Сборник всего, что трогает душу

      Говорят, если актёр гениален, то он растворяется в герое, чью личину он на себя надевает. И чтобы отойти от роли, чтобы вновь стать собой, актёру нужно несколько дней на восстановление собственной личности. Сокджин тратит недели, чтобы его «личные» мысли, не подкреплённые никаким сценарием, наконец появлялись в голове подобно плёночным изначально блёклым снимкам, которые постепенно по мере проявки обретают чёткость. — Скажите, господин Ким, вы не жалеете, что связали свою жизнь с профессией актёра? — спросила его как-то журналистка, в чьих планах, очевидно, было взятие интервью у популярного на данный период времени актёра, уже сыгравшего в пятёрке нашумевших картин разного жанра. Больше всего ему понравилась роль генерала, якобы воевавшего на благо своей родины, что позже оказалось ложью. Из положительного героя Сокджин трансформировался в злодея, творившего бесчинства на родной земле ради мщения. Это была прекрасная кинокартина о ярости, о патриотической любви, обратившейся в желание наказать свою страну за халатное отношение к её гражданам.       Если говорить честно, его работа действительно ему нравилась. Она позволяла раскрывать столько граней человеческого характера, а возможно даже способствовала нахождению тех свойственных Сокджину характеристик, о которых он даже не имел понятия. Достаточно только было попасть в конкретную ситуацию, обыгранную с помощью декораций, предполагающих раскрытие темперамента героя.       Однако вместе с персонажем неминуемо раскрывался и сам Сокджин. С каждым отснятым дублем он убеждался, что на самом деле способен ударить человека, если увидит, что тот ведёт себя бесчестно. Убеждался, что может подшучивать с долей сарказма над другим человеком, чтобы вывести его на эмоции. Он действительно может предать, если окажется загнанным в угол, и ему срочно понадобится помощь с другой стороны. Все эти черты относятся и к нему в том числе.       Но иногда… Сокджин ловит себя на мысли, что порой не узнаёт самого себя. Его самоопределение теряется среди фигур героев, среди их историй со своей уникальной трагедией и точкой невозврата.       Его ли это мысли? Сокджин ли сейчас смотрит в зеркало, или этот прищур принадлежит агенту из второго фильма, в котором он сыграл? Сокджин ли решает гулять по парку, или это юный сентиментальный Богюм из прошлогодней мелодрамы рвётся вновь посетить это место ради размышлений о своей жизни?       Намджун, его коллега по цеху и человек, чья популярность значительно уступает количеству поклонников Сокджина, говорит другие вещи. Странные. Говорит, что все те лица, появляющиеся в фильмах, это крошечные частицы души Сокджина, это его воплощения, пропущенные через призму мироощущения актёра. Если бы их играл кто-то другой… Был бы другой Богюм, был бы другой генерал… Более злой и не являющийся мучеником, потому что Сокджин в том историческом фильме — это смесь горечи и любви по отношению к своей земле, которую он вынужден защищать и одновременно наказывать, чтобы его детям не пришлось жить, повинуясь прежнему порядку. — Не забивай себе этим голову. Достаточно и того, что ты прекрасно справляешься на съёмках, герои в твоём исполнении живут в течение двух часов фильма, они дышат. Это не мёртвая пустота. Это маленькая жизнь, которой по ту сторону экрана сопереживают, — Намджун, вечно терпящий нападки со стороны зрителей за свою не соответствующую стандартам звёзд внешность, поддерживает Сокджина, ласково берёт его за руку, словно этим снимает с него все переживания и боль, накопившуюся за столь долгое время. У них дружба, вызывающая вопросы у всех членов съёмочной площадки.       Две параллельные Вселенные. Два разных человека, понимающих друг друга с полуслова. Так было не всегда. Но зачастую именно Намджуну приходится утешать своего коллегу на предмет успеха при условии, что он сам не мог похвастаться различными наградами по типу «Актёр года». — Когда режиссёр говорит «мотор», я как будто пропадаю из своего тела, Намджун. Камера вроде как снимает меня, но мир воспринимается далеко не моими глазами, камера фиксирует не моё выражение лица, кого-то другого, но только не меня. — Сокджин раздосадованно пожимает плечами, смотрит куда-то сквозь Намджуна, но, к счастью, не замечает чужого презрения. Он не мог открыто обсуждать сущность своей проблемы с кем-то. Это слишком личное и до такой степени непонятное, что в сути своей и вовсе не поддаётся анализу.       Но даже несмотря на это, Намджун никогда не говорил ему, что с ним что-то не так. Даже если Сокджин в своей жизни поступал очевидно неправильно, Намджун никогда не делал ему замечаний. По его словам, каждый человек — это своего рода черновик, там не должно быть чужих помарок, только свои. Любая ошибка — это слезливый след твоего горького опыта, потому что любой серьёзный недочёт без исключения сопровождается чувством вины и сожаления. Намджун знает это не понаслышке. Сам ошибался миллион раз. — Я уверен, ты сможешь в себе разобраться, только, пожалуйста, не думай, что ты психически больной, и тебе срочно требуется комната с мягкими стенами, — Намджун смеётся. Старается выглядеть расслабленно, когда на деле прячет беспокойство за обстоятельствами и нежеланием разрушать уже устоявшуюся дружескую связь. Как отреагирует Сокджин, когда узнает, что внутри его верного друга всё трепещет в ожидании их встречи, их даже небольшого разговора по душам? Как он поведёт себя, если его неосторожное сердце начнёт биться в такт чужому в попытках достучаться? Что делать Намджуну, если его порыв оберегать будет не так понят? А если его чувства не пройдут проверку на истинность? Все эти вопросы — это его шлагбаум, непроходимое «стоп», которое мешает ему протянуть руки к Сокджину и защитить его от внутренних демонов.       Волнение и страх за человека тревожат его сны, мешают оказаться в полноценных объятьях ночи, Намджун вскакивает со своей постели и как помешанный ходит по комнате кругами. Сокджин страдает от чего-то, не поддающегося объяснению. И Намджун ничем не может ему помочь. Он дал ему номер рекомендуемого друзьями психолога, нашёл сто и одну страницу в интернете, где люди сталкивались с чем-то похожим. Но всё без толку.       Намджун смог успокоить свои нервы, только когда узнал, что ему предложили работу в одном фильме. В фильме, где они впервые будут играть вместе, и вот там он внимательно понаблюдает за процессом перевоплощения Сокджина в своего героя и, возможно, примет меры или хотя бы поддержит. Он не оставит своего друга наедине со своим страхом. Это уже точно.       Буквально на днях им предстоит сложная совместная съёмка, совмещающая в себе участие их обоих. При этом Намджуну придётся предстать перед зрителем в образе обвиняемого, а Сокджину необходимо будет продемонстрировать себя в роли судьи, сурового человека, чьи руки чуть ли не дрожат от гнева и желания сломать молоток о чужую голову. Это жестокий фильм, даже страшный. Правосудие в руках маньяка, который не может насытиться своей властью и использует дела преступников, как средство самовыражения. Не хотел бы Сокджин оказаться таким в реальной жизни. Интересно, что именно этот персонаж принесёт для него, выявит ли он его тёмные стороны, до этого сокрытые вуалью добродушия и мягкосердечия? — Тот фильм, в котором мы с тобой будем играть… Он жуткий. Я нервничаю только от мысли, что почувствую себя в шкуре этого злобного судьи, как в своей собственной. Ты же даже тогда не отвернёшься от меня? — Сокджин вдруг приближается близко, настолько близко, что Намджун на миг теряет связь с реальностью, потому что притягательность мужчины напротив нельзя игнорировать. Карие, совершенно неземные глаза гипнотизируют, создают обманчивую картинку понимания чувств Намджуна, изнывающего от желания обнять. Просто обнять. Обхватить руками поперёк туловища и сжать крепко. Как будто если разожмёшь — весь мир тут же рухнет. У Намджуна нет сомнений, что перед ним Сокджин, не один из тех, кого он играл. Это его взгляд, это его полуулыбка, это та свойственная сугубо его личности нежность, которую невозможно передать, находясь в кадре.       Он кивает как болванчик, всё ещё не отрываясь от блеска чужого взгляда. Разумеется, он бы не отвернулся. Сокджин в любом своём обличье останется Сокджином, пусть он разозлится или вытянет из себя весь мрак, на который только способен. Намджун знает, сколько в нём света. Его вера в Сокджина — это вечный двигатель, миф, оказавшийся правдой. Что бы ни случилось, его любовь никуда не денется, она так и будет сиять и рваться в руки единственного человека, носившего больше десятка масок.       Когда этот день всё-таки настал, Намджун понял, что на этих съёмках у него будет самый комфортный костюм за всю историю его профессиональной деятельности: всего лишь хлопковая рубашка с неряшливым поясом в виде обыкновенной верёвки, потрёпанной временем; старые пыльные штаны, чуть оголяющие икры и башмаки, которые их костюмер привёз с дачи, даже не стоит говорить, насколько они раритетные.       О внешней состовляющей образа Сокджина особо сказать нечего… Тёмная мантия, прикрывающая идеальное тело. Видно лишь лицо, уже с началом сцены мертвенно-бледное. Будто судья Намджуна — сама смерть, сулящая всем согрешившим вечный покой в стенах тюрьмы. Ничего не предвещало беды. Вся команда была полна сил и энергии, люди носились с текстом из стороны в сторону, наносили гримм на лица актёров, поправляли оборудование и оговаривали друг с другом важные детали съёмочного процесса.       Но только режиссёр сказал «мотор», только все люди на площадке затихли, а камеры резко сфокусировались на фигурах героев, как что-то пошло не так. Это Намджун понял, когда посмотрел на своего судью, но увидел Сокджина. В этих глазах не было гнева, не было ярости, оговоренной сценарием, судья обращался к преступнику, но разговаривал с Намджуном.       Его слова были жестокими, пропитанными непонятной и непредусмотренной правилами порядка суда ненавистью, но выражение лица… Как будто судья разговаривал с человеком въёвшимся глубоко под кожу, настолько дорогим, что даже молоток, как бы судья сильно не хотел отбивать им громогласный звук, всё равно стучал мягко.       Камеры снимали другую сцену. В ней жестокий судья зачитывает смертный приговор преступнику, но глядит в глаза человеку, с которым вместе бы и погиб. Режиссёр кричит на своего горячо любимого актёра, который умудрился его столь неожиданно разочаровать. Он зло напоминает ему, что фильм, в котором Сокджин согласно контракту играет не относится жанру «драма», не содержит в себе сцен с романтическим и для их страны запрещённым подтекстом. Но всякий раз натыкается на удивление в глазах напротив.       Сокджин видит отснятый материал, видит влюблённого себя. Судьи там нет. Там просто два человека, которые столько времени смотрели на друг друга этими восхищёнными глазами, но не видели себя со стороны.       Впервые он не смог перевоплотиться в своего персонажа, впервые он сыграл роль Сокджина, как оказалось, длительное время влюблённого в своего друга, который всегда был с ним рядом.       Его вовсе не удивляет, почему первый провал на самом деле оказался первым, самым большим достижением.