Десять разговоров с лидером

В плотной темноте вокруг то и дело вспыхивали яркие картинки, как будто какой-то чудак фотографировал улицу в густых зимних сумерках. Кюхену казалось, что он действительно слышал щелчки миллионов фотоаппаратов, смутно знакомый голос, умолявший выжить и продержаться. Он слышал шум проезжавших мимо машин, гул сирен и крики. Но все это появлялось и исчезало с каждой новой вспышкой. Время медленно двигалось назад, вечер перетекал в день, а день перетекал в утро. Какие-то голоса ругали его, какие-то – хвалили. Какие-то просто указывали, что делать, со свойственным им безразличием. Вспышка осветила обиженное и разочарованное лицо Реука, на котором Кюхен, неожиданно для себя, сорвал всю накопившуюся за время пребывания в группе злость, после чего услышал в ответ много неприятного. Они могли бы стать друзьями, и в этот момент Кюхен жалел, что не стали, тогда было бы больше надежды на примирение. Слышавший все Йесон теперь тоже вряд ли с ним заговорит. В конце концов, эти двое с самого начала были единственными людьми, которые относились к Кюхену если не с любовью, то с симпатией. Они не подпускали его к себе слишком близко, но и не отталкивали, пусть и натыкались на непонимание со стороны других членов группы. Кюхен сожалел, серьезно сожалел обо всем, что произошло, особенно теперь, когда эти моменты проплывали перед глазами в миллионах ярких вспышек. - Кюхен. Кюхен знал, что этот голос может быть и ласковым, и нежным, и веселым, но по отношению к себе всегда слышал в нем только холодно-требовательные нотки. И все же, это был, наверное, единственный голос в мире, которому Кюхен верил всегда. - Проснись. И Кюхен проснулся. Первый разговор. Пиканье электрокардиографа было первым звуком, нарушившим тягостную тишину, отдававшуюся звоном в ушах. Кюхен уже долго лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своим ощущениям, но не чувствовал ничего, кроме тупой боли в груди и исколотых множеством игл руках. Он помнил, что уже просыпался здесь, но, увидев незнакомый ослепительно-белый потолок, снова проваливался в сон, так и не попробовав узнать, что произошло и где он сейчас находился. - Кюхен. Этот голос был последним, что Кюхен хотел бы услышать именно сейчас, после тяжелого пробуждения, но он все равно открыл глаза, чтобы убедиться, что это не сон. Лидер сидел на стуле рядом с кроватью, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. Одетый в нежно-голубую больничную пижаму, он выглядел бы мило, если бы не выражение на его лице. Если бы не висевшая рядом с ним капельница, наполненная каким-то прозрачным раствором. - Ты в порядке? Кюхен не знал, зачем спросил это. Вопрос сорвался с языка сам собой, как только пришло понимание, что он и Итук – это не те люди, которые будут размениваться на вежливые приветствия в такой ситуации. Свой голос Кюхен в этом едва различимом хрипе узнал не сразу. Стало страшно, но он постарался успокоить себя тем, что это временно. - Я сижу, - заметил Итук. – В отличие от тебя. Если бы на его месте был кто-нибудь другой, Кюхен бы язвительно улыбнулся в ответ. Но сейчас это прозвучало как вызов. Вызов, заставляющий его подняться. - Идиот, - бросил Итук, наблюдая за его тщетными попытками, после чего наклонился и нажал на нужную кнопку на пульте от кровати. Теперь Кюхен мог рассмотреть его получше, потому что не нужно было прикладывать так много усилий, чтобы повернуть голову. Правда, в груди заболело еще сильнее, но это была не такая уж и большая плата за то, чтобы наблюдать за абсолютно ослабевшим, бледным и жутко похудевшим лидером с почти черными синяками под глазами. Сейчас они были просто старшим и младшим. Двумя ненавидящими друг друга из-за своеобразной зависти людьми. У одного был талант, у другого – все остальное. Разговор не клеился, точнее, они и не собирались о чем-то разговаривать. Но вместе с нарастающей болью в груди Кюхен чувствовал благодарность. Меньше всего на свете он хотел бы проснуться здесь один. - Здесь есть еще… Кто-нибудь? – отрывисто спросил Кюхен. И почти сразу начал бояться, что Итук ответит именно на тот вопрос, который застрял в горле и никак не решался сорваться с языка. - Только мы, - после недолгого молчания ответил лидер. - А… - начал было Кюхен, но так и не смог спросить, пострадал ли в аварии кто-нибудь еще. - Только мы. Стало немного легче, но что-то все равно продолжало давить. Кюхен начинал чувствовать, что ему не хватает воздуха, будто что-то тяжелое обрушилось на грудь, ломая ребра и с силой сжимая легкие. - Кто-нибудь… - Твои родители только что ушли. Часы посещения закончились. У Кюхена не раз возникало ощущение, что Итук читал его мысли, и сейчас он был почти уверен в этом, но подумал, что тот наверняка задавал те же вопросы после пробуждения. - А еще… - Больше ты никому не нужен. Кюхен проглотил обиду молча, зная, что резкий ответ не принесет ничего хорошего. Они уже проходили через это. Не раз, не два и даже не три. - А к тебе кто-нибудь приходил? – окончательно подавив недовольство, спросил Кюхен. Он знал, что попадет этим вопросом в яблочко и сможет задеть им в ответ. Итук раздраженно выдохнул и откинулся на спинку стула. - Я запретил. Кюхен знал это заранее. Он никогда не стремился узнать лидера получше, но эта его черта была заметна сразу. Итук никому не позволит увидеть себя настолько слабым. Это не полученные во время тренировок синяки на ногах, которые он демонстрировал с таким завидным постоянством, нарываясь на похвалу и нежные утешения. Это то, что причиняет ему такую боль, что он даже выбрал ненавистное одиночество, лишь бы это скрыть. - Я бы никогда не сделал тебя лидером, - вдруг сказал Кюхен. Сказал совсем не для того, чтобы уязвить. Сказал лишь то, что подумал. - Почему? – с иронией спросил Итук, всем своим видом стараясь показать, насколько ему наплевать. Получалось плохо. - Ты дурак, - сказал Кюхен и закрыл глаза. Итук ответил что-то резкое, но его слова потонули в звенящей в ушах боли. Грудь как будто бы прижгли раскаленным железом, заставляя легкие разорваться на тысячу мелких кусочков. Кюхен перестал дышать. И провалился в сон, отчаянно желая больше не проснуться.