Десять разговоров с лидером

Второй разговор. Кюхену снились волосы матери, их приятный домашний запах, их мягкость и нежность. Ему снилось ее лицо, такое родное, улыбающееся, даже с застывшими в уголках глаз слезами. Ему снились эти слезы, горькие, непрерывные, рвущие души всех окружавших людей и его собственную. Ему снились эти люди, замершие вокруг больничной койки с непроницаемыми лицами. Ему снился голос, непрерывно молившийся, срывавшийся на крик, обещавший всем известным и неизвестным богам что угодно за его пробуждение. Если бы Кюхен смог, он бы зацепился за этот голос руками, но пальцы были слишком плотно прижаты к телу, а само тело казалось слишком тяжелым и неподвижным, как гора. - Просыпайся. На этот раз лидер стоял у окна, глядя куда-то вдаль. Без капельницы и в белой пижаме. Почему-то из-за этого Кюхен почувствовал себя лучше. До носа донесся запах каких-то цветов, и, повернув голову, он обнаружил букет пионов на тумбочке у кровати. - Кто-то решил сделать вид, что не ненавидит меня? Слова давались с трудом, но Кюхен радовался тому, что может говорить. Радовался, что его голос был снова похож на прежний, пусть и звучал слишком слабо и жалко. - Медсестра. - Моя фанатка? – криво улыбнулся Кюхен, впервые задумавшись о том, что вполне себе ощущает все тело, а не только ноющую боль в груди. В прошлый раз казалось, что он состоял из одной только боли. Итук на несколько мгновений оторвался от окна, но только для того, чтобы смерить его ироничным взглядом. - Ей за пятьдесят, и она просто грустит из-за того, что тебя почти никто не навещает. Кюхен задумался о том, был ли в его жизни такой момент, когда их с Итуком разговор проходил мирно, без единой злой подколки. Были моменты, когда они часами играли в гляделки, не желая проигрывать в тихом выражении ненависти. Были моменты, когда Кюхен молча проходил мимо, даже не дослушав, за что получал уже от других за неуважение к старшему. Были моменты, когда Кюхен просто закрывал глаза и отчаянно желал Итуку смерти. В остальном они друг друга терпели, чтобы не накалять ситуацию в группе еще больше. - Как долго я здесь? – после затянувшегося молчания спросил Кюхен, немного удивившись, почему этот вопрос не пришел ему в голову раньше. - Не дольше, чем я. Кюхен повертел бы пальцем у виска за такую логичность, если бы исколотая рука не казалась такой тяжелой. - Есть что-то, что заставляет меня просыпаться, - неожиданно для себя сказал Кюхен. – Ты помнишь… Тот день? Вопросы заставляют забыть о ненависти быстрее, чем добрые дела. Итук не старался быть добрым. Он просто был рядом и отвечал на все, что Кюхен спрашивал или хотел спросить. - По-твоему, его можно забыть? В голосе Итука появилось что-то неуловимое, когда он произносил последнее слово. Какая-то дрожащая нотка страха. Нотка страха, делающая его более человечным. - Я слышу чей-то голос. - Тебе нужно поговорить об этом с врачом. Итук не выглядел серьезным, когда говорил это, и насмешливость в его голосе выводила Кюхена из себя. Но сейчас лидер был единственным, кто мог ответить. - Я слышу голос, когда сплю. Кто-то был рядом со мной в тот день, говорил мне все это. И это помогает мне просыпаться. Кто-то просил меня очнуться, продержаться и жить. Это важно. Итук снова повернулся к нему, после чего со странным вздохом опустился на стоявший рядом с койкой стул. - Это важно, - повторил Кюхен. Не было ненависти. Было только желание узнать. Итук должен был понять, что он чувствовал. Должен был, потому что тоже считал, что слышать подобное от кого-то из тех, кто тебя ненавидит – важно. - Я был слишком занят тем, что происходило со мной, знаешь ли, - безэмоционально ответил Итук. – Мне было очень страшно, поэтому все остальное волновало меня в последнюю очередь. Кюхен закрыл глаза, стараясь справиться с разочарованием. Это был первый вопрос за все время, на который лидер не знал ответа. - Так странно, - сказал он, повернув лицо к Итуку, но не открывая глаза. – Я тебя ненавижу, но сейчас ты – все, что у меня есть. Со стороны Итука донеслось только неопределенное хмыканье. Кюхен не придал ему большого значения. Это было откровение за откровение, вот и все. В следующий раз Кюхен проснулся в палате в одиночестве. Он собирался провалиться в сон снова, но почувствовал, как что-то впивалось в ладонь. Кое-как нашарив нужную кнопку на пульте от койки, он поднялся вместе со спинкой и, с трудом разжав кулак, обнаружил свернутый вчетверо листок бумаги. Кюхену показалось, что это слово нацарапал ребенок, едва-едва научившийся писать. Несколько мучительных секунд ушло на то, чтобы понять. Это было имя. И Кюхен не сомневался, что это было то самое, важное имя. «Хекдже».