(Для настроения включить: Broken Smile(My all) — Lil peep)
Я всегда держала лицо на людях, никогда не показывала своих настоящих эмоций, изредка могла показывать своё отвращение или восхищение человеком, но никогда они не видели меня настоящей. Мне не составляло труда манипулировать людьми, их мечтами и страхами, воздействовать на их слабую и неустойчивую психику так, что бы они делали выгодные для меня вещи. Меня без колебаний можно было назвать хорошей актрисой, ведь ежедневно приходилось надевать маску всем довольного человека, когда на самом деле, черта с два, а хотелось выплюнуть кислотой в лицо этим улыбающимся людям.
Я была амбициозна. Чего уж таить, эти мечты все ещё сидят в моем сердце в ожидании того, что вскоре они исполняться и наполнят его тёплом, что когда-то было украдено самой смертью из моей души. С тех пор я редко улыбалась искренне, лишь иногда, поглаживая уже выпирающий живот, я могла себе такое позволить. Нося под сердцем его ребёнка, я невольно вспоминала эту, порой сумасшедшую улыбку, этот пронзающий насквозь взгляд таких холодных глаз, от которых я таяла и по сей день.
И вот, спустя год после его смерти, я смотрю на нашего сына и вижу в нем его отца. Такие же чёрные волосы, которые были ещё редким пушком, бледная кожа, ледяной взгляд, порой, хитрая ухмылка, что могла меня до чертиков испугать, ведь ему всего три месяца от роду. Но глаза его были как у меня, цвета свежих оливок, которые я сама очень любила есть по праздникам. И Фёдор это знал. Он часто отправлял кого-то купить их, когда на носу был Новый год или ещё какой-нибудь праздник. В те дни я улыбалась по-настоящему. Ему так нравилась моя улыбка.
Инициатором этого брака была, как ни странно, моя мать, которая хотела и выгодно выдать меня, и внуков, и моего счастья. Странное сочетание, да? Но в этом вся моя мать, она не понимала, что выгодно выдавая меня за кого-то, не сделает счастливей, но я не припиралась, ведь могла отказаться, если «жених» не понравится.
Фёдор изначально показался мне приличным мужчиной двадцати лет, чья голова была забита осуществлением великих дел. Противным я уж точно его не посчитала, поэтому дала шанс и мы начали своё общение. Он был умён, его слова всегда имели вес и глубокий смысл, говорил он расслабленно, четко, будто годами тренировал свою дикцию, в то время как я, дура, не могла переодически вспомнить то или иное слово. Щёлкая пальцами и пытаясь вспомнить это злосчастное выражение, я, наверно, выглядела глупо, и когда он без труда называл его, я считала себя ещё большей дурой, хотя, должна признать, он так не считал.
Он заваривал вкусный чай, его речь было приятно слушать, он был интересным собеседником, да и в постели был хорош, хотя мы и не часто занимались таким за все эти три года, что мы знакомы. Он позволял себе не слишком много, первый поцелуй у нас случился через полгода, после чего ещё несколько месяцев он дальше этого не заходил, что я очень ценила. Фёдор знал, как нужно было со мной обходиться: когда я зла, уходить куда подальше, дабы я могла остыть, когда счастлива, целовать в висок, когда грущу, долго и крепко обнимать. Мне казалось, он читает меня, как открытую книгу, хотя, скорее так и было.
Свадьба была роскошной, хоть и не очень много гостей было, только самые близкие, да и я была не против, а он, будто знал, что я не люблю большое скопление людей вокруг себя.
Фёдор давал нужное количество личного пространства, прекрасно понимая, какая я свободолюбивая. Он скептически относился к моей дружбе с его коллегой — Гоголем, но ничего не говорил, наверно, понимал, что я никогда его не предам, а это чистая правда.
Я росла и не менялась. Моя, порой детская натура была приятная Достоевскому, но я не была уверена, что даю ему все, что он заслуживает.
О том, что он–глава преступной организации под названием «Крысы мертвого дома», я узнала значительно позже, чем предполагалось, не знаю, что послужило причиной такой задержки, но мне было все равно. В душе засел небольшой комочек страха по отношению к Фёдору, ведь на его совести столько грехов, да, думаю, он и сам понимал, что мое отношение к нему может измениться. Оно и изменилось, но не так кардинально, как он планировал. Я старалась сохранить некую загадку в себе, ведь женщина становится интересна, когда в ней присутствует капля таинственности и непредсказуемость, но, к моему сожалению, непредсказуемой я для Фёдора не была, но ему было все равно. Уж не знаю, как он вообще согласился взять настолько обычную и простую девушку в жены, которая не обладала никакой способностью, не выделялась ничем из толпы простых смертных.
Он часто говорил, что я особенная.
Осмелев, я стащила его ушанку и напялила на себя, после чего смеялась с Николаем, изображая из себя Достоевского, который только закатил глаза и попытался отобрать ее у меня. Все же ушанку я ему отдала, после чего я получила щелбан в лоб и недовольное «Что бы больше так не делала.» В такие моменты, мне казалось, что я его раздражаю, да и не очень верила в то, что он умеет любить. Возможно, я нужна ему была для своих целей, но для каких, я так и не узнала. Все же, я поверила в его искренность за месяц до его смерти, из-за чего теперь жалею и буду жалеть до конца жизни.
Я хотела ее оборвать, чтобы больше не страдать, я очень сильно скучала по нему, даже не помня, как он умер, от осознания того, что я не помню его смерти, на душе скребли кошки, а сердце разрывалось от тоски и ненависти к самой себе. Нередко Николай мог застать меня за пустой пачкой таблеток или сидящей на подоконнике у раскрытого окна, из-за чего мог не на шутку перепугаться и бежать оказывать мне помощь, будь то промывание желудка или дружеская беседа, от которой мне, порой становилось легче.
Гоголь умалчивал о смерти своего господина, поэтому надежд узнать не было вообще. Все же, спустя месяц после трагедии он заявился ко мне и сказал, что я должна стать новой главой этой организации, чему я была сильно удивлена. Я не понимала и половины из того, что происходило в жизни Фёдора, как босса Крыс, да и жизни самой организации, но мои товарищи не унывали и принялись посвящать меня в эти дела. Гончаров, порой сильно психовал, когда я быстро и необдуманно принимала решения, после чего говорил, что Фёдор был бы мной недоволен. Пустоту в моих глазах он замечал тут же и, извиняясь, переводил тему и продолжал разъяснение. Я смягчилась по отношению к своим новым подчиненным, да и нося в своём животе маленькую жизнь, которая появится на этот свет благодаря Фёдору, я невольно улыбалась и клала руку на живот, от чего тепло разливалось по телу с огромной скоростью.
(Для настроения включить: Homage — Mild High Club)
Первый, кто взял на руки новорожденного Фёдора был Николай. Он радовался появлению младшего Достоевского больше всех в крысах, что сильно меня радовало. Я видела глубокую привязанность к этому ребёнку, будто в нем находилась душа моего покойного супруга.
— Николай, — тихо сказала я, заставляя перевести его внимание с ребёнка на себя. — Расскажи, как умер Фёдор.
Гоголь мгновенно поменялся в лице, будто я стала его злейшим врагом. Он снова глянул на ребёнка и, улыбнувшись, вышел из палаты. После ко мне уже стали заходить остальные члены организации и не могли насмотреться на маленького Достоевского.
Я смотрела, как он растёт, с каждым днём все больше и больше становился похожим на отца. Я тосковала и не могла смириться с его смертью, плакала ночами, пока никто не видел, а утром становилась похожей на подростка с депрессией из 2007, но косметика быстро приводила меня в нормальный вид.
Он снился мне. Во сне, он обнимал меня крепко-крепко, так он делал, когда видел, что мне грустно. Целуя в висок, он говорил, что все будет хорошо, после чего улыбался как можно мягче, от чего я забывалась и хотела остаться здесь навсегда, но, с наступлением утра пропадал и мой возлюбленный, так что радоваться я могла только перед сном, когда понимала, что снова встречусь с ним.
Улыбаться я перестала совсем, по крайней мере своим подчиненным. Теперь мое лицо искажала кислая мина пока я была на людях. Они понимали, что я до сих пор не смирилась, даже и не пытались поговорить, за исключением Николая, который переодически развлекал меня, стараясь вытянуть из меня хоть что-то наподобие улыбки, я подыгрывала, чтобы он не отчаивался, но, думаю, он понимал, что фальши в этой улыбке хоть отбавляй.
Сидя за книгой, я проводила свой досуг, практически не уделяя время маленькому Фёдору, который очень любил поспать. В один день я читала какую-то странную книгу с глупым сюжетом и почувствовала слабое дуновение ветерка, после чего последовал запах супруга. Обернувшись в сторону, откуда подул ветер, я поняла, что сын плачет уже несколько минут. Быстро спохватившись я подбежала к нему и стала убаюкивать, напевая под нос песню, которую часто мычала в присутствии Достоевского старшего.
Он больше не придёт. Он больше не обнимет, не ободрит, как делал это раньше. Никто не мог повторить его чай, ничья речь не вызывала тех эмоций, что вызывала его. Он перестал мне сниться, а в самом последнем сне он оттолкнул меня от какой-то двери, за которой стояли Гончаров и Гоголь, которые явно обсуждали что-то важное.
Страдать больше не было сил и я решила начать жизнь заново, с чистого листа. Имея на руках ребёнка и крупную преступную организацию я пообещала себе стать достойным ее лидером, чтобы Фёдор мог гордиться мной. Моему энтузиазму и возвращению в нормальное русло были рады все, особенно Гоголь, решивший закатить по этому поводу гулянку. Боль никуда не исчезла, она лишь ушла на второй план, было некогда думать о ней, когда я должна была столько всего сделать для людей, которые в меня верят.
Шли года, я смирилась с тем, что он больше не придёт, начала двигаться дальше, вернувшись к такому состоянию, с которого начала свой рассказ. Маленький Фёдор заметно подрос и уже недавно сделал свои первые шаги, заговорил, как ни странно, первым его словом оказалось «крыса», а вторым, как у всех обычных детей — «мама», после он очень часто повторял «мама-крыса», «крыса-мама», а я только улыбалась и говорила, что мама лидер крыс, их королева.
Я стремительно вела организацию вверх, за что не редко получала похвалу от Гоголя и Гончарова, но я уже перестала обращать на неё внимания.
Уже я начала думать, что наконец настала нормальная жизнь, где нет места больше таким страданиям, как мне снова приснился он.
— Ты меня забыла? — спросил Федор, стоя под большой яблоней, проводя рукой по ее толстому стволу, будто бы забирая энергию.
Так и случилось, дерево стремительно начало терять жизнь, ветки осушились, листья опали, словно наступила осень, а сам ствол прогнил практически полностью, от чего крупные ветви стали падать с оглушительным грохотом. Он был таким и при жизни, высасывающим энергию из всего живого, его можно было назвать энергетическим вампиром, хотя, зачем? Я не была его жертвой, никогда.
— Просто стала жить дальше. Я уже тебя не верну, — ответила я, понижая тон голоса с каждым словом. Опустив голову, я не решалась поднять на него глаза, будто стыдясь того, что правда, старалась выкинуть его из головы уже несколько месяцев.
Он повернулся ко мне, сверля своими холодными глазами. Мне показалось, что в них мелькнуло сожаление и глубокая печаль. Подойдя ко мне, он дотронулся до моих волос, улыбнувшись слишком ласково, я что-то заподозрила. Он никогда мне так не улыбался, эта улыбка была словно пересахаренное пирожное, сладкое и мерзкое на вкус, она с каждой секундой все больше и больше напоминала дьявольскую ухмылку. Он приблизился к моему лицу и, целуя в уголок губ прошептал:
— Можешь, — он сделал паузу. — Просто убей… — снова остановился, будто хотел назвать имя жертвы, но передумал. — Тебе же не в первой убивать дорогих людей.
Исчез.
***
Кого же убить? Почему он сказал, что мне не в первой убивать дорогих мне людей? Я же никогда не убивала никого, на моих руках нет крови.
— Где же носит этого Николая?! — гневно воскликнула я, грозно топая в коридоре.
Понадеясь на то, что эспер меня услышит, я продолжала топать, пока ноги не заболели, из-за чего мне пришлось перейти на тихий шаг, дабы унять ноющую боль в ступнях.
Вот я уже слышу его голос за дверью, он разговаривает… с Гончаровым?
— Мне снился Дос–кун, — устало, даже печально сказал Гоголь. Он сидел на диване, спиной к выходу, раскинув руки на спинке, даже не думая оборачиваться ко мне.
— Хм, — промычал собеседник. — Похоже, не тебе одному, — его взгляд упал на меня, похоже, он меня заметил, но только коварно усмехнулся, отводя взгляд обратно на Гоголя.
Я никогда особо не общалась с Иваном. Мне он казался немного отстранённым и странным. Его лицо практически всегда в моем присутствии украшала улыбка, которая иногда меня могла приводить в ужас. Только на похоронах Фёдора он не улыбался, уж не знаю, так же он себя вёл при моем супруге или нет, но я его старалась избегать и, по итогу, общалась лишь с Гоголем.
— К чему ты клонишь? — нервозностей спросил Николай, громко выдыхая. — Такое ощущение, что он присматривает за крысами.
У меня было такое ощущение, будто бы я всегда чувствую его взгляд на своём затылке. Он не вмешивается, не старается помочь, а просто тихо наблюдает за нами. Это объясняет то, что когда я отходила от его смерти, а должна сказать, мне это далось тяжелее всех, я нередко чувствовала слабые порывы тёплого ветерка, которые часто сопровождались его запахом, но в одно мгновение испарялись, как только ко мне приходило это осознание. Он будто не хотел, чтоб я знала, что он тут. Всегда был рядом в трудные моменты, но не хотел показываться, возможно, хотел, чтобы я его отпустила. Но тут внезапно появляется во сне, когда я уже, вот, встала на путь верный, перестала мучаться и стала полноценным лидером организации, уже готовая вести всех вперёд, к новым победам.
— Ты же скучаешь по господину? — будто начал новый диалог Гончаров, после чего последовал кивок со стороны Гоголя. — Я тоже, а ведь прошло всего ничего с того момента, как госпожа Достоевская его убила, — он ехидно посмотрел на меня, будто ожидая моей реакции, которая не заставила себя долго ждать.
Кажется, я забыла, как дышать, внутри все будто сжалось. Казалось, что легкие начинают слипаться друг с другом, а сердце отстукивает свои последние и самые сильные удары. Нет, быть того не может! Я не могла его убить, я бы помнила и, наверняка корила бы себя за это, если бы не отправилась за ним. Я не верю словам этого слуги, не хочу, нет! Николай, скажи, что это не так, удивись, посмейся или врежь ему со всей силы, но дай мне понять, что он не прав!
— Иван, — громко и строго сказал Гоголь. — Мы поклялись никогда больше о таком не говорить, она в этом не виновата!
Голос Николая чуть не перешёл на крик, он пытался меня оправдать, только зачем? Я виновата, мне нет прощения, если даже Николай говорит об этом, хоть он и пытается это замять, но я уже знаю, что нет оправдания моему поступку. Почему я это забыла? Да, как я только могла это забыть?
Перед глазами всплыла его добрая улыбка. Он улыбался так только мне и никому больше. Из груди вырывался немой крик, я уже не могла стоять там, я хотела уйти, убежать, забыть то, что услышала, но, забудь я это, повела бы себя, как последняя сволочь и эгоистка. Забыв своё преступление, я все равно не избегу наказания, я должна принять его, каким бы оно ни было, буть то даже пожизненное самобичевание, скорбь и печаль, пусть так, но я приму это, нет прощения тому, кто убивает любимых и даже этого не помнит!
— Она же его так зверски убила, вонзила свою способность ему в сердце и вынула его из тела, по-твоему это — не причина ли убить ее так же жестоко? — не унимался Гончаров, то и дело хитро поглядывая на дверь, за которой я уже не стояла.
Нет, я не ушла, а по какой-то причине осталась у двери, сидя за стеной, прижимаясь к ней всем телом, будто хотела продырявить ее. Я зажала рот рукой, и кричала, кричала, пока горло не зажгло жгущей болью, от которой стало ещё противнее. Я не могла принять то, что сделала, я не могла принять то, что забыла,
как это сделала. Мне просто уже ничего не хотелось.
Для настроения включить: Demons — Imagime Dragons Cover)
— Ха–ха, — тихий и знакомый смех вывел меня из транса, хотя, скорее вогнал меня в него ещё больше. Это был его смех, вовсе не добрый и звонкий, а фальшивый, он будто насмехался надо мной. Что ж, он имеет право, в конце концов, я — его убийца.
— Я прекрасно помню, как все было, — продолжил Гоголь. — И пока Дос–кун был жив, — он прервался. — В последние секунды своей жизни он сказал мне, чтобы я приглядел за госпожой, ее ребёнком и организацией, помогая ей стать ее новым лидером. Он запретил рассказывать ей.
Он не хотел что бы я знала?
— Он прекрасно понимал, какая у неё будет реакция и, дабы оградить и ее, и ребёнка от этого, он запретил о таком вспоминать, — продолжил мысли Николая Гончаров. — Однако, она виновата в убийстве, думаю, ты не станешь опровергать это.
Гоголь тяжело вздохнул и продолжил.
— Она не умеет контролировать свою способность. Ее вины здесь нет, — хоть он и пытался меня оправдать, но мне уже ничего не могло помочь.
Я не могла больше там находиться, поэтому я встала с пола, пытаясь хоть как-то успокоиться, пошла вдоль стены к себе, чувствуя себя опустошённой, будто все соки высосали.
***
Утро стало самым ненавистным временем суток, в то время, как раньше, я могла часами любоваться рассветом и мирным пробуждением природы. Бледная кожа и синяки под глазами стали обыденной частью моего повседневного образа. Сумка с антидепрессантами и прочими препаратами для успокоения, а может и для другого, стала моим новым другом, не оставляющим меня ни на минуту.
— Доброе утро, — бодрым и тихим голосом сказал Федор, обнимая меня за талию со спины.
Я что-то промычала в ответ и повернулась к нему, всматриваясь в пустые глаза, смотрящие нечитаемым взглядом прямо в мои. Он внезапно сдавил мои рёбра, вдавливая в кровать, я не понимала такого странного поведения со стороны своего любимого, поэтому, шипя, вопросительно уставилась на него.
— До чего ты себя довела, — слегка разочаровано, но больше раздраженно заметил Федор. — Не о таком приемнике я мечтал. Ты про сына забыла, не выходишь из комнаты уже третий месяц, — его слова резко оборвались, он будто осекся, будто это не он говорил. — Отпусти меня, — его голос стал в разы ниже, он, будто отозвался жутким эхом в моей голове.
Резко вскочив, я прощупала всю кровать–никого не было рядом, ребро болело, но следов от пальцев как не бывало.
В зеркале я увидела уставшую от жизни девушку, с большими синяками под глазами, бледной кожей, с которой сливались губы, обезумевший взгляд, красные глаза, расширенные зрачки.
Я стала нервозная, не отдавала себе отчёт в своих действиях. Я переодически глупо улыбалась и тряслась, ни от холода, ни от страха, просто потому что, не могла это остановить. Я разрушалась изнутри, не могла стать хорошей матерью и лидером, которого бы хотел видеть Федор. Из-за этой мысли крыша ехала ещё быстрее, а я ускоряла процесс саморазрушения, когда видела перед собой Достоевского.
Он был тут, он был со мной, почему его никто не видит?
— Николай, — заикаясь, я стала звать друга, который уже перестал ко мне заходить, меня никто не навещал, я лишь находила еду у себя под дверью.
Я вышла из комнаты, но в коридоре никого не было, плохо пахло, было видно, что тут давно не убирали, будто все ушли. Я прошлась по зданию, но так никого и не обнаружила. Я кричала, просила помощи, никто так и не пришёл. Паутина скопилась в углах каждой комнаты, пыль осела на каждой безделушке, окна были в грязи, от чего было не видно солнечного света.
— Что случилось? Где все? — спрашивала я саму себя, обнимая руками плечи, растирая их от холода.
— Умер предводитель, умерла организация, — послышался голос сзади.
Обернувшись, я увидела супруга. Он был, как обычно, ухожен и выглядел отлично, в отличие от меня, молодой девушки, которая убила себя своей депрессией.
— Как умерла? Где все? Я же не могла умереть, — хоть это и было утверждение, я скорее задавала вопрос, ведь ответа сама не знала.
Фёдор приложил палец к губам и посмотрел на меня с хитростью и осуждением. Такого я всегда боялась в нем, взгляд, полный осуждения и отчаяния, разочарованности во мне, ведь я так стремилась стать достойной его заменой, а вместо этого…
— Как я и сказал, умер предводитель, умерли и подчиненые, умерло и место, — прерываясь говорил Федор. — Я не смог до тебя достучаться, ты убила крыс мертвого дома, — в этот раз он смотрел с нескрываемой ненавистью в глазах, будто запугивая, будто убивая. — Убила, — заключил он и пропал.
***
— Скорее! Помогите же ей! — кричал на подчиненных Гоголь, дабы они быстрее грузили мое бессознательное тело на носилки.
— Что произошло? — влетел Пушкин, чуть ли ни бегая по потолку от непонимания и страха.
— Вышла таки, но тут же упала без сознания. Говорила что-то, видимо потеряла нас и подумала что-то не то, — грустно ответил Николай, поглаживая мою голову. — Ты виноват, зачем говорил это? Ты же знал, что она все слышит, — грозно спросил Гоголь Ивана, стоявшего неподалеку, смирно наблюдающего за этой картиной. Можно было и не пытаться гадать, что он чувствовал, ведь он как обычно только улыбался.
— Я не считаю ее достойной заменой господина. Видишь, — он кивнул в мою сторону. — Что с ней стало. С ней организация придёт в упадок, даже ребёнка своего не воспитывает.
Николай ничего не ответил, только смотрел на меня, поглаживая по голове, искренне жалея, что приходил так редко.
***
— Проснись уже, — нетерпеливо и недовольно заявил какой-то голос.
Открыв глаза, я никого перед собой не увидела. Слышала только голос Фёдора, который то и дело доносился с разных мест.
Белый потолок, белые стены, запах спирта, что так нравился мне с детских лет, бутылка воды рядом с кроватью. Я попыталась дотянуться до неё, мои попытки увенчались успехом, хоть и не сразу, но я смогла выпить пару глотков. Я попыталась позвать медсестёр или врачей, но из горла вышел тихий хрип, из-за чего в горле неприятно запершило.
Спустя полчаса все же зашла какая-то женщина в белом халате, которая какое-то время пребывала в шоке с моего вида. Я вопросительно глянула на неё, на что она, прокашлявшись, спросила, как я себя чувствую.
— Хорошо, в горле, правда, першит сильно, но жить можно, а в чем, собственно, проблема? — приподнимаясь на локтях спросила я, хотя лучше бы я этого не делала.
— Я сообщу вашим родным, что вы пришли в себя, они будут рады услышать, что вы себя хорошо чувствуете, — под конец фразы она замялась, будто что-то хотела сделать, но не сделала.
— Сколько я так лежала? — внезапно спросила я эту женщину.
Она, повернувшись лицом ко мне, заглянула прямо мне в лицо, будто сочувствуя, отвечая, что около месяца и что уже было принято решение об отключении, поддерживающих жизнь, аппаратов. Только сейчас до меня дошло, что мою жизнь чуть не оборвали, в самый последний момент я проснулась будто от вечного сна, будто крылья, вырванные давно, отросли и раскрылись вновь, являя миру свою свежесть, красоту и неопытность. Я была слаба, но поняла, что больше не позволю себе дойти до такого, в конце концов, всем свойственно умирать, даже если это моя вина, то я должна смириться и простить себя, надеясь, что Федор когда-нибудь простит меня.
— Уже простил, — внезапная мысль, пробежавшая в голове вызвала у меня сначала удивление, а после улыбку, тёплую, которой я не улыбалась уже столько месяцев.
— Оставь меня, — все так же улыбаясь, сказала я, всматриваясь куда-то в окно палаты. — Не давай мне больше повода смотреть назад. Оберегай меня и нашего сына, но больше не приходи, дай возможность двигаться дальше, вести организацию к новым вершинам.
Тёплый ветер коснулся моего лица, ударив мне в нос его запахом, но уже, не пропадая, как раньше, а оставаясь у меня перед лицом, будто прощаясь, а может…
— Молодец, — услышала я и снова легла на кровать.
***
(Для настроения включить: Kings & Queens — Ava Max)
Дни превращались в недели, недели в месяцы, а месяцы в годы. Я не заметила, как прошло несколько лет, для меня все ещё было немного, как в тумане. Маленький Федор уже научился читать, писать, даже сейчас имеет настолько большую тягу к познанию этого мира, что выучил цифры и их логику всего за пару месяцев, а сейчас приступил к освоению русского и английских языков. Я могла гордиться тем, что имею такого сына, который порой так сильно напоминал мне его отца.
Гончаров избегал меня, по крайней мере старался, я всегда ловила его где-то и уж уйти от моих поручений он не мог, из-за чего потом смешно злился. Николай часто забирал к себе сорванца Федю, который очень любил проводить с ним время, однажды даже назвал его папой, правда Гоголь тут же объяснил ему, что к чему, больше такого не случалось, да, думаю и правильно.
Мы часто гуляли по Йокогаме, хоть половина крыс не считала это безопасным и нормальным. Но я была уверена, что с нами ничего не случиться, да и кому могут понадобиться мать с ребёнком, о которых, по сути, никто не знал. Если Портовая Мафия могла знать о смерти Фёдора и о том, что на его месте теперь его жена заправляет ими, то, возможно, этот слушок пошёл по всему городу, правда, никто не знал, как я выгляжу, так что, логично, никто не мог напасть на нас, думаю, многие даже не знали, что его жена — эспер, убивший его.
Свою способность я все-таки не узнала. Гоголю все же пришлось мне рассказать про неё и про то, как я убила Фёдора, правда спустя уже почти два года с момента моей выписки, иначе, как он думал, я могу снова полететь с катушек, но такого я себе больше не позволяла, тем более, мне было ради чего жить.
Федя сейчас весело скачет около меня, все же, я была рада, что хотя бы добрым характером он пошёл в меня, так что ребёнок был у меня тот ещё заводила, с ним никогда не было скучно. Я была рада тому, что смогла наконец отпустить прошлое, сейчас все, кто были против моего «правления» сейчас прониклись ко мне и уважали. Без Фёдора, без той самой поддержки я смогла встать на ноги, ну и что, что после психотерапевта и месяца прибывания в коме. Особенно мной восхищался Федя, он был очень озорным, но только присутствии Николая или меня, остальным он так не открывался, говорил, что не доверяет, ведь те, когда-то, из рассказов Гоголя, не доверяли его маме, так что и не заслужили уважение ее наследника.
— Зайдём в магазин, — обратилась я к сыну. — Я хочу себе платьев купить, а то все те, что приносил Иван, жутко безвкусные, будто с барахолки взял.
Федя только посмеялся с моих слов и пообещал никому этого не рассказывать, а то обижать Ивана ещё больше я не хотела, он ведь до сих пор считал меня не самой достойной заменой, но ничего не говорил, а послушно выполнял приказы.
В магазинчике играла приятная мелодия, люди ходили туда-сюда, придерживая руками разноцветные тряпки, только вошедшие в моду. Федор заскучал, поэтому, усевшись на пуфик у примерочной, начал разглядывать людей, особенно дам, которые радостно выскакивали к своим спутникам, тут же уговаривая их купить эту кофточку или те брючки. Сын любил проводить время со мной, даже больше, чем с кем-либо, учитывая то, как я про него забыла на несколько месяцев, боюсь представить, как ему было плохо тогда. Хотя, как бы эгоистично это не звучало — мне тоже было не лучше всех. Депрессия, даже небольшая шизофрения, от которой я, слава богу, вылечилась за несколько недель.
Я вертелась около зеркала, иногда спрашивая сына, какое лучше на мне сидит. Он всегда выбирал что-то темное и роскошное, говорил, что мама так похожа на королеву, которую все уважают и бояться, а оно так и было, мены много кто опасался даже в собственной организации, не говоря уже о мелких преступных группах, на которые мы нередко нарывались. Они не знали кто я, какая у меня должность, но, ведомые слухами о том, что я убиваю по велению одной мысли, опасались и не лезли с крысами в перепалку. Это даже было на руку организации.
Я прислушивалась и брала те, которые нравились ему, конечно, в моем гардеробе было и что-то позитивное, но этого было в разы меньше, чем подобных платьев.
(Для настроения включить: Blood//Water — grandson(или рус.вар.: Blood//Water — музыкант вещает))
Все, как в замедленной съемке, падают безжизненные тела людей, слышится грохот пуль и разбитых стёкол, сдавленные хрипы и крики людей. Когда около нас упала женщина, что до этого кричала громче всех, до меня дошло, что меня нашли люди мафии. Ужас и страх пришли незамедлительно, сердце резко и громко отстукивало, будто бы стараясь выпрыгнуть наружу, Фёдор спрятался за мной, сжимая в руках ткань моей юбки, сжимаясь в маленький комочек. Было очень глупо идти без охраны или хотя бы научиться управлять своей способностью, чего я, из-за ее прошлых деяний решила не развивать и благополучно забыть.
— Так это вы — тот самый новый лидер крыс? — подошёл ко мне Огай.
Схватив меня за запястье и больно вывернув его, тем самым заставляя меня скорчиться от боли и сдавленно прошипеть. Сын, увидев такое обращение с его матерью, вышел вперёд ты стал между мной и Мори, будто ограждая. Оттолкнув подальше босса портовой мафии, он встал ещё ближе ко мне, заслоняя собой. Он был эспером, правда способность у него была очень слабо развита, ведь как только Гоголь не пытался ее выявить, получалось очень слабо, поэтому это решили оставить на потом, когда ему стукнет десять.
По кивку Огая к нам подбегают четыре человека, трое из которых схватили меня, а один сзади сомкнул руки сыну. Мафиози подошёл к нам, ехидно усмехаясь, то и дело говоря, какой же хороший у меня защитник, поражаясь, как такой, по сути сильный эспер, как я, убивший самого Фёдора Достоевского, не может отразить простою атаку без использования способностей. Он прекрасно знал, что я не буду развивать ее и решу забыть, даже узнал, как выглядит наша маленькая семья.
В одно мгновение человек, державший моего сына, упал замертво. Воспользовавшись замешательством остальных трёх людей Мори, я вывернулась из их «объятий» и, подхватив за руку сына, помчалась отсюда куда подальше, но у Огая было совершенно другие планы.
— Ты эгоистична, — сказал он, после чего открыл по нам огонь. Пули летели мимо, я даже не знала почему, но краем глаза я заметила снайпера на втором этаже торгового центра. Сын, выбежал вперёд и снова прикрыл меня собой, но пользы от этого было мало, ведь снайпер все же выстрелил в него, попав в левый бок. Истошный вопль моего ребёнка будто отрезвил меня и тут же, будто по моему желанию голова снайпера взорвалась. Огай удивленно уставился на меня, будто его не заботила жизнь его подчиненного, но, тут же опомнившись махнул на нас рукой, говоря что-то вроде: «Добейте его. Женщину взять живой.», развернулся и пошёл в противоположную сторону.
Я подбежала к сыну и опустилась около него, хватая его за руку, прижимая ее к своей груди, будто отдавая свои силы ему. Лишь бы выжил. Нас потихоньку окружали вооруженные люди в чёрном, сливаясь с темным холлом, в котором буквально несколько минут назад вырубило свет. Я молила всех, кого можно, лишь бы помощь подоспела вовремя, лишь бы кто-то вызвал скорую.
Я слышала его слабое сердцебиение. Он был ещё слишком мал, чтобы его жизнь оборвалась именно так, я надеялась, я верила, что когда-нибудь, когда он вырастет, он займёт мое место, станет новым лидером крыс, который будет лучше меня.
— Не подходите! — Вскрикнула я.
Люди, слегка напряглись, но продолжили двигаться ко мне. Я поняла, что пора овладеть своей способностью, той, которая убила моего супруга, причём без моего ведома. Она всегда была сама по себе, мне никогда не стать одним целым с ней, но хотя бы сейчас…
— Помоги мне защитить сына, Фёдор! — шепотом взвыла я, прося его о помощи.
По мне открыли огонь. Как странно, вроде бы Мори скомандовал брать меня живой, но сейчас не столь важно, ведь все пули просто отскакивали от меня, будто меня накрыло какое-то невидимое одеяло. Открыв глаза, я поняла, что почти все, кто стрелял по мне — мертвы. Взглянув на Федора, я увидела, как его поднимают на руки и уносят, во мне что-то треснуло, в этот миг, человек, несший моего ребенка, упал замертво, окрасив одежду, пол кровью. Я подбежала к Федору, беря его на руки, еле ушами улавливая, его тихое сбитое дыхание. Он был жив, это самое главное.
Но, все же, нужно было раньше заниматься своей способностью, чтобы она могла без моих команд меня защитить, хотя, о чем это я? Я даже не знала про ее существование до поры, до времени, а жаль… Грудь заныла, спина заболела и что-то вязкое потекло по ней, что заставляло силы потихоньку меня покидать. Федор уже несколько секунд смотрел на меня со слезами на глазах, он уже понял, что произошло, истошно вопя: «Мама!» Мне захотелось спать, веки стали тяжелыми, как и все тело, я была не в состоянии даже сидеть, было тяжело дышать, слезы сочились из глаз, я открыла рот в немом крике.
— Занятно, — процедил Огай, направляя на меня пистолет, из которого медленно исходил еле заметный дымок.
Я обернулась к мафиози стискивая зубы, замечая его мерзкую ухмылку.
(Для настроения включить: Arcade — Duncan Laurence)
— Беги, — повернулась я к сыну, после чего сил сидеть уже не было. Я упала, смотря на то, как Федор убегает от мафии, закрываясь невидимым бронежилетом.
Белые стены, белый потолок, белый воздух, давивший своей свежестью мои легкие. Я сидела где-то, на чем-то, не могу сказать точно, что это. Глаза слепила эта яркая белизна, кожа на руках сушилась непонятно от чего, но тут было как-то спокойно, будто в родном доме, я не чувствовала опасность. Передо мной находился непонятный полупрозрачный ком, периодически меняющий свою форму, будто внутри что-то переворачивалось. Я непонимающе смотрела в этот ком, не излучающий для меня угрозы, по крайней мере так казалось мне, те не менее, я слегка напряглась, когда из кома ко мне потянулись несколько пар полупрозрачных рук. Их было штук семь, я не особо хотела считать их количество, просто хотелось расслабиться и уснуть. Две руки взяли меня за лицо, остальные за руки, талию, плечи, будто извиняясь или что-то еще… Голова никак не хотела думать, поэтому единственное, что хотелось — закрыть глаза.
Сон, как рукой сняло, боль в районе спины не давала мне уснуть, отрезвляя меня, своим существованием. Я видела, как Федор бежит к выходу, как по нему стреляют и все промахиваются. Таким образом он уже покинул торговый центр.
Мори недовольно посмотрел на меня, в то время, как я, нагло улыбаясь, смотрела ему прямо в глаза, будто бы говоря: «я победила.» Я чувствовала, что это — мои последние вздохи, но все никак не могла надышаться. Улыбка с лица не пропала даже тогда, когда Огай, осознав, почему Достоевский младший успешно убежал, приказал открыть по мне огонь, забирая последние надежды на жизнь. Я и не могла сопротивляться, лишь Федор занимал мои мысли, не погнались ли за ним, моя способность уже не доставала до него, тем более она скоро умрет вместе со мной. Я уснула.
***
Мафия уже скрылась, когда на пороге торгового центра появился Николай, ведомый моим сыном. Одно могу сказать точно, я доживала последние минуты, когда поняла, что Гоголь пришел. Я выдавила из себя еле заметную улыбку, давая ребятам ложную надежду на то, что крысиная королева не оставит свой пост, но и Николай, и Федор понимали, что это конец.
Я стояла сзади них, всматриваясь в свое мертвое тело. Гоголь плакал, как и Федор, все же он не был настолько бесчувственным, как мне иногда казалось. Я отдала жизнь за него, чтож, могу гордиться собой, все же, я стала хорошей матерью, а это — все, что я хотела знать. Знакомый ветерок заставил меня обернуться, Федор смотрел на меня, искренне улыбаясь. Глаза стали влажными, я грустно улыбнулась, разворачиваясь к нему. Мы пошли друг к другу навстречу, наконец встретившись. Упав в его объятья, я смогла уже как следует разреветься. Он гладил меня по голове, прижимая к себе все сильнее, понимая, насколько нам всем сейчас тяжело.
— Я стала достойной заменой?
— Тебе это далось не так просто.
Я усмехнулась, вытирая слезы, отходя от мужа, мне хотелось напоследок обнять сына. Все же, мы оба оставили его одного, теперь ему придётся стать нашим наследником, нашей гордостью, ведя крыс к новым успехам. Он не видел меня, но я знала, что он чувствует наше присутствие. Я подошла к нему сзади, присаживаясь на корточки, обнимая со всей любовью, что так и не успела дать ему при жизни, я знала, что он все поймёт.
Его коснулся тёплый ветерок, имеющий аромат его матери, он обернулся, ведомый мечтой, что это она, живая и здоровая, стоящая сзади него и улыбающаяся, как раньше, во все тридцать два, закрывая глаза, от чего на щеках возникал легкий румянец. Он увидел их, они стояли перед ним, глядя на него глазами, полными надежд и мечтаний, в которых они, к сожалению, уже не примут участие.
— Мама, — взглянул он на девушку, с густыми русыми волосами и оливковыми глазами, что всегда так тепло улыбалась. Она что-то прошептала, но он так и не понял, из-за нахлынувших чувств. — Папа, — переводя взгляд на мужчину, которого раньше никогда не видел, с темными, как у него волосами, смотрящий на него строго и тепло одновременно. Кивнув сыну, они развернулись и, держась за руки, пошли куда-то в неизвестном ему направлении, навсегда оставляя его одного здесь.
— Федя, — сказала я ему, перед тем, как уйти. — Вперёд, мы в тебя верим.
Взяв за руку Фёдора, мы пошли к свету.
