Видение

Зимы на Севере совсем не такие, как на Южных островах. Здесь есть снег. здесь воздух звенящ и колюч, хотя на островах он колючий тоже, но колючий по-другому. Есть в этом покалывании уже что-то ставшее родным, что-то, что жжёт лёгкие изнутри, а не то, что впивается иглами в лицо. Ханс ловит себя на мысли, что впервые слышит хруст снега. Так отвратительно под высокими сапогами он больше не чавкает, не хлюпает, от этого звука совершенно не хочется избавиться вперёд на триста лет, совсем как тогда, когда его волокли в карету. Карета потом ехала долго, очень долго, он точно знает, что часов пять или шесть. Потом — корабль, и, о Господи («Не поминай имя Господа всуе, Ханс».), бьющая в лицо соль. Ладони тогда стали совсем сухими — соль впитывалась в кожу едва ли не коркой, и, может быть, Ханс бы даже продал свою память, чтобы избавиться от запаха северного моря глубоко в сознании. Продал бы, конечно. Если бы не воспоминания о ней. Нога ступает в сугроб глубоко, с хрустом и треском, кажется, что Ханс проломил ногой не только снег, но и корку льда. Может, на этом месте осенью-летом был ручей, а весной снег подтает и он появится вновь — природа циклична, природа имеет одно очень волшебное свойство — воскресать. Если она пришла первый раз, она не должна была приходить во второй. «Но если она пришла во второй раз, то она не может не прийти в третий». Эта давняя истина, это сакральное число — нет в деревнях на Севере, на этом причудливом, полу-языческом Севере, никого, кто не признавал бы магии этой цифры. До хижины остаётся три сажени. Между деревьями будто зажёгся огонь. Кто-то чиркнул огнивом, поджёг порох или просто поднёс гранёный хрусталь к свету — но Ханс знает. Он ждёт, он честно и терпеливо ждёт, пока мелькнёт эфемерный подол её одеяния, пока с её головы, искрясь, упадёт хоть волос, и он уже продрог насквозь, но знает, что она его сейчас видит. В тонком полушубке зябко, но уже больше не страшно, потому что перед ним стоит тонкий силуэт, который почти сливается со снегом. — Здравствуй, — говорит она, и Ханс понимает, что впервые за несколько лет он на грани слёз. — Я, — он пытается сказать слово, но делает лишь шаг ближе. Она тянет к нему свои руки. — Я дорожил воспоминаниями о тебе. Его голос хриплый, сипит и ломается, но девушка, в чьей бесплотности Ханс больше не уверен, касается его ладоней своими. На её лице улыбка. — Какое кощунство, — шепчет она и берёт его руки в свои. Его руки озябли от мороза, её — будто сделаны из прохладного шёлка. Ханс дрожит, крупно и мелко, и лишь смотрит в её глаза, не понимая — стоит ли ему говорить с ней. Она делает шаг ближе, и, нежно положив руку на его лицо, целует в щёку. Её волосы чуть колышутся на ветерке, и Ханс узнаёт в них глубоко пугающий солёный аромат. Он никогда бы не подумал, что в Северных лесах пахнет морем.