих работах, где он пытался зацепиться в молодости, также требовали слепого подчинения и точного копирования чужих действий. Рутина.       Самое страшное здесь вовсе не это. Это просто дисциплина.       Самое страшное наказание — ты сам. Твои мысли, закованные в броню безысходности, мерно ползущие по накатанной колее. Твои бесплодные попытки найти себе оправдание, хотя бы себе самому доказать, что ты не виноват в череде событий, что произошли с тобой — начиная с той ужасной аварии, лишившей тебя родителей.       «Наверное, было бы неплохо забыть о той боли, что была когда-то… и до сих пор грызёт душу иногда… Но ведь нельзя забывать о своих родителях, их нужно помнить и чтить. Жаль, что нельзя отделить память о них от боли из-за их внезапной смерти».       Ничего необычного больше не происходит. Забрав поднос, надзиратель запирает узкий люк и уходит — Шинобу не может слышать его шагов через дверь, но знает их ритм, уже запомнил после первых нескольких ходок на «собеседование по вопросам лояльности». Так ёрнически называет Ясухиро эти вечерние вызовы раз в неделю, после которых Иноуэ и он сам получают внеплановый выходной. Рюичи первое время терзало любопытство, но он перестал задавать даже наводящие вопросы после особенно грубого намёка рыжего.       — Много будешь знать — скоро состаришься, Боксёр. В карцере, — отрезал Сугихара, насупившись. — Если тебя кто-нибудь вот так вызовет после ужина, ты сам не больно-то захочешь рассказывать, что да почему.       — Всему своё время, Рю-кун, — чуть мягче добавил Ино, глядя куда-то в стену перед собой. — Может быть, тебе уготована иная роль, чем нам…       — Я не буду больше спрашивать, простите, — потупился Кавамура, и голос его дрогнул. Иноуэ не смог остаться равнодушным и постарался подбодрить новенького немного, понимая его страх. Неизвестность страшнее многих других ужасов.       — Бояться нечего, поверь мне на слово.       Лёжа в одиночестве, Шинобу, прозванный сэмпаем «Дилер», вспоминает причину, по которой к нему прилипло это погонялово. Хорошо ещё, что не «наркодилер», а то было бы совсем тошно. Всё-таки, Ясу-кун верит в то, что Иноуэ невиновен.       Директор фирмы-посредника, нанявшей его курьером, мог быть доволен: парень оказался понятливый, молчаливый и исполнительный, префектуру знал лучше прошлых гонцов и ловко справлялся с растущим количеством заказов, не требуя оплаты сверхурочных часов, проведённых в разъездах. Бухгалтерия раз в год премировала Иноуэ — и тем ограничивалась благодарность фирмы. Отпуск Шинобу брал два раза за восемь лет, чтобы съездить к братьям, проведать могилу родителей и погулять в одиночестве вдоль берега моря, думая обо всём и ни о чём.       Пытаясь вспомнить эти далёкие эпизоды, бывший курьер ощущает, что, несмотря на тяжесть наказания, постигшего его, в душе не всё ещё оледенело, какие-то позитивные эмоции сохранились. Например, он помнит улыбки братьев, их радостный гомон, торопливую речь, когда один словно бы продолжал фразу другого… а иногда они и вовсе говорили синхронно, отчего всегда смеялись. Губы Иноуэ сами собой расплываются в улыбке, но мысли бегут дальше, к тому роковому дню, когда всё произошло — и улыбка гаснет, словно бы придавленная серыми стенами камеры.       Время от времени в конторе появлялся другой курьер, вроде бы, из какой-то соседней фирмы. На его стандартном бейдже было только имя, без логотипа: Кинко Рё. Простое имя, просто запомнить. И сам парень был таким же простым в общении, только глаза немного выдавали его, бегая по сторонам, словно бы выискивая что-то. В ту первую встречу, где-то с год назад, это не показалось Шинобу странным, больше всего его удивило то, как они с Кинко-куном похожи лицами.       — Смотри-ка ты, я и не знал, что у моей матушки есть ещё сыновья! Прям, как в индийских фильмах: типа, нас разлучили в детстве! — хохотнул Рё, разглядывая лицо нового знакомца. Кажется, только в тот раз он смотрел в упор, а в остальные встречи постоянно отводил взгляд.       — Мои родители погибли, а тётка с мужем отобрали нашу квартиру, поэтому я живу в ячейке неподалёку, — признался Ино, когда они уже немного познакомились и даже сходили вечером в пятницу в бар, чтобы пропустить по пиву за знакомство. Он не привык к алкоголю, поэтому его быстро развезло, и он поделился своими печалями с этим парнем, не зная, куда заведут его эти откровения. Кинко-кун казался таким открытым и добродушным, ему хотелось верить.       — Ты очень добрый, Ино-кун, — кивал в ответ Рё, потягивая пиво из высокого бокала. — Я бы на твоём месте оспорил их право на квартиру в суде, а не убегал из дома. Теперь-то уж поздно, а встреться мы раньше, я бы тебя научил, по-братски, как надо. Ладно, мне пора домой — ехать далеко… но если ты тут постоянно работаешь, то ещё увидимся. Пока!       Прочие их встречи были редкими и всегда неожиданными. И ещё одна странность царапала память Иноуэ: их ни разу не видели вдвоём, если не считать того похода в бар. Странность эта аукнулась тем, что никто из сотрудников фирмы не смог подтвердить существование некоего Кинко Рё, похожего на их курьера, как близнец. Спрашивать же бармена не имело смысла — слишком много времени прошло с тех пор, а Шинобу не знал даже названия бара, где они сидели тогда.       Всё случилось в январскую пятницу этого года, ближе к концу смены. Курьерский баул Иноуэ был практически пуст, когда он вернулся в контору и, сдав дела, выяснил, что на сегодня поручений для него у начальства нет. Это не удивило курьера, он знал, что разъездов по пятницам часто заметно меньше, чем в другие дни. Тем радостней было увидеть в пустой уже курилке Кинко-куна.       — Привет, братишка, — тот был чем-то очень встревожен и озабочен, поэтому Шинобу сам предложил ему свою помощь.       — Что-то случилось? Я могу чем-то помочь? Я сейчас свободен. — То, что Рё-кун звал его братом из-за схожей внешности, грело душу Иноуэ, скучавшего по своим братьям.       — Знаешь, да, — глаза названного братца ни на секунду не останавливались на чём-то одном, пальцы нервно сжимали тяжёлый на вид курьерский баул, висевший у него на плече. — У меня было очень много почты сегодня, ни на минуту не присел, а уже вечер, мне не успеть всё разнести. Есть один адрес — совершенно в другую сторону от всех… сам знаешь, как это бывает неудобно…       Ино закивал, проникшись ситуацией, сам взял со стола пакет с наклеенным адресом, сунул в свой баул и попрощался с Рё, пообещав доставить его поручение по назначению.       О дальнейшем вспоминать совершенно не хочется, но память услужливо подкидывает эпизод за эпизодом, насыщая их подробностями, которые не стёрлись за столько месяцев неволи. Уж лучше бы не было этого лишнего выходного — вместе с тайным договором. Лучше бы просто работать, как все, чтобы меньше было времени на ворошение безрадостного прошлого. Но так хотелось найти хоть маленькую зацепку, чтобы попробовать оправдаться, подать апелляцию…       — Вечер добрый. Позвольте ваши документы, молодой человек.       Полисмен в чине сержанта был чем-то очень доволен и с трудом скрывал это, но несколько удивлённо вскинул брови, когда Шинобу послушно вынул из нагрудного кармана и протянул ему свой паспорт и значок гонца.       — Здравствуйте, господин полицейский. Я ещё на работе, у меня срочное поручение. Могу я идти? — он спокойно ждал окончания проверки и мысленно уже проложил себе маршрут по городу, ознакомившись с адресом. Интерес полиции он объяснил себе тем, что недавно произошёл крупный теракт в метро, поэтому органы правопорядка повысили бдительность.       — Позвольте осмотреть вашу сумку, — полицейский отчего-то посуровел и заметно напрягся, будто бы приготовился выхватить оружие. Иноуэ пожал плечами и открыл свой баул. Одинокий пакет из стандартной почтовой бумаги приткнулся в углу жёлтым пятном. — Покажите. Это ваше? Что внутри? — голос сержанта стал каким-то сухим и резким. Шинобу достал тонкий конверт, показал адрес на наклейке.       — Мне поручено отвезти это по адресу, я не знаю, что там.       Он понял, что происходит что-то странное, когда рядом моментально оказалась служебная собака на поводке, рьяно обнюхавшая пакет. Овчарка оскалила зубы и громко рявкнула, явно подтверждая присутствие запрещённых препаратов, а Ино тут же ощутил на своих локтях и плечах чужие руки в перчатках.       — Не советую оказывать сопротивление, — гадко осклабился полисмен. — Вы нам много крови попортили, скрываясь, так что малейшее движение — и мои ребята не смогут устоять от искушения сломать вам пару рёбер.       — Но я ни в чём не виноват, — удивлённо произнёс курьер — и тут же согнулся от сильного удара дубинкой в живот.       — Спорить со старшими нехорошо, это тоже считается сопротивлением, — усмехнулся сержант с издёвкой. — Мы знаем, кто ты и чем занимаешься, прикрываясь работой курьера, так что не советую отрицать очевидное. В машину его.       Ещё до наступления полуночи кулаки и дубинки полицейских убедили ослабевшего Иноуэ в том, что легче взвалить на себя чужую вину и подписать все подсунутые бумаги, чем пытаться что-то объяснить и доказать. В конверте, вскрытом при нём же, оказалось несколько граммов кокаина, расфасованного в маленькие прозрачные пакетики. После быстрой экспертизы, определившей состав белого порошка и нашедшей отпечатки пальцев подозреваемого внутри конверта, Шинобу окончательно сдался.       Документы он подписывал правой рукой — на левой ему повредили пальцы, вытягивая признание вины, не зная, что он левша.       — Да, господин полковник, он всё подписал, больше не пытается лгать на допросе, — бахвалился задержавший «злостного наркодилера» сержант, говоря с кем-то из начальства по телефону. В участке были тонкие стены, Ино сидел в пустой тесной комнатушке, накачанный обезболивающим, баюкал забинтованную левую кисть и слушал самодовольный голос полисмена. — Всё сходится: рост, внешность, род занятий — это он морочил нас столько времени! Нет, он не назвал своих клиентов и поставщиков… да, мы прижали его, но он молчит. Это неважно, господин полковник, он ведь всё подписал уже. Конечно, мы проведём пару очных ставок, но, уверен, на этот раз мы взяли того, кого нужно.       До суда арестованного Иноуэ держали в решётчатой камере-одиночке, он был постоянно на виду у полицейских и учился слушаться, выполняя приказы по свистку и окрику. С узниками соседних клетушек говорить было запрещено, но всё-таки это было лучше одиночной камеры типа карцера. Бывший курьер начал спать сидя с открытыми глазами, впадая в некое подобие транса, потому что даже ночью уснуть тут было невозможно. В полусне Шинобу мерещились чьи-то тяжёлые взгляды, слышался довольный смех Кинко Рё, который так ловко подставил своего названного брата, подсунув ему пакет с наркотой…       А ещё вдруг перед ним появлялось море людских голов, словно бы он видит толпу со сцены или какого-то иного возвышения — и тогда пальцы на левой продёргивало странной болью, порождённой в самых кончиках. Ино ошалело моргал, оглядываясь, ловил на себе понимающие и даже сочувственные взгляды молчаливых соседей, которые тоже пытались спать сидя в краткие минуты тишины.       Иноуэ снова вздрагивает и понимает, что задремал, сидя на своём футоне. По сравнению с кошмаром первых дней после ареста, здесь, в этой камере, в компании спокойных лояльных соседей, просто курорт. А теперь ещё и кулер поставили. Впору поверить намёкам Сугихары насчёт эксперимента.       Поднявшись на ноги, Шинобу делает несколько упражнений, чтобы разогнать застывшую кровь, подходит к агрегату и берёт один из четырёх стаканчиков, которые торчат в специальной подставке. Пластик не тонкий, а довольно прочный, не на один раз. Налив себе немного холодной, Ино с удовольствием пьёт, удивляясь тому, какая это вкусная вода. Жаль, на десятилитровой бутылке нет этикеток, чтобы узнать, из каких источников её добыли.       Мысли снова возвращаются к недавнему прошлому.       Как же мало нужно человеку на самом деле! Воздух, вода, сон…       Почти лишённый сна, подсудимый Иноуэ был заторможен и вяло реагировал на происходящее вокруг. Очные ставки с какими-то незнакомыми людьми проходили по одинаковой схеме: они его знают, называют разными именами и кличками, а он их не помнит, но не смеет отрицать вслух, опасаясь новых побоев. Один только раз к нему приходил бесплатный адвокат, но он сразу предупредил клиента, что ловить ему тут нечего.       — Вы же сами подписали признание? — удивился он, когда бывший курьер попытался объяснить, что его подставили.       — Подписал, но только потому, что меня били и не давали сказать ни полслова! — от возмущения Шинобу едва не поперхнулся воздухом. — Я надеялся, что хотя бы вы меня выслушаете, ведь вы — мой адвокат! Я прошу вас, найдите его, найдите Кинко Рё, он тоже курьер и очень похож на меня, это он дал мне тот пакет!       Мужчина аккуратно сложил свою папочку с документами и поднялся. По его лицу было ясно, что он не верит своему подзащитному, к которому его приставили лишь для соблюдения процессуальных норм.       — Извините, Иноуэ-сан. Я ничего не могу сделать. Завтра суд, ваша вина доказана, свидетели вас опознали, а вы сами подписали все протоколы. Вам остаётся лишь молиться, чтобы ваш Кинко Рё пришёл завтра в зал суда и сам публично сознался в содеянном, — адвокат позволил себе лёгкую язвительность в голосе, после чего откланялся и вышел из комнаты, ненадолго оставив подсудимого в одиночестве. Через минуту его, снова опустошённого и безучастного увели обратно в клетушку.       Судебное заседание Шинобу не запомнил совсем. Он то и дело выпадал из реальности, вздрагивал, когда к нему обращались с вопросами, не слышал объявления приговора, не искал знакомых лиц в зале. Ему казалось, что он опять спит с открытыми глазами, что всё происходящее — бред и галлюцинации, что он вот-вот проснётся в своей тесной, но уютной ячейке, позавтракает в знакомой рамэнной и пойдёт в офис, чтобы развозить почту… Но этот кошмар не заканчивался.       Потеряв ощущение времени, Иноуэ не знал, утро нынче или вечер, сознание норовило выключиться в любой подходящий, по его мнению, момент — на минуту, десять, на полчаса. После суда его снова посадили в отдельную камеру, где он провёл ещё несколько бесконечных часов. На самом деле, была ночь, но для ночной смены охранников не было приятнее развлечения, чем ходить по коридору между клетушками и постукивать дубинкой по прутьям решётки — явно насмотрелись американских фильмов соответствующей тематики.       Наутро осуждённого передали в руки тюремной стражи, которая приехала за очередной партией арестантов, однако же самого «наркодилера» везли отдельно от всех, в сопровождении всего одного человека. Машина ехала довольно плавно около двух часов, Ино даже успел подремать, привалившись спиной к частой решётке. Было немного странно, что сидящий по ту сторону ограждения полицейский в необычной, но явно офицерской форме не тычет в него дубинкой, чтобы помучить, не дать поспать. И это было первым маленьким чудом в череде нескончаемых несчастий.       После относительно быстрого оформления документов, измотанного узника провели в санитарный блок, велев раздеться и вымыться самостоятельно. Дежурный унёс одежду Шинобу, оставив взамен стандартную зелёную робу зимнего фасона и простое нательное бельё подходящего размера. Было так приятно оказаться в контакте с тёплой водой, что Иноуэ даже проснулся и ожесточённо надраивался мочалкой, словно бы пытаясь смыть с себя весь пережитый позор последних дней. За отведённые ему полчаса он успел вымыться дважды, вытереться, одеться… и едва не упал без сил на пол, попытавшись встать со скамейки. Сопровождавший его полисмен мигом выскочил из-за ширмы, за которой коротал время, и узрел бледного арестанта, цветом лица почти сливающегося с цветом робы.       — Вам плохо, Иноуэ-сан? В чём дело? — в голосе офицера странно сочетались тревога и требование немедленного ответа.       — Да… я… мне не давали спать… почти со дня ареста, — едва слышно произнёс бывший курьер, ощущая противную слабость в ногах и головокружение. — Простите… я немного ослаб… сейчас встану.       Полицейский не стал дожидаться, покуда заключённый сам очухается — видимо, время было ограничено. Он помог Шинобу подняться на ноги и, крепко поддерживая за плечо, увёл в помещение, больше похожее на одноместную палату в больнице. Усадил на низкую железную кровать, велев не ложиться и не засыпать, а сам вышел. Осуждённый успел осмотреться, стараясь не вырубиться в наступившей тишине. На маленьком окне — решётка, на железном корпусе кровати — прочные ремни с затяжными петлями. Откидной столик, привинченный к стене, стул. Отчаянно хотелось уснуть, но конвоир вскоре уже вернулся с пожилой медсестрой.       — Вы уверены, Ямада-сан, что это необходимо? — на её лице было написано сомнение, но, бегло осмотрев нового пациента, она тоже нахмурилась и недовольно обронила: — И надо же было так издеваться над человеком. Можно подумать, нам тут заняться больше нечем, кроме того, чтоб приводить в норму…       — Нарихито-сан, прошу вас, — предупреждающе поднял руку офицер, и женщина умолкла на полуслове, после чего достала из стерильного бокса шприц и ампулу. Молча вколола обессиленному Иноуэ в вену какой-то препарат, заклеила ранку пластырем и вышла, вздёрнув подбородок.       — Можете лечь, Иноуэ-сан, — мягко сказал Ямада. — Вам разрешено спать сегодня днём восемь часов. Вечером к вам придут, чтобы задать несколько вопросов и пояснить правила поведения в нашей тюрьме. Сейчас, как я вижу, вы не сможете адекватно воспринять эту информацию…       Дальнейших слов Шинобу не помнит, поскольку моментально отрубился, не дожидаясь, покуда полицейский договорит и выйдет за дверь. Сейчас, уже зная, кто такой старший надзиратель Ямада, бывший курьер не удивляется его поведению. Этот слегка полноватый тюремщик кажется добрым, но доброта его строго дозирована и заканчивается после любого акта открытого неповиновения. Никто никогда не видел, чтобы он над кем-то нарочно издевался, он даже голоса не повышает, но его слушаются почти мгновенно даже самые отъявленные рецидивисты.       Сугихара не даст соврать. Он сам раз в неделю ходит к господину старшему надзирателю Ямаде-сану на вечерние беседы «по вопросам лояльности».       Крепкий сон, похожий на беспамятство, прервал не окрик и не свисток командира охраны, а едва слышный скрип ключа в замке, потом шорох двери и тихие шаги. Ино с трудом разлепил глаза и, проморгавшись, узрел возле кровати врача в белом халате. Впрочем, нет — халат был лишь накинут поверх местной разновидности офицерской формы, но особенно запомнились арестанту длинные, до плеч, слегка вьющиеся волосы вошедшего.       — Как ваше самочувствие, Иноуэ-сан? Вы можете сесть? — голос посетителя был гипнотически красивым, ему хотелось подчиняться беспрекословно. Шинобу послушно сел, понимая, что не стоит доверять кажущейся доброте местных начальников. Офицерский чин в тюрьме не дают за мягкосердечие, — и если не повиноваться сразу же, то потом последует окрик и удар.       — Получше, спасибо, господин офицер, — хриплым со сна голосом отозвался узник, прислушиваясь к ощущениям. В голове немного прояснилось, но теперь зверски хотелось есть. И, видимо, этот изящный мужчина с нечитаемым взглядом больших чёрных глаз догадался об этом.       — Вы проспали завтрак и обед, но не волнуйтесь — без ужина вас не оставят. И депривацией сна у нас не пытают… с некоторых пор. Меня зовут Фуджисаки Казунари, я специалист по особо важным делам заключённых. Название должности у меня слишком длинное, — тут офицер позволил себе едва заметную усмешку, — поэтому вы можете называть меня просто «господин консультант». Тюремных офицеров того же ранга, что и Ямада-сан, необходимо называть «господин старший надзиратель», прочих охранников в форме — «господин надзиратель», обычный персонал — по их должности или «господин дежурный»…       Звучный баритон Фуджисаки-сана проникал прямо в мозг, не позволял отвлечься и пропустить что-либо из его речи, Шинобу внимательно слушал, уткнувшись взглядом в расстёгнутый не по уставу воротничок его форменной куртки. Правила тюрьмы были просты: молчи и подчиняйся, не нарушай и работай — тогда никто не станет тебя бить или наказывать иначе.       — Иноуэ-сан, в каком году вы начали перевозить наркотики? — плавная речь оставалась такой же гладкой, но бывший курьер невольно вскинул лицо, чтобы прямо взглянуть в глаза сидящего на стуле офицера.       — Я никогда не работал с наркоторговцами, господин консультант, — твёрдо ответил Ино. — Да, я устроился курьером больше восьми лет назад и исправно развозил почту по всей префектуре, но было ли там что-то запрещённое, я не могу знать.       — Очень интересно, — без выражения произнёс Казунари. — То есть, вас просто случайно поймали с поличным?       — Нет, я думаю, что это произошло не случайно. Тот пакет я вёз по просьбе человека, похожего на меня, как брат-близнец. Мы познакомились, примерно, полгода назад и очень удивились такому сходству, стали дружить, встречаясь иногда на работе. Я не знаю его настоящего имени — до этих пор я знал его под именем Кинко Рё, но теперь понимаю, что ловили его, а он… подставил меня, когда его уже ждала облава… а полицейские не дали мне даже рта раскрыть — били до тех пор, пока я не начал проваливаться в забытьё…       Иноуэ торопливо говорил и говорил, словно боялся, что ему снова не дадут рассказать правду, что сейчас сюда прибегут охранники и затолкают эту правду в него обратно дубинками. Фуджисаки хранил ледяное молчание, он не перебивал, даже ничего не спрашивал… и молчал ещё пару минут, не глядя на раскисшего от жалости к себе арестанта, утиравшего невольные слёзы рукавом.       — Значит, вам ломали пальцы не для того, чтобы узнать правду, а чтобы вынудить сознаться в том, чего вы не совершали?       Что-то в голосе офицера вдруг стало неправильным — Ино даже не сразу понял, что же именно.       Эмоции.       Впервые за этот час в бархатном голосе консультанта прорезались живые человеческие эмоции — сочувствие и грусть.       Подняв левую руку, осуждённый посмотрел на свои подзажившие пальцы, осторожно согнул их, дёрнувшись от боли, разогнул. Ответил уже спокойнее:       — Да, господин консультант. Простите мою несдержанность… просто вы первый, кто согласился выслушать меня. Даже адвокат… в общем, меня обложили со всех сторон, я оказался слаб духом и телом… подписал всё, что мне подсунули… как тогда, — горько констатировал Шинобу, опустив голову.       — Как тогда? Когда? — требовательность в голосе тюремщика не оставляла возможности увильнуть от ответа. Впрочем, Иноуэ и не собирался что-то скрывать. Коротко рассказал о смерти родителей и о том, как родственники воспользовались его горем.       — Тоже подсунули документы — доверенность, отказ или что там… захапали себе и квартиру, и деньги, которые мой отец отложил на мою учёбу и для братьев тоже… Так я и стал — голь перекатная, пока курьером не устроился. Восемь лет честно трудился на фирму, спал в ячейке… Да если бы я был наркодилером, неужто не скопил бы себе на дом или хотя бы на квартиру? Я был уверен, — снова увлёкшись, узник прямо посмотрел в лицо собеседника, — уверен, что вот-вот правда откроется, что они узнают, кто я, как живу, что у меня нет счетов в банке, что я обычный человек. Но когда меня привели на очную ставку с… теми, кто, видимо, работал когда-то с ним… с настоящим наркокурьером… я понял, что Рё-кун не случайно подсунул мне тот конверт. Видимо, он взял у меня пакетик из-под еды, где оставались мои отпечатки, положил туда этот порошок, заклеил в конверт нашей фирмы, — голос Ино становился тише, он впадал в задумчивость и кивал сам себе, заново прокручивая в уме вариант событий. Потом умолк, глядя на свои руки, машинально растирая правой рукой ноющие после вывихов суставы пальцев левой.       Тишину нарушил голос офицера.       — Вы знаете свой приговор?       — Что? А… нет, увы, я проспал свой суд, — честно признался Шинобу, разведя руками. — Мне было так плохо, что я не очень-то соображал, где нахожусь… полисмен время от времени тыкал дубинкой мне в спину, чтоб я не засыпал. А то там было столько слов… монотонных речей… Ну да, конечно же, такое скучное дело. Адвокат мне так и сказал, мол, раз меня опознали, и я подписал протоколы, то и говорить не о чем.       — Вам дали тридцать лет тюрьмы, — сухо констатировал Казунари. — Из них пять накинули за сопротивление при аресте.       — Вон оно как, — снова кивнул Иноуэ, вспомнив глумливую рожу того сержанта. — Я просто пытался сказать, что не виноват, а меня били дубинками за вербальное сопротивление, считая, что я лгу. Пять лишних лет! — Он горестно покачал головой, но тут же глубоко вздохнул и постарался успокоиться. — За тридцать лет многое может произойти… вдруг, всё же, его поймают… а меня оправдают и выпустят досрочно?..       Фуджисаки ничего не ответил на это — зачем давать призрачную надежду человеку, которого так старательно упихивали в тюрьму? Это было сделано уж явно не за тем, чтобы вскоре оправдать, извиниться за ошибку и выпустить на волю.       Поглядев на часы, он раскрыл принесённую с собой папку-планшет, достал из нагрудного кармашка ручку и приготовился записывать. Арестант отвечал односложно, но явно искренне на все вопросы теста, и стал свидетелем того, как на спокойном лице консультанта всё явственнее проступало удивление.       «Что я делаю не так?» — пугался про себя Шинобу, стараясь не нервничать и не теребить пальцы пострадавшей левой руки. Наконец, вопросы иссякли, но офицер не торопился уходить, сидел, постукивая в задумчивости кончиком ручки по планшету. Потом сообщил:       — В ближайшее воскресенье… это через четыре дня, — уточнил он на всякий случай, — вам дадут письменные принадлежности, чтобы вы могли отправить письмо своим близким.       — Простите, господин консультант, — решился робко возразить Ино, — но вы же сказали, что мне не положено…       И умолк под тяжёлым взглядом Казунари. Спорить с вышестоящим начальством запрещено, да.       — Второе. Я намерен собрать специальную комиссию по вашему делу, Иноуэ-сан. Будьте готовы изложить вашу версию событий ещё раз, но без лишних эмоций. По существу. Постарайтесь вспомнить все подробности, которые вы считаете важными. Не надейтесь на пересмотр дела — даже у господина директора нет полномочий на это. Но, возможно, отношение к вам здесь будет иным… если комиссия сочтёт ваш рассказ стоящим внимания.       Тюремщик помолчал немного, ожидая — не будет ли новой попытки возразить? Но наученный горьким опытом узник послушно молчал, внимая. Тогда офицер кивнул сам себе и поднялся со стула.       — Сейчас вам принесут ужин. После него ложитесь спать. Помните, во сколько подъём?       — В конце пятой стражи, господин консультант, — Шинобу тоже поднялся на ноги — нельзя сидеть, если начальник стоит.       — Хорошо.       Поправив чуть сбившийся халат на плечах, Фуджисаки вышел за дверь — и через минуту дежурный разносчик принёс заключённому горячий ужин.       Несмотря на то, что прошло уже много времени, Иноуэ очень хорошо помнит тот разговор, ставший знаковым в его судьбе. Помнит до мелочей каждый жест и взгляд господина консультанта, оказавшегося к тому же штатным психологом тюрьмы Фучу. Некоторые, особо рыжие, утверждают, что Фуджисаки-сан обладает ещё и некими паранормальными способностями: то ли считывает ауру арестантов, то ли чует фальшь, как детектор лжи, то ли вынуждает говорить правду, гипнотизируя своими красивыми глазами и голосом.       Иноуэ косится на футон сэмпая, думая мимоходом о том, откуда этот Сугихара всё про всех знает? Даже то, кому из надзирателей какую кличку дали в народе. Например, консультанта-психолога называют «Выниматель душ», а Оносэ-сана — «Царь зверей» или «Лев-сан». Ямаду-сана кличут «Ямада-Санта», а Имаи-сана — почему-то «Нопэрапон». Старого директора тюрьмы — его имя Шинобу запамятовал — называют по-разному, но всегда добавляют, что при новом стало немного полегче: отменили пытку бессонницей, сократили время пребывания в карцере, улучшили медицинское снабжение. Однако же, Кумото-сану ещё не успели придумать постоянное прозвище, кроме «Новенький-сан», выжидая, видимо, время, чтобы начальник проявил свой характер более явно, потому что поначалу-то все директора «добрые». А пройдёт год-другой — и добавляют новых наказаний.       Все эти бесценные сведения Ино узнал в первый же вечер, когда к нему в пустую камеру подселили Сугихару Ясухиро, активиста организации, занимающейся эко-терроризмом. Суги-кун был осуждён третий раз и снова попал в Фучу, но уже на более долгий срок — за рецидивы и организацию терактов.       — Я тут каждый камень знаю, помню всех надзирателей в лицо, — хвастался рыжий, кутаясь в одеяло из-за зимних холодов. — А с Ямадой мы вообще в одном классе учились, поэтому он меня не обижает… даже наоборот, — сэмпай самодовольно ухмыльнулся и изобразил на лице загадочность. Тогда ещё Иноуэ не мог понять, на что намекал его сосед, но теперь, конечно же, это не тайна для него.       — На самом деле, это не я организовывал акции на Фукусиме и в Токийском метро, — на следующий же вечер после заселения, отчаявшись разузнать о прошлом молчаливого Шинобу-куна, Ясухиро принялся рассказывать о себе. — Я добровольно взял на себя ответственность за это, чтобы обезопасить членов своей группы. У них семьи и дети, а я всю жизнь один. Мне терять нечего.       — А как же твои родители? — решился спросить Ино, невольно проникнувшись благородной жертвенностью соседа.       — Они отказались от меня, — с горечью вздохнул рыжий — и было ясно, что сейчас он не рисуется перед новым знакомцем. — Они оба из интеллигентных семей, никогда не задумывались о том, чтобы восстать против Системы. Когда они узнали, чем я занимаюсь вместо того, чтобы учиться, то прекратили оплачивать мой институт и велели убираться из дома. Так что после первой отсидки я начал зарабатывать на жизнь сам. Ну, поначалу было тяжело, конечно, так мне сестрёнка деньги давала тайком… даже навещала меня в тюряге, когда я второй раз попался.       Иноуэ не стал заострять внимание на этом. Попался и попался — какая разница, как называть процесс, ведущий из обычной жизни в тюрьму. Но потом Суги-кун сам растрепал, что первые два раза сидел за дело, и только теперь решил взять на себя ещё и чужие дела, потому что деятельность всей команды была под угрозой.       — Я надеюсь, что теперь, когда мои ребята получили время на передышку для подготовки новых акций, они смогут сделать что-то посерьёзнее митингов и рассылок через Интернет. Я буду счастлив, если им удастся донести до людей мысль о необходимости срочного закрытия наших атомных станций и переходе на экологически правильные источники энергии, — вдохновенно вещал Сугихара, лёжа в темноте после отбоя и глядя в потолок горящими фанатизмом глазами…       — Твоя интуиция не подвела, Шин-кун. Этот парень в самом деле очень необычный.       Двое в офицерской форме курят в кабинете, сидя по разные стороны удобного стола. Консультант-психолог привычно теребит верхнюю пуговицу расстёгнутой куртки, не стесняясь присутствия коллеги — Ямада давно и хорошо его знает, поэтому не обращает внимания на такие мелочи. Только понимает, что старший коллега немного взволнован.       — Ты наблюдал его на суде, скажи, что именно тебя зацепило в нём?       Старший надзиратель Ямада Шинья не торопится с ответом, крутит в крепких пальцах тлеющую сигарету, смотрит на огонёк, хорошо видимый в полумраке кабинета. Общий свет выключен, только маленькая настольная лампа даёт рассеянный свет куда-то в сторону.       — Наверное, сперва меня удивило то, что он не искал в зале знакомые лица, — раздумчиво сообщает Ямада. Молчит и добавляет ещё: — Я подумал, что наркодилер… да и вообще любой, кто связан с организацией и является в ней не последним звеном… на открытом процессе… и даже на закрытом — всегда ищет своих. Это происходит спонтанно, не мне тебе объяснять, Ис-сама.       Фуджисаки Казунари, которого близкие люди называют студенческим прозвищем «Иссэй», согласно кивает и делает очередную затяжку из любимого кальяна.       — Я стал наблюдать внимательнее и заметил, как охранник то и дело тыкал в него дубинкой — легонько, чтоб не дать уснуть. Я сидел далековато, но и оттуда было заметно, какой он измождённый, этот Иноуэ. Знаешь, Ис-сама, всё-таки хорошо, что ты убедил То-сана отменить пытку бессонницей. Мне теперь кажется, что даже я в таком состоянии мог бы подписать какие угодно бумаги, лишь бы мне дали вырубиться.       — Не только ты. Любой человек перестаёт быть самим собой, если ему долгое время не дают спать. Эту пытку ещё китайцы успешно использовали в наидревнейшие времена. Что-нибудь ещё?       — Наверное… вот что: адвокат почему-то очень нервничал. Его приставили для порядка, как я понял, он сам ничего не решал, но… Вот, Иноуэ-сан сидел молча и не шевелился, даже головы не поворачивал, видимо, смирился уже со своей участью… а этот… субъект… слишком дёргался. Как будто его самого могли в любой момент в чём-то уличить и осудить. А когда дверь в зал открывалась вдруг — ну, там опоздавшие репортёры два раза просачивались… так этого адвокатишку аж подбрасывало на месте — так он резко оборачивался, чтоб посмотреть на входящих. Будто ждал кого-то.       — И что, дождался?       — Нет. Но, видимо, совесть у него нечиста. Он что-то знал, но не решился связываться с Системой, чтоб случайно не развалить такое ладно сколоченное дельце.       — Угу. Слишком ладное, — снова кивает консультант. — Я сам просмотрел доступные бумаги по этому делу и восхитился.       — Чем же? — улыбается Шинья, слыша саркастические нотки в голосе коллеги, и гасит свой окурок в пепельнице.       — Доблестным рвением наших чудесных ищеек. Представляешь, они несколько месяцев не могли поймать наркодилера, имея на руках его фоторобот, и вдруг — такая удача! Дилер сам пришёл в расставленные сети, да не с пустыми руками, а как на заказ: с товаром и полным набором отпечатков!       — Да уж, мистика. Ни один уважающий себя наркокурьер не станет запихивать товар в пакет из-под своих сэндвичей. Это может быть проколом новичка… но не такого маститого зверя, каким был искомый объект. Всё одно к одному, Ис-сама… и больше всего напоминает классическую подставу.       — Серьёзное отличие этого дела от простой подставы в том, что обычную подсадную утку легко оправдать при очных ставках. Но что делать, если ты так похож на преступника, что тебя опознают бывшие клиенты?..       Он спал и спал, просыпался, ел и снова спал, восстанавливаясь после длительной пытки первых дней, даже потерялся немного во времени, но потом выяснилось, что прошло всего два дня и три ночи. На третье утро его перевели из больничного крыла в пустую камеру, рассчитанную на четырёх человек — об этом Шинобу догадался, сосчитав железные петли для футонов, вделанные в невысокий спальный помост. «Лучше быть в коллективе, чем одному», — так он ответил на один из вопросов Фуджисаки-сана, и был рад, что не придётся мучиться одиночеством.       В тот же день его вызвали на комиссию, собранную специально для решения его судьбы на ближайшие тридцать лет. Вытянутый кабинет, разделённый прозрачной стенкой из ударопрочного стекла, был освещён неравномерно: половина, где сидели надзиратели, освещалась гораздо слабее, чем та, где стоял лишь один табурет для заключённого. Звук проходил по селекторной связи и заметно искажал голоса, причём комиссия могла слышать каждый шорох, исходящий от арестанта, а тот мог лишь догадываться, о чём они говорят между собой, когда не нажимают кнопку связи.       Двоих из начальства Иноуэ уже знал: чуть заметно улыбающийся Ямада-сан и господин консультант сидели рядом; по другую руку от Ямады расположился высокий мужчина с очень красивым, но безэмоциональным лицом, похожим на маску «Невозмутимость» театра Но. Однако же, его темперамент можно было угадать по длинным не по уставу смоляным волосам, завязанным в хвост у затылка, и поблёскивающей в левом ухе золотой пиратской серьге колечком. Широкие плечи и крутые бицепсы, обтянутые форменной курткой, выдавали в нём завсегдатая тренажёрного зала, и на фоне остальных он выглядел очень внушительно. Ино невольно задержался взглядом на его фигуре, но поспешно отвёл глаза, едва уловив ответное любопытство.       Четвёртый участник комиссии казался лишним среди всех, но знаки различия на его форме были такими же, как у первых трёх. Какое-то невыразительное лицо, снулые глаза, вялые движения руками, обычная военная стрижка ёжиком, — но именно он вёл допрос, и бывший курьер смог разглядеть в этом человеке неслабую волю, а также догадался, что среди остальных старших надзирателей он более опытный.       Иноуэ успел кинуть пару взглядов на сидящего чуть отдельно пятого члена комиссии, прежде чем начались вопросы. Тот был одет в цивильный костюм с галстуком, глаза прятал за зеркальными очками, а шикарную густую чуть вьющуюся шевелюру нарочито распустил по плечам, демонстрируя благородную седину. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это и есть новый директор.       — Назовите ваше имя, — снулый офицер нажал кнопку, и в скрытых динамиках раздался его голос, — дату и место рождения.       — Иноуэ Шинобу, родился 29 сентября 1970 года в Хадано, префектура Канагава, — спокойно ответил арестант, и Ямада с длинноволосым пиратом отчего-то переглянулись.       Сперва вопросы были стандартные — ответы даже никто не записывал, лишь Ямада сверялся с лежащими перед ним бумагами и кивал для остальных, мол, всё верно. Потом слово взял Фуджисаки-сан, попросив арестанта изложить важные для его дела сведения в хронологическом порядке. Шинобу постарался отвлечься от собственных эмоций и рассказал всё так, словно бы это происходило не с ним… не замечая, как сжимает левую руку правой, выдавая своё внутреннее волнение.       — Я вспомнил ещё одну деталь, — сообщил узник среди прочей информации. — Рё-кун где-то через месяц после нашего с ним знакомства сделал себе стрижку, как у меня. Сказал, что ему нравится… и что ему тоже должна пойти такая стрижка, раз мы с ним так похожи.       — С этим всё ясно, — суховато произнёс четвёртый, которого звали Имаи Хисаши. — Есть ли между вами какие-то существенные различия?       — Есть, конечно же, я хорошо помню! — закивал Ино. — У него нет родинок на лице, как у меня, и проколоты оба уха — при мне он, правда, не носил украшений в ушах, но я заметил следы от нескольких дырочек. И ещё… увы, я не могу утверждать, но, скорее всего, у него есть татуировки на руках… или шрамы… в общем, он даже в сильную жару ходил в чёрных футболках с длинным рукавом.       — А у вас есть татуировки или шрамы? — в порядке протокола спросил Имаи-сан, хотя и так знал, что написано в личном деле подсудимого.       — Нет, ничего нет, господин старший надзиратель. И уши я никогда не прокалывал. У меня никогда не водилось лишних денег на украшения.       Наконец, после всех уточняющих вопросов звук в динамиках пропал, и Шинобу вперился взглядом в лица сидящих напротив людей, решавших сейчас его судьбу. Они перебрасывались короткими фразами, которые можно было легко прочесть по губам.       «Любопытная история». Это снулый четвёртый. «Что ты предлагаешь, Ис-сама?»       «У него необычайно высокий индекс благонадёжности», — раздумчиво отозвался тот.       «Сколько?» — сразу же отреагировал Имай.       «Девяносто три».       «Ничего себе! — восхитился Шинья. — Это даже выше, чем у меня!»       «Я бы рекомендовал лёгкие работы, пока он не восстановит левую руку. И наставника. Возьмёшься, Шин-кун?»       Ино страстно возжелал, чтобы его наставником стал этот улыбчивый человек, проявивший к нему участие, но тот ответил, покачав головой:       «Нет, через три дня я буду занят со своим кадром».       «О, возвращение блудного у-и-а! — Казунари произнёс чью-то фамилию, которую заключённый не смог определить. — Ты рад?»       «Очень». По лицу Ямады было ясно, что радость сия весьма омрачена грустью.       «Пожалуй, я возьмусь, — оттаяла маска молчавшего до сих пор третьего, которого звали Оносэ Джун. — Он мой земляк. К тому же красивый».       Шинобу не сумел сдержать эмоции, вздрогнув под прямым взглядом этого пирата с серьгой в ухе. А в следующий момент все вдруг повернулись к консультанту-психологу. Узник тоже перевёл на него взгляд и отчётливо прочёл беззвучный вопрос, обращённый прямо к нему:       «Вы читаете по губам?»       — Да, — кивнул Иноуэ и густо покраснел, осознав, что спалился, подслушивая разговоры начальства.       — Вас обучали этому? — спросил уже по селектору Иссэй.       — Нет, господин консультант. Я с детства умею, оно как-то само получается, — пожал плечами Шинобу и виновато улыбнулся.       «Девяносто шесть», — беззвучно поправил цифру психолог, дописав что-то в своих бумагах.       «Ну-ну. Ещё бы четыре пункта — и бодхисатва!» — ухмыльнулся Ямада и зачем-то подмигнул смущённому арестанту.       Дальнейшие переговоры офицеры вели между собой, прикрыв нижнюю часть лица ладонью, а потом молча ждали, покуда директор письменно оформит общую резолюцию. Он вообще не проронил ни слова за всё время пребывания тут, а итог своих размышлений написал на бумаге и передал его для чтения остальным. Листок прошёл по рукам и вернулся к офицеру, назначенному наставником, который сложил документ и убрал в карман.       Конвой увёл Иноуэ обратно в камеру, а на следующее утро его вызвали на работы.       — Ты дашь мне его вопросник, Ис-сама? — низкий голос Оносэ наполнен вкрадчивыми нотками, и Казунари невольно улыбается, ощущая в теле приятную дрожь. Словно бы от низких частот из больших колонок. Обернувшись, психолог испытующе смотрит на младшего коллегу, который не постеснялся войти следом в его кабинет без приглашения, да ещё и выпрашивает плоды чужих трудов.       — А сам-то что, Джун-кун, не хочешь его допросить… по всей строгости закона? — ехидно осведомляется Иссэй, игривым движением присаживаясь на край своего стола.       — Нет. Я не хочу быть строгим наставником, но желаю иметь преимущество, — прямолинейно отзывается Оносэ, подходя чуть ближе.       — Ишь, какой хитрый. А ты уверен, что тебе нужно именно это? Результаты теста не смогут помочь тебе сделать правильные выводы, если у тебя плохо с психологией. Этот Иноуэ не так прост, как кажется… и тебе придётся приложить массу усилий, чтобы адаптировать его к жизни в тюрьме. Зачем ты взялся за то, в чём ничего не понимаешь?       — Да, я не пробовал ещё наставничество, — упрямо хмурится Джун, — но это не значит, что я обязательно не справлюсь, и он покончит с собой, не сумев приспособиться. Дай мне хотя бы вопросник, Ис-сама. Я знаю, ты умеешь задавать правильные вопросы.       — А что мне за это будет? — ещё более лукаво прищуривается Фуджисаки, заранее зная ответ.       — Я в эти игры не играю, господин психолог, — дёргает подбородком кохай. — Если ты не хочешь мне помочь, то так и скажи.       — Ты неисправим, Лев-сан, — притворно вздыхает старший. — Хоть бы раз дал знать, что я тебе не безразличен. А как увидел этого доходягу, так и растаял. И не говори мне потом, что ты не такой.       — Я вовсе не это имел в виду, когда говорил о его красоте! — моментально вскипает Джун и холодно добавляет: — Спасибо за аудиенцию, Фуджисаки-сан.       Разворачивается резко, едва не сбив рукой маленькую лампу со стола, и, уже взявшись за ручку двери, слышит властное:       — Остановись. А теперь договаривай. Что же ты имел в виду, когда сказал, что он красивый? — голос Казунари чуть смягчается, ему нравится играть с этим вспыльчивым мужчиной в кошки-мышки, доводя его до белого каления, а потом успокаивая мягкими речами. И в спарринге на татами ему нет равных среди Старших, поэтому Иссэю даже приятно проигрывать, ощущая на себе вес тяжёлого тела и жаркое дыхание Оносэ. Пускай тот и не играет в эти игры, Фуджисаки всегда получал особое удовольствие, сходясь с ним один на один.       — Если тебе так уж интересно, — медленно произносит Джун от двери, — то сперва отдай мне его вопросник — почитать вечерком. Тогда и я договорю.       — Наглец, — старший чем-то весьма доволен, улыбается и слезает со стола, чтобы достать из своей папки несколько листов под одной скрепкой. — Быстро учишься, молодец, кохай. Ладно, можешь не придумывать отговорки, мне всё равно, кого и за что ты считаешь красивым, если это не я. Держи. Надеюсь, ты сумеешь разобраться в моих специальных значках — у меня несложная степень шифровки, ты осилишь, я думаю.       Подойдя ближе, Иссэй подаёт листки Оносэ, и тот с надлежащим поклоном берёт их обеими руками.       — Спасибо, Ис-сама. Ты тоже красивый, но характер у тебя… — младший качает головой, пряча улыбку в уголках губ. — Индекс лояльности подкачал.       — Ах вот оно что! — хищно сужает глаза Казунари, глядя прямо в довольное лицо Джуна. — Тебе, значит, только бодхисатв подавай, да?       — Не. На татами я лучше тебя позову, Ис-сама. И хватит играть со мной в поддавки — я уже давно понял, что ты притворяешься.       — Я поддаюсь тебе лишь потому, что боюсь не удержаться… и поцеловать тебя при всех, если выиграю поединок, — насмешливо поводит бровями сэмпай, возвращаясь к столу, но моментально оборачивается, услышав прощальные слова.       — Если ты победишь меня в честной схватке, я не стану уворачиваться.