Любовь с привкусом смерти

На пол пути к поляне, на встречу ребятам выбежали двое. Джеф и Клинт, запыхавшиеся от быстрого бега еле перебирали ногами. Их взгляды блуждали по каждому — полные страха и отчаяния. — Вы чего здесь делаете? — Ребят, там это, — тяжело дыша начал Джеф. — Девчонка пришла в себя, — закончил за друга Клинт. — Она очнулась? — голос Томаса был полон надежды. Если в его взгляде можно было узреть радость, то в глазах Минхо и Лив сочилось недоверие. — Можно и так сказать. Усмехнулся Джеф. Сорвавшись с места ребята побежали к очнувшийся девушке.

****

Когда разговор между Томасом и Терезой закончился, а Алби вкололи то самое странное вещество, имеющие все те же надписи что и на припасах "П.О.Р.О.К", было решено сослать Томаса в кутузку, так же, как и было положено ранее. Кутузка приютилась в неприметном закутке между Хомстедом и северной стеной, скрытая колючим, торчащим во все стороны кустарником, который выглядел так, словно рука садовника не прикасалась к нему добрую сотню лет. Она представляла собой довольно неказистое бетонное сооружение с единственным крошечным зарешеченным окошком и деревянной дверью, закрытой на страшный ржавый засов, как будто попавший сюда из мрачного средневековья. Галли достал ключ, открыл дверь и жестом велел Томасу войти. — Там только стул и безграничные возможности для безделья. Наслаждайся, — усмехнувшись проговорила Оливия, согласившаяся сопроводить ребят во избежание будущих ссор. Томас мысленно чертыхнулся, когда переступил порог и увидел тот самый единственный предмет мебели — безобразное шаткое седалище, одна ножка которого была явно короче других — причем, вероятно, укоротили ее намеренно. — Сладких снов, — надсмехался над Томасом Галли, закрывая дверь. Юноша услышал за спиной звук задвигающегося засова и щелчок замка, затем в маленьком окошке без стекла показалась довольная физиономия Галли. — За нарушение правил это еще мягкое наказание, Томми, — сообщила девушка, глядя на испуганного парня — Хоть ты и спас жизнь людям, но должен уяснить… — Да помню я, помню. Порядок! Оливия улыбнулась. Выхватив из рук Галли ключи, собираясь отдать их Заму на ужине. — Ты шанк не промах, признаю. Но независимо от того, враги мы или товарищи, должен четко следовать правилам. Только они и помогли нам, все это время выжить. Поразмысли, пока будешь сидеть и пялиться на чертовы стены. — До встречи Салага, — махая факелом парировал строитель уходя. — Томас, завтра сложный день, тебе стоит выспаться, — Оливия чуть нагнулась, чтобы парень смог точно расслышать её слова — я не доверяю Терезе. Будь осторожен рядом с ней, она не та, кем хочет казаться. Пожелав доброй ночи, девушка скрылась из виду, оставляя Томаса со своими мыслями. Прошел час. Скука подтачивала Томаса, словно крыса, прогрызающая дыру в полу. Даже размышление не давали ему и шанcа на хоть какую-то занятость. К концу второго часа ему хотелось биться головой об стену. Спустя еще пару часов он пришел к выводу, что предпочел бы отужинать в компании Галли и гриверов, чем торчать в этой проклятой тюрьме. Он попытался выудить из недр сознания какие-нибудь воспоминания, однако каждый раз, не успевая обрести отчетливые очертания, они рассеивались как дым. К счастью, ближе к ночи пришел Чак. Он тайком принес еды и немного развеял скуку. Мальчишка был в своем репертуаре: просунув в окошко несколько кусков курятины и стакан воды, он принялся развлекать Томаса бесконечными разговорами. — Жизнь возвращается в нормальное русло, — объявил он. — Бегуны в Лабиринте, остальные занимаются повседневными делами. Глядишь, мы все-таки выживем. Правда, Тереза ушла в лес и так не объявилась. Ньют приказал парням немедленно сообщить о её местонахождении, если они наткнутся на неё. Да, кстати: Алби уже встает, правда, дальше медблока он не ходит. Ньют страшно рад, что теперь ему больше не придется исполнять роль большой шишки. При упоминании об Алби Томас застыл с куском курятины в руке. Он представил, как всего часы назад тот бился в припадке и душил себя. Затем юноше пришло в голову, что никто до сих пор не знает, что сказал ему Алби перед тем, как его оттащили от вожака, — прямо перед его попыткой задушить Томаса. Впрочем, теперь, когда Алби не прикован к постели, ничто не помешает вожаку Глэйдеров убить его в любой другой момент. Чак продолжал болтать, направив разговор в совершенно неожиданное русло: — Слушай, я тут немного запутался… Знаешь, мне грустно, я тоскую по дому и все такое, но при этом совсем не помню место, в которое мечтаю вернуться. Это так странно, если понимаешь, о чем я… Но я знаю наверняка, что не хочу жить здесь. Хочу вернуться назад, к семье. Какой бы она ни была и откуда бы меня ни похитили. Я хочу все вспомнить. Томас опешил. Ему еще не доводилось слышать от Чака более серьезных и искренних слов. — Я прекрасно тебя понимаю, — пробормотал он. Невысокий рост Чака не позволял Томасу видеть глаза мальчика, пока тот говорил, но, услышав следующую фразу, ему стало ясно, что их наполняла боль, а то и слезы. — Я поначалу часто плакал. Каждую ночь. При этих словах мысли об Алби совсем выветрились у Томаса из головы. — Правда? — Перестал только незадолго до твоего появления. Ревел, как сопливый младенец. А потом, наверное, просто свыкся. Глэйд стал новым домом, хотя не проходит и дня, чтобы мы не мечтали вырваться отсюда. — А я только два раз заплакал с тех пор, как прибыл, правда, тогда меня чуть живьем не съели, а потом новость об Инь… Я, наверное, совсем бездушный и черствый засранец, раз посмел назвать её предательницей. Слишком много подозрений появились возле неё, а после, мы узнаем что она единственная кто нашел хоть какие-то зацепки о выходе… Томас, вероятно, никогда бы не признался, что плакал, если бы Чак ему не открылся. — Ты тогда разревелся? — донесся до него голос Чака. — Ага. Когда гривера раздавило, я сполз на землю и разрыдался так сильно, что у меня аж в горле и груди заболело, — та ночь была еще слишком свежа в памяти Томаса, два страшных деяния произошло — одно хуже другого. — в тот момент на меня как будто разом все свалилось. И знаешь, потом стало легче. Так что не стоит стыдиться слез. Никогда. — А потом и правда как-то легче на душе. Странно все устроено… Несколько минут они молчали. Томас надеялся, что Чак еще не ушел. — Эй, Томас, — позвал его парниша. — Я здесь. — Как думаешь, у меня есть родители? Настоящие родители. Томас засмеялся, но скорее для того, чтобы справиться с внезапным приступом тоски, вызванным вопросом мальчика. — Ну конечно, есть, шанк! Или мне на примере птиц и пчел объяснять тебе, откуда берутся дети? Томас вздрогнул: он внезапно вспомнил, как его просвещали на эту тему; правда, того, кто просвещал, забыл. — Я немного не о том, — почти прошептал Чак упавшим голосом. Чувствовалось, что мальчишка совсем скуксился. — Большинство ужаленных, что проходят Метаморфозу вспоминают страшные вещи, о которых потом не хотят рассказывать. Поэтому я начинаю сомневаться, что дома меня ждет хоть что-нибудь хорошее. Вот я и спросил, возможно ли такое, что там, в большом мире, мои мама с папой все еще живы и скучают по мне? А может, даже плачут по ночам… Вопрос окончательно выбил Томаса из колеи. Глаза наполнились слезами. С тех пор как он оказался тут, вся жизнь пошла кувырком, поэтому юноша как-то не воспринимал Глэйдеров как обычных людей, у которых есть семьи и безутешные близкие. Как ни странно, с этой точки зрения Томас не смотрел и на себя самого. Он думал лишь о том, кто его пленил, с какой целью упек в Лабиринт и как отсюда сбежать. В первый раз Томас почувствовал к Чаку нечто такое, что привело его в неописуемую ярость, отчего захотелось кого-нибудь убить. Ведь мальчик должен учиться в школе, жить в доме, играть с соседскими детьми. Чак заслуживал лучшей доли. Он имел право каждый вечер возвращаться домой к родителям, которые его любят и беспокоятся о нем, — к маме, которая заставляла бы его каждый вечер принимать душ, к папе, помогающему делать домашние задания… Томас возненавидел людей, оторвавших несчастного, ни в чем не повинного ребенка от семьи. Он возненавидел их такой лютой ненавистью, на которую, казалось, человек и вовсе не способен. Юноша желал им не просто смерти, а смерти страшной и мучительной. Ему пронзительно хотелось, чтобы Чак вновь обрел счастье. Но их всех лишили счастья. И их всех лишили любви. Будущего… — Послушай меня, Чак, — Томас замолчал, пытаясь успокоиться и не выдать дрожащим голосом бушевавших в нем эмоций. — я уверен, что у тебя есть родители. Я это знаю. Звучит ужасно, но ручаюсь, что мама как раз сейчас сидит в твоей комнате, сжимает подушку и смотрит в окно на мир, который тебя у нее отнял. И я ручаюсь, что она плачет. Плачет навзрыд, по-настоящему — сморкаясь и промокая платком опухшие от слез глаза. Чак не ответил, но до слуха Томаса донеслись едва различимые всхлипывания. — Не раскисай, Чак. Мы решим загадку Лабиринта и уберемся отсюда. Я теперь бегун, и, клянусь жизнью, верну тебя домой, и твоя мама перестанет плакать. Томас искренне верил в то, что говорил. Дав клятву, он словно выжег ее в своем сердце. — Надеюсь, ты прав, — отозвался Чак срывающимся голосом. Секунду помедлив он вытащил из кармана странную игрушку. — Эй, что это? Чак протянул сквозь решетку деревянную фигурку. Это было небольшое деревянное изделие, больше напоминавшее собой огромного человека. Легкие полосы выводили контуры рук и лица. Выжженные глаза были темнее чем полосы, заставляя обращать внимание лишь на них. — Ух ты! Очень классно получилось! Для чего это? — Для моих родителей… — грустно прошептал мальчик, сжимая фигурку в кулак. — Ты помнишь своих родителей?! — удивленно вскликнул Томас, но тут же зажал рот рукой. — Нет… Держи, — Томас непонимающе принял игрушку. — Зачем ты мне её отдаешь? — Все равно я их не помню. Может, если ты найдешь выход, сможешь передать им это от меня, — его голос совсем потерял красти, а глаза заискрились печалью — ложись-ка ты спать. Чак встал с колен, отряхивая штанину. Захватив с собой факел он уже был готов уйти, но Томас остановил его: — Эй, Чак! Подойди, дождавшись, когда парень подойдет, Томас продолжил — протяни руку, — Чак выполнял каждую его просьбы. Взяв мальчика за руку, он передал ту самую статуэтку — ты должен отдать это сам. Мы выберемся, все вместе. Слышишь? Я тебе это обещаю! Чак улыбнулся, показав через решетку большой палец, он ушел. Пылая ненавистью и полный решимости сдержать обещание, Томас принялся ходить взад-вперед по маленькой тюремной камере. — Клянусь, Чак, — прошептал он в пространство, — клянусь, что верну тебя домой.