***
Череп лежал и смотрел в потолок, темнота была прозрачная, и он видел ржавые пятна — следы протечек, чёрные жилы электрической проводки, что тянулись вдоль потолочных плинтусов, опоясывая весь Дом. Неправильно, всё было неправильно. Это ощущение было с ним последние две недели, оно зудело, как больной зуб или заноза в пальце, дёргало и всё время напоминало о себе. С того момента, как Седой объявил о своем решении уехать, Череп, бравируя на людях, на самом деле остро ощущал себя брошенным, если не сказать преданным. Он не мог простить этого решения Седому. Взять и уйти, когда ему так нужна поддержка, нужно влияние на умы пугливой серодомной публики, а их шаман трусливо сваливает к своей семье! Он надеялся на веское слово, которое мог бы сказать Седой в нужный момент, перетянув на их сторону людей из клана Мавра, а в итоге? Обида была такой осязаемо острой, что сердце заходилось в груди, будто надувалось воздушным шариком, расширяясь и мешая дышать. — Ты чего? — на соседнем матрасе сел Гиббон. — Ничего. Спи. Гиббон повозился и, повернувшись на бок спиной к Черепу, затих. Сердце билось гулко, ухало в груди, подпирало собой горло, давило, мешало дышать. Череп лежал, замерев, дыша короткими вдохами. С его диагнозом дожить до двадцати пяти лет — исключительное везение, медицинский нонсенс. Такие, как он, умирают, едва перевалив рубеж двадцатилетия. Про это знали единицы: Мавр, Седой, Хромой. У него нет шансов в Наружности, ни одного, его единственная возможность быть — это Дом. Грохот в ушах стал потише, и он смог сглотнуть ком вязкой, горькой слюны, на слезы, что помимо воли текли из глаз, оставляя едкие щипучие дорожки на висках, он не обращал внимания. — Плохо? — Хромой смотрел на него, и в его глазах отражался свет уличных фонарей. — Дать капли? — Не надо, — просипел Череп. Хромой встал, нашарил в тумбочке пузырек и накапал вонючих сердечных капель, запах от которых будет разноситься по коридору до самого Перекрестка, и Черепу будет казаться, что куда бы он ни пошел, везде будет вонять ненавистным старушечьим лекарством. В груди наконец затихло, перестало болезненно проваливаться в пустоту, как с высоких горок, а во рту поселилась прохлада и теперь, если вдохнуть через рот, язык и нёбо чуть покалывало, как от мятной конфетки. — Ты знал? — Да. — Почему не рассказал мне? — Что бы это изменило? Череп вскакивает с постели, одевается, хватает гитару и дурацкую ковбойскую шляпу, как будто это не он три минуты назад лежал чуть ли не при смерти. Он выходит, не таясь и не скрываясь. Вожак — Командир — Глава Стаи. Хромой идёт следом — у него нет выбора, он всегда рядом, всегда за плечом, должен идти на шаг позади и знать всё на два шага вперёд. Вожак идёт на женскую половину Дома, без стука вваливается в одну из комнат, на удивление, там не спят, как будто ждут их. В кружки льётся кофе и вино, здесь много смеются, с пола орёт радио, выдавая забористый рок, и кто-то вскакивает и начинает танцевать прямо на кровати. Девушки из обоих стай сидят на полу, Гвоздь и Кит от Мавра набивают кальян, сначала косятся на них, а потом также орут песни, подпевая охрипшему солисту. До чертиков хочется упиться и упасть спать, Хромой надеется успеть это сделать и выпивает первый стакан до дна залпом. Он наблюдает, как Череп стоит, прижав Ведьму к стене, как смотрит на неё, как чуть заметно дёргается у него кожа на щеке, а взгляд становится тяжёлым и мутным. Он видит, как Ведьма прижала ладони к стенке, и готов биться об заклад, что руки у неё холодные и потные, и что ей страшно. Вот только Хромой не уверен, чего именно боится Ведьма: того, что неизбежно произойдет между ней и Черепом или чего-то ещё? — Ну-у-у и ты тоже? — Химия легонько толкает его в плечо, подливает в стакан. Хромой отвлекается на вопрос девушки. Невысокая, круглолицая, голубоглазая с платком на голове, намотанным в чалму потому, что у неё нет волос. — Ты тоже влюблен в Ведьму? — спрашивает Химия. — Нет, с чего ты взяла? Химия не из их своих, она где-то там в рядовых членах стаи Мавра, не яркая и шумная, как Кость или Муфта, а просто одна из многих, чьё отличие, как всегда, в особом физическом недостатке. — Вы все так на неё смотрите, — смеётся Химия, — с такими дебильными лицами, как будто в ней есть что-то особенное. А она такая же, как все. Хочешь, покажу? Она подвигается к нему ближе, и смотрит расширенными в полумраке зрачками, а потом наклоняется и целует, облизывая его губы языком с кислым привкусом кофе и овсяного печенья. — Пошли, — Химия тянет его за руку, — пошли. Хромой встаёт и бездумно идёт по коридору, застланному ковровой дорожкой, мимо работающего телевизора, вокруг которого сидит группка девчонок и чем-то хрустят, не сводя глаз с мерцающего экрана. Он думает о том, куда Череп увел Ведьму, есть ли ещё свободная комната на девчачьей половине, или они ушли на второй этаж или ещё куда-то. Химия втаскивает его в тёмную кладовку без окна и тут же опять целует настойчиво и жадно. Стаскивает с него свитер и футболку, вжикает молния её платья, и Хромого обжигает горячая нагота чужого тела. Её беспокойные руки нетерпеливы и требовательны, она молчит и тяжело дышит, дёргая тугую пуговицу на джинсах Хромого, а он стоит, закрыв глаза, и всё никак не может перестать думать о другой паре. Там, где его касаются смелые руки Химии, тело начинает гореть, а кожа чесаться, поцелуи становятся все более откровенными и долгими, и он отвечает. И кажется, это какой-то другой Хромой стоит в темноте с обнаженной девчонкой, которая уже скинула надоевший платок, он видит себя как бы со стороны. Им нечего стеснятся: у неё нелепый пушок, не скрывающий белизны черепа, у него изуродованная спина. Но это Дом, ты или урод снаружи, или внутри, а если очень везучий, то и там и там. — А говорили, что ты не по девчонкам и злой, — Химия проводит языком ему за ухом, горячо дышит в плечо. «Ты никогда не получишь того, что хочешь, — говорит ему тот Хромой, который видит всё со стороны, — пользуйся тем, что есть». «Заткнись, — устало просит Хромой, его мутит, — просто свали отсюда и заткнись». — Эй, ты чего? — удивленно спрашивает Химия, уже запустившая ему руку в штаны. — Я не хотела тебя обидеть, это я так сказала. — Ничего, — отвечает Хромой, глаза уже свыклись с темнотой, и он видит какой-то топчан у дальней стенки.***
Если бы не Щепка, вышедший покурить на лестницу, возможно, всё кончилось бы гораздо хуже, а так только четверо из их парней угодило в Могильник, и все дошли сами, нести не пришлось. Ральф уже лёг и почти заснул, но сильный удар в дверь моментально поднял с постели. — Драка внизу! — крикнул Щепка, несясь по коридору к выходу. Ральф слетел вниз, даже не обувшись, вломился в побоище, раздавая оплеухи, краем глаза отметив, что Щепка разнимает Кита и, кажется, Циклопа. Обычно появление воспитателей если и не останавливало потасовку, то всё-таки приглушало кипевшие страсти. Но не в этот раз. Кто-то лежал на полу, вертлявого Дрища пытались загасить двое бойцов Мавра, и всё это под какофонию девчачьих воплей, которые тонкими спицами ввинчивались в мозг. Приходилось бить, жёстко и всерьёз, без всяких поблажек на возраст и болезни, жестокость в ответ на жестокость. Резкая боль осиным укусом обожгла плечо, и Ральф со злости, развернувшись, не глядя, врезал кому-то в челюсть. Драка прекратилась внезапно, как будто по команде извне, за секунду до этого Ральф успел поймать отчаянный взгляд Щепки, которого затёрли в угол. — В Могильник! Все! Быстро! — срывающимся голосом проорал Щепка, скрывая за криком свой страх и неуверенность в том, что контролирует ситуацию. Показалось, что сейчас всё начнется по новой, и Ральф непроизвольно сжал кулаки, но они послушались, помогая идти своим же противникам, кому минутой раньше выбивали зубы и крушили рёбра. — Прекрати орать! — Щепка прикрикнул на кого-то из девчонок. Внезапная тишина была ещё более оглушительной, чем истошный крик. В тени коридора, ведущего от лестничной площадки, Ральф увидел Мавра. Лиловый вождь сидел спокойный и недвижимый, смотря за спины и своих состайников, и воспитателей. «Так всё и будет», — мысль прокралась в мозг и зацепилась там, бегая по кругу. Стало страшно и зазнобило, как от высокой температуры. Ральф отгоняет все дурные предчувствия усилием воли, сосредоточившись на боли в плече, куда кто-то всадил ему заточку. Свет как всегда погасили в тот самый момент, когда он был нужнее всего, и он просто сел там, где стоял, у стены. Шершавая краска приятно холодит вспотевшую спину, с верхней площадки падает косой луч света неплотно прикрытой двери, показалось, что он вдруг оглох после всей этой какофонии звуков: сиплого дыхания, мата, глухих ударов кулаков, визга страха и стонов боли и ненависти. — У вас кровь, — рядом на корточки садится Хромой, почему-то тоже наполовину одетый, но, в отличии от Ральфа, обутый. — У тебя тоже. Надо в Могильник? Хромой проводит рукой по волосам и смотрит на ладонь — она в крови и осколках, во время драки кто-то разбил плафон светильника на стене, и его осыпало стеклом. — Нет. — Что случилось, Хромой, из-за чего вы сцепились? Где Череп? Разве у вас не перемирие? Наверху ходят, слышны хлопки дверей, обеспокоенные женские голоса перекликаются по всему крылу, зато здесь между вторым и третьим — тишина. Ральфу кажется, что они не одни, что там у дверей в свою спальню, всё так же затаившись, как жирный паук в паутине, сидит Мавр и слушает их разговор. Ему даже кажется, что он слышит его сиплое дыхание. — Пойдём, — Ральф встаёт и поднимает Хромого за локоть, — перевяжешь меня, а я посмотрю что с твоей головой. Они поднимаются на воспитательский этаж, в коридоре пусто, надзирательницы женского корпуса разгоняют своих девушек по спальням. Ральф открывает дверь, которую, конечно же, и не запирал, было не до того. Плечо дёргает всё сильнее, кровь натекла в перчатку и там сыро, противно и липко. Он достает перекись, йод, вату и пластыри с бинтами, тюбик чудо-мази, выданный Янусом, — набор скорой помощи, который есть у каждого воспитателя. — Давай голову, — командует Хромому, и тот садится на унитаз в крохотной комнатке совмещенного санузла, где им вдвоём не развернуться, чтобы не касаться друг друга. — Давайте руку сначала, — возражает Хромой, забирая вату. Он льёт на рану перекись, и кровь шипит и пузырится, превращаясь в розовую пену, а Ральф тоже шипит ругательства сквозь зубы, терпит йод и пластырь. — Что случилось? — отчего-то шепотом спрашивает Ральф, выбирая из светлых волос осколки. На затылке Хромого ссадина, похоже, ему вдарили кастетом, и от проломленного черепа спасли смягчившие удар волосы. — Голова не кружится? Не тошнит? — Со мной всё в порядке, — Хромой закрывает глаза и приваливается плечом к стене, у него и вправду немного кружится голова, но это от адреналина, ещё не остывшего в теле после драки и от паршивой выпивки. — Что случилось? — в который раз за вечер спрашивает Ральф. — Что вы не поделили? — Я не знаю, меня не было, когда всё началось, — Хромой смотрит снизу вверх на сидящего на бортике ванны Ральфа, и тот только теперь задается вопросом, откуда мог прийти зам Черепа в таком виде. — Ты не можешь не знать! — все так же шепотом орёт Ральф, наклонившись вперед. — Не надо было вмешиваться! — таким же кричащим шепотом орёт Хромой. — Это бы кончилось и без вас! И они смотрят друг на друга и у каждого в глазах страх, но если Ральф знает, чего боится он сам, то чего боится Хромой? Кровь, натёкшая в перчатку, остыла, руке противно, словно её опустили в холодный ил, и Ральф, наплевав на всё, делает то, что никогда не делал публично — снимает перчатку. Включает воду и морщась от вида собственной ладони, смывает кровь. — Скажи, Ральф, разве можно полюбить урода? Что может родиться от любви двух уродцев? — Ты не урод, — отвечает Ральф, и вид ярко-красной воды, стекающий в слив, вызывает новый приступ тревоги, а загнанная в подпол мысль о грядущем выпуске выползает, хватаясь цепкими пальцами за сознание. — Разве? — простуженной вороной смеётся Хромой, — Ты действительно так думаешь, Р Первый? «Просто драка из-за девчонки, — услужливо подсказывает рациональный голос разума, — ничего страшного. Не паникуй, тебе показалось». Вода уже чистая и можно вновь прятать свое личное уродство, делаясь нормальным, надо идти в Могильник и уточнять последствия, выявлять зачинщиков и сажать в Клетку для острастки, отправить Хромого на поиски Черепа и так далее, расспросы, санкции, предупреждения. У него куча обычных взрослых «надо» против одного сумасшедшего «разве».